Русалка

Вязкие мысли, духота летней ночи, ни единого шороха на безлюдной улице, только капает кондиционер, перенося меня в другое место и время, превращая меня в меня прежнего: морщины между бровей разглаживаются, щёки становятся розовее, а на губах снова играет… Улыбка — именно с улыбки всё и началось, что «всё»? Спустя столько лет до сих пор не могу найти ответ, но это «всё» однозначно было чем-то важным. Кап — капает первая капля дождя, кап — вторит ей скупая слеза на обветренной ржавой щеке. Только представьте — 99-й год, конец декабря, все предвкушают начало нового тысячелетия, что-то щекочет кончики пальцев и покалывает в сердце. Что с нами будет завтра? Что нас ждёт лет через 20? Будем жить на Марсе, или нашу планету захватят роботы? Может мы изобретём таблетку от бессмертия? Каждый из этих вопросов будоражил сознание, которое всё подкидывало новые, делая этот механизм бесконечным и… Смех, девчачий звонкий смех, по дорожке бежало что-то розовощёкое в голубом плаще и с нелепой красной шапочкой на голове, жёлтые резиновые сапоги задорно хлюпали по лужам, а это «что-то» визжало и убегало от маленькой собачонки, которая тянула свою хозяйку за повадок и гавкала. А та даже не сопротивлялась и улыбалась, так искренно, что невольно становилось завидно, и грусть сажалась на плечи, придавливая меня к ближайшей скамейке. Однако взгляд было оторвать невозможно, хозяйка собаки продолжала улыбаться, девочка всё также смеялась, а собака и не думала останавливаться… Лай приближался и… всё перед глазами смазалось, мир резко поплыл вверх, а спина больно ударилась о спинку лавочки, которая уже лежала на асфальте. Мокрый язык коснулся моей щеки один раз, второй, я безуспешно пытался увернуться… — Фу! Фу! Ну же, перестань! Ко мне подошла та самая хозяйка, беспомощно размахивая руками.Только сейчас я отметил неестественную бледность на её лице, синеватые подтёки под глазами и рыжие, ярко-рыжие волосы, выглядывающие из-под шапки и абсолютно не вписывающиеся в её образ. Тем временем, собаку наконец-то усмирили, и ко мне подошла та девочка. — Ты очень грустный, совсем, как воон та тётенька- пухлый пальчик показывал на бронзовую скульптуру русалки, выглядывающей из-за камня в толще воды. Лишь сейчас я понимаю, что девочка не ошиблась, а наоборот — точнее всех определила, что меня беспокоило, и, может, беспокоит до сих пор. На лице крепко стистикавающей в руках ребёнка русалки была тревога, она с неподдельным страхом смотрела вперёд. А знаете, дети ведь всё понимают лучше взрослых, я уже не раз замечал это, и то, что, чем больше в человеке остаётся детского, тем лучше и острее он всё воспринимает. Я действительно боялся, боялся того, что меня ждёт дальше, и даже новое тысячелетие тут совсем не при чём. Это же всего лишь цифры, у кого-то сейчас вообще 5760-й год. Всё это совсем неважно, страх неизвестного, страх будущего всегда преследовал меня, но сегодня нагнал окончательно. Я знал, что не усну и остался сидеть на лавочке, девочка со мной вежливо попрощалась, а её мама уже издалека слегка помахала рукой, в её глазах я тоже увидел… страх? Смеркалось, русалку становилось видно всё хуже, но мозг сам дорисовывал уже въевшийся в голову образ, он одновременно тревожил, переливая свой страх мне, но и успокаивал, говоря мне, что я не один, не один… Так ли просто мне произнести эти слова сейчас? Честно, да я даже и мечтать об этом боюсь… А пока меня утешал тревожный взгляд бронзовой скульптуры, я даже чувствовал какое-то странное умиротворение, наблюдая за волнами, бьющимися о камень. Плеск, стук, плеск, стук, плеск, шуршание гравия, тяжёлый вздох. Рядом со мной на лавочку опустилась та самая женщина с огненно-рыжими волосами. -Знаете, мне иногда кажется, что скульптуры это просто застывшие люди, точнее заключённые в бронзу или там… гранит…- её голос перекатывался, как галька и почти сливался с шелестом моря — Мне всегда было их жалко. Как это, смотреть на жизнь вокруг, на людей и не иметь возможности жить самим? Это же ужасно, самый страшный кошмар, мне до сих пор иногда кажется, что я сплю. Такое часто бывает со мной во время капельниц, и когда я прихожу после них домой, а на меня напрыгивают дочь с собакой. Я смотрю на них, и понимаю, что больше не смогу жить, а только наблюдать, да и этого навыка вскоре лишусь. Я не верила врачам, и почему они так много говорят о смерти? Ну разве это важно? Мне кажется, нет ничего скучнее и бесполезнее-подумаешь, просто конец, пустота, finita la comedia! Но нет же, нужно проводить пышные похороны, пускать фальшивые слёзы, ставить громоздкие памятники и приходить на могилу стабильно раз в пол года… пожизненно. Всё это так глупо… — её речь была похожа на детский лепет, иногда её слова терялись где-то в ткани её шарфа, а некоторые наоборот звучали слишком громко, разрезая ночную тишь. Я никак не мог понять, о чём она говорит или просто не хотел. Какие врачи? Почему она не сможет жить? Перед глазами и в мыслях была плотная пелена. Хотя сейчас я бы наверняка сложил бы всё в единую картину, тогда я не мог догадаться, чего же она боится. А она всё продолжала говорить… — Вот, например, я раньше работала