-
В номере красуется внушительная на вид, цветочная кровать с вычурным балдахином, который он терпеть не может. После того, как он с Ларсом испытали её, он отлучается в туалет, но прерывается; в люксе так же присутствует одна из тех претенциозных, причудливых ванн-джакузи. Его любопытство берёт верх. Когда он наклоняется, чтобы покрутить краны, отвечающие за горячую воду, Ларс звучно шлёпает его по заднице. Он вскрикивает, поворачиваясь как раз вовремя, чтобы увидеть, как Ларс шипит и кривится от боли, хватаясь за собственный бицепс. — Плечо донимает? — Ларс кивает, когда он спрашивает. Подходит к унитазу и с тягостным стоном опорожняется. Джеймс оставляет поцелуй на его бедствующей руке; его ротаторная манжета волновала его весь последний год, — Я был слишком груб? — Нет, — коротко бросает Ларс и спускает воду, когда заканчивает. — Ты укололся? — спрашивает тот, когда Ларс ополаскивает руки, не заботясь о наличии мыла, и вытирает их после такими же навороченными полотенцами. Мерзость. Стероидные инъекции обычно помогают, но препятствуют его игре на ударных. На самом деле, единственное, что может существенно помочь — это прекращение гастролей. — Нужно несколько дней, чтобы оно подействовало, — Ларс шикает в ответ. Джеймс не спешит — шансы, что Ларс отменит шоу из-за собственного недомогания, сводятся к нулю — и ступает ногами в ванную, частично наполненную водой, случайно бросая взгляд на приспособление, похожее на насадку для душа. Какой, бля, смысл в этой херне в ванной? Он протягивает её Ларсу для вида. — Есть идеи, для чего это? — Думаю, девочки мастурбируют этим, — Ларс прислоняется к бортику, раскачивая туда-сюда свою больную руку, как ребёнка, и скрещивает одну ногу вместе с другой. Джеймс чувствует, как его лицо корчится в удивлении: — Они реально это делают? — Ларс смеётся с его реакции, когда он осторожно кладёт её обратно с некоторой брезгливостью и ревностью. Почему парням не выделяют специальные джакузи для дрочки? Это не совсем честно. Он полностью опускается в ванную, набирает немного воды ртом и вытягивает губы вперёд, чтобы прыснуть содержимым в Ларса, — Присоединяйся, малыш. Он уклоняется от брызга воды. — Не в настроении для спа-вечера. — Да ладно, тут массажный эффект. Будет клёво, — Джеймс говорит это таким голосом, который, он надеется, хоть немного привлекателен, ибо он правда пытается индуцировать это, как может. Ларс стал более отстранённым в последнее время. Не равнодушным, а более недоступным. Трудно удерживаемым. Он недоумевает насчёт того, что они вообще спали вместе: аргументы Ларса в пользу уклонения от секса стали, похоже, охватывать весь спектр, — Я разомну тебе плечо. Ларс поддаётся, хватается за край ванны и подбирается к нему. Выключает воду, дёргает форсунки и приземляет свой зад между ног Джеймса. Он проводит мокрыми руками по волосам Ларса, откидывает все локоны влево, обнажая гладкую кожу спины, и ведёт носом вверх по его позвоночнику, по пути целуя в затылок. — Я по тебе скучал, — он шепчет робко. Обеспокоенный тем, что его слова воспримут беспредметной остротой, жалобой на какую-то мнимую неполноценность, а не тоскливой, чистосердечной мольбой, которой они являются. Он кладёт обе руки на его правое плечо и начинает растирать мышцы, сминая кожу. Ларс молчит секунду. Джеймс думает, что, наверное, он его и не услышал. Но позже он отвечает. И это плоский, беспристрастный ответ, более чем пугающий своей отчуждённостью. Он поджимает колени к груди, возлагая голову на водружённый постамент, который они образуют, и шепчет: — Я же прямо здесь. И, нет, Джеймс так не думает.-
В Мексике тепло и оживлённо, когда они садятся в самолёт, который вернёт их обратно в США. Кирк в дотошных подробностях крайне воодушевлённо объяснил, какие у него планы на свои выходные. В течение восьми минут, без интервалов. Ларс посчитал. Он отслеживает время на своих часах. — К тому же, если прибудем раньше, можем заняться сёрфингом, — предлагает Кирк, пытаясь уговорить его прилететь на Гавайи за несколько дней до их следующего выступления, чтобы вместе насладиться уединением на менее людных, местных пляжах. — Ты умеешь? — интересуется Ларс, прежде чем кивнуть и учтиво поприветствовать их команду неподалёку; обстановка порядочно накалилась с момента относительно недавней ситуации, когда они разгромили самолёт, так как их алкогольные игры слегка вышли из-под контроля. Пилот был недоволен, мягко говоря. Не самый гордый момент в их карьере. — Нет, но есть курсы. Ларс утомлённо пялится на него: — Кирк. Ты же ненавидишь спорт. — Ладно. Можешь просто застрелить меня, — он изображает пальчиковое оружие и стреляет в воздух по невидимым целям, — Я привык. — Мы могли бы заняться дайвингом, — Ларс выдвигает альтернативу. Конечно, лучше посоветовать что-то, что выгодно ему. Сёрфинг и вправду не его страсть. Он посылает в сторону Кирка двумысленную улыбку, — Хочешь слегка намокнуть? Я научу тебя правильно ставить задницу. — Я думал, ты делал это только с Джеймсом. Ларс моментально поперхнулся водой, которую только начал проглатывать. — Прости, — недоумённо хрипит он, кашляя. Кирк похлопывает его по спине, будто пытается помочь младенцу с отрыжкой, ввиду чего его лёгкие содрогаются, — Что? — Я сказал, мне казалось, что Джеймс обычно гоняет с тобой на дайвинг, — Кирк устраивается на своём прежнем месте. Он правда не может понять, было ли это шуткой, поэтому искоса бросает на него осторожный взгляд: — Нет, не всегда.-
— Ты там жив, брат? — Джейсон юркает в кабинку рядом с Ларсом. Для каждого из них припасено свежее Саппоро. Их окружает непрошибаемая тонна японских бизнесменов в деловых костюмах, только что пробивших свои рабочие табели. Поэтому, кажется, они не единственные выпускают пар после тяжёлого дня. — Абсолютно, — Ларс берёт большой глоток напитка, а Кирк овладевает микрофоном в кругу бурных аплодисментов переполненной комнаты. Слышатся первые ноты незнакомой Ларсу мелодии, и он начинает исполнять серенаду случайной женщине средних лет, стоящей рядом с ним. — Ты дважды спел Superstar, — Джейсон толкает Ларса в руку, и тот протестующе рявкает, когда его пиво плещется в опасной близости от горлышка стакана, — Думаю, выбор The Carpenters в караоке-баре можно расценивать, как крик о помощи. Джейсон выглядит смертельно усталым, волосы растрёпаны почти до корней, под веками мрачнеют тёмные круги и глубокие, продольные морщины. Бессоница действительно упрямо подкрадывается к нему. Скорее всего, ему стоило пропустить тот мальчишник, но, в любом случае, каждая ночь — это мальчишник. Но может быть и нет, как думает Ларс. Он подглядывает туда, где Джеймс и Франческа обдумывают варианты песен, вероятно, решая, стоит ли им проявить себя по отдельности или набраться уверенности для дуэта. Он совсем не расстроен или что-то в этом роде. Он в порядке. Он, блять, в порядке. Он делится этим с Джейсоном, закатывая глаза: — Крик о помощи, Боже мой. Ты ошибаешься. Это просто хорошая песня. Ладно, и что с того, если он правда слегка огорчён? Он всё равно справится. И он определённо не собирается потакать этому, не собирается признавать то, что чувствует себя истерзанным, отчаянным, покинутым. Он делает ещё один глоток пива. И что с того, если ему кажется, что эта песня написана для него? И что теперь? Джейсон штудирует его изучающим взглядом: — Точно. — Я говорю, охуенная песня!-
