—
Холодная газировка колюче стекает по горлу тонким ручьем. Минги сидит на скамье во дворе университета, притянув колени к груди и потягивая энергетик через трубочку. Пустой взгляд устремлен в никуда, в уши проникает ненавязчивый шум проходящих мимо людей, бессмысленных слов, отдельных букв, пения птиц и двигателей машин. Минги чувствует, как пальцы немеют от морозной жестяной банки и как пятки вот-вот соскользнут со скамьи, потому что она слишком тонкая, а сам Минги слишком огромный для того, чтобы забираться на нее с ногами. Утро выдалось не таким, каким его ожидал Минги. Опоздал, почему-то, его друг, а не он сам, и губы этого самого друга не обхватывали тонкую трубочку от шоколадного молока, а корчились в странной гримасе, которой Минги не мог найти описания. Потом описание все же нашлось, когда тяжелая рука упала на его плечи и под ее весом подогнулись колени, а хриплый голос шепнул на ухо что-то о том, что не стоило есть ту просроченную рыбу, которую он нашел в холодильнике. — Сан, у тебя хоть грамм мозга здесь есть? — Минги стучит указательным пальцем по чужому лбу и скидывает с себя руку, наконец выпрямляясь в коленях. — Хотя, судя по звуку, у тебя там вообще ветер гуляет. — Не ругайся, мне и так плохо, — тихо скулит Сан, положив себе руку на живот. — Лучше бы пожалел. — Ты вообще зачем приперся? Сан набирает воздуха полную грудь и тут же с большим трудом выдыхает — Минги видит, как даже от такого простого действия лицо напротив хмурится настолько сильно, что кажется, словно еще чуть-чуть, и пушистые брови столкнутся прямо на переносице. — Я думал, что пронесет. — Пронесет тебя только в туалете, — Минги хлопает Сана по плечу и жалостливо смотрит — невозможно по-другому. Хоть и признавать не хочется. — Иди домой, смотреть на тебя тошно. Уговаривать Сана уйти домой приходится еще пару раз точно, ведь, по его словам, ему не хочется пропускать, потому что посещаемость идеальная станет не такой уж идеальной и вообще сегодня лабораторная. Но зеленые щеки, бледные губы, рвотные позывы и подзатыльник от Минги заставляют его передумать. И вот теперь Минги находит себя в полном одиночестве на обшарпанной скамейке и с уже пустой банкой энергетика. Руки тянутся к дыркам на джинсах, вытягивают болтающиеся нитки, ногти скребут голые колени. В голове пусто. Не то чтобы Минги пришел сюда ради того, чтобы сидеть во дворе, пока все его лекции пролетают мимо, даже близко не подбираясь к его ушам. Просто сам факт того, что сегодня ему удалось выбраться на улицу, действует на подсознание с некой каплей успокоения. Жизнь вокруг Минги кипит, плывет, пролетает. Он ощущает ее барабанными перепонками, тонкими волосками на теле, воспринимает ее зрением и обонянием. И тот факт, что его бездействие в этом мире совершенно ничего не меняет, успокаивает. Минги может просидеть так час, два, три — и ничего не поменяется. Минги может просидеть тут месяц, умереть от теплового удара или жажды, сгнить до самых костей или превратится в жидкость — все равно стабильность не нарушится. Поэтому Минги сидит, грызет несчастную трубочку и ни о чем не думает. Сидит, пока пятки все же не соскальзывают с края скамьи и не заставляют всем телом податься вперед в попытках удержать равновесие. Но пока кровь еще течет по его венам, ему тоже периодически нужно двигаться. Минги тяжело вздыхает и выкидывает жестяную банку в рядом стоящую урну. Намокшие от конденсата пальцы он вытирает об уже неделю нестиранные джинсы, достает телефон из их кармана и смотрит на время. На первую пару уже точно не успеть, а хватать на себе чужие осуждающие взгляды за опоздание совсем не хочется, поэтому он встает и направляется в совершенно противоположную от нужного ему корпуса сторону. Здание, куда он идет, небольшое. Оно скрыто за главным корпусом и зеленой кромой деревьев, где-то там, через широкую дорогу, за университетской территорией и забором. Там в основном находятся художественные и рукодельные магазинчики, в которых Минги совсем не разбирается, а еще творческие мастерские. Если пары внезапно отменялись или не было желания идти, Минги уходил туда без какой-либо определенной цели. Просто время скоротать. Иногда он делал там домашку, например, зубрил лекции о том, как правильно снимать отпечатки пальцев, сидя при этом среди пестрых натюрмортов, витражей и стойкого запаха растворителя. Мало того, что Минги и так с трудом сосредотачивается на даже самых простых вещах, среди такого разнообразия красок его мозг вовсе отключался. Но его это не особо заботило. И снова Минги направляется туда с определенной целью. Точнее цели у него нет, лишь простое желание. Желание понаблюдать за чужой работой, прислонившись щекой к деревянной поверхности стола, и попробовать подремать, потому что ночью глаза отказываются смыкаться. Минги тяжело дается сон, тяжело дается еда, тяжело дается мыслительный процесс и в целом жизнь. Но пока он еще существует, ему периодически приходится ловить моменты, где можно дать организму то, что ему необходимо. Массивная дверь скрипит под давлением ладони. Минги переступает порог небольшой гончарной мастерской, которой здесь заведует такой же небольшой человек, и ему в нос сразу же ударяет такой знакомый запах краски. На столе посреди помещения стоят открытые баночки, лежат просто так измазанные кисти, тряпки и салфетки. От стен отражается приглушенная музыка, похожая на плейлист лоу-фая с той самой девочкой в свитере на фоне, и чье-то неразборчивое бормотание в скрытом за шкафом с изделиями углу. — Хонджун? — аккуратно, стараясь как можно тише спрашивает Минги и заходит за шкаф, сталкиваясь со спрятанной за белой хлопковой тканью широкой спиной и не менее широкими плечами, обтянутыми лямками рабочего фартука. — Мимо, — оповещает низкий голос об очевидном. — Юнхо. — Та-дам! Верно, — восклицает Юнхо и поворачивает голову в сторону Минги, одаривая того самой солнечной улыбкой, которой только он и располагает. Немного тошно. Минги закатывает глаза, сует руки в карманы и сразу же разворачивается на пятках, уходя обратно к столу. Он аккуратно обхватывает узловатыми пальцами спинку скрипящего стула и отодвигает его на себя, плюхаясь с выдохом прямо на мягкую обивку