«Море и свобода — это синонимы...»
(Карл Юнг)
Чонгуку нравится море. Особенно сейчас, когда спокойная вода блестит мутной синевой в серебристых лучах заката, так сильно по цвету напоминая ту, что осталось далеко позади, на родине. И где-то там вдали, высоко в розовом небе, с пронзительными криками кружат чайки, в то время как над его собственной головой медленно зажигаются первые вечерние звёзды. Альфа действительно безумно влюблён в море. В спокойное и приятное. В грозное и тревожное. В любом его виде сердцу родное. И находиться здесь, стоя на палубе судна, что неустанно бороздит пустынные воды жёлтого моря, юноше намного лучше, чем жить в человеческом обществе. Кто-то, конечно же, может сказать, что рассекать водные просторы круглый год невыносимо скучно и со временем от одиночества в своих постоянных странствиях человек потихоньку начинает сходить с ума, слетая с катушек, но это их правда, их понимание, их мировоззрение. Не Чон Чонгука. Потому что его давно уже перестало волновать чужое мнение. Настоящая свобода — это то, как альфа живет и то, во что он искренне верит. Ему совершенно нет дела до того, что творится за пределами корабля. Чону лишь бы только плыть туда, куда гонит ветер и жадно дышать проникающим глубоко в лёгкие морским воздухом, ощущая вкус соли на губах и на самом кончике собственного языка. Альфе бы вовек только и касаться подушечками пальцев обжигающе холодной воды — и больше ничего ему в этой жизни не нужно. И если кто-нибудь вновь спросит его, скучно ли Чонгуку посреди бесконечных вод, он ответит твёрдо и уверенно: «нет, нисколечко». Потому что в море никогда не бывает одиноко. Поскольку слушать оно умеет гораздо лучше, чем человек. Его просто невозможно не любить. Особенно в такие моменты, как сейчас, когда альфа, крепко схватившись руками за перила палубы и наполовину высовываясь за борт корабля, любуется догорающим закатом и бесконечной россыпью алмазных звёзд на потемневшем небе. И кажется, будто останавливаются минуты с секундами, собственное живое сердце биться в груди перестаёт, уходят глупые мысли ненужные, и парень бесследно растворяется в воздухе, сливаясь с ним в одно целое. К застывшему времени отчаянно хочется прикоснуться пальцами, схватить крепко и ни за что его не отпускать. Коротко подстриженные, непослушные угольные пряди разлетаются по ветру, больше не скрывая глубокие чёрные глаза, что задумчиво смотрят вдаль, и внимательный взор Чонгука теряется где-то на самом дне недосягаемых морских глубин. В груди Чона бешено колотится сердце, по телу его расползается пьянящая истома. Он запрокидывает голову слегка к небу и несколько раз глубоко вдыхает влажный солёный воздух. Во все лёгкие. Парень совершенно не обращает внимания на царящую вокруг него вечернюю суету: с верхней палубы доносятся копошения и громкие мужские голоса, что сливаются в неразборчивый гул и разносятся ветром над водой. За спиной же альфы неустанно крутится остальная часть команды корабля, неся свою неусыпную вахту. Всё идёт своим чередом, и так будет всегда. Моряков на судне немного, но все они достаточно опытные альфы и беты. Омег на корабле, конечно же, не приветствуют. Даже бывалые моряки говорят, что «омега на борту никогда не бывает к добру». Отчего так сложилось — точно никто не знает. Просто бытует среди морей такое поверье, а матросы, как всем известно, морские законы уважают, глубоко их почитая: что-что, а морских владык злить нельзя. — Хэй, Чонгук, — альфа мгновенно различает голос капитана среди остальных других, оборачиваясь на высокого мужчину в белой униформе, что застыл у штурвала, одной рукой крепко удерживая «Химан»на плаву, а другой широким жестом подзывая мальчика к себе. Рядом с капитаном, опираясь на деревянные перила, стоит небольшого роста моряк, лениво покуривая табак и, время от времени узкими, словно бы лисьими глазами, поглядывая искоса на Чона. Юноша поспешно отступает от