— Горячие новости, здоровяк, — Ларс кидает новейший выпуск Rolling Stone на журнальный столик перед диваном, на котором Джеймс развалился за кулисами в Бангкоке. Он тяжело стонет: — О Господи. Насколько всё плохо? — Могло быть и хуже, — Ларс оставляет поцелуй на его щеке и вмиг отстраняется, прежде чем это перестатёт во что-то иное, — Однако ты сильно склоняешься к образу неопрятной деревенщины. — Сгинь, — Джеймс скалится. Вот причина того, почему они с Ларсом никогда, даже самую малость осмысленно не обсуждали политику. Это оканчивается кровопролитием, и чаще проливается именно кровь Джеймса. Ларс мог бы с лёгкостью вытереть им пол, втоптать в землю. Дебаты — его бесценное пристрастие, — Хуесос. Колкость от того, кто сам сосёт член, становится неуместной. Ларс только смеётся над ним. — Нет смысла злиться на меня из-за того, что ты вырос в хлеву. В комнату вторгается Джейсон, молча кивает Ларсу и оглядывает обложку недавнего журнала. Там, на первой глянцевой странице, Джеймс, облачённый в кожаные штаны, с растрёпанными и унесёнными назад волосами от ветра, позирует со своей гитарой. Выглядит, как натуральный осёл. — Клёвый снимок, Фабио. Джеймс рывком сдёргивает журнал со стола и прижимает его лицевой стороной к груди, когда появляется Кирк — в этом чертовски уморительном берете, к его несчастью — вповалку с его девушкой. У неё весьма траурный, готический вид в тусклых тонах. Не совсем в его вкусе, но эти двое кажутся идеальными друг для друга. — Просто скажи это, чел. — Чего? — Хуйню, которую ты планируешь сказать. Вбрось это сейчас, — Джеймс плюётся ядом. — Вообще не понимаю, о чём ты, — заявляет Кирк. Джеймс бросает ему журнал, и тот ловит его в полёте обеими руками, — Чего, бля, Rolling Stone? Да ну нахер! Я даже не знал, что ты там засветился. Джейсон сгибается пополам от смеха. Ларс едва слышно упрекает Кирка в том, что он оскорбил чувства Джеймса. И это действительно, чёрт подери, так и есть. Но он просто скрещивает руки на груди и смотрит за тем, как всесторонне подвергается волновому осуждению, молча вскипая внутри. Он отнюдь не выглядит, как самый отвязный и крутой человек на планете. По крайней мере, по мнению его окружения, тех людей, с которыми он проводит каждый час своего бодрствования, это так — он, скорее, обречён. И если он посвятит ночь залечиванию ран в одиночной камере под видом его гостиничного номера, обнимаясь с бутылкой в постели, никто из них не должен об этом знать.-
— Зайди ко мне в номер. Знаешь, где он? — Джеймс почти расплывается в улыбке до ушей, как-то умудряясь спрашивать об этом так, чтобы настолько невинные слова звучали подозрительно. — Думал, у тебя гости сегодня вечером, — Ларс говорит это не для того, чтобы выставить себя придурком; девушка Джеймса правда милая. И он не мог бы быть с ней грубым, даже если бы искренне захотел, потому что она, всё-таки, работает на них, так что это смотрелось бы попросту неэтично. Но всё же, не приводят ли отношения с собственным же сотрудником к острому конфликту интересов? В любом случае, пусть. Его это не волнует. — Только мы, детка, — он хихикает, — Шевелись. Я хочу побороться. — Это какой-то эвфемизм, о котором я должен знать? — Ларс спрашивает как раз в тот момент, когда линия прерывается. Он лишь закатывает глаза в ответ на это, спешно просовывает ноги в ботинки, — его любимые, которых у него около пяти одинаковых пар, просто так, — и снова напяливает кофту. Подчалив к двери, он исполняет рукой чертовски тупой, секретный стук, о котором они условились ранее. Ну, Джеймс исклевал его этим, а он просто сдался, в конечном счёте. Как только он ступает за порог комнаты, Джеймс берёт его на удушающий и сгибает пополам на половину его роста. — Ты чё, бля, делаешь? — Я же сказал, — произносит он низко и кряхтит, когда Ларс вырывается из захвата, — Я хочу драться. — Ты гонишь, что ли, Джеймс? Это тупо. — Нытик, — он вольно лапает его, и Ларс врезается в него плечом, — Круто, давай. Нападай, — он тут же выставляет ладонь и лупит его пощёчиной, но пока слабо. — Смотри, говнюк! — Не будь тёлкой, — Джеймс посмеивается, снова обхватывая в руках его плечи, и он пытается выбраться, но по итогу путается в их ногах и оступается, кренясь вперёд, прежде чем Джеймс ловит его. Несмотря на то, что они, очевидно, должны бороться, он не хочет навредить Ларсу, по правде, от слова совсем. Джеймс хочет, чтобы Ларс навредил ему. Но он, скорее всего, слишком переживает о том, чтобы просто попросить об этом, после того, как Ларс в прошлый раз критически отреагировал на такую просьбу. Это просто не в его вкусе, но есть кое-что другое, что может прийтись ему по душе, кое-что лучше. Он выскальзывает из своей обуви. — Оу, вот и нет ботинок, — Джеймс глумится. Ларс избавляется от верхней одежды, отшвыривает её на кровать и сразу за этим расстёгивает молнию на джинсах. На лице Джеймса объявляется растерянность, и он недоумевающе разводит руки в стороны, — Это что, ебучий стриптиз? — Ты сказал, что хочешь побороться. Так давай, — Ларс добирается до своего нижнего белья. Он тянется к ширинке Джеймса, но его оттесняют, и, когда он пробует ещё раз, Джеймс с ухмылкой перехватывает его руку. Скручивает его, утаскивает вниз и силой опускает на землю, навалившись собственным весом, ставит сначала на колени, а затем укладывает на живот, напирая. К счастью, ковёр мягкий, пушистый, и он не давит на всего суставы его тела там, где он прижат Джеймсом. Одна рука Джеймса упирается в его спину, вдавливая грудь и плечи в пол, а другая, свободная — срывает с него нижнее бельё, к слову, совершенно буквально. Ларс отчётливо слышит, как рвётся и волочится ткань, отделяясь от эластичной резинки, как она сдёргивается с его ног и небрежно летит в сторону. Джеймс предоставляет ему момент передышки, пока пытается расстегнуть свои собственные джинсы и освободиться от них одной рукой. Он останавливается на полпути в попытке, когда они стягиваются у него на уровне колен. Ларс уличает момент, отползая от него примерно на фут, прежде чем Джеймс предостерегающе кусает его за бедро, и он воет в ответ в знак протеста: — Неспортивное поведение! — Ты всегда можешь сдаться, когда захочешь, малыш, — голос Джеймса подрагивает и обрывается, когда он тянется за смазкой в своём чемодане, находящемся вне зоны досягаемости от него. Он поглядывает то на него, то на Ларса, вероятно, обдумывая варианты передвижения, и решает прорваться вперёд. Но Ларс обвивает его руками и ногами, блокируя, прикладывает весь свой вес для усилий и исхитряется опрокинуть его на пол в боковом положении. В сопровождении с благим матом и остервенелыми проклятиями, он переворачивает Джеймса на спину, оседлав его живот, и выдёргивает смазку из его рук. Щёлкает крышкой бутылька, смачивает пальцы и отводит руку назад. Благодаря делу привычки, он справляется с этим в один момент, сначала пропуская один палец, после чего и второй, при этом ни в какую не отводя взгляда от сосредоточенного на нём Джеймса. В данном случае он даже не торопится ограничивать его в этом. Ему этого не требуется. — Могу посмотреть? — спрашивает тот, приковавшись глазами к руке Ларса в том месте, где его мышцы напружиниваются от усердия, а пальцы исчезают из поля зрения снизу. — Нет, — Ларс коротко отвечает. Он вытаскивает пальцы, откидывается телом назад и броским движением наносит на Джеймса смазку, позже вытирая её следы об его же джинсовую ткань. Он стонет, приникает к нему, но Ларс прерывает его, берёт оба его запястья и удерживает их в воздухе. Подавляет вскрик, когда с осторожностью опускается и насаживается на него, впуская член внутрь, позволяя себе медленно привыкнуть к проникновению наиболее приятным способом. Он выпрямляет руки Джеймса над его головой, приколачивая их к земле одним лишь взглядом, и шепчет ему в губы, — Держи их там. Джеймс только глуповато кивает. Похоже, он уступил борьбе. Ларс погружает язык в его приоткрытый рот, словно лакмусовую бумагу, отстраняется до того, как его успевают втянуть в поцелуй, прижимается к нему и вталкивает его внутрь себя глубже круговым движением бедёр, скользя по этой длине, что заставляет их обоих шумно выдохнуть. Вскакивает на половине, ритмично двигаясь, после чего подносит ладонь к горлу Джеймса, дотрагиваясь до кожи