сиденья. Ножки бедного стула покачиваются под чужим весом, и Минги все ждет, когда они треснут и он грохнется прямо на задницу. Но пока такого еще ни разу не было, поэтому он продолжает со всей силы приземляться на дохлый стул. — Где Хонджун? — не скрывая свое недовольство в голосе спрашивает Минги. — Я знаю, что я тебе противен, — Юнхо делает паузу, чтобы аккуратно окунуть глиняную кружку в глазурь — Минги может видеть краем глаза выглядывающую из-за шкафа руку — и, подержав изделие буквально секунду, продолжает: — Но Хонджуна сегодня не будет, он взял отгул. — По причине? Юнхо пожимает плечами и достает изделие, покрытое слоем глазури. — Не знаю, он мне не сказал. Минги жует внутреннюю сторону щеки и отводит взгляд к окну. Тучи на небе начинают потихоньку сгущаться, что хорошим знаком уж точно не было. И Юнхо не прав. Минги не ненавидит его. Просто он относится к нему чуть более настороженно, чем к другим. Потому что рядом с Юнхо у Минги ладони потеют нещадно, ком в горле образовывается каменный, ноги сами наступают на себя и спотыкаются друг о друга, дыхание спирает и глаза слепит от лучезарности. И благодаря всем этим «неприятностям» Минги старается держаться от него подальше. И совсем не горит желанием находиться в одном помещении. Абсолютно не горит. Ни капли. Но и уходить желания тоже нет, ведь идти, по сути, некуда. Ну, не совсем. Но все же некуда. Минги находит это место самым комфортным для себя, даже комфортнее собственной комнаты, и никакой Юнхо это не испортит. Минги отчасти рад, что Хонджун бросил универ и вместо криминалистики занялся гончарным мастерством, как всегда и мечтал. Арендует маленькую студию, делает изделия на заказ, проводит мастер-классы. Правда, было удивлением зайти сюда однажды год назад и встретиться с парой незнакомых испуганных глаз. Тех самых глаз, которые сейчас сосредоточенно осматривают каждое изделие на ровное покрытие глазурью и которые выглядят уже не такими незнакомыми, но порой все еще испуганными. Сами по себе такие. Минги назвал бы их «щенячьими». Милые. Минги ложится грудью на край стола, чтобы получше видеть Юнхо. Вытягивает руки, кладет на них подбородок и наблюдает. Тот аккуратно заводит прядку за ухо, случайно задевая щеку и пачкая ее в глазури. Тут же вытирает руки о серый фартук и затем этим же фартуком стирает пятно со щеки. Он закатывает рукава повыше, тяжело вздыхает, ставит руки в боки и, не оборачиваясь, спрашивает: — Нравится? — Что? — Что видишь. — Если чувство тошноты — это синоним к «нравится», то да, мне нравится то, что я вижу, — Минги отводит взгляд в увешанную пестрыми рисунками стену и зубами сдирает кожицу с губ. Раздражение слегка покалывает тонким слоем под кожей. Минги счесывает его с рук и пытается не вскипеть. Юнхо хмыкает и скрывается за дверью соседней комнаты. Насколько Минги известно, там стоят печи, правда, сам он туда заходит крайне редко. Бывал там, может, раз или два. Делать там особо нечего. Печи как печи. Он вообще не особо разбирается в этой керамике, глине и прочем, чем они тут занимаются. Любит только наблюдать за процессом. Порой он завораживает настолько, что глаз не оторвать, и на любительский взгляд Минги — у Юнхо получается лучше всех. Тяжелый выдох ослабляет насевший на плечи груз. Минги прикрывает глаза и теряется в темноте собственных мыслей, прислушиваясь к скрипам и стукам за закрытой дверью.—
Минги перекатывает конфетку от одной щеки к другой, дает ей полежать на языке, сглатывает накопившуюся слюну и снова закидывает под щеку. В наушниках играет какой-то рэп из плейлиста рекомендованных песен, а в руках он перебирает полароидные фотографии. На всех фотографиях в основном были только три человека: он сам, Сан и Хонджун. Иногда мелькал Юнхо, если фото было сделано в мастерской или на совместной вечерней попойке, куда его бывало приглашал Хонджун в их небольшую компанию. Хотя для Минги даже четверо людей, включая его — это уже толпа невыносимая. И все же периодически их было пятеро, шестеро, даже семеро. Всех этих незнакомых людей на снимках Минги помнит только на лицо, имена из головы испарялись так же быстро, как и залетали туда. И все это были либо друзья Сана, либо Хонджуна. У Минги такого широкого круга общения никогда не было, и обзавестись он им никогда не стремился. Сортирует их Минги по одному признаку: кому он хочет их отдать. Там, где мелькали Юнхо или друзья Хонджуна, он, естественно, хотел отдать последнему. С Саном такая же история. А там, где Минги красовался в гордом одиночестве, он думал отдать матери. Минги переключает трек двойным нажатием по кнопке на проводе наушников и разгрызает истончившуюся конфетку. Фотографий немного, но каждая несет за собой щемящее чувство ностальгии, колкую горечь и вкус времени, когда все было не так плохо. На одной Минги улыбается так, что за поднятыми щеками совсем не видно глаз. На другой он с покрасневшими от количества выпитого алкоголя ушами вешается на шею Хонджуна и дует губы, скорее всего, умоляя его о чем-то, о чем совершенно не помнит. На третьей они с Саном в туалете — тот склонился над керамическим унитазом явно в попытках выблевать из себя содержимое своего желудка, пока Минги радостно показывает большой палец, закрывая при этом вид на блюющего в этот момент Сана. Минги кладет эти фотографии в три разные стопки. Конфета на языке уже успела окончательно растаять, оставив после себя приторный вишневый вкус и липкие губы. Он вытирает их рукавом своей мятой рубашки и поправляет наушники, заталкивая их в уши поплотнее. Стрелка треснутых на стене часов переваливает за полночь. Минги трет уставшие глаза, кладет последнюю фотографию в стопку «для мамы» и делает пометку у себя в голове отнести эти фотографии всем, кому они теперь принадлежат, но ей — в последнюю очередь. Он хранит все вещи, которые собирается ей отдать, в углу шкафа. Там его собственные мысли, написанные размашистым почерком первым, что попадалось под руку; там его любимые вишневые леденцы; там туфли, которые она уже давно хотела купить себе, но никак не решалась; там будет лежать стопка фотографий, благодаря которым, Минги надеется, она не забудет его лицо. Хотя возможно ли это? Минги не знает. Наверное, да. Забыть сначала запах, потом голос, потом лицо. Забывать веселые моменты, грустные, захватывающие и держащие сердце в страхе. Мозг стирает человека по частям. Минги не хочет быть забытым, но, может, это будет только к лучшему. Может, они все сожгут или выбросят все подаренные им вещи. Может, они будут плакать. Может, они будут его ненавидеть. Может, Минги совершит ошибку. Но терпеть это сил уже нет. Минги ложится на пол боком, притягивает колени к груди и соскребает с них ногтями успевшие нарасти струпы. Он пялится в стену, трет болящие от недосыпа глаза, но в сон так и не проваливается. К моменту, когда плейлист выходит на третий круг, за окном начинают петь птицы, а небо из черного окрашивается в темно-синий. Минги тяжело вздыхает и не может вспомнить, к какой ему сегодня паре.—