борта корабля, отвернувшись к морю спиной, и быстрым шагом направляется прямиком к ведущей наверх, в носовую часть судна, лестнице. По дороге он вежливо кланяется стоящим на вахте матросам. Преодолев крутые шаткие ступеньки за пару секунд, Чонгук оказывается на втором этаже Химана, окидывая взглядом две мужские фигуры, что стоят от него в нескольких метрах и неотрывно смотрят перед собой на горизонт, изредка перебрасываясь между собой короткими фразами. Альфа подходит к старшим, учтиво склонив голову, выжидая дальнейших поручений. Капитан слышит лёгкий шорох приближающихся шагов у себя за спиной, взглянув через плечо на подошедшего только что юношу, а после негромко кашляет в кулак несколько раз, привлекая к себе внимание. — Хватайся за штурвал, — отдаёт младшему приказ Намджун, а сам спокойно отходит в сторону, присоединяясь к стоящему в одиночестве мужчине, доставая из предложенной ему пачки тонкую сигарету. Юнги тут же щёлкает перед носом капитана золотой зажигалкой, прикуривая. — Всё равно стоишь без дела. И, ни секунды не медля, Чонгук цепляется руками за громоздкий руль корабля настолько сильно, насколько у него вообще хватает сил, чувствуя как по спине бегут приятные мурашки, а в груди, где-то под сердцем, разливаются особенно тёплые чувства. Альфа ощущает себя всецело в своей стихии. Корабль идёт полный ходом вперёд, подчиняясь ветру и мальчишеским рукам на штурвале, расправив огромные, поднятые ввысь белые паруса, красиво разлетающиеся в воздухе. К этому времени на чёрном полотне неба уже взошла луна, вырисовывая мягким светом на гладкой поверхности воды небольшую серебристую тропинку. Моряки заворожëнно смотрят в звёздную пустоту и между альфами на какое-то время воцаряется тишина, прерываемая лишь тихим шелестом ветра, мерным гулом лопастей двигателя, что рассекают волны на полной скорости, и расплывчатыми голосами команды на борту Надежды. Старшие мужчины молча курят, каждый глубоко утонув в своих мыслях. И что-то в капитане щëлкает, едва он поворачивает голову слегка набок, пристально вглядываясь в сосредоточенное лицо младшего, неподвижно замершего у штурвала. На Чонгуке простая белая рубашка с закатанными до локтя рукавами, что открывают вид на обветренную ветром и солнцем кожу, местами покрытую россыпью выцветших со временем татуировок. Одна из них — вытатуированный точно на запястье синими чернилами якорь. У каждого матроса их команды таковая имеется. Для моряка это что-то вроде особого обряда посвящения, другими словами, вечная клятва на верность капитану. Намджун опускает взгляд ниже. Широкие чёрные брюки юноши от сильных порывов ветра разлетаются во все стороны. А сам он на тёплых деревянных половицах стоит босиком — старые привычки, видимо, так просто не искоренить. И всё же, чем-то они между собой схожи. Ким вглядывается в красивые черты совсем ещё юного лица мальчика. Чон задумчиво смотрит перед собой и, наверное, блуждая в своих мыслях, молодой альфа тёплый взгляд капитана на себе попросту не замечает. Аккуратные прямые брови Чонгука слегка напряжены, между ними залегла едва заметная складка от того, что он слишком часто хмурится. На правой брови у него красуется небольшой шрам, а подле него сверкает металлическая штанга. В уши вдеты серебристые колечки. Тонкие губы слегка поджаты. Но самое запоминающееся в нём, пожалуй, это бездонные чёрные глаза, на дне радужек которых теплится страсть и горит неискоренимая надежда. Намджун, кажется, наконец-то понимает — они похожи тем, что оба нашли своё призвание здесь, на этом корабле, объединённые общей судьбой, что с самого начала за ручку вела их к морю. Капитан медленно отворачивает голову в сторону, устремляя взор на тёмную воду, гладкую поверхность которой подсвечивает жёлтый свет фонаря, установленного в корме корабля. Намджун глубоко затягивается никотином, и, выпустив сизый дым тонкой струйкой в небо, впервые за день по-настоящему