большим и указательным пальцами около сонной артерии, и надавливает ими достаточно долго для того, чтобы Джеймс начал затруднённо дышать, а затем убирает их. — Ещё, ещё… — умоляет Джеймс. И это смотрится странно, но всё же имеет смысл: тот факт, что он доверяет Ларсу в нужной степени для того, чтобы сделать это и ничего не испортить, провоцирует его сокрушительную эрекцию. Это твёрдо повышает эго, внушая ему непостижимую власть над контролем ситуации, чему, возможно, не стоит полностью потакать, но последствия этого он выявит позже. Точно не сейчас. Не в момент, когда он седлает Джеймса на ковре, — Давай… Он снова сдавливает его шею с куда большим нажимом, набирая темп, иступлённо двигаясь, наскакивая на нём. Всё и сразу, без промедлений, как он и хотел. Глаза Джеймса начинают заваливаться назад, лицо краснеет, и Ларс останавливается лишь на секунду, чтобы открыть ему путь к дыханию, прежде чем вновь перегородить поток крови и кислорода. Он его левая рука опускается, чтобы он мог коснуться себя в моменте, что несогласованно, но прежне действенно. Головокружение после того, как Ларс в заключительный раз убрал руку, должно быть, стало катализатором для Джеймса, неумолчно стонущего и воющего под ним, с безропотно запрокинутыми над головой руками. Он стукается черепом о ковёр, широко раскрыв глаза, когда подвергается кульминации. Ларс следует его примеру сразу же после, изливаясь в ладонь, и тут же сбывает с рук остатки жидкости об то же место на его джинсах рядом с пятном смазки. Он неуклюже спешивается с него, пытаясь сконцетрироваться на сбившемся дыхании в позе на четвереньках. — Ебать, — Джеймс надрывно дышит, распластавшись конечностями в стороны, подобно морской звезде. Теперь он выглядит довольно нелепо с ослабшим членом, привалившимся к бедру, и наполовину снятыми штанами. И он действительно начинает смеяться, с потрясённой, довольной улыбкой на лице. Господи, наверное, Ларс перестарался; Джеймс вряд ли стерпит ещё одну подобную мозговую нагрузку. — Ну? Я победил? Джеймс наклоняется и шлёпает его по бедру: — Ты применил запрещённый приём.-
Ларс, взмокнув в своём халате, изнурённо рухает в отведённом ему месте для переодевания прямо с полотенцем на голове. К тому времени, Джейсон уже вернулся вместе с Джеймсом: он всегда одним из последних покидает сцену, предпочитая задерживаться. Банально не может насытиться толпой. Любит греться в лучах их обожания, словно ящерица на скале. Кирк как-то случайно натыкается на Джеймса в этот момент, и при его виде в голове слышится призрачный удар молотка, оповещающий о начале судебного процесса. Его голос смертелен: — Кто, блять, налажал? Он имеет в виду выход на бис, где была допущена одна незначительная ошибка. Но Джеймс, конечно, её услышал. Чем меньше он пьёт перед выступлениями — тем лучше он звучит впоследствии, тем складнее он играет, тем больше он подмечает любые глупости во время их игры. Ларс переводит взгляд с Кирка на Джейсона, гадая, кто первым осмелится дать слово. Может, именно ему нужно объявить о себе — в конце концов, виноват он. Кирк опережает его: — Я, — он попутно снимает джинсы, обличая свои красные трусы. Ларс презирает это чёртово нижнее бельё. Если Ларс больше никогда его не увидит, это должно быть совсем скоро, — Это я сделал. Но это не так, он ничего не сделал. Он просто покрывает Ларса, и Джеймс это знает. Но он никак не оспаривает это, всего лишь откидываясь назад и метая смертоносный взгляд в Кирка. А Ларс, ну, тоже ничего не делает и не говорит. Он проглатывает эту снедающую вину, как горькую пилюлю.-
Они остановились по пути на Верхтер в ресторане с двумя Мишленовскими звёздами в Брюсселе, чтобы отпраздновать окончание тура. Официанты с особой гостеприимностью подают им шампанское со льдом и миниатюрные порции еды на тарелках. Когда на столе появляется икра, Джеймс решительно складывает руки на коленях. — С едой что-то не так? — спрашивает Ларс с едкой ухмылкой, сжимая обтянутое джинсами бедро Джеймса, спрятанное под белой скатертью стола. Одет, как грёбаный дровосек. Видимо, дресс-код теряет свою значимость, когда ты настолько знаменит, что тебе предоставляются многие сносные привелегии. Джеймс скромно качает головой: — Я просто не хочу. — Ты хоть пробовал? — Ларс, по правде, любит икру. И кое-какую дешёвую мексиканскую еду от Taco Bell. Он — человеческий продукт двойственности. Он потирает ногу, понижая голос: — Да ладно. Тебе должно понравиться. Джеймс рассматривает тарелки, взирает на крем-фреш, яйца вкрутую, крекеры. И, похоже, даже не знает, с чего начать. Он берёт ложку с позолотом и слегка машет ею. — Ты… Попробуешь? — Сначала ты, — он зачёрпывает недюжинную порцию чёрных шариков, и Ларс предупредительно впивается в его ногу пальцами, — Да не так много. Джеймс закатывает глаза и переводит взгляд на него: — Здесь всегда так много ебучих правил? — Всего маленький кусочек, — Ларс пробегается по внутреннему шву его джинсов, обводит выпуклость, к которой подбирается выше. Джеймс судорожно оглядывается и ёрзает на стуле. Все уже давно подметили его латентное поведение, и даже если обнаружится, что он ведёт себя слегка непривычно, они потом даже и не вспомнят этого, — Ради меня. Он кладёт немного себе в рот, надкусывает икру зубами и гримасничает, проглатывая. Смотрит на Ларса так, будто это непревзойдённая мерзость. — Её не надо жевать, — Ларс смеётся, а Джеймс только больше возмущён ещё одним ненадобным правилом. Его внимание рассеивается, как только Ларс сжимает его под тканью, оглаживая пальцами стояк и очерчивая головку. Джеймс цепляется левой рукой за край стола, стараясь сдержаться. Прерывисто вздыхает. — Нужно положить на язык, — его пальцы опускаются ниже, — Покрутить, попробовать, — ладонь снова сжимается, гладя. Джеймс откашливается, — Чтобы она таяла во рту. Он выуживает маленькой ложкой ещё небольшое количество и делает так, как это описал Ларс. Он запивает солоноватый вкус глотком из своего фужера и выдыхает, сведя брови к переносице. Его правая рука, теперь сжатая в кулак, покоится рядом с тарелкой. — Ну? Понравилось? Джеймс кивает. Но речь не об икре. Ларс коротко улыбается, убирает руку и принимается за свою тарелку. Джеймс испепеляет его взглядом с минуту, но после захлопывает приоткрывшийся рот, ворча себе под нос. И когда, как ему кажется, Ларс не смотрит, он ставит почти полную миску с икрой на тарелку Джейсона.-
— С днём рождения, мистер Президент, — Ларс поёт с напускным придыханием, после чего разражается смехом, — С днём рождения тебя. В его руках неброский, кондитерский кекс с единственной зажжённой свечкой. Он осторожно забирается на кровать — хотя выглядит это чертовски неуклюже — и усаживается Джеймсу на талию. Протягивает ему кекс, пока тот, закрыв глаза, думает о своём желании, и после недолгих соображений задувает огонь. Его глаза раскрываются от стойкого запаха сернистого газа, и он видит, как Ларс слизывает глазурь со своих пальцев. И даже если его не настиг утренний стояк, то теперь, при виде этого, он у него есть. Джеймс чувствует себя глуповато и смятённо под таким вниманием, несмотря на то, что сейчас они не находятся под прицелом чужих взглядов, и его лицо вспыхивает жаром. — Спасибо. — Нет, тебе спасибо, — Ларс снова посмеивается, откашливается и продолжает с того момента, на котором остановился, — За всё, что ты сделал, за все битвы, которые ты выиграл… — Джеймс затыкает его поцелуем. Ларс отстраняется от его губ с причмокиванием, явно оскорблённый, — Эй! Я даже не подошёл к лучшей части. — Она уже тут. Немного U.S. Steel специально для тебя, малыш, — он едко хихикает, притягивая Ларса к себе за бедра так, что тот трётся об него задницей. Он ставит кекс на прикроватную тумбочку, облокачивается на локти и выпускает беззастенчивый и распущенный стон ему в губы. — Ладно, давай. Любые