На пепелище запустелого дома

      Долгие пешие прогулки по Драконьему Хребту, как кажется Эоле, должны оказывать оздоровительный эффект: закалять тело, закалять разум, закалять душу. Вечная мерзлота, снежные шапки светло-серых холмов, ледяные шипы, растущие из земли и на пещерных потолках — всё, что составляет скудный пейзаж этого заброшенного места. Острые сосны тянутся вверх высокими иглами, желая вспороть серые снежные тучи.       И, поскольку здесь почти никого нет, Эола может свободно дышать, не думая о проблемах из её родных земель. Её патруль здесь проходит часто, но от этих мест девушка никогда не устаёт.       Драконий Хребет, помимо вечного холода и сильных морозов, даёт девушке то чувство уединения, которое позволяет остаться наедине со своими мыслями.       И в одну такую прогулку она замечает промёрзший деревянный каркас.       Она подходит ближе к нему: на концах деревянных балок видны обугленные концы, сами брёвна покрыты чёрными пятнами, сверху, тонким слоем, расшит по ним иней.       Эола заходит вовнутрь каркаса: здесь стоит обгоревший стол, остатки стульев и кроватей, перепачканная сажей каменная печь.       Здесь так одиноко.       Здесь так… тяжело.       Как будто кто-то бросил этот дом давным давно — здесь никого больше нет, но раньше…       Раньше здесь была чья-то семья.       Аккуратными шагами Эола продолжает ходить по остаткам дома, чтобы случайно не провалиться сквозь прогнившие доски. Под каблуками трескаются осколки стекла, тоже покрытые сажей.       Девушка проходит дальше, заходя глубже в дом.       Здесь когда-то была спальня: вот лежит прогоревший каркас кровати, вот лежит некое корыто, которое, скорее всего, было колыбелью.       Лежат здесь и два неподвижных тела.       Эола опускается на одно колено, чтобы получше осмотреть их.       Вечная мерзлота сделала своё дело: трупы окоченели и промёрзли, словно законсервировались под влиянием сурового холода. Мужчина и женщина лежат лицами вниз, а на половицах под ними, въевшись в дерево, — сухие чёрные пятна. Эола в перчатках касается их — они слегка липнут, а при свете немного отливают тёмно-красным цветом. Мужчина — человек, на его чёрных волосах есть хлопья высохшей крови. Женщина — кажется, эльфийка: из-под тёмно-бордовых прядей видны острые кончики ушей.       Крови пролито очень много: в основном, в области груди и живота. Под мужчиной есть ещё одно большое чёрное пятно под горлом, у женщины в таком большом пятне — спина.       Эола изучает это место ещё раз.       Похоже, эти люди когда-то были родителями.       Есть одно «но»: здесь лежат остатки колыбели — но нет ребёнка. Ни рядом с родителями, ни в люльке. Его нигде нет.       Возможно, ребёнок смог сбежать. Возможно, его похитили те, кто убил его родителей и сжёг родной дом.       Эола вряд ли может ответить на этот вопрос наверняка. Варка как-то говорил, что много лет назад в Мондштадте творила беззаконие особо кровожадная банда разбойников. Тогда в столицу, еле живые, выжившие чудом, шли вереницы вдов и сирот, которых рыцари Ордо Фавониус пытались приютить всеми силами — и многие из них присоединились к церкви.       Также Эола вспоминает: в одной из первых её вылазок она лично наблюдала, как Варка разбил эту банду, убив практических всех её членов.       Быть может, эти разбойники побывали и здесь?       — Какой ужас…       Сопоставив всю картину произошедшего на этом пепелище, Эола глубоко вдыхает морозный воздух и поворачивает голову в ту сторону, где вместо окна теперь зияет огромная обгоревшая дыра: на горизонте закат уже разливается узкой полосой по зелёным равнинам, солнце затухает, и его лучи прорезаются сквозь заснеженные сосны. Небо темнеет, и на Хребет опускаются сумерки. От огромного полотна неба, покрытого сотнями звёзд, постепенно синеют тени, а от снега пространство становится лишь слегка светлее.       Уже пора возвращаться в Мондштадт. Скорее всего, на обычную ночёвку в казарме рыцарей: завтра Эола снова выходит в очередную смену патруля, в этот раз — по торговому пути от Тернового порта до столицы.       Эола в последний раз осматривает пепелище и чьих-то мёртвых родителей. И, кажется, она что-то замечает в люльке… Девушка опускается на колено и роется в промёрзшем полотне с обожжёнными краями — и, отодрав от этой ткани, разведчица достаёт свисток.       Этот свисток вырезан из кости некого животного — похоже, когда создавали этот инструмент, старались взять лучший материал и применить для вырезки лучшие техники. И, похоже, его создателем и владельцем был опытный охотник: из своего опыта охотничьих забав, которыми увлекались выжившие отпрыски рода Лоуренсов, Эола понимает, что свисток явно предназначен для подражания звукам диких зверей или птиц. Она подносит его к губам — и из свистка доносится нечто странное. Звук из свистка напоминает девушке безумный гул ветра и крики волн перед северным штормом.       «Надо бы вернуть его владельцу, — мелькает мысль в голове Эолы. — А пока я сохраню его — и, может быть, найду ему применение…»       Эола наконец выходит из руин. Она напоследок оборачивается на пепелище запустелого дома — запустевшего не по вине его обитателей.       Приятно вспоминать, что разбойники, совершившие здесь страшное преступление, теперь кормят своими телами цветы и траву — ведь они получили по заслугам. Печально лишь то, что, будь здесь рыцари, эта семья была бы жива, этот дом никогда бы не запустел, а этот пропавший ребёнок вырос в крепкой и счастливой семье.       Как теперь живёт этот ребёнок? Где он теперь?       На эти вопросы Эоле трудно ответить.       Она спросит господина магистра, когда тот вернётся из экспедиции. Но, пока его нет, она зайдёт в таверну «Доля ангела», закажет себе одуванчиковое вино и спросит ту, кто больше всего напомнила ей убитую здесь женщину — сестру Розарию.