позволяет себе расслабиться, вздыхая свободно. В последнее время слишком много забот и огромной ответственности враз свалились на его плечи, поскольку на морской границе обостряются отношения с японцами, и корейский народ на почве этого непрерывно бастует. — Давно не было такого штиля, — задумчиво произносит Намджун, вглядываясь в кромешную темноту. Казалось бы, сколько лет он уже бороздит моря и океаны, но каждый раз вода буквально завораживает альфу, как впервые. Стоящий к нему плечом к плечу Мин чуть слышно хмыкает, покачивая головой и хмуря угольные брови, медленно выпуская никотин из легких. — Сам знаешь, не к добру всё это, — хриплым голосом отзывается мужчина, прищурив глаза. Лицо Юнги затуманено облаком табачного дыма. — Вода неизменно затихает перед бурей. Капитан в подтверждение слов альфы кивает слегка головой, соглашаясь. Чонгук отвлекается на разговор двух мужчин, внимательно вслушиваясь в их слова. В последнее время море действительно удивительно тихое, словно бы неспроста погрузившееся в затишье. — Успеть бы без приключений высадиться на сушу. Провизии осталось катастрофически мало, надо восполнять запасы, — Ким подушечкой указательного пальца сбивает пепел с сигареты. — Через сколько мы будем в порту Инчхона? Юнги прикрывает глаза и устало трёт переносицу, подсчитывая в голове приблизительное время высадки. Точной сверкой с картой альфа займется уже на вахте. — Если идти со скоростью более двадцати узлов, дня три вплавь, курсом на восток, — и следом заключает безрадостно. — Но судя по погоде, у нас времени в обрез. Чонгук крепче сжимает штурвал, упираясь взглядом в широкую спину Намджуна. Его волнует не столько шторм, который может со дня на день настичь корабль в открытом море, сколько взволнованные последними новостями моряки, что в последнее время пуще прежнего заладили хандрить и отказываются работать, требуя лучших условий и выше платы за свой кропотливый труд. Чон твёрдо уверен: «Никогда ещё буря не топила судна просто так — всему виной раздор между людьми, что неминуемо и неизбежно влечет за собою крушение человеческих судеб». — С Вашего позволения, Капитан, я могу заняться подготовкой корабля. Подниму штормовой парус и проверю страховочные канаты на палубе с парнями. Младший всегда, несомненно, один из первых рвётся на помощь. Да мало того — такого ценного соратника ещё потрудиться найти нужно. Поэтому Намджун на просьбу мальчика одобрительно кивает, давая Чонгуку полное право распоряжаться и оперировать на Химане так, как он считает нужным. Гук и Юнги — пожалуй, единственные люди, кому капитан Ким доверяет как себе. Мин же, напротив, искоса поглядывает на юного моряка, но упорно молчит. Он всегда был таким — из него слова лишний раз не вытянешь. Юнги, по правде говоря, довольно угрюмый тип, молчаливый и недоверчивый, зато как человек очень даже неплохой. Хоть и явно не подарок. Но как бы там ни было, Намджун его ценит очень, поскольку Мин Юнги ему как младший брат, с которым они многие передряги пережили и плечом к плечу сквозь трудности прошли. Одним словом, незаменимый помощник и преданный друг. — Не забудь закрепить провизию ремнями и проверить вещи первой необходимости, — мягко напоминает младшему капитан. — Я займусь всем остальным, — и следом поворачивается к Юнги лицом, вглядываясь в спокойный профиль мужчины. — Проверишь движок? — Без вопросов, Хён. Намджун сдержанно хлопает альфу по спине в знак благодарности. От осознание того, что уже совсем скоро команда выйдет на сушу, в приятном предвкушении у Джуна на губах играет маленькая улыбка. И никакой шторм не станет на пути их долгожданного отдыха. Наконец-то капитан сможет попросту расслабиться и на какое-то время отойти от дел морских, да и матросам тоже не мешало бы отдохнуть, особенно учитывая тот факт, что ситуация в стране медленно, но верно накаляется. К слову об этом. Ким наклоняется ближе к Юнги, обращаясь к нему, слегка