грязные, отвратительные фантазии, которые у тебя есть, пока я ещё добрый, — Ларс притаивается у него под боком и переплетает их ноги вместе. Джеймс прыскает от смеха: — Любые? — Ларс кивает, — Например, посадить тебя на поводок и заставить называть меня хозяином? — Ларс так же беспристрастно кивает, — Или папочкой? — снова улыбка и кивок в ответ. Джеймс раздумывает чуть усерднее, подыскивая нечто бесспорно отталкивающе, — Даже ножки мне оближешь? — Что угодно, — он нагинается, чтобы погладить Джеймса в месте ноющей твёрдости. — Бля, мерзость какая, — он отшатывается, когда Ларс пытается его поцеловать, — Ноги, Ларс? Серьёзно? — Не каждый день тебе тридцать исполняется, — о Боже, не напоминайте. Тридцать грёбаных лет. В глубине души, под заслоном иллюзорного, плотного панциря, служащего для него безопасностью, он всё ещё чувствует себя подростком. Не имея представления, когда это марево рассеется. Рука Ларса набирает темп, и он постанывает от прикосновений, — Ну что же, дядя? Хотите быть моим папочкой? Преподать мне урок? Джеймс качает головой: — Давай без этого дерьма. Просто веди себя хорошо. — Понял, — шепчет Ларс, — Я могу быть хорошим, — и Джеймс знает, что он может; иногда даже не просто хорошим, а чересчур любвеобильным и приторно-романтичным, но чаще у него нет желания так расцветать перед ним, если только к голове не приставлено дуло пистолета. Его пунктуальная, расчётливая сторона не допустит этого. Сборная солянка чувств — всё, чем является Джеймс, и именно в этих полярных противоположностях они существуют вдвоём. И чтобы обнаружить середину, стационарную точку, требуется особое прилежание. Именно его они и добиваются сейчас, когда Джеймс устремляет пальцы вверх и медленно вводит один из них, позже — второй, отводя их в стороны друг от друга. Ларс просит его поторопиться, нетерпеливо подёргивая рукой, но он не потворствует этому — он хочет вдоволь насладиться моментом. Сберечь его. Он перекидывает ногу Ларса через бедро, выравнивается с ним и проникает внутрь одним уверенным, ровным толчком. Одна рука спрятана в каштановых волосах, распростёртых вокруг, другая блуждает по его коже, обводя выемки на позвоночнике, до того момента, пока не касается до ягодиц. Джеймс сгребает в руке пригоршню мягкой, восприимчивой кожи, удивляясь, как она покрывает почти всю ладонь. Он вбивается дальше с трепетным, низким поскуливанием, прикусывает нижнюю губу Ларса, оттягивая её, когда его рот открывается при шумном стоне, а челюсть виснет, колеблясь, как амулет на цепочке. Ниточка слюны простирается в расстоянии между их губами, и Джеймс вываливает язык вперёд, разрывая её, прежде чем перевести дыхание. — Как оно? — Джеймс, чёрт… — Ларс прерывается отрывистым, тряским вздохом. Он сглатывает, выгибаясь под ним, и выглядит так, словно пытается расчистить сплетения паутины в мозгу, чтобы ответить, этим бросая Джеймса в жар. Он подхватывает взопревшую ногу Ларса на сгибе колена, обрушившись на него ещё одним твёрдым рывком, — Ты такой большой. Его внутренности сворачиваются от того, что это может быть вполне примитивным методом поднять его эго. Но ему плевать; приятно слышать, что он заводит его, что он достаточно хорош. Он охает, чувствуя, как его нога теряет опору под простыней, и погружается в податливое тело глубже. — Насколько большой, детка? — Я… — Ларс облизывает губы и судорожно вбирает воздух через нос, — Боже, я тебя чувствую… Везде, — особенно интенсивный, точный толчок выбивает его из строя; его голова утыкается в угол руки Джеймса, а лицо коробится от стонов, — Блять, да, Джеймс… Здесь, вот здесь. — Открой глаза, — Джеймс заклинает его, ощущая приближение разрядки, готовый отдаться ей беспрекословно. Его рука вздёрнута вверх для того, чтобы придерживать лицо расслабившегося Ларса. Он обхватывает ладонью щеку Ларса, дотрагиваясь до уха, и держит её там, проводит большим пальцем по коже, — Посмотри на меня. Когда он делает, как велено, его настолько переполняют чувства привязанности и бессловесного влечения, что он не совсем уверен в том, может ли совладать с ними. Поэтому он пытается телепатически поделиться этим с Ларсом, не сводя с него глаз ни на секунду, пока он размеренно, увлечённо двигается в нём, толкаясь вглубь. Ларс заворожёно смотрит на него, выглядя так, будто из него вышибли все мысли, кроме тех, где присутствует Джеймс. — Я люблю тебя, — Ларс подаётся телом вперёд, виснет на предплечье Джеймса. Предупреждает его, что он близко, трётся об его живот и по итогу кончает, вспрыскивая на волосы над пупком, но говорит Джеймсу продолжать, к счастью, потому что он не ручается за то, способен ли остановиться сейчас. — Скажи это, прошу. Скажи, что ты мой, — он не может отвернуться. В порыве крадёт воздух из лёгких Ларса, вбирая его, и выдыхает поток углекислого газа обратно в его рот. — Ты и так знаешь, — Ларс не колеблясь разглашает об этом, глядя совершенно проникновенно и распутно; он снова манипулирует им, как думает Джеймс, но с восторгом впитывает эти слова. Гладкое скольжение их языков друг на друге, грязное и желанное, — Я твой. — Блять, я люблю… — он с трудом сглатывает и срывается на стон, не продолжая. Такой тёплый, такой тесный. Никто другой, ничто другое никогда не чувствовали себя так же хорошо и не почувствуют, потому что это принадлежит только ему. Это давление внутри него, беснующееся под ложечкой, готово высвободиться, вспыхнуть во взрыве, словно бомба замедленного задействия, — Я так тебя люблю. Можно я кончу внутрь? — Всегда можно, — и именно этого достаточно Джеймсу для того, чтобы крепко зажмурить глаза, ведь всегда… Значит навсегда. Навечно. Он дважды врезается в него под конец, сжимая пальцы ног, и клянется, что на секунду теряет сознание, ибо когда снова распахивает глаза, его потная спина уже приваливается к одеялу. — Ёбаный в рот, — он проводит рукой по лицу, наслаждаясь беглыми импульсами, пронизывающими его тело. Его мозг становится похожим на суп. Он слепо рыскает по кровати и в конце концов приземляется, как ему кажется, на грудь Ларса, — Ты как? — Ты пытался сделать меня беременным? — Ларс смеётся, после чего слегка стонет, — Ебать. Думаю, это сработало. — Подловил, — Джеймс вздыхает. Если бы он мог иметь от Ларса детей, поймать его на этом, они бы уже давно у них были. Он бы ни за что ни ушёл, в таком случае. И эту чёртову уродливую мысль он заталкивает обратно в глубины, где она и выродилась, — Я надеюсь на близнецов. — Уверен, что тебе бы понравилось. Тогда ты бы точно стал папочкой, — он слегка жеманничает, протирает беспорядок между ног, оглядывает его и размазывает по простыням. Его чистым простынями, кстати. Ну и ладно. Он сам напросился, — Чего ты пожелал? — А? Ларс приникает к нему для объятий, обвивая руки вокруг его торса, и пилит взглядом так, словно исследует признаки жизни в луже. Оставляет поцелуй на груди, закручивает на пальцах несколько волосков оттуда. — Свечка. Ты что-нибудь загадал? — Я не скажу, — он кротко улыбается. Он не собирается, да и не может, вообще-то. Потому что если он расскажет Ларсу о своём желании, оно не сбудется. А он правда, правда хочет, чтобы сбылось.-
