***
Когда Антона в очередной раз зовут играть, Арсения выдворяют вместе с ним. Антон расстраивается. Вдвоём бы они может чего и придумали, но его друзья Попова не любят. Сегодня он словно лишний пирожок, которые бабушка наказала съесть, и вот куда его девать — не знаешь, насильно в себя запихивая. Делятся по парам для очередной игры в «спецназ», чтобы обстреливать друг друга из-за забора. Антон по обычаю занимает пространство по сторону друга, уверенный, что с Арсением никто в пару не встанет. — Давай со мной! — Не, я с Никитой. Антон аж цепенеет от негодования и детского возмущения. А ещё обманутое и задетое чувство гордой значимости сдувается, точно воздушный шарик. Он впервые задумывается, что мама с бабушкой его обманывают. И решает в отместку Арсения победить, раз уж они по разные стороны поля битвы. Так старается, что, когда бежит за ним, падает прямо на асфальт, успев лишь вовремя выставить руки. Ладони поднимает и видит, как подушечка стёрлась и уже наливается кровью, сильно щиплет. Глаза зажмуривает, чтобы не зареветь. Мальчики окружают вокруг, уговаривают Антона не плакать. Каждый боится за себя, ведь знает, если кто из взрослых сейчас увидит — домой всех разгонят. — Только не плачь! — умоляюще просит Арсений, испуганно хватая Антона за плечи. В глаза заглядывает в панике, — тоже боится, ему ведь первому влетит. А тот, видя в голубых глазах страх за собственную шкуру, напротив, словно настырно выть начинает. Антону обидно до одури и не понятно от чего. Чувство в груди причиняет боль не хуже той, что пульсирует в ране. Хочется пойти и рассказать взрослым: это Арсений вообще виноват! Держит пораненную руку перед собой на весу, словно двинь он ею, она и отвалится. Арсений в растерянности смотрит на плачущего Антона и не знает, что предпринять. Ему уже не важно, что в игры они не поиграют. Шастун таким рёвом заходится — спасать нужно! Мальчик хватает чужую руку и дуть начинает, сильно и часто, словно делает искусственное дыхание. Так старается, что Антон плакать почти перестаёт. Не от того, что не жжёт больше, а потому что друг красный от натуги, серьёзный, каким раньше его не видел. Арсений оценивающе смотрит в заплаканное лицо Антона, затем на рану. Ему друга так сильно жалко становится, что он сам хмурится, ощущая фантомную боль в своей же ладони. Мальчик начинает вспоминать, чем ещё можно унять страдания, — а иначе и не назовёшь, — и его озаряет. Наклоняется к ладони и аккуратно целует возле ранки, в надежде даровать знакомое спокойствие. Мама всегда целовала его раны, или лоб, когда болела голова. Шастун удивлённо замирает и даже шмыгать перестаёт. Арсений вскидывает на того радостный взгляд — получилось! — расплывается в улыбке, пока два больших зелёных глаза удивлённо хлопают ресницами. Антон смотрит на радостное лицо и прислушивается к себе. Рука и впрямь не болит, печёт лишь только, но он не уверен, что конкретно — рана или поцелуй. Потому что в голове пусто, словно Попов его не поцеловал, а ударил со всей силы по затылку, так все мысли и вылетели. В груди щекотно и жарко, словно червяк какой там копошится. И стыдно почему-то в миг. Антон не понимает и злится. Шея покрывается мурашками, щёки краснеют, и он с силой вырывает свою руку из чужих ладоней. — Фууу! — протягивает кто-то из ребят и хихикает. — Ты что, его поцеловал? — И что? — с искренним удивлением спрашивает Арсений. — Мальчики не целуются! — заявляют ему, начинают дразниться и смеяться во весь голос. Арсений испуганно оборачивается на Антона. — Придурки! — зло кричит Шастун, заливаясь краской. Он и сам знает, что мальчики не целуются. Откуда он это знает — не помнит, но уверен, что Арсений не сделал ничего плохого. Сидят после этого дома у Попова, как мышки, тихо-тихо, чтобы никто из взрослых не заметил и не отправил Антона домой. А последний ковыряет старый скол на столе пальцем, на друга поглядывает. Сказать всё что-то порывается, но каждый раз останавливается на вдохе. Знать бы ещё, что сказать. Прислушивается к своим ощущениям: странным, ни на что не похожим. Будто Арсений действительно сотворил что-то непотребное. Оно вызывает в мальчике чувство стыда и непонимания. Словно есть ещё что-то. Ему об этом не рассказали ни в садике, ни родители, но подсознательно оно уже где-то здесь, как тот червяк, щекочет внутри. — Спасибо, — тихонько благодарит Антон спустя целую вечность. В глаза не смотрит. Скол становится всё больше. Отец Попова заметит — ругать будет. Арсений кивает, не думая о том, что этого не увидят. Подтягивает коленки к груди, обхватив руками. — Меня мама всегда целует, когда мне больно, — обиженно поясняет мальчик свой поступок. — У меня не болит больше. Арсений облегчённо выдыхает. Антон по-прежнему хмурит брови и облегчённо выдохнуть не может.***