понизив голос. Чонгук настороженно к словам капитана прислушивается, хоть и разобрать то, что он говорит из-за внешнего шума получается с трудом. — Ты слышал что-нибудь о взбучках на тридцать восьмой параллели? Японцы снова ночью пересекли границу, — Ким перекатывает языком сигарету, краем глаза глядя на привычно апатичного моряка, что бездумно смотрит перед собой. — Эти ублюдки явно что-то планируют, — альфа плотно сжимает губы в тонкую полоску, одним резким толчком затушив окурок о поверхность корабля, и после выбрасывает его за борт, прямиком в морскую гладь. — Молва ходит, что они целятся на наши полуострова. Им нужно больше бесплатной рабочей силы, поскольку сами японцы работать отказываются. Намджун раздражённо скалится, нервным жестом зачёсывая пятерней короткие волосы назад: — Пускай только попробуют рыпнуться сюда! Юнги пускает смешок, горько усмехнувшись. И думает про себя: «Отчего же люди нарочно сами себя приговаривают к гибели, воюя за чужие интересы?» Альфе, видимо, никогда этого не понять. — Человечество непрерывно ищет повод развязать войну, — прищуриваясь, Мин подставляет лицо ветру и тяжело вздыхает, выстукивая пальцами по борту какой-то незамысловатый ритм. — И неизменно его находит, — говорит несколько тише, разворачиваясь полубоком к Чонгуку, держа юношу в поле своего зрения. — И этому нет ни конца ни края. Никто из мужчин не спешит никак комментировать вслух свои мысли, позволяя воцариться между ними почти ощутимой тишине. Сейчас в их голове вертится лишь одно: «Как бы там ни было, но гуляющая молва о войне никогда не сулит ничего хорошего!» Чонгук хмурится лишь сильнее, думая о том, насколько идти друг против друга бессмысленно. Вот и причина, по которой он всю свою осознанную жизнь бежит подальше от человеческого общества, нарочно его избегая. По мнению Чона, человек зачастую ведёт себя хуже животного и, со временем уподобившись монстру, существует на одних только первобытных инстинктах, искоренив в себе напрочь всё человеческое. И с годами, к большому сожалению, казалось бы, после стольких потерь и пережитого горя, после стольких изнурительных и бесполезных войн, которые сеяли вокруг себя только смерть и разруху, жить среди людей становится только сложнее, поскольку никто своих ошибок не признаёт, да и выводов соответствующих не делает. А такое понятие, как «жить в мире» и подавно становится чем-то из разряда иллюзии, или, говоря другими словами, превращается в несбыточную утопию. Юнги колеблется. Не то, чтобы моряк нарочно ведёт себя с Чонгуком грубо, вовсе нет, но младшему он совершенно не доверяет, как бы не пытался переступить через себя и свои принципы. Разумеется, у него на то есть свои причины. Взять хотя бы одну из них — между ними изначально сложились довольно напряжённые отношения. И виной этому вовсе не Чонгук, нет, тут дело совершенно в другом... Мин, облокотившись спиной на борт, глядит на стоящего у штурвала молодого альфу с неким неодобрением, что застыло в прищуренных тёмных глазах. Юнги нутром чувствует опасность, исходящую от парня, но виду совершенно не подаёт, держась от него на расстоянии даже сейчас, предпочитая лишний раз с ним не пересекаться. Почему? Потому что так, по правде говоря, намного проще, чем попросту признаться в собственной необоснованной перед Чоном трусости. Или всё же не настолько она и необоснованная? Да чёрт его знает! Между бровей моряка залегает глубокая морщинка, едва только взгляд его падает на татуировки младшего, особенно явно выделяя большого красного дракона, голова которого расположилась чуть выше локтя, а туловище и хвост, в свою очередь, кровавыми чернилами распустились до самого запястья. Весь из себя таинственный чужак. Чонгук замечает взгляд старшего на своих руках, и как бы невзначай спускает рукава рубашки ниже, частично закрывая обзор на чернильные рисунки. Что же он на самом деле скрывает? Юнги на грани слышимости