— Вставай, блять, вставай, — Ларс срывает с него одеяло, открывая виду то, что на нём лишь белая майка без рукавов и стёртые, чёрные трусы из тонкого полиэстера, явно видавшие лучшие дни. Он кладёт руку ему на спину и настойчиво трясёт из стороны в сторону, несколько раз хлопая по щеке, — Поднимайся, Джеймс! Когда Джеймс целый день не отвечал на звонки, он не придавал этому глубинного значения. Когда он молчал и на третий день, он решил рвать когти и применить запасные ключи, чтобы ворваться в дом для небольшой проверки благосостояния. Лучше уж он, чем копы. Джеймс находился практически в коматозном состоянии, распластавшись на замызганной постели, когда он добрался до него. На тумбе около кровати поселились всевозможные опустошённые бутылки: из-под таблеток, из-под пива и лишь одна заполненная на три четверти бутылка джина. Ларс может прийти к довольно точной гипотезе о том, как он проводил своё свободное время, всего лишь взглянув на это. Джеймс просыпается с кислой гримасой, щурясь от верхнего освещения: — Что ты тут делаешь? — Ты не брал трубки. Ты напугал меня. — Оу, — Джеймс встряхивает замлевшую руку, ту, что подмялась под черепом, когда он отрубился, и медленно присаживается на край кровати. Понуро опускает голову, глядя в пол, — Прости, я не… Я не думал… Я спал. — Спал? Я не слышал от тебя ничего несколько суток, — он выглядит потерянным. Совсем потерянным. Прошло много времени с тех пор, как он наблюдал у него такой взгляд. Ларс наклоняется ближе и берёт его лицо в обе ладони. Он хочет расшевелить его, — Что происходит? — Не знаю. Я очень устал, — он шепчет треснутым голосом, пожимая плечами. Его лицо болезненно искажается, — Просто… Просто это всё ещё происходит. Ларс растерянно мотает головой: — Что именно? — Всё, — Джеймс вскидывает руки, широко простирая их в стороны; в никуда, в пустоту, что его окружает, — Всё это. Оно просто накапливается и накапливается, я не могу… Выбраться из этого. Ларс испытывает приближение какого-то масштабного эмоционального потрясения, которого он лично, старательно избегает любой ценой, классифицируя, распределяя и упорядочивая эти чувства, отсылая их в абиссальные уголки своего разума, чтобы они не коснулись его. Как темпераментно с его стороны. — Что ты хочешь от меня услышать? — Ларс взывает на грани отчаяния. Он попросту не улавливает алгоритма того, как быть мягким и утешающим. Всё, что есть у него в голове — движение вперёд, движение дальше, — У тебя хорошая жизнь. — Ну да. Хорошая, — Джеймс пусто кивает. Аккуратно отбрасывает руки Ларса и садится на прежнее место, — У меня здоровенный дом, и я в нём один. Без семьи, без друзей. У меня куча бабла, которое не на что потратить. Но да. У меня хорошая жизнь. Ларс ощетинивается: — И это всё, да? Ты не можешь найти ни единой вещи, ради которой тебе стоит жизнь? Собираешься просто сдаться? — Джеймс ничего не говорит в ответ. Просто заглядывает ему через плечо, косясь на дверной проём позади, — Ладно. Тогда ладно. Ларс расправляет спину, вытирает нос тыльной стороной ладони. Тяжело вздыхает и разворачивается на пятках. Только в этот момент Джеймс вцепляется в его руку и выпаливает: — Нет, пожалуйста, не надо. Не уходи. — Я не буду торчать на этой жалкой тусовке, — Ларс вывёртывается из хватки, неистово жестикуляруя в сторону груды мусора вокруг них, — Я должен сидеть здесь и слушать оправдания по поводу этого говна? Это жалко… Вся эта ёбань — грёбаная жалость. Их взгляды заостряются друг на друге чуть дольше, прежде чем он, выжатый происходящим, снова поворачивается, чтобы ретироваться. Джеймс пользуется именно этим случаем, чтобы разыграть последний туз в рукаве. — Если ты сейчас уйдёшь, это разобьёт мне сердце, — его голос звенит сталью. Ларс стал безучастным к этому приёму, ведь он был применён неоднократно, — Ты разбиваешь мне его. — Я ничего не делаю! Почему ты никак не поймёшь этого? Ты это устроил, это твоя вина, — Ларс надрывается, совершенно не высматривая надобности уладить ситуацию с толикой соблюдения чувства такта, — Это твоя жизнь. Я не отвечаю за тебя, блять! Джеймс проглатывает все слова, откинувшись на спинку кровати. — Ты больше не хочешь здесь находиться? И отлично. Я тебе помогу. Я сделаю только проще, вот… — он берёт назначенное лекарство в банке и бросает в него, слыша, как гремит содержимое, когда все таблетки сталкиваются друг с другом внутри пластиковой формы, — Вперёд. Давай, — ещё один кинутый ему на колени медикамент. Затем он хватает джин и рывком протягивает ему же. Рьяно встряхивает его, когда он не отвечает, и жидкость безбожно расплёскивается, — Просто, нахуй, сделай это уже. Джеймс берёт бутылку, но всего лишь ставит её подальше. Берётся за руку Ларса, уже пустую, и тянет на себя, пока тот не падает вперёд на колени, грянувшись о матрас. Он борется с мёртвой хваткой, стукая Джеймса в грудь. — Остановись. Прекрати, ты невыносимый, — но Джеймс просто тянет его сильнее, пока не сможет полностью обхватить его руками, подобно смирительной рубашке, — Господи, сука… Я, блять, терпеть тебя не могу. — Прости меня, — Джеймс раскаивается, но его слова звучат приглушенно из-за губ, прижатых к макушке Ларса. Ларс запускает пальцы под нестиранную майку, ведёт их к груди, пытаётся выискать что-либо твёрдое. Там пусто. Его кулак сокрушённо оттягивает ткань, утаскивая её вниз; слышится звук истерзанных волокон. Видит пропоротые швы, разжимает напруженную ладонь. А затем уходит.-
— В прошлый раз мы не… — Кирк? — Да, Кирк. Кто это? — Джеймс. Где Ларс? — Повиси, — он слышит, как Кирк кричит в адрес другой части дома, слышит едва слышимое эхо ответного голоса. Он говорит Ларсу, что звонит Джеймс, говорит, мол, нет, не знаю, чего он хочет. Минуту молчания прерывает его дыхание другом конце трубки, — Сказал оставить сообщение. — Нет, в пизду! Я не буду оставлять сообщение, чел. Дай мне его. Кирк ворчит себе под нос и снова пытается достучаться до Ларса. Слышно, как он плетёт ругательства всю дорогу до того места, где подвешен телефон, фыркает и пыхтит, пока, наконец, не отвечает. — Да? — Почему он там? Что вы все делаете? — Джеймс начинает запальчиво. — Не парься, — с упрёком отрезает Ларс, коротко и язвительно, — Что ты хочешь? Я занят. Джеймс один, но он всё равно осторожно понижает голос, говоря в полтона: — Я хочу увидеться. Ты избегаешь меня. Длительное, гнетущее молчание. — Не думаю, что это хорошая идея. — Но ты… Ты мне нужен. Извини за тот случай. Хорошо? Просто… — Ты ходил на свои приёмы? — Ларс перебивает его. Джеймс затруднённо сглатывает и молчит. Не знает, что сказать, — Что, думал, не узнаю? Конечно, да, конечно же, он узнал. Ларс всегда на шаг впереди, всегда уличает его во лжи. — Если ты уже знаешь, зачем спрашивать? После долгой паузы перед ответом доносится его натужный вздох: — Ты должен захотеть этого для себя, я имею в виду… Ты должен захотеть жить. Это выбор, который тебе нужно сделать, понимаешь? Я не могу сделать его за тебя. Джеймс чувствует себя бесчестным, трусливым и озадаченным. Сможет ли он? Может ли он сделать это ради себя? Он никогда прежде твёрдо не стоял на двух своих ногах без какой-либо опоры, сопровождающей его. — Джеймс? Ты трубку повесил? — Нет, я тут, — он вздыхает, — Я всё ещё тут.-
— Это оно? Здесь я умру? — Джеймс не выбрасывает ни слова после того, как они медленно въезжают и останавливаются посреди леса. Он выключает двигатель, молча выпрыгивает из Блейзера, и Ларс следует его примеру, — Не обязательно было везти меня сюда, чтобы кокнуть. Пустая трата бензина. — Подержи, — Джеймс вытаскивает из кузова подозрительный чехол, сформированный под винтовку, и бесстрастно протягивает Ларсу. Он с тщанием остерегается, поднимает руки вверх, будто сумка опрыскана ядом. — Нет, спасибо. Джеймс демонстративно закатывает глаза и перекидывает упрятанное ружьё через плечо. — Тебе нужно научиться стрелять. — Нет, не думаю. Честно. Я пас. — Тогда разобьём палатки? — затем он выуживает крошечную, цилиндрическую трубку и обременяет ею Ларса. Он отказывается верить, что их спальные места полностью уместились в эту компактную штуковину. Ларс с каждой секундой всё больше сожалеет, что согласился на эту авантюрную поездку. — Уволь. Я занимался таким, когда мне было двенадцать, — Ларс гнусно бурчит, захлопывая пассажирскую дверь бедром. — Эй! Не смей, блять, хлопать дверьми, — Джеймс рявкает. — Извини, забыл, что ты так влюблён в это ржавое ведро. Джеймс бережно прикладывает руку к задней двери салона, закрывая её, и курлычет прямо с покраской автомобиля, будто этот тупой, неодушевлённый кусок дерьма слышит его: — Он не это имел в виду. Он в той же картинной манере закатывает глаза, с недоверием оглядывая окрестности. Где они, блять, есть? Ближайшее к место к истинной цивилизации — Тахо, а указатели с ним они ещё давно проехали. Честно говоря, его веки стали тяжелеть примерно во время того, когда Джеймс разглагольствовал о лицензиях и питьевой воде сам с собой. — Мужик, какого хрена? Мы в сраном захолустье, — он сгребает огромную сосновную шишку со своего пути. Более того, он одет совсем не по погоде; морозный осенний воздух без труда просачивается сквозь всю его одежду. Джеймс ни о чём не предупредил его, когда затолкал в машину сегодня утром, не дал объяснений, куда они направляются, — Как тут в туалет ходить? Джеймс роется во вместительной пластиковой сумке и с довольной ухмылкой поднимает лопату. — Сделай семьдесят пять шагов и начни копать яму. — Пошёл нахер! Ты прикалываешься?-