Холодный бетон начинает морозить пятую точку слишком быстро. Все пары с утра Минги проспал — все-таки уснул к самому их началу и проснулся только днем. Весь оставшийся вечер он планировал просто пролежать в кровати, вылезая из нее только чтобы почистить зубы, отлить и убедить маму в том, что с ним все хорошо, но хонджунов звонок, словно гром среди ясного неба, перевернул всю его привычную рутину с ног на голову. В принципе, это не первый и, пока что, не последний раз. Но когда-нибудь точно станет последним. Минги не мог не согласиться. Точнее мог, но его бы никто не стал слушать, поэтому проще кинуть слабое «да», помахать белым флагом и пойти за Хонджуном. И теперь они сидят на бетонном бордюре рядом с баром, откуда раздается приглушенная из-за закрытых дверей музыка, и морозят свои задницы. — Что с тобой? Минги зажимает фильтр сигареты меж губ, перекатывает ее в угол рта и хмурится. — Ты о чем? — Выглядишь хуевее обычного, — Хонджун протягивает ему зажигалку, проводит подушечкой большого пальца по колесику и, прикрыв пламя ладонью, помогает поджечь сигарету. Минги сразу же затягивается и задерживает дыхание на несколько секунд, давая теплому дыму медленно расползтись внутри него — от легких к самым кончикам пальцев. Убирает сигарету с губ, зажимая ее между пальцев, и хмурится еще сильнее. — Головой стукнулся? Всегда я так выгляжу. — Нет, нет, — Хонджун прячет зажигалку в карман темных джинсов и приближается к лицу Минги. Настолько близко, что тот давится слюной, когда понимает, что их носы практически сталкиваются. — Сегодня прям особенно плохо. — И чем же? — бубнит Минги, пихая Хонджуна ладонью в лицо, чтобы тот наконец отодвинулся. То самое знакомое смущение охватывает щеки полупрозрачным румянцем, а напряжение обвивает тело своими прочными лианами — Минги делает глубокий вдох и тут же выдыхает, стараясь сфокусировать свое внимание на долбящей из помещения музыки, а не на том, какой Хонджун слишком прилипчивый. Эта прилипчивость уже не заставляет его сердце биться чуточку быстрее, как тогда, при их знакомстве. Не заставляет проливать слезы ручьем из-за того, что прилипчивый он такой не только к нему, но и ко всем. Не заставляет кусать губы до крови и тянуть волосы на голове в стороны из-за ревности. Минги уже все равно, он давно в него не влюблен, как когда-то. И в страхе снова упасть в эту яму он старается держать дистанцию. Потому что, на самом-то деле, Хонджун никого не любит в том самом, романтическом смысле. И когда он в этом признался, Минги почувствовал приятный укол облегчения. Раз не мне, то никому. Но Хонджун в ответ хватает его за запястье, отводит не сопротивляющуюся руку от своего лица и проводит пальцем под глазом Минги, сглаживая заметно припухшие двойные мешки, словно пытаясь их стереть. Безуспешно. Минги ощущает грубоватую кожу мозольных пальцев на своей нежной и тонкой, чувствует ребро чужой ладони на щеке, видит размытое пятнышко кончика пальца. Теплое дыхание ложится на его подбородок и слегка щекочет шею. Неприятно. Минги сглатывает сформировавшийся в горле ком и все же отпихивает Хонджуна от себя, тут же затягиваясь сильнее обычного от внезапно накатившего раздражения. — Отстань от меня, знаешь же, что не сплю ночами, — на выдохе ворчит Минги. — Еще и тащиться за твоей задницей пришлось на какую-то очередную попойку. Хонджун выпячивает нижнюю губу и дергает сережки на мочках ушей. — Знаю, но все же лучше хоть чем-то полезным заняться, чем просто сверлить взглядом стену наедине со своими мыслями? — Какая разница, чем убивать свой организм, будь это недосып или алкоголь? Лежа в своей комнате мне хотя бы не приходится тратить силы на социализацию. — Боже, — Хонджун закатывает глаза и подается корпусом назад, опираясь на ладони. — Спасибо хоть сказал бы, что задницу твою вытаскиваю. Может, от взаимодействия с людьми сам на человека станешь похож, а, может, вообще наконец переспишь с кем-нибудь. Минги оборачивается назад с такой силой, что позвонки слышно хрустят и голова кружится от недавно выпитого алкоголя. Сжатый до побелевших костяшек кулак утыкается в хонджунов нос. Щеки тоже начинают неистово гореть, но Минги не может понять, виноват ли в этом тот же алкоголь или очередное колкое хонджуново замечание в его сторону, которым никогда нет конца. Постоянно напоминает, что Минги — поросшее мхом, никем не тронутое существо. Но это неправда. Минги даже целовался. Один раз. В детском саду. Но не успевает он и глазом моргнуть, как взявшаяся неоткуда чужая рука стеной вырастает между ними, протискиваясь между носом Хонджуна и кулаком Минги. Это тонкое запястье он везде узнает. — Все, завязывайте, не надо тут драк, знаю я вас, — ворчит Юнхо и накрывает кулак Минги своей ладонью, отводя его в сторону. Тепло. Минги поджимает губы, переводит взгляд на дотлевшую в другой руке сигарету и образовавшуюся под ней маленькую горку пепла. Он выбрасывает в эту горку бычок и смахивает его рукой. — Я не собирался его бить, — бормочет Минги куда-то в никуда. — Достал просто. — Я тебя тоже люблю, — Хонджун широко лыбится и треплет Минги за раскрасневшуюся щеку. Юнхо ворчит на них обоих, щелкает по лбу и закатывает глаза. Минги трет покрасневшее от слабого удара место и показушно дует губы — он-то ни в чем не виноват. Все Хонджун дразнит: ни одна встреча с ним не проходит без какой-либо колкости. Минги не жалуется, потому что