хмыкает, неодобрительно покачивая головой. — Предположим, начнётся война, — издалека начинает мужчина, обращаясь к младшему. — Ты понимаешь, что тебе придётся воевать против своих же? Чон замирает, устало глядя на альфу, что в свою очередь буравит затихшего мальчика пытливым взглядом. Чонгук давно уже привык, что только к нему одному в априори почти все на этом корабле, не считая, конечно же, капитана, относятся с подозрением: куда бы он не шел, и чтобы не делал — в глазах здешних матросов он никогда не станет своим. Альфа и сам это прекрасно понимает. Да и кровь чужака, что течёт в его собственных жилах, как ни прячь, даже в самых мелочах, но отчётливо проявляется. Вот только есть одно «но». Юноша стойко и с невозмутимым спокойствием выдерживает тяжёлый взгляд Юнги на себе, а после негромко, но довольно решительно старшему отвечает: — Испокон веков мы завоёвываем земли с целью лёгкой и быстрой наживы, а в острой борьбе за власть нисколько не брезгуем омыть руки в крови ближних своих. И лично я не вижу в этом никакого смысла, — категорически отрезает. — Никогда не видел, — и после смотрит прямиком в лисьи глаза Мина. — Моя родина здесь, Хён. — От прошлого не сбежать, как ни старайся, — коротко бросает матрос в ответ. — Человек всегда носит его с собой. К сожалению, в этом старший, чёрт возьми, как никогда прав — как бы Чонгук усердно от себя самого не убегал, стыдясь того, кем он является, призрачные тени прошлой жизни так просто не сотрёшь и уж точно в далёком шкафу под семью замками не скроешь. Вокруг становится слишком уж тихо. Чон прикрывает веки и глубоко дышит, стараясь попросту ни о чём не думать. Юнги же, в свою очередь, ловит на себе нарочито строгий взгляд капитана и понимает, что, возможно, совсем маленько с наставлениями переборщил. Намджун лезть в чужие отношения с ненужными советами не спешит, принимая позицию молчаливого стороннего наблюдателя, давая альфам возможность наконец-то наладить между собой контакт. С того дня, как Чонгук стал частью команды, прошло уже как пару лет, но моряки по сей день с недоверием относятся к друг другу. По мнению самого Кима, раздор между ними каждый раз раздувает Юнги в силу своего сложного характера. Тот ведёт себя точно как старый ревнивый пес. Ким от своего довольно удачного сравнения едва ли вслух не пускает громкий смешок, вовремя прикрывая ладонью наигранный кашель. Мин, в свою очередь, вопросительно выгнув бровь, косится на Намджуна, но капитан лишь отмахивается от него рукой, мол: «Не обращайте на меня внимания, продолжайте». И альфа действительно продолжает, вновь взглянув на Чонгука, в этот раз уже более миролюбиво: — Простые люди год за годом гибнут за интересы других, более властных, — парень старшему не перечит, молча его слушая. — Такова жизнь, и бедняки в ней лишь инструмент достижения чьих-то целей. Жить по правде и совести — это всё, что нам остаётся, — Юнги прикладывает ладонь к своей груди, к тому месту, где пульсирует сердце. — Помни, ты поклялся верностью морю, а оно, как всем известно, не прощает ни лжи, ни измен. Никому. Звенящая тишина. Юнги поспешно убирает руку и наконец-то отчасти напряжённый взгляд его, направленный аккурат в большие, совсем юношеские глаза напротив, теплеет. Возможно, Мину действительно стоит быть к младшему помягче и держать своё мнение при себе. И слегка погодя низким хриплым голосом моряк объясняется: — Я никогда не смогу относиться тебе как к брату, Чонгук. Пойми и меня тоже. В тебе течёт кровь исконных врагов наших, и именно поэтому никогда ты не станешь частью нашего общества, как бы не геройствовал и каким бы хорошим человеком не был. Твои предки испокон веков притесняли корейский народ, и по сей день притесняют, целятся на наши земли, убивают наших людей, — в глазах Юнги досада, горечь и обида. В глазах младшего — понимание, принятие и сожаление. — Ты может быть и наполовину кореец, Чонгук, но всю жизнь тебя