— Ладно, признаю, — Ларс бросает в огонь высохшую палочку, внимая шуму леса, трескающему аккомпанементу дров. Посреди грязи, поверх одеяла, на небольшой расчищенной Джеймсом полянке вокруг костра, который он и развёл, он мостится между его ног, прижимаясь к крепкой груди, — Это мило. Джеймс сдавленно мычит и чувствует простирающееся тепло от этих слов. Он целует его волосы, пробирается рукой к рубашке через кокон этой дебелой куртки, одолженной ему Джеймсом. Ларс слегка поворачивается вбок, льнёт к его грудной клетке и прислушивается к его сердцу, словно к звуковым волнам в морской ракушке. — Мы могли бы просто остаться тут, знаешь? — Джеймс выдыхает, откидываясь назад, и его поток дыхания шелестит волосы Ларса. Он с сомнением усмехается тому, как беспечно Джеймс хочет отделаться от Кирка и Джейсона, отрешиться от всего. — О да, почему нет? Хер с теми двумя, останемся лишь ты и я, — Ларс посмеивается, утыкаясь носом в затхлое, шерстяное одеяло, которым они укутаны, — Ты будешь петь всем маленьким лесным обитателям, как Белоснежка. — А ты можешь отдуваться за всех семи гномов, — Джеймс поддевает его и тут же получает локтём по рёбрам за такую иронию. Но он не шутит, просто знает это. Джеймса не привлекает знаменитость, в отличие от Ларса. Если бы он мог променять её на анонимность, то и не мешкал бы с этим. Ларс видит, как края этой фантазии плотно скручиваются, соединяясь, и он станет тем, кто вспорет и раскроит их ногтём, сдвинет и уничтожит окончательно. — А твоя девушка? С ней что? — Я не знаю, — Джеймс отвечает более тихо. Ларс чувствует со спины, как он пожимает плечами, невольно толкая его этим действием, — Я не знаю, какого хрена я делаю. Ларс тоже не знает, что он делает. Он изначально был свидетелем того, как он дезориентированно, бесцельно скитается в пространстве с тех пор, как окончился тур, как структура и уклад его жизни пали замертво. В одиночестве он предельно отчуждим и разобщён; возможно, Ларсу стоило бы подтолкнуть его к верному пути. — Она делает тебя счастливым, Джеймс. Она славная женщина. — Да, — он соглашается, но вымученно, почти тоскливо. Он приподнимает голову, опираясь на острый угол его коленей: — Всё хорошо, понимаешь? Ты можешь… — Ларс сглатывает и исполняет самый впечатляющий, бесформенный трюк, который он когда-либо совершал; проделывает выход с вращением двойным сальтом вперёд в жанре эмоциональной гимнастики, и каким-то чудом успешно приземляется, — Ты можешь отпустить меня. — Я не могу. Не могу этого сделать, — Джеймс упирается взглядом в пламя, бросает туда опавший, сырой лист, но терпит неудачу, и тот так и не добирается до огня, чтобы сгореть, — Ты знаешь, что не могу. — Почему? Я хочу, чтобы ты был счастлив, — лишь в этом есть смысл в голове Ларса. Лишь в этом. Они продолжают отравлять возведённый ими же колодец, пьют из него, а позже вопрошают, почему так больны. Единственный способ почувствовать себя лучше — остановиться, — Разве ты не хочешь этого? Он мнительно пожимает плечами, после очередной паузы, длиною в вечность: — Я не знаю, как жить без тебя, чувак. Его голова удручённо падает на руки: — Я тебе не нужен. Мне жаль, что я сказал тебе это, понимаешь? Что я заставил тебя поверить в это, — он безустанно вторил ему это, и эта легкомысленная проницательность подчёркивала каждое слово и каждое действие, пока не стала явью, — Я сожалею. Обо всём. И снова пауза. Он протягивает руку, пытаясь дотронуться до того, что разладил и омрачил. Видит всё это там — все последствия, сокрытые в морщинках вокруг глаз. Проводит пальцем под ними, пока не достигает мягкой части щеки после кости. Джеймс терпел его. — Сможешь ли ты когда-то простить меня за то, что я с тобой сделал? — Ларс вопрошает, потому что терпеть кого-то не является эквивалентом любви. И вред — тоже отнюдь не любовь. Джеймс убирает его руку от лица и мягко переплетает их пальцы. — Я уже простил.-
Джеймс просыпается в последний день их поездки, прилично обескураженный для того, чтобы забыть, что он находится в их палатке, пока не открывает глаза и не видит снаружи ничего, кроме завесы дождя, первых капель, ниспадающих на него. Он с головой погружается в спальный мешок, гадая, куда, чёрт подери, удрал Ларс. Он уже собирается вновь провалиться в сон, как вдруг слышит жужжание молнии-застёжки в сопровождении с просунувшейся внутрь обители головой Ларса. Он с полным удобством, можно сказать, утопает в камуфляжной куртке, благосклонно подаренной ему Джеймсом в первую же ночь из приезда. — О, привет, — он светло улыбается, — Я сделал тебе чай. Джеймс кривит бровью: — Где ты нашёл плиту? — как минимум, пропан, зажигалку, прочие ценности, чтобы они вообще могли остаться в живых. — Ну конечно, плиту, — Ларс саркастично бросает, после чего приземляется на свою лежанку из рюкзака и спального мешка, — Бля, холодно как. — Щас, — Джеймс расстёгивает верхнее отделение своей сумки, пристраивается в другом положении, чтобы освободить место, — Сбрось куртку и иди сюда. Ларс передаёт обе кружки Джеймсу, швыряет ботинки перед входом и застёгивает заслонку, только после этого освобождая себя от куртки. Неудивительно, что ему холодно. Иначе и быть не может, если он лишь в одном нижнем белье. Он юркает к ближе Джеймсу, согреваясь теплом от его тела и свежего чая. Когда в кружках пустеет, Ларс наклоняется, чтобы поставить их в угол палатки, и Джеймс ловит его для поцелуя с вкусовой печатью Эрл Грей. Ларс отодвигается, выражая видом нерешительность, легонько кусает его за щёку, прежде чем снова прильнуть к нему. Джеймс позволяет себе разнежиться, укрыться, — и Ларсом, и спальным мешком, — обнять его. Прошло губительное количество времени с тех пор, как он прикасался к нему так. Пролетели недели, даже месяцы. Он тоскует по этому — по этой близости, которой он жаждет. Поэтому целует его томно и неторопливо, вкушая момент. И когда Ларс увлекается, то поспешно отстраняется от его истомившихся губ и пытается искупиться со смущёнными бормотаниями, пятясь. Но Джеймс не хочет, чтобы это кончалось; он останавливает его в своих намерениях, нежно беря за локоть, и направляет ту же руку к тому месту, где образовалась твёрдость. — Всё хорошо. — Ох, — Ларс оторопело вздыхает, — Ты хочешь? — Джеймс кивает, полагая, что это бесспорная очевидность. Ларс же слегка двигается в сторону, чтобы предоставить обоим шанс совлечь с себя одежду, и первым бросает свою в изножье палатки, немигающе наблюдая за тем, как Джеймс ворочает по пылкой части рукой. Брови сведены вместе, губы волнующе приоткрыты, щёки пунцовые от пристального внимания, обращённого на него, — Ты такой красивый сейчас. В ответ на похвалу, Джеймс вталкивает два пальца в свой требовательный, жаркий рот, посасывает их, пока они не обволакиваются слюной. Проводит ими вниз по торсу, после чего изгибает их в