в музее, и одной из экспозиций была история жизни семьи Борятинских. На первых стендах была показана историях их рода, яркие и счастливые моменты их жизни, должности, победы… Но посетители всегда сначала подходили к предпоследнему, где рассказывалось про их расстрел. Почему к нему? Почему же людей так влечёт смерть? — она задавала вопросы, но не ожидала от меня ответов, а просто продолжала говорить. — Хотя может это только мои предубеждения, или вроде того… Я стараюсь не думать о смерти, но эти мысли лезут мне в голову. Особенно тяжело ночью, когда их нечем и некем заглушить. Я погружаюсь в них и меня начинает трясти от бессилия, а горло сжимается от сухого и беззвучного плача. Мне так стыдно за это, вы даже не представляете…- но я представлял, и представлял отчётливо. Её исповедь длилась ещё около двух часов, она иногда прерывалась и смотрела куда-то вдаль, переводя дыхание. Было заметно, что она быстро уставала и любое движение стоило ей усилий. Затем она резко поднялась с лавочки, и, потеряв равновесие, ухватилась за моё плечо. — Пойдёмте…- в первый раз её взгляд был обращён на меня. Сейчас я даже и не вспомню её цвет глаз, да и тогда это было совсем не важно, важнее было то, что я в них видел. Мы с ней пошли на пирс, небо уже светлело, меняя цвет с чёрного на тёмно-синий, начало светать. А она всё шла впереди меня, и её рыжие волосы предвещали рассвет. Шаг, другой, плеск. И вот мы уже на середине бетонной пристани, с моря дул ледяной ветер, волны зимой больше чем обычно не давали подойти ближе, чем на середину. Но и этого хватало, чтобы в нос ударил резкий запах йода. Чёрная без света вода напоминала дёготь, о котором я старательно писал в своих ночных бреднях, как там: «Сойдёшь с Ума и бросишься в ноги, Царапая стену ногтем. Нет уж назад дороги, Осталось лишь море с дёгтем.» Точно, я не заметил, как произнёс это вслух. Её взгляд был вновь обращён на меня, но в нём больше не было страха. Сейчас я понимаю, что она просто поняла, что не одна такая, как я понял тогда с русалкой, но той ночью я был почему-то особенно слеп, и перемена в её взгляде оказалась мне неясна. Не успел я опомнится, как она резко остановилась и опустилась на мокрый бетон в позу лотоса. — Вот так мне говорит успокаиваться мой психолог, но она очень…странная женщина. — А вы сейчас разве встревожены? — я впервые заговорил с ней. Однако даже если она и была удивлена, то не подала виду. — Конечно встревожена! Ну же, а я подумала, что вы меня поняли, когда произнесли те пару строк. Дёготь, темнота, ночь-нет ничего страшнее! Особенно для таких людей, как мы, да? Людей, которые каждую ночь остаются наедине с собой и своими мыслями, жужжащими в голове роем и жалящими наш воспалённый мозг. Темнота поглощает этих людей и никакой искусственный свет не может нас спасти .Только рассвет. Чёрный человек будет сидеть у изголовья наших кроватей пока не взойдёт солнце… Мне страшно до безумия, а вам? — пряди рыжих волос становились всё ярче, рассвет был близко. Я лишь неопределённо пожал плечами. — Правильно, ничего не говорите, так я вас лучше понимаю. — сказала она и вытащила из переднего кармана джинс что-то красное. Платок? Это был ярко-красный платок, который тут же начал дёргаться от резких порывов ветра.- Знаете для чего этот платок, и почему он красный? Чтобы дочь не видела следов крови, когда я кашляю. Ох, не знаю зачем я все это вам говорю. Сначала храню тайны по несколько десятков лет, а потом выбалтываю все первому встречному. — она засмеялась громко и отчаянно, от этого смеха был мороз по коже, но отчего-то мне захотелось смеяться тоже. И вот мы сидим с ней, не зная имён друг друга, на мокром холодном пирсе, до одури боимся будущего на фоне рассветного солнца. Её рыжие волосы развеваются, рука протягивает мне красный платок, вся она дрожит от смеха или от холода, по щекам стекают слёзы. Запомните её такой, это единственное, чего я хочу. Не буду вам рассказывать, что было дальше, как она угасала, нет… Скажу только одно — она не дожила до нового года. Ах, да, важное уточнение, я совсем забыл упомянуть об этом вначале. Подло, не спорю, но я не просто так не могу уснуть, справа от меня на кровати лежит красный платок, а слева…револьвер. Да уж, спустя 23 года страх неизвестности исчез, теперь меня преследует только чувство безысходности. Ну…что сказать, я не живу на Марсе, мир не захватили роботы, и ничего примечательного 1 января того года не случилось, да и этого тоже не случится. Я знаю это, и именно поэтому рядом со мной лежит револьвер. Надежды нет, в 21 веке она умерла одна из первых вместе с правдой, люди всё также ненавидят друг друга, они не просто не придумали таблетку от бессмертия, но и изобрели 1000 и 1 способ, как изощрённее убивать самих себя. Я даже не знаю, как редактор потом разберёт мои каракули, и это, пожалуй, единственное, чего я не знаю. А, впрочем, плевать. Когда-то она дала мне силы жить, заставила ценить то, что я не заключён в бронзу и могу жить, но сейчас я чувствую, что покрываюсь гранитной коркой. Пуля — то, что доктор прописал. Запомните меня лучше таким, каким я сидел тогда на пирсе, ведь я не дожил до нового года.