растили на чужой нам земле, — с тяжелым вздохом добавляет. Намджун пытается вставить слово, но Мин поднимает ладонь вверх в немой просьбе его не перебивать. — Я не пытаюсь обидеть тебя или задеть твои чувства. И не выгоняю тебя с корабля, это уж точно не в моих приоритетах, — его губы тянутся в ухмылке. У Чонгука же по спине бегут неприятные мурашки. Юнги хрустит пальцами немного нервно и заканчивает свой монолог словами: «Просто даю тебе совет, как человек, который на самом деле не желает тебя никакого зла — не пытайся обхитрить море. А если всё же обманешь, пеняй на себя — утащит на самое дно и глазом не моргнешь». Чон нервно перебирает пальцами гладкую поверхность штурвала, молча кивнув головой, вовсе не возражая ни единому слову старшего, наконец-то сполна осознавая причину того, почему все моряки младшего сторонятся, не спуская с него встревоженных взглядов. В голове Чонгука неумолчно роятся мысли: «Я совершенно не такой, каким они меня видят» — вначале, он отрицает очевидное. «Чёрт возьми, я не монстр!» — затем на смену отрицания приходит приступ бессильного гнева. «Может быть, я смогу переубедить их?» — альфа отчаянно торгуется с самим собой. «Я ненавижу себя» — и не приходя к общему знаменателю, Чонгук впадает в депрессию. «Они попросту боятся меня. Это нормально, я, наверное, заслужил» — в конце концов, наступает неизбежная стадия принятия. На слова Юнги младший вовсе не обижается, нет. Он глотает ком в горле, что словно бы мешает ему дышать, поднимает взгляд на мужчину излишне внимательный и со всей уверенностью в голосе произносит: — Я не прошу тебя верить мне, Хён, но и клятв своих не нарушаю. Возвращаясь к твоему вопросу, отвечу раз и навсегда, если выйдет приказ воевать, я запишусь на фронт и буду защищать каждый сантиметр земли по которой хожу до последнего своего вздоха, — спокойно и ровно говорит, крепче хватаясь за штурвал, потому что кажется, словно бы всё тело трясёт мелкой дрожью и он вот-вот потеряет под ногами опору, рухнув на твёрдую поверхность палубы. Намджун бросает на мальчишку сочувствующий взгляд. — Здесь моё место. И если мне суждено умереть где-нибудь в закоулках Инчхона, Пусана, Сеула, Кенджу или Тэгу; быть погребённым на вершине горы Намсан или Сораксан; камнем пойти ко дну жёлтого моря или утонуть в корейском проливе, в любом из этих вариантов, я с достоинством приму свою судьбу. На последних словах Чонгук едва ли не спотыкается, но даже так звучит юноша довольно убедительно. Альфы смотрят друг на друга, будто бы целую вечность, пока Юнги первым не отводит взгляд, добровольно отступая, складывает губы безутешно в подобии улыбки и демонстративно поднимает руки вверх в знак капитуляции, если жест его можно трактовать именно таким образом. — Мы все умрем, — подводит итог мужчина, невозмутимо пожимая плечами как нечто само собой разумеющееся. Ну прямо таки глаголет прописную истину! — Это лишь дело времени: когда, где и за что. И как по мне — так в морских глубинах лежать ничуть не хуже, чем быть, например, прикопанным в земле. Впрочем, исход всё равно один — смерть неизбежна. Капитан мысленно закатывает глаза, едва ли не хлопнув себя ладонью по лбу. Действительно, как он мог забыть, что Юнги у них неисправимый оптимист? Знаете, это такой особый разряд людей, для которых стакан воды никогда не полон, а открытое окно — вполне себе замечательный выход. Так вот, Мин отряд закоренелых оптимистов лично возглавляет, прямо таки всем своим видом излучая позитив. Чонгук невольно морщит нос, находя слова старшего отчего-то довольно забавными, закусив губу, чтобы ненароком не расхохотаться. У него, видимо, дурацкая привычка развивается вечно находить что-то абсолютно не смешное совсем уж для себя смешным. Это не очень хорошо, конечно, но и ничего с этим не поделаешь. Поэтому альфа просто отводит от старшего взгляд, опуская его на собственные руки, рассматривая татуировки, что выделяются