верном направлении; воздух окончательно выветривается из лёгких, когда он трёт один в круговом движении и вводит его внутрь. Ларс подаётся вперёд, расставляя колени Джеймса и пересаживаясь поудобнее, а затем его челюсть ударяется об пол, когда тот пристраивает ещё один палец. Он гладит Джеймса в такт его руке, надсадной и подрагивающей. — Если… — Джеймс сглатывает и кротко стонет, чувствуя пульсацию крови и покалывание на кончиках пальцев, — Если ты не перестанешь, я кончу ещё до того, как ты меня выебешь. Лицо Ларса приобретает изумлённое выражение, пока он не совсем понимает того, что является ведущим в этой игре, за этим поднимается на колени и неровно трогается к спальному мешку, сплёвывая на свой член и растирая его. — Можно? — бдительно спрашивает он, и Джеймс поражается тому, когда они, Господи, успели стать такими формальными. Он шустро кивает, и его пятки в тот же момент скользят назад по полу палатки от силы первого толчка, вынуждая его протянуться между ног, чтобы нащупать руками рёбра Ларса. Жжение и тесность от проникновения на одной лишь слюне оседают в его нутре, тяжелея в нём скопом. — О Боже, ближе, ближе, — он взвизгивает, теряя голову от импульсов внутри. Ларс по просьбе склоняется над ним, зажав член между ягодицами, в чувствительном сгустке мышц, попутно исследуя пальцами черты его лица. И Джеймс всегда хотел поглотить его, вобрать в себя, ввиду чего прямо сейчас он держит его в прочных объятиях, водя ладонями по его спине, обвиваясь вокруг. Он прижимается к губам Ларса, сплетаясь с его языком, на котором до сих пор ощутим привкус чая, и целует его так напористо, что все отголоски терпкого, насыщенного напитка растворяются. Ларс с хныканьем отводит бедра, толкаясь сильнее, обжигает влажным дыханием скулу. Его пальцы подрагивают за ухом Джеймса, когда он прячет там прядь его волос, когда он обрамляет ими его челюсть. Но эти касания настолько ласковые и невесомые, наравне с этим участливым взглядом напротив, словно Джеймс — нечто поистине ценное, что он чувствует, как его нос слабо щиплет от угрозы появления слёз, неотвратимо формирующихся в уголках глаз. И когда его плотина рушится, Ларс, должно быть, чувствует их влагу на собственном лице. Он отстраняется от его щеки и смётывает мокрый след в сторону волос Джеймса. — Ты в порядке? — Да, да. Я просто… — обессилен, напуган, встревожен, утопая вдали открытого моря без эфемерного проблеска надежды вернуться на берег, — Просто не останавливайся, я… — Я тоже, — Ларс соглашается, но с чем именно, Джеймс не до конца уверен. Его рука сползает между их телами, в темпе стимулируя его головку большим пальцем, подталкивая его каждым движением ладони. Это заставляет Джеймса подобраться к пику с реактивной, молниеносной скоростью, которую он не считал возможной до этого. — Ларс, я… — он рвано вздыхает, стремясь прижаться к нему ещё ближе, чем есть сейчас. Силится произнести, что любит его, но не может прояснить это знакомыми словами, ибо Ларс поддевает ту точку внутри, которая помыкает его контролем, заставляя зрение расплыться по краям. Слова теснятся в нём, спотыкаясь, и застывают прямо в горле. — Я знаю, — ровным тоном отвечает Ларс. Может быть, он и вправду знает. Он снова тянется к нему для поцелуя, и всё это, — целиком, сразу, повсюду, — навалившись, заставляет Джеймса иссякнуть с придушённым стоном. Ларс распрямляется и вытягивается из него, виляет рукой по липкому животу и потом проводит ей же по своему члену. А Джеймс, ну, вроде как хотел, чтобы он кончил в него. Поэтому когда Ларс отрекается от поцелуя, отодвигаясь, чтобы подобрать своё бельё неподалёку, его омывает возобновлённый приступ слёз. Ларс аккуратно вытирает его, после — себя, откидывает испачканные трусы в сторону и садится обратно на спальное место. Джеймс шмыгает и с гробовой досадой утирает слёзы с лица тыльной стороной кулака. Ему до нестерпимости стыдно, что он, взрослый мужчина, позволил себе кануть в эмоциях. Так позорно и совестно. — Прости. Стук в груди, пауза. Воздух, кажется, перестал двигаться, витать вокруг них в этой тесной, спёртой палатке, подобной склепу настолько, что было бы вполне уместно начать отмаливать панихиду по усопшему. — Всё? Это был последний раз? — бросает Ларс, словно наконец вонзая осиновый кол в их умерщвлённую судьбу. Джеймс действительно хочет быть счастливым, больше, чем чего-либо помимо этого. Тогда, может быть, самое время перестать быть таким пропащим эгоистом. Он хочет, чтобы Ларс тоже был счастлив. — Похоже, да. Ларс смиряется с этим приблизительно секунду: — И что будем делать сейчас? — Думаю, поедем домой.-
Распаковывая вещи, он находит в сумке резинку для волос, не принадлежащую ему. Он опускается на колени, тянется к обувной коробке под кроватью, покоющейся прямо под тем местом, где он кладёт голову на подушку, когда ложится спать. В ней — всё то дерьмо, которое делает его несчастным. То, на что ему неподвластно смотреть, поэтому он прячет её здесь. Именно эта коробка неустанно напоминает Джеймсу о том, как с ним было непросто. Как он не знал, что делать с этой двуликой, неизлечимой любовью, как её использовать. Напоминает ему о том, через что он вынудил пройти Ларса, обо всех ранах, которые он уязвил, намеренно или нет. О том, чего у него больше нет, а может быть, и никогда не было. Обыкновенная хлопковая, жёлтая резинка. По его памяти, девушки называют такие скранчами. Он подносит её к носу; она всё ещё пахнет Ларсом, его шампунем. Кладёт её с осторожностью, с каким-то благоговейным трепетом, словно делает подношение на святыню, рядом с минувшими, незабвенными годами кропотливо скученных воспоминаний. Дважды звенит телефон на кухне. Франческа должна проверить. Сейчас она готовит ужин — то проявление заботы, которого он так давно не ощущал. Мысль о том, что эта женщина целенаправленно готовит еду для того, чтобы разделить приём пищи с ним, безотносительно чужда ему; эта преданность, что он не может принять, но всё равно ценит. Он закрывает коробку, сдувает пыль с крышки и ставит на прежнее место под кроватью. Он спрашивает, кто звонил, и она со смехом и искристой улыбкой отвечает, что это его жена по работе. Значит, Ларс. Джеймс сохраняет ровное выражение лица, когда моет руки в раковине — отточенное безучастие. Если Франческа и подметила что-то странное между ним и Ларсом, она не созналась в этом. Он интересуется, зачем Ларс звонил, и она беспечно отвечает, что не в курсе, что он обещал перезвонить после ужина. Так что пока Джеймс садится за стол, позволяет обслуживать себя и быть угощённым, впивает ощущения. Наматывает на вилку пасту, кладёт руку ей на бедро и чуть сжимает в робком знаке благодарности, думает о прошедшем звонке. Отвечает на все её вопросы, стреляет улыбками, и думает о Ларсе. О Ларсе и этой коробке под его кроватью. Ждёт заветного звонка, которого никогда не получит.-