знает, что Хонджун границ не переступит и на самом деле действительно о нем заботится. Они тащатся за Юнхо сквозь потные тела через весь танцпол прямо к барной стойке. На каждом углу здесь пахнет травкой, рвотой и пóтом — Минги первое время морщится от резкого аромата, но чем больше тут находится, тем он становится менее заметным — разве что голова начинает кружиться чуточку сильнее. Ощущение, будто он пьянеет больше не от алкоголя, а от обстановки. Атмосфера веселья и безбашенности разъедают картонные стены этой коробки, но Минги совсем не весело. Тесно, страшно и тревожно — сердце бьется неистово. Он вытирает потные ладони о свои рваные джинсы, ковыряет заусенец на большом пальце до крови и зажмуривает глаза посильнее, мечтая убраться отсюда подальше как можно скорее. Минги не знает, что он пьет. Сначала в руке у него оказывается очередная банка пива, которую он выпивает, не успев и глазом моргнуть. Одна. Затем вторая, третья. После пива Хонджун протягивает ему шоты с чем-то покрепче — Минги не разбирается, но соглашается и принимает. Пьет до заложенных ушей и спертого дыхания. Пьет до онемения кончиков пальцев, обильного слюноотделения и мороза на коже. Пьет, пока не понимает, что его начинает тошнить. Минги складывает руки на барную стойку и кладет на них голову, закрывает налившиеся свинцом веки и старается дышать ровно. Образовавшийся раздирающий горло ком он безуспешно пытается проглотить, за отдающим в уши сердцебиением он не слышит музыку и голоса, что зовут его. Срочно нужно на улицу. Минги медленно встает, чуть не падая на ровном месте, и направляется к выходу. Сталкивается по пути со всеми, кто попадется, и со всем, что попадется — люди, мебель, стены. Он не вписывается в дверной косяк и ударяется лбом, но боли не чувствует — полное осознание наступит завтра, а еще, наверное, останется шишка. Дверь распахивается под весом крупного тела — Минги вываливается наружу, вдыхая прохладный ночной воздух и позволяя тому растечься по венам. Он не любит пить, но и отказывать, когда есть возможность нажраться — тоже. Он не любит шумные вечеринки, но забыться на несколько часов, когда есть такая возможность — с радостью. Минги валится на землю, распластавшись на спине звездой. Тонкая трава щекочет шею, запястья и все обнаженные участки тела, до которых дотягивается. Сквозь заложенные уши кто-то пытается докричаться, но Минги не слышит и глаза открыть боится, потому что если откроет — словит новый вертолет, а ему только-только удалось немного успокоить мозг. В груди завязывается болезненный узел, холодный пот собирается где-то у висков. Минги страшно. Страшно. Тошно. Вязко. Тревож- Чья-то теплая рука ложится на живот, несколько секунд лежит неподвижно, а затем начинает медленно гладить по часовой стрелке. Минги через силу разлепляет глаза, но расфокусированный взгляд не дает понять, кто же такой смелый решил вдруг погладить его. А когда все же мир снова становится более или менее четким, Минги замечает темные волосы, слегка блестящий и чуть более трезвый взгляд и тонкое запястье. — Зачем ты меня гладишь? Это странно, — хрипит Минги, снова прикрывая глаза. — Заткнись, — обессилено отвечает Юнхо. — Мне так обычно делают, когда от алкоголя тошнит. Помогает. — Это странно, — повторяет Минги. Юнхо гладит медленно, сначала по часовой стрелке три раза, затем против еще три — Минги считает. Правда не сказал бы, что это помогает ему от тошноты, потому что в горле по-прежнему слюней полон рот и камень застрял, но, по крайней мере, отвлекает от странных мыслей. Раз, два, три. Раз, два, три. Минги снова открывает глаза и поворачивает голову в сторону Юнхо. — Слушай… — М? — Зачем ты живешь? — Чего? — Юнхо резко замирает и переводит взгляд с живота Минги прямо в его глаза. — Ну… — Минги отворачивается и натыкается взглядом на дерево. Немного неловко, но пьяный разум всегда развязывает язык. — Просто… в чем ты видишь смысл жизни? Юнхо поджимает губы и молчит несколько секунд, прежде чем решается ответить: — У тебя какие-то слишком сложные вопросы. Минги проглатывает накатившую волну слюней и снова прикрывает глаза, ловя очередной вертолет. — Я не ищу в своей жизни смысл, я просто живу, — отвечает Юнхо и возобновляет поглаживания по животу. — Хотя разве не в этом заключается смысл? Жить в свое удовольствие. Жить в свое удовольствие. Нет, такого Минги не знает. И вообще никогда о таком не думал. А живет ли он в свое удовольствие? И в чем оно заключается, если это так? Чувствовал ли он вообще хоть какую-то радость за последний год? Трудно вспомнить. Наверное, нет. — И в чем заключается твое удовольствие? — так и спрашивает Минги. Юнхо мычит и смотрит на небо, вероятно, перебирая варианты в своей голове. Минги сглатывает очередной поток слюней. — Мне нравится, что, проснувшись с утра, я могу выбрать, чем буду завтракать; что когда идет дождь, я могу снять наушники и вслушаться в природу; что когда я делаю комплименты, люди улыбаются; мне нравится привязываться к людям и получать эту же привязанность в ответ. Не всегда моя привязанность оказывается взаимной и это совершенно нельзя назвать удовольствием, но жизнь мою это не портит. Это просто ее очередная часть. — А еще? — Еще мне нравится запах краски; нравится видеть, как глазурь ровно растекается по изделию; нравится, когда после обжига изделие получается без трещин и того цвета, которого я хотел. Хотя еще мне нравится иногда путать краски, потому что это создает некий эффект неожиданности и вместо зеленой лягушки у тебя получается красная. Забавно, не находишь? — Не знаю, — честно отвечает Минги. Он правда не знает. Если спросить Минги сейчас, завтра или через неделю — ответ будет одинаковым. Не знаю. И от этого тошно. Минги не знает, что такое жить в свое удовольствие. И даже если когда-то и знал, то давно позабыл. Против своей воли закопал воспоминания в самой глубокой и темной яме своего создания, и, чтобы туда добраться, нужно пройти сквозь огонь, воду, кровь и слезы. Минги не хочет. Это слишком тяжело. — У тебя такого нет? И прежде, чем дать ответ на такой простой и сложный одновременно вопрос, Минги переворачивается на бок и блюет прямо на зеленую, колышущуюся на ветру траву.—
