Пурпур под гроздями глициний

      В этом году выдаётся удивительно тёплый май.       Серые улицы разбавляются неоновыми вывесками, фонарями и рекламными щитами. С ветвей сакур и персиков слетают последние белые и розовые лепестки — и Кируми, возвращаясь с работы, каждый день наблюдает за их полётом. Оставшиеся цветы напоминают ей аккуратные следы, крохотные мазки маслом. Им на смену распускаются глицинии: длинные, словно виноградные кисти, свисают нежно-лиловые и сиреневые соцветия.       Несмотря на то, что сегодня было по-летнему жарко — около двадцати семи градусов по Цельсию, — майские вечера ещё не такие тёплые, и холодок пронизывает уже в семь часов. Из-за слегка пропотевшей блузы с сиреневым бантом по коже Кируми бегут мурашки, она невольно съёживается от прохлады. Ноги тяжелеют, и девушка еле волочит их. Будь её желание, она бы прямо сейчас заказала такси и поехала домой, завалилась бы в кровать и уснула бы без задних ног — до самого утра, чтобы не видеть во сне только чёрный экран. Но, увы, надо бы попридержать зарплату до аванса в этом месяце, и лучше поехать домой в метро.       В сумке что-то вибрирует. Кируми открывает её, достаёт телефон и отвечает на звонок.       — Алло?       — Тоджо-сан, — из трубки слышится нежный голос, — ты освободилась? Как ты себя чувствуешь?       — Всё хорошо, не переживай, — она неловко смеётся, невольно прикрыв усталые глаза. — Да, где-то минут пятнадцать назад вышла с работы. Ты что-то хотел?       — А ты сейчас где?       — Возле храма…       — Я сейчас подойду.       Трубку тут же бросают.       Спустя пару минут неловкого молчания и непонимающих взглядов в экран телефон Кируми поворачивается на тот же голос:       — Тоджо-сан!       Со стороны храма к ней приближается Корекиё. Он держит одной рукой чёрный пиджак, не давая ему упасть с плеч, когда подбегает к девушке — и бросается к ней в объятья.       — В последний раз виделись утром, а я уже успел соскучиться… — тихим голосом приветствует он её. — Устала?       — Нет-нет, вовсе нет, — Кируми машет рукой, тщетно пытаясь оправдаться, — я лишь немного сонно. А что ты здесь забыл?       — Решил встретить тебя, пока ехал с работы, — говорит Корекиё, мягко сжимая её плечи и любуясь её лицом.       И сейчас Корекиё смотрит на неё, как обычно в таких случаях: задерживая дыхание, с полуоткрытым ртом, как будто на губах вертятся слова, которые он не в силах произнести. Маленькие золотистые искорки, как первые ночные звёзды, блестят от немого восторга, и стоит Кируми это заметить, как она краснеет ещё сильнее — румянец расползается неровными светло-розовыми пятнами по скулам и щекам с едва заметными веснушками.       Почему-то такое внимание к ней её смущает. Быть может, сама Тоджо не признаёт себя достаточно красивой, чтобы ею так любовались. Но это Шингуджи, её одноклассник, который за пять лет после выпуска совсем не изменился: как любопытный ребёнок, восхищается всему вокруг, словно видит это в первый раз — и так же он любуется ей.       Но, очнувшись от этого взгляда, она вспоминает, что хотела спросить:       — Но университет же в совершенно другом районе! — удивлённо говорит Кируми, поднимая на него глаза.       В ответ на это Корекиё только смеётся.       — Не хочешь заглянуть в храм? — он кивает головой в сторону входа. — Сейчас как раз «золотая неделя» глициний.       — Хм, — она задумчиво смотрит в сторону огороженной территории, где находится храм, — почему нет?       Кируми тихо и ласково смеётся, хватая Корекиё за руку:       — В таком случае, будешь ли ты моим гидом, Шингуджи-сан?       — Увы, все храмы в Японии я не знаю, к-к-к, но о парочке храмов рассказать могу, — он бросает беглый взгляд в сторону храма, в котором уже включают подсветку. — Об этом, например, точно могу.       Они оба медленно заходят за ворота.       Перед ними — огромная территория: несколько небольших шатров, где продают благовония, букеты цветов и дощечки для записи самых сокровенных желаний, стойки с информацией о храме и для тех самых дощечек… Впереди — само святилище с нежно-зелёной крышей.       — Камейдо-Тендзин, — Корекиё представляет храм Кируми. — Единственное место в центре Токио, где можно провести ханами глициниями. Один из храмов, возведённых в честь известного учёного Сугавары-но Митидзанэ. Он довольно быстро продвигался по карьерной лестнице, получил покровительство императора… Но испуганные его планами на реформирование Японии и отношением правителя к нему, аристократы изгнали его на Кюсю, где тот скончался в изгнании.       Приятный, нежный голос Шингуджи словно вливается в уши Тоджо. Она слушает его, оглядываясь вокруг себя: весна, всюду весна, всё дышит весной! Но, увы, как несчастен тот человек, о котором ей рассказывает сейчас её невольный гид!       — Спустя несколько лет после смерти Сугавары-но Митидзанэ Киото настигла чума — и все сыновья императора, который участвовал в изгнании учёного. А затем — тайфуны и ливни, молнии, попавшие в императорский дворец… Люди были так напуганы, что сочли эти бедствия за месть покойного. Они стали возводить в его честь храмы, чтобы умилостивить несчастную душу. Он и сейчас почитается как ками, как покровитель наук и учёбы.       От этой истории что-то колет в груди Кируми. Да, даже после выпуска она осталась тайной советницей нынешнего премьер-министра Японии. Она завоевала его расположение, доверие правительства к ней, некоторые депутаты парламента в кулуарных разговорах предлагали представить её императору для того, чтобы тот хотя бы неофициально благословил горничную на государственную службу.       Но что будет, если…       — А сейчас в Камейдо-Тендзин идёт «золотая неделя» — идеальное время для любования глициниями. Думаю, мы сегодня вовремя заглянули.       …ладно, быть может, это просто её паранойя.       Взяв Кируми под руку, Корекиё аккуратно заводит её за главное святилище — тут огромный парк. Каменные платформы, обрамлённые искусственными водными каналами, красные полукруглые мосты, длинные тропинки. Множество людей, которые, как и они, пришли сюда на ханами — привычная картина: многие стараются выкроить лишние полчаса, чтобы прогуляться под сиреневыми гроздями.       Кисти глициний свисают прямо над ними. Правильные и точные каркасы из обтёсанных деревянных балок кажутся весьма простыми и громоздкими, но их грубость удивительно сочетается с нежностью и грацией цветущих ветвей. Они нависают сиреневыми коридорами, низкими голубоватыми арками. А вечерами ещё включают подсветку — и белый свет как-то особенно прорезается сквозь длинные соцветия.       Кируми не может нормально поднять голову, боясь, что грозди цветов вот-вот упадут ей на лицо. Тем удивительнее ей смотреть на Корекиё: он выше её на полголовы, ему приходится идти под этими коридорами, постоянно сутулясь и убирая ветви от лица, но он выглядит довольным.       А она… А ей хотелось бы поехать сейчас домой: Корекиё бы приготовил ей кофе, и они сидели бы в лоджии с пледами на плечах, беседовали о прошедшем дне и о планах на завтра. Рядом с Шингуджи все тревоги, пусть не сходят на нет, но приглушаются, шумят где-то внутри, на фоне, но она их не слышит. Она не слышит этот шум и эти голоса, которые взращивает в ней паранойя.       А здесь, в этом храме, под сотнями благоухающих сиреневых цветов, так мирно, так тихо… так спокойно.       — Тебя что-то тревожит? — внезапно раздаётся вопрос.       Кируми открывает глаза.       — Какие-то проблемы на работе, Кируми? — с трепетом, мягким полушёпотом спрашивает Корекиё, заглядывая ей в лицо. — Ты выглядишь… довольно вымотанной. И в последнее время мало спишь и мало ешь — сегодня ты даже позавтракать не успела.       — Прости, — она опускает взгляд и сжимает свою лиловую юбку свободного кроя. — Ты так заботишься обо мне, а я…       — Ты не должна извиняться, — он кладёт руку на плечо и аккуратно гладит вдоль её холодной кожи. — Расскажешь, что случилось?       От него ничего не скроешь. Конечно — как Кируми может скрыть свои чувства от него? Возможно ли утаить хоть что-то от столь проницательного взгляда, который видит тебя насквозь, который читает тебя как открытую книгу?       — Я… беспокоюсь насчёт работы. Недавно несколько депутатов предложили мне вступить к ним в партию, чтобы я приняла участие в следующих выборах. Другие предлагали представить меня императору… Это большая честь для меня, но мне…       — Страшно? Неловко? — пытается угадать Корекиё.       — Да, ещё и… тревожно, — Кируми тихо вздыхает, когда они заходят на красный мост и смотрят на коридоры глициний на берегах каналов. — Ах…       — Видимо, мне не стоило рассказывать об этом учёном-ками, как ты думаешь? — хихикает Шингуджи. — Кажется, его история откликнулась в твоём пугливом сердце, не так ли?       — К-как ты… Как ты догадался?! — вскакивает Тоджо, в шоке глядя на него.       — Ты примерила его ситуацию на себя и боишься, что тебя могут попытаются устранить из гонки за кресло премьер-министра, — продолжает он. — Я правильно понимаю?..       Сглотнув комок, Кируми с тихим всхлипом кивает.       — Д-да… Прости, глупости всё это…       — Вовсе не глупости, — девушка чувствует, как юноша аккуратно обнимает её, прижимает её крохотную головку к своим ключицам и тепло шепчет в серебристые волосы: — Это страх за свою жизнь, за её качество и даже за её наличие. Вполне обычный человеческий страх — но серьёзный, когда на то есть причины. Если вдруг что-то пойдёт не так — ты можешь не тревожиться, Кируми. Я буду рядом, я сделаю всё, чтобы уберечь тебя.       — С-спасибо, Корекиё… — она прячет лицо в его груди, прерывисто вздыхая и крепко-крепко сжимая его в объятьях.       Кируми не торопится отпускать его. Но и Корекиё сам рад обнимать: его длинные тонкие пальцы аккуратно ворошат пряди серебристых волос, его ровное тёплое дыхание согревает голову и мысли в ней. С ним так мирно, так тихо… так спокойно.       — Посмотри на эти глицинии.       Тоджо поднимает голову: грозди излучают нежный сладкий аромат, а сами глицинии свисают над водой и над ними, складываясь в изящный фиолетовый узор.       — Они такие же нежно-лиловые, как ты, — тихо улыбается Корекиё, кладя свою голову на её. — Тебе пурпур очень к лицу, Кируми. Тебе, столь нежному ангелу, посланнице Аматэрасу, этот цвет очень действительно к лицу. Даже если ты считаешь себя не больше, чем обычной работницей — ты достойна этого пурпура больше, чем всякий когда-либо правивший Японией император. Понимаешь?       Ей нечего сказать. Она лишь прикрывает глаза и ластится к нему, глубоко вздыхает, не давая себе заплакать.       Неужели она действительно достойна всех этих слов?..       — И, кстати, ты не забыла, какой сегодня день?       — Ах? — Кируми снова открывает глаза, хлопает ресницами и пытается вспомнить. — Сейчас май, до твоего дня рождения ещё больше трёх месяцев… До дня рождения других наших одноклассников тоже довольно далеко…       — К-к-к, — Корекиё тихо смеётся, целуя её в макушку. — С днём рождения тебя, милая. Утром ты слишком быстро убежала, днём я не смог дозвониться, чтобы поздравить, смог поздравить только сейчас.       — Оу… — краснеет она от стыда, что забыла о своём празднике. — Прости…       — Тебе не стоит извиняться, — он снова целует её в макушку. — Давай поедем домой, и я покажу тебе подарки, которые хотел тебе сегодня вручить. Заодно мы отдохнём, а ты расскажешь, что ещё тебя тревожит. Хорошо?       — К-конечно… — лицо Кируми неровно заливается румянцем, и она ещё ближе прижимается к Корекиё. — Спасибо тебе…       Уже давно стемнело. Людей на территории храма почти нет, лишь влюблённые парочки и безнадёжные романтики остались бродить вдоль коридоров глициний. Помимо белого света фонарей, в вечернем тёмно-фиолетовом небе виден серебристый свет растущего лунного серпа. Тихо поют сверчки, глухо шумят машины, слабо шуршат молодые зелёные кроны деревьев.       — Всегда пожалуйста, — он мягко гладит её по голове, горячо и ласково шепча. — От тебя же мне нужно лишь одно: чтобы ты берегла себя и была счастлива. Договорились?       — Да, договорились…