Джеймс вспоминает, как его психотерапевт говорила ему, — до того, как он вышвырнул её, конечно, — что главный этап, которого ему не удалось снискать в жизни — это равновесие завершения. Он любил своего отца, и тот ушёл, не попрощавшись. Он любил свою маму, и она умерла с неупокоенной душой. Он любил Клиффа, и он был кремирован. Все эти обрывистые финалы — без предупреждений, без ведомства о том, что он мог потерять. Она говорит ему, что иногда бывает целесообразным написать что-то важное, а после сжечь. Отчеркнуть развязку и смириться. Чтобы отпустить это навсегда. Что ж, он любил Ларса. А теперь, в каком-то из смыслов, он тоже ушёл. И Джеймсу нужно завершение. И раз их история никогда не заключится браком, возможно, она должна окончиться погребением. — Ларс, слава Богу, — Джеймс натянуто дышит в трубку, по второму кругу набрав домашний номер Ларса, а затем, наконец, получает ответ с его Нокии. — Что такое? — Я звоню, чтобы… Я не вовремя, да? — с заднего плана доносятся глухие звуки разговоров. Там чертовски громко, как кажется, и Джеймс морочится с тем, где он и с кем. Приходится твердить себе, что он — больше не владелец этой информации, что он не нуждается в ней. — Нет. — Хорошо, — бормочет он, прочищая горло, после чего сипло, мрачно оглашает, — Я звоню, чтобы пригласить тебя на похороны. — Что? Кто умер? — Никто. Ну, в смысле… — может быть, ему следовало ещё немного подумать, прежде чем звонить ему сгоряча, — Это похороны… Как бы… Для нас. Тишина на проводе. — Джеймс, всё нормально? Ты, по-моему, не в себе. — Я в порядке. Честно, — он точно не пьяный. Он не пьёт эти болеутоляющие, — Ты можешь прийти завтра? Мне нужно это сделать. — Сделать что? Я не понимаю. — Мне нужно оставить это… Нас, и вообще всё… В покое. Ладно? — его нервы натягиваются, как тетива, когда он ждёт ответа, шатко надеясь, что Ларс заботится о нём лишь самую малость для того, чтобы не бросить его в этом, — Ты можешь сделать это ради меня? — Ладно, — Ларс нехотя соглашается, — Во сколько? — Полдень? — Джеймс решает предложить, на что Ларс грузно вздыхает и говорит, что такое пойдёт. Он пытается повесить трубку, но Джеймс мигом останавливает его, — Подожди, принеси всё, что может напоминать тебе о нас. Всё памятное, что есть. — Хорошо, да. Без проблем, — небрежно отрезает Ларс. Шум на том конце линии вновь усиливается, — Увидимся завтра. — И ещё кое-что… — лепечет Джеймс, из-за чего тот выругивается, — Можешь написать что-нибудь мне? Что хочешь. Не для того, чтобы я прочитал, так что ты… Ну, ты можешь быть честен. — Таким и был, — Ларс слегка смеётся, — Пока, Джеймс. Прежде чем он успевает ответить, раздаётся пронзительный гудок.-
— Ты принёс что-нибудь? Ларс закатывает глаза к небу, трясёт коробку в руках: — Всё здесь, — он присоединяется к Джеймсу на заваленном грязью заднем дворе. На что он вообще подписался? — Сувениры отношений по многочисленным заявкам. — Хорошо. Покажи. — Это так тупо, Джеймс, — занудствует он. Джеймс одаривает его колючим взглядом с блеском угрозы: — Только попробуй ещё пошутить. — Услышал, — Ларс стаскивает крышку со своей коробки — старой, раритетной вещи, утаённой в глубинах его шкафа, — Очень удачный снимок с твоим обнаженным торсом, твои сбритые волосы, корешок от билета с первого концерта, на который мы пошли вместе, твой рисунок, который я стащил с холодильника в Эль-Серрито. И вот… Мои клятвы. На щеках Джеймса расцветает румянец: — Не клятвы. Просто письмо. — Да, извини, — он вскидывает руки в беглом жесте, винясь за то, что так подло его обидел, — Могу посмотреть на твоё? Джеймс встревоженно кашляет и открывает свою коробку, демонстрируя содержимое: — Упаковка от презерватива с первого раза, когда мы трахались, угроза смерти, которую ты оставил мне в Sweet Silence. Твоя старая… — Моя грёбаная футболка с Diamond Head? Я думал, что потерял её! — Ларс с рвением пытается извлечь футболку, но Джеймс отбрасывает его руку и укоризненно стреляет в него взглядом. — …Запись, где ты дрочишь. И моё письмо. Ларс хорошо помнит эту плёнку. Просто маленький специальный материал для Джеймса — та ещё похабщина, если честно — в одну из тех ночей порознь, в перерыве между доработкой полуготовых идей для песен. Он прикусывает щеку с внутренней стороны. — Могу его прочитать? — Ни в коем случае. Ларс ожидаемо усмехается: — Давай просто покончим с этим, — Джеймс возлагает коробку с воспоминаниями во вскопанную им яму на отдельном участке, избранном для них. Он присыпает крышку небольшим количеством земли и пятится на своё место рядом Ларсом, — Моя очередь? Джеймс кивает. Ларс дублирует действия, кладёт принесённые им вещи на сырую почву рядом с коробкой Джеймса, присаживается и бросает сверху щедрую горсть тёмного грунта. Он так и стоит, вперившись на это, пока не замечает, как Джеймс поблизости поднимается. Он слышает металлический звон, хряск ломкой земли, после чего в углу его поля зрения появляется лопата. — Эй, Джеймс? — Ларс почти теряет голос, когда глядит на могилу. Все эти мерклые годы, обернувшиеся двумя маленькими ящиками, устеленными грязью. Он помнит всё. Ларс суетливо смахивает слезу, которая норовит упасть и превратить всю эту грязь в болото, — Мы должны что-то сказать? — Оу. Наверное, — Джеймс выглядит стеснённо, словно находится не в своей тарелке, — Что скажем? Ларс только пожимает плечами: — Пепел — то к пеплу, и к праху — прах, или как там? — Джеймс похлопывает его по спине, трёт подушечкой большого пальца затылок, говорит, что вышло здорово. Он наклоняется за лопатой, и Ларс остро чувствует, как у него сжимается горло, — Стой, стой… Джеймс? — Да? Ларс пытался домыслить все их альтернативные жизни, все концовки, где они бы состарились вместе и безбедно упокоились. Выжил из ума, пока старался устлать все пробелы: где бы они могли жить вместе, какие бы у них были домашние питомцы, сколько бы детей имели и как бы их назвали. На бумаге всё смотрелось так выразительно, но он просто не мог одушевить этого, перенести их в эту конкретную реальность. Он пытается и сейчас, в заключительный раз, и видит перед собой только одно — кульминацию всех тех проваленных участей. Он хочет продолжать жить ради их же блага. Он хочет этого, как никогда. Ларс подвергается сомнению, колеблясь: — Я могу забрать свою футболку? — Даже и не думай, — Джеймс смеётся, ввергая лопату в рыхлый курган, и приступает к другой части погребального обряда над их совместной жизнью.-
У Джеймса есть проблема. Он звонит во входную дверь дома Ларса. Даже отсюда вянут уши, улавливая громкость внутри — вечеринка в честь его дня рождения. Дверь открывается, и он предстаёт перед ним в золотой, бумажной короне. Ларс улыбается, уже порядком навеселе, утаскивает Франческу из рук Джеймса, мельком чмокает и заигрывает с ней. Джеймс следует за ними в дом, закрывая дверь. Он был непростительно молод, когда его вспороли, выпотрошив от паха до грудины. Жгучие, вязкие внутренности бесповоротно выскользнули из недр, исторгая предзнаменовение, пророченное в извивах его кишок: ему причинили боль, он причинит её другим. Он замечает Кирка и Джейсона со своими спутницами в эпицентре празднования: клокочущая суета, мерцание рождественских огней, оживлённая музыка. Ларс и Франческа болтают, пока он располагает её в кругу своих друзей. Джеймс, вроде как, являет пост наблюдателя, словно глядя за спектаклем на сцене. Никакого удивления в том, что после стольких лет, сквозь всё пережитое, они с Ларсом навсегда угасли. Умирающий самец, всё ещё с рогами в бархате, ранен одной из его пуль. Но пули — сквозистые, беспомощные — не имели против него ни единого шанса; смертельнее них был сам Джеймс. Ларс машет ему рукой, подзывая. У кого-то фотоаппарат. Конечно же, полагается групповой снимок. Парень, которому доверили съёмку, — невинный прохожий, втянутый в их беготню, — запечатляет их вместе. Джейсон говорит, что они любит Сатану, провоцируя волну гадких улыбок и смеха. Вспышка на мгновение ослепляет его, и единственное, что успевает его коснуться — то, как Ларс тянет его за руку вниз, в сплочённый узел их конечностей. Но когда позирование прекращается, он отпускает. Джеймс видит, как он собственными руками сдирает шкуру с их отношений, выворачивает мясо из омертвелой туши. Точный выстрел. Он кладёт её на лед, оставляя на время, потом приколачивает окоченелую голову к стене и отступает назад, чтобы осмотреть свой труд. Память об охоте, об убийстве. Это всё, что осталось. Беглый взгляд в сторону Джеймса, движение рта вверх в преддверии слов, а затем — выскочившая рука Кирка, повисшая крюком на шее Ларса и уводящая его из поля зрения прочь, в сторону ослепительного матового торта из белой глазури. Смех, улыбка — и они не для него. Взгляните на то, что он разрушил, не должен ли он гордиться?