В холодильнике пусто. Не совсем, но жалкий пакет с почти стухшими огурцами, контейнером с остатками кимчи и несколькими упаковками открытых соусов очень даже можно назвать пустым холодильником. Живот снова неистово урчит, и Минги захлопывает дверцу холодильника слишком громко для того, чтобы соврать, что он не бесится. Он очень даже бесится, но не из-за матери, которая уехала за город к своей сестре и оставила его без еды на несколько недель, а из-за себя. Он злится на себя, который не удосужился приготовить себе поесть, даже когда ему скинули деньги с извинениями: «Прости, не успела наготовить, срочно нужно уехать». По словам матери, муж ее сестры помер и ей некому помочь. Единственная ближайшая помощь — это она. Поэтому та после первого же звонка собралась и уехала в соседний город — все произошло в течение нескольких часов. Минги даже не успел сообразить, что произошло — предшествующая этим событиям попойка сильно пошатнула его трезвость. А когда Минги все же понял и проголодался впервые за несколько дней, то оказалось, что он действительно остался без еды, помощи и компании. Он остался в полном одиночестве. Минги поднимает ладони к своему лицу и смотрит на них слишком пристально. Руки есть, голова на плечах и здравый смысл тоже пока присутствуют. Так почему же ему так страшно оставаться одному? Он проводит ладонями по лицу сверху вниз, оттягивая нижние веки по пути, и резко опускает руки, оставляя их болтаться в воздухе. Какой же он жалкий. Минги бредет в ванную, чтобы умыть лицо холодной водой и немного прийти в себя, когда в дверь раздается звонок. На пороге он замирает, сжимает ручку двери в руке до побелевших костяшек и кожи на пальцах, и не понимает, что перед ним стоит. Что-то с его рост, что-то человеческое и что-то в сером свитшоте, рукава которого настолько длинные, что прячут чужие ладони — только кончики пальцев виднеются. Что-то по имени Чон Юнхо. И это странно. — Можно войти? — нарушает тишину Юнхо и прикрывает рот Минги своей ладонью, аккуратно надавливая на челюсть под подбородком. — Рот закрой, муха залетит. Минги хлопает глазами и сглатывает сухой ком, застрявший в горле. — Ты что тут делаешь? — Мы на пороге разговаривать будем? — Юнхо складывает руки на груди и супится. Минги отмечает про себя, что у него брови темные и пушистые, смешно торчат во все стороны. — Нет, — не сразу отвечает Минги и отходит в сторону, освобождая место для прохода. — Добро пожаловать. Юнхо двигается немного неуверенно — у него кончики пальцев подрагивают, выглядывая из-под ткани, и уши с каждой секундой приобретают все более насыщенный оттенок красного. Минги наблюдает за тем, как тот сам находит гостиную, забредая сначала не туда, а именно — на кухню, а когда все же достигает места назначения, то садится в самый угол дивана, будто стараясь зарыться в него и спрятаться. — Ты что тут делаешь? — повторяет свой вопрос Минги, становясь напротив Юнхо и смотря на него сверху вниз. Юнхо поднимает голову и сталкивается своим взглядом со взглядом Минги. — Я сам не знаю. — В смысле? — Хонджун попросил меня прийти к тебе и проведать, — Юнхо пожимает плечами и отводит взгляд. — Ты не появляешься в мастерской уже три дня и не отвечаешь на его сообщения столько же. Он волнуется. — А ты? — хрипит Минги. — В смысле? — с еле проскакивающем в голосе недоумением спрашивает Юнхо. — Ты тоже волнуешься? — Чего? — Юнхо давится слюной и снова смотрит Минги прямо в глаза — его брови лезут на лоб так высоко, что Минги кажется, словно еще чуть-чуть — и они сольются с волосами. — Нет. — И чего ты тогда пришел? Юнхо молчит — секунду, две, три, а затем пожимает плечами и заметно напрягается еще больше. — Просто Хонджун попросил, вот и все, — спокойно отвечает он, несмотря на свое волнение — Минги читает его, словно книгу открытую. — Они тоже придут скоро. — Кто «они»? — Минги упирается кулаками в бока и теряется еще больше. — Хонджун и Сан. — Боже, — бубнит себе под нос Минги, разворачиваясь на пятках спиной к Юнхо и пряча лицо в ладонях. — За что мне все это? Сквозь щели в пальцах Минги смотрит на настенные часы и подмечает, что время перевалило уже за полночь, а значит, что эти придурки припрутся к нему и останутся до самого утра. Минги раздражен. Он раздражен, что его личное пространство и спокойствие снова нарушают без его ведома, врываясь в его жизнь самым разрушающим на свете наводнением, поглощая все на своем пути. Но еще Минги благодарен. Потому что эту ночь он не смог бы пережить один, а если бы и пережил, то эта ночь стала бы для него адом. Скрипучее чувство тревоги скреблось в его двери, проникало в квартиру и заполняло пространство, залезая в каждый уголок. Но на сегодня он не один, и от этого факта ему теперь не так страшно. Минги тяжело вздыхает и дергает себя за мочку уха, когда его живот решает предательски заурчать в накрывшей комнату тишине. Его щеки заливаются алым румянцем, смущение переходит на кончики ушей и даже шею. Минги тянет прядки волос на затылке и благодарит всех существующих и не очень богов за то, что он стоит к Юнхо спиной — контролировать эмоции на своем лице становится слишком трудно. Минги дает себе несколько секунд на успокоение и решает понаглеть. — Слушай, ты голодный? — спрашивает он, пряча руки в карманы своей худи. — Немного, — кивает в ответ Юнхо. Минги не видит его, но по голосу слышит, что тот пытается сдержать улыбку. — Тогда приготовь поесть, а? — выпаливает Минги и тут же поворачивает голову назад, успевая застать тот момент, когда улыбка с чужого лица моментально сползает и смешные брови опять ползут наверх. Минги улыбается и двигается с места, хватая Юнхо за руку и ведя его на прямо на кухню. Его ладонь немного мокрая, и Минги приходится взять ее покрепче, чтобы та не выскользнула. Еще его ладонь большая и неловкая, пальцы торчат колом в стороны и не обвивают в ответ, но Минги все равно. Он отпускает ее, как только они заходят на кухню, и сразу же открывает холодильник. — Смотри, у нас есть огурцы, кимчи и соусы, — Минги указывает пальцем на каждый продукт, который озвучивает. — Но еще у нас есть рамен, — продолжает он, закрывая холодильник и открывая настенный ящик с ярко-красными пачками