— Смотри, какой червяк! — прямо в нос суёт свой трофей Шастун. Они с Арсением на задании — их отец Попова отправил накопать червей для рыбалки. Обещал мальчишек с собой взять, если справятся с заданием. А они уже час землю вдоль пруда ковыряют безрезультатно. Будто черви знают, что они по их душу пришли, и прячутся особенно усердно. Червяк у Антона в руке просто огромный, каких тут не сыскать, и Арсений завистливо хмурится. У него всё ещё по нулям. — Угу, — мычит невнятно и отворачивается, продолжая копать. — Ну, чего ты? — расстраивается Антон тому, что друг никак не отреагировал. — Ничего. — Хочешь, я тебе отдам? — Не хочу. Если ты его отдашь, у тебя не будет. — Ну, хочешь, поделим? — нетерпеливо предлагает, победно облизываясь решению проблемы, и заносит руки с лопаткой вверх. Арсений наблюдает, как мальчик резким движением рубит червяка пополам. Червяк продолжает извиваться обеими частями. Антон радостно вскидывает голову и смотрит в голубые глаза, в поисках одобрения. А в тех глазах лишь испуг и смятение. Арсений даже дышать забывает. Наблюдает за половинками червяка, пока те не перестают шевелиться.***
В школу они, конечно, ходят вместе, в один класс и даже за одной партой. Арсений записывается в театр местного ДК. Антон неизменно вступает туда с ним, но выступать ему категорически не нравится. Он и в повседневной жизни чувствует себя неуклюжим: длинные не по годам конечности слушаются не всегда и не так, как надо. А со сцены он выглядит, как полевое пугало — возвышаясь неказистой и худой фигурой над остальными ребятами. — Да не надо со мной ходить, тебе же не нравится, — пробует на вкус однажды Арсений эту мысль. — Ладно, — просто соглашается Антон. После этого Арсений ходит на свои кружки один, но вдвоём: репетирует, пока Антон сидит и ждёт в зале, наблюдая за сценой. Попова не отпускает чувство беспокойства ещё долгое время. Словно он должен сказать Антону, что ему не обязательно ждать Арсения после школы, или вместе с ним идти на кружок, когда он аж в пять вечера. Будто не произнеси он это вслух, — Антон так и не догадается, оставшись заложником обстоятельств. Но Арсений упорно молчит и ощущает эгоистичный трепет каждый раз, когда Антон его ждёт. На тринадцатый день рождения Шастуну дарят телефон с камерой, чему он рад настолько, что прыгает на маму с объятьями. Ещё большим сюрпризом становятся заранее скачанные на этот телефон песни в формате mp3. Они с Арсением в тот же вечер бегут показывать ребятам со двора, обладателем какой роскоши теперь является Антон. Кривляются на камеру до ночи. Почти вся школа гудит ещё неделю. К Антону приходят с других классов, чтобы он включал им эти до дыр заслушанные треки, ведь звук и качество не сравнится с теми записями на диктофон, которые были у немногих обладателей телефонов. Арсений в их число не входил и немного завидовал, но ни разу это не показывал, довольствуясь тем, что может без зазрения совести пользовать чужой телефон на правах лучшего друга. Спустя месяц Антон жалуется, что у него нет памяти для новых фото. — Ну, так удали что-нибудь, — предлагает простое решение Арсений. — Что у тебя там? Подросток переваливается сзади через плечо Антона, заглядывая в телефон. Тот листает заполненную галерею фотографиями Попова: его репетиции в театре, где он ест или просто кривляется в классе. Большинство фото смазанные, дурацкие. В груди щекотно от смущения и всегда вызывает стыд, но ни одну из неловких претензий Попов не решается озвучить. Антон сосредоточенно пролистывает галерею до конца, выходит. Заходит в музыку и молча удаляет все треки, на которые молится вся школа, в том числе и сам Арсений. — Теперь половина свободна! — восклицает радостно и оборачивается через плечо, показывая шкалу памяти. Арсений сглатывает, уставившись на неё стеклянным взглядом. «Почему бы не удалить дурацкие фото?» — остаётся кислым и тревожным налётом на языке. Чувство беспокойства переходит в перманентное, почти родное состояние.