ярким пятном на светлом штурвале. На среднем пальце правой руки у него красуется поплывший неровный диск луны. На безымянном выбиты слегка неаккуратным почерком собственные инициалы «JK». И в довершение всего, на мизинце блестит крохотное серебряное колечко — семейная реликвия. Как раз таки его, к слову, Чон частенько крутит между пальцами. Особенно, когда задумывается глубоко и надолго о чём-то своем. Ну прямо как сейчас. Моряки добрых минут десять стоят в тишине, разглядывая мерцающие созвездия, что раскинулись на небесном полотне. Вот уже и стемнело совсем, на палубе Химана зажигаются редкие лампочки и фонари. Их всего четыре: на носу, на корме и по одному на каждом борту — сигнальные огни, чтобы корабль видно было хорошо в кромешной темноте. Внизу на палубе, этажом ниже, раздаётся громкий голос. И первым отмирает Юнги, перекинувшись взглядами с членом экипажа, что обращается к нему. Мин жестом показывает, что он скоро спустится. А после ведёт плечами, сладко хрустит шеей, порядком застоявшись на одном месте, а немного размявшись, он поворачивается к Намджуну, сощурив чуть раскосые глаза: — Если что, я как всегда у себя, — альфа ощутимо хлопает капитана по спине, крепко жмёт ему руку, откланявшись. И напоследок сдержанно отсалютовав Чонгуку на прощанье, направляется к лестнице, ведущей вниз, вскоре полностью растворяясь в темноте. Ему пора сменять вахту. Ким провожает глазами уходящего мужчину и только потом переводит взгляд на младшего, всматриваясь в не по возрасту строгие черты лица, что смягчаются от блеклого света включённого спереди фонаря. — Юнги просто нужно больше времени, — Намджун сочувственно вздыхает, ободряюще улыбаясь мальчику. — Он хороший человек, но слишком уж многое пережил. И как следствие, сейчас до крайности тревожен. Обветренные губы Чонгука слегка тянутся в понимающей усмешке. — Ничего страшного, Хён. Я привык, — юноша одним небрежным движением поправляет волосы, убирая мешающие взору угольные пряди с лица. — Да и на правду не обижаются: как ни старайся, я никогда не буду принадлежать этому месту. Ты ведь и сам знаешь это прекрасно. Капитан искренне сожалеет о том, что он не в силах ничем в данной ситуации младшему помочь. — Знаешь, пусть я и не знаю ни черта о твоём прошлом, кроме того, что ты каким-то образом сбежал из приюта в Осаке… да и не мне судить, это только твоё дело. Зато одно я могу сказать точно, ты не такой каким видишь сам себя, Чонгук. У тебя отважное сердце, — Ким указывает пальцем на моряка, только шире улыбаясь. — Не забивай пока себе голову разными сплетнями. Самое главное, помни — ты ещё слишком молодой, чтобы переживать о том, что нас всех ждёт в будущем. Лучше живи в моменте и с благодарностью в сердце бери от жизни всё, что она тебе даёт. Юноша неуверенно улыбается капитану в ответ, наблюдая за тем, как старший без спешки подходит к нему ближе и в конце-концов становится к моряку плечом к плечу. Намджун прослеживает за взглядом Чонгука, и следуя его примеру, тоже устремляет глаза в ночное небо. «Как же приятно всё таки вольно дышать и наслаждаться тишиной» — мысль стрелой пролетает у капитана в голове. Они стоят в тишине, оставшись совершенно на палубе одни, со всех сторон окружённые открытым морем. Смуглые лица, обласканные солёным ветром, скрыты в тени. Над головой хлопают паруса и всё ярче светит луна. На дне лёгких оседает морская соль, на кончике языка — дурманящий привкус свободы. В голове у Намджуна навязчиво крутится одна мысль, и он спешит её младшему озвучить: — Придёт время и ты станешь замечательным капитаном, Чон Чонгук, — альфа произносит это так, словно бы ни капли не сомневается в подлинности своих слов. — Это у тебя в крови. Чонгук шутливо отдаёт мужчине честь и широко, искренне улыбается. Где-то глубоко под сердцем у него теплится маленький огонёк надежды. Потому что он любит море до безумия. Всегда любил. И вряд ли когда-нибудь разлюбит.