из-под рамена. — Поэтому я предлагаю тебе сварить нам именно его. — Почему ты вообще решил, что я буду что-то делать? — Потому что ты голодный. — Тут голодный скорее не я, а ты, — ухмыляется на выдохе Юнхо и шлепает Минги по животу — у того от такого внезапного действия аж дыхание спирает. — Отойди, приготовлю я тебе рамен. — А себе? — спрашивает Минги, все еще прибывая в ступоре от хлопка — кладет свою руку на живот и поджимает губы. — А я на диете. — Какой еще диете? — Самой обычной, — отвечает Юнхо, доставая две пачки рамена. — Когда люди вес сбросить хотят, они на диету садятся, знаешь такое? — Знаю. — Ну вот и все, — язвит Юнхо и окидывает взглядом помещение. — А теперь покажи мне, где у тебя кастрюли и приборы. — Так ты же сказал, что ты голодный, — игнорирует его просьбу Минги. Юнхо в ответ лишь глаза закатывает и вместе с ними рукава, начиная самостоятельно шариться по нижним ящикам в поисках нужной кухонной утвари. Минги замечает все те же тонкие запястья, только теперь их обвивает серебряный браслет, который, как ему кажется, при одном неудачном движении слетит мгновенно. Но он держится все то время, пока Юнхо открывает и закрывает ящики, достает кастрюлю и наливает в нее воду, пока ставит ее на плиту и включает огонь. Минги стоит как истукан и бесстыдно пялится, не замечая, что Юнхо в конечном итоге начинает пялиться на него в ответ. Он не знает, сколько они так стоят, может, всего секунд тридцать или вообще целую минуту. Может, они бы простояли и дольше, но Минги слышит два знакомых голоса, направляющихся в их сторону, и заставляет себя оторваться. — Минги, ты знал, что дверь открытой оставлять небезопасно? — первым к нему обращается Хонджун и кладет на стол два забитых едой пластиковых пакета. — Вдруг бы тебя украли? — Я только за, — отвечает Минги и тычет пальцем в пакеты. — А это что? — А это твоя мама попросила, — как-то слишком воодушевленно говорит Сан, разбирая пакеты и выкладывая все на стол — рис, овощи, мясо, мороженое, конфеты, алкоголь. Минги уверен, что он столько не съест даже за месяц, но решает не возникать. Мама попросила — он не удивлен. Он даже, скорее, догадывался, что она попросит Сана последить за ним, потому что она всегда так просила его, еще с младшей школы, когда они только-только подружились и Минги умудрился в первую же их совместную игру на площадке упасть с лестницы и разбить оба колена. Его мама попросила следить за Минги тщательнее, если у Сана будет такая возможность, потому что сама она не в силах. И Сан следит даже по сей день. К нему теперь еще и Хонджун присоединился, только о нем мама особо не знает, слышала пару раз, когда Минги упоминал, с кем проводит иногда время, и все. Но они оба всегда рядом, и Минги чувствует себя обузой. — Спасибо, — лишь тихо отвечает он и, сложив ладонь в кулак, большим пальцем указывает себе за спину, на Юнхо. — Правда мы тут уже неплохо справляемся. Юнхо мычит в знак согласия и закидывает рамен в кипящую воду, зачем-то его еще и помешивая ровно три раза — сначала по часовой стрелке, затем против. Раз, два, три. Раз, два, три. Минги чувствует легкий укол подступающей тошноты, но сразу же старается отогнать неприятные мысли. Прилив внезапной усталости тяжелыми камнями ложится на его плечи и тянет веки вниз, конечности постепенно становятся все более ватными и пальцы теряют контроль. Минги трет глаза, тяжело вздыхает и тянется за пивом — каким бы уставшим он себя не чувствовал, он все равно не сможет уснуть, уже привычно. — Разве у тебя живот не болит? — спрашивает он, обращаясь к Сану и открывая одним пальцем холодную банку, и тут же делает глоток. Приятная слабогазированная жидкость с легким привкусом хмеля стекает по горлу, охлаждая все на своем пути изнутри. Минги вздрагивает, расслабляется и снова подносит банку ко рту. — Знаешь, Минги, уже неделя точно прошла с того момента, как я траванулся, — возмущается Сан и тычет в него указательным пальцем, словно отчитывая. — Совсем другом не интересуешься. — Я надеюсь, что вы здесь только на одну ночь, — безразлично отвечает Минги и пожимает плечами. Юнхо молча стоит и помешивает рамен, смотрит в кастрюлю и словно гипнотизирует ее. Минги вообще кажется, что тот не хочет тут находиться, но почему согласился — тоже загадка. Мог бы просто отказаться и остаться дома, но пришел сюда первым, еще и в такое позднее время. Это странно. Минги снова стоит и пялится, пока на фоне шуршат пакеты. Проходится взглядом сначала по скрытым за широкими джинсами ногам, переходит на все тот же серый свитшот, натыкается на знакомый браслет и тонкие запястья, замечает, что из-под кромки ворота у Юнхо торчит белая футболка, а когда, наконец, доходит до лица, то давится пивом, потому что на него смотрят в ответ. Минги закашливается, проливает часть пива себе на худи и ставит банку на стол, тут же отворачиваясь и переключая свое внимание на продукты. Он закидывает овощи в ящик и думает о том, как это все странно; он меняет заляпанную пивом кофту на чистую и думает о том, как это все странно; он закуривает прямо на кухне, пока другие сидят и болтают о чем-то отстраненном, вроде, о новом изделии, которое сделал Юнхо, и думает о том, как это все странно. Готовый рамен стынет на плите — Минги уже не голоден, и это единственное, что ему не кажется странным за этот вечер. Ему немного стыдно, что старания Юнхо пропадают даром, но кусок в горло не лезет. Минги курит и пьет, пьет и курит, позволяя разуму утонуть в тумане безразличия. Когда время подходит к трем часам ночи, Минги обнаруживает себя с Хонджуном на кухне за круглым обеденным столом при выключенном свете, и единственный его источник, который хоть немного позволяет разглядеть чужой силуэт — желтая гирлянда на окне. Минги не знает, чем заняты Сан с Юнхо. Возможно, уже отключились от усталости прямо на полу гостиной после веселой партии в Марио Карт, но все же надеется, что это не так, потому что не хочет, чтобы у тех с утра спина болела. Хонджун сидит на стуле, притянув к себе колени и обвив их руками, молча смотрит в окно, а когда решается что-то сказать, то сначала прокашливается. — Представляешь, мне вчера девочка из художественного магазинчика на первом этаже призналась в чувствах, — спокойно говорит он и тяжело вздыхает. Минги мычит в ответ и слабо кивает в попытках найти в своей сонной голове подходящие слова, но Хонджун его опережает: — Меня это так достало. — Что именно? — Меня достало отказывать людям и причинять им боль, — признается Хонджун, и Минги готов поклясться, что тот пытается сдержать слезы. — Ты ведь не виноват в этом, — честно отвечает Минги, ковыряя очередной заусенец на указательном пальце — дурная привычка. — Просто так получается. — Я не хочу, чтобы так получалось. — Я знаю, но тебе не привыкать. Хонджун хмыкает и прячет лицо в коленях. — Я хочу быть как все, — бубнит Хонджун, и Минги еле удается разобрать сказанное им. — Я хочу любить и быть любимым, я хочу найти того, с кем мне будет комфортно и хорошо, с кем я буду засыпать и просыпаться, с кем буду слюняво целоваться и кому я буду давить черные точки на носу. — Фу, — морщится Минги и тут же слабо смеется. — Это отвратительно. — Я знаю. Минги кусает нижнюю губу, сдирает кусочек кожи и слизывает кровь. — Знаешь, ты можешь любить и быть любимым и без всяких романтических чувств, просто быть рядом с теми, кто тебе дорог. — Да, — тихо отвечает Хонджун. — Но это не то. Минги пожимает плечами и проводит рукой по волосам, больше не находя слов. Он не очень хорош в поддержке: просто говорит то, что в голову первым приходит, и не всегда это что-то подходящее. Он не умеет выражать свои чувства, не умеет быть комфортным и тем, к кому хочется прийти. Но Хонджун приходит к нему снова и снова, видимо, уже просто привыкнув. — Прости, что я и тебя отвергнул. Минги молча качает головой, не желая в сотый раз повторять Хонджуну, что ему уже все равно. И ему действительно плевать. Минги больше не тот робкий мальчик, который пару лет назад еле выдавил из себя те жалкие три «ты мне нравишься», когда увидел в глазах напротив блеск и играющую на губах улыбку. Он тогда только-только первый курс закончил, и Хонджун впервые пригласил его к себе в новую мастерскую. Минги, поддавшись порыву, просто не смог сдержаться — слишком уж глаза напротив были счастливыми. По словам Хонджуна, Минги вообще был первым, кто эту мастерскую увидел. Он почувствовал себя особенным и решил поддаться моменту. И, несмотря на прилетевший через секунду отказ, совсем об этом не жалеет. Хотя тогда умереть казалось проще, чем жить дальше. — Вы чего тут сидите в темноте? Пойдемте спать. Свет загорается слишком быстро, яркость слепит до зажмуренных глаз. Минги прячет глаза под козырьком из ладони и хмурится. Юнхо потирает уставшие глаза, стоя в дверном проходе, и широко зевает. У него брови все также смешно растрепаны, а теперь еще и волосы в разные стороны торчат, так что он похож на помятого птенца. Минги сглатывает образовавшийся в горле ком и старается не придавать значение забившемуся чуть быстрее сердцу. Как же это все странно.—
Холодный кафель ванной комнаты пронизывающе морозит ступни. Минги стоит, облокотившись руками на края раковины, и взглядом сверлит капающий кран. Он наблюдает за тем, как капля падает за каплей, как они разбиваются о белую керамическую поверхность и оставляют после себя маленькие лужицы с брызгами. Минги тычет указательным пальцем прямо в середину этой маленькой лужицы, ведет пальцем по раковине сначала к одному краю, затем к другому, рисуя полукруг, и, в конце концов, возвращает руку обратно, тяжело вздыхая. Как же он устал. День смешался с ночью, перманентно задвинутые шторы скрывают солнечный свет. Минги не спит уже которую ночь, но сколько — не знает. Знает только, что засыпает лишь под утро, когда птицы начинают петь, и соседи за стенкой шуметь сборами на работу, но просыпается через пару часов и не может уснуть снова. Знает только, что числа в календаре размываются в чернильные кляксы и не несут никакого смысла. Знает только, что тело подводит с каждым днем все чаще. Минги смотрит на себя зеркало и ужасается глубоким синякам под глазами, хотя еще неделю назад казалось, что хуже быть не может. Он проводит пальцами под глазами и прикрывает веки, тянется выше, царапая сначала брови, затем лоб. Красные следы тянутся тонкой тропинкой за отросшими ногтями — восемь полос по всему лбу. Минги давит пальцами на закрытые глаза и не сдерживает тихий всхлип. Как же он устал. Устал, что с каждым днем ему все труднее выйти на улицу, устал от разрывающих телефон звонков преподавателей, устал от накапливающихся долгов, устал от необходимости контактировать с внешним миром. В голове либо слишком пусто, либо слишком много мыслей, но они никогда не бывают логичными и их никогда не бывает мало — огромный ком слепленный воедино, словно накапливающаяся в корзине куча белья, которую он не может постирать уже целую неделю. Он целую неделю дома один и сколько еще так пробудет — неизвестно. Минги садится на корточки, все еще держась за раковину на вытянутых руках, и тихо всхлипывает, пока горячие слезы оставляют на щеках фантомные ожоги. Дрожащие плечи покрываются бегущими мурашками — Минги отпускает раковину и руками проникает под ворот кофты, добираясь до плеч и расчесывая их до крови. Он снимает кофту и чешет плечи, переходит на грудь, расцарапывает живот. Под ногти забивается мертвая кожа и красные капли. Минги царапает себя, пока осознание не стукает молотком по голове. — Блять, — тихо ругается он себе под нос, сгибая пальцы и смотря на свои ногти. Обгрызенные и заросшие кутикулой, с вырванным заусенцами и слегка воспаленные. Он вскакивает с места и осматривает себя в зеркале. Хаотичные полосы, кровь и ссадины. Брови Минги ломаются, сдвигаясь к переносице, и новый всхлип рвется наружу. Как же он устал. Ребром ладони он давит на глаза, стирая еще не успевшие упасть слезы, пальцы другой руки он сует в рот по одному — зубами проходится под ногтями, доставая оттуда кожу и выплевывая ее в раковину. Сначала правая, затем левая. Минги дышит рвано, словно чужие руки сдавили его шею, в глазах темнеет слишком быстро — темные размытые пятна расползаются перед ним. Он в спешке моет руки несколько раз с мылом, протирает себя мокрым полотенцем, пока кровь не перестает каплями выходить на поверхность, натягивает кофту и тащится в комнату. Там темно и прохладно — открытое окно позволяет ночному воздуху заполонить все помещение. Минги шмыгает заложенным от рыданий носом и не знает, куда ему приткнуться. Вместе с вещами из комнаты стало пропадать то тепло, в которое всегда хотелось вернуться после тяжелого дня. Больше нельзя окинуть ее взглядом и сказать, кому она принадлежит. Она полупустая, мрачная и неприветливая. Именно этого он и добивался, но отчего-то на душе так тошно и противно — это чувство царапает глотку и заставляет руки дрожать еще сильнее. Минги проходит вглубь и пинает стопку книг, расположившуюся прямо посреди комнаты. Эту стопку он планировал сдать на благотворительность, когда появится свободное время. Правда свободного времени у него навалом, но сил совсем не находится. Он трет тыльной стороной ладони лоб и больно сглатывает. Идея раздать все вещи перед тем, как совершить запланированное, уже не кажется ему такой гениальной. Минги тонет с каждым днем все больше и не чувствует дна. Как же он устал. —
Знакомый аромат дерева, глины и красок дурманит голову. Минги топчется у закрытой двери мастерской, не решаясь войти, почему — сам не знает. Как-то неловко и страшно. Он снова не спал всю ночь и даже под утро уснуть не смог, и никто об этом, кроме него, не знает, но чувство стыда все равно разбегается противными букашками внутри его черепной коробки. Ему стыдно снова показывать себя в измотанном виде, но находиться в четырех стенах в полном одиночестве — невыносимо. Минги шмыгает носом и тянется к ручке двери, но не успевает. Дверь резко открывается прямо по его лицу, нос впечатывается в окрашенное белым дерево. Минги отшатывается назад, кладя ладонь на лицо, и тихо стонет, сгибаясь пополам. — Черт, — взволнованный голос скрывается за тут же захлопнутой дверью, но через секунду возвращается снова. — Прошу прощения. Сквозь прищуренные глаза и выступившие слезы Минги замечает выглядывающую из-за двери темную макушку, щенячьи глаза и сведенные к переносице брови. Он прислоняется спиной к стене и съезжает на пол, плюхаясь на затоптанный кафель и все еще держа ладонь у носа. Первая мысль — носа больше нет, сломали, сравняли с поверхностью, больше нечем дышать и жить ему осталось недолго. Почему-то эта мысль пугает его настолько, что еще немного — и слезы хлынут не от боли. Минги делает глубокий вдох и ощупывает кончиками пальцев нос — болит, но вроде ровный и на месте. А затем вляпывается во что-то влажное и теплое, проводит двумя пальцами над губой и смотрит — кровь. — Боже, прости, — голос Юнхо еще более встревоженный, паника охватывает его связки. Он подается вперед, садясь на колени прямо перед Минги, и берет его лицо в ладони — холодные, немного влажные, словно от воды — наверное, он только что помыл руки. — Я не знал, что ты там стоишь. Минги расфокусированным взглядом осматривает лицо напротив — нежное, теплое, испуганное. Чужие пальцы стирают бегущие по его щекам слезы, затем переходят ниже и стараются стереть кровь, но все тщетно — она никак не хочет переставать литься. Но Юнхо все равно пытается, размазывая кровь по щекам, не боясь, что она попадет на его кожу и одежду. Минги ухмыляется и окольцовывает чужие тонкие запястья. — Все в порядке. — Если бы было все в порядке, ты бы тут сейчас не сидел в нокауте. Минги улыбается широко и до жути глупо, сам от себя такого не ожидая — видимо, дверь задела не только его нос, но и хорошенько встряхнула мозг в черепной коробке. Отчего-то вся эта ситуация кажется ему забавной до горящих ушей и поджимающихся на ногах пальцев. Минги сидит, расставив ноги, пока Юнхо сидит между ними и в панике стирает кровь с его лица — комично, забавно, странно. — Это все так странно, — голос Минги ломается на последнем слове слишком отчетливо, чтобы не придать этому значения. — Ты уже не в первый раз это говоришь, но я все еще не понимаю, что для тебя кажется странным, — говорит Юнхо и, наконец, сдается, когда Минги ногтями впивается в нежную кожу на его запястьях. — Я сам не знаю, — честно отвечает он и отводит чужие руки от своего лица. Горячая кровь стекает тонкой струйкой из носа, попадает на губы, оставляя за собой слабый металлический привкус, и, дойдя до подбородка, каплями падает на белую футболку. Минги прижимает подбородок к груди и смотрит на заляпанное нечто, стараясь вспомнить все советы, которые он когда-либо слышал по отстирыванию крови от одежды, но, кажется, ему будет слишком лень таким заниматься. Некогда белая футболка больше никогда не будет белой. — Футболку жалко, — тихо хрипит он и откидывает голову назад, ударяясь затылком о бетонную стену. — Блять. Юнхо закатывает глаза и бьет себя по лбу. — Боже, ну что же с тобой делать. — Просто скинь меня с моста, я тебя прошу, — отшучивается Минги, потирая затылок. — Заткнись. Минги звонко смеется и стирает успевшую набежать под носом кровь — сначала пальцами одной руки несколько раз, затем другой, пока кровь не перестает идти. Он знает, что выглядит сейчас до жути комично, хотя скорее даже пугающе, потому что все его лицо, футболка и руки в крови, но спокойный взгляд напротив заставляет внутри что-то сжаться. Живот внезапно начинает крутить, а к горлу подступает ком тошноты. — Хватит смотреть на меня так, — прямо просит Минги. — Как? — Вот так, — проскакивающее раздражение в голосе не остается незамеченным — Минги сам дергается и тут же сжимается. — Я не понимаю, — пожимает плечами Юнхо и, наконец, отводит взгляд куда-то в сторону. — Я тоже. Юнхо мнется, комкает свой заляпанный глиной коричневый передник и поджимает губы — у того они немного покрасневшие и в мелких трещинках. Странная деталь, но раньше Минги ее не замечал. Да и вообще он в последнее время замечает слишком многое, что ему совсем не нравится. И ладно, если бы он замечал это многое в окружающей его среде, людях или событиях, но под раздачу попадает только Юнхо. От одной этой мысли хочется сунуть два пальца в рот и побиться головой о стену, пока та трещинами не покроется. — Ты так и хочешь тут сидеть, или все же пойдем и обработаем тебе нос? — тихо спрашивает Юнхо, переводя свой взгляд обратно на Минги. — Можем посидеть тут, пока я не разложусь. — Боже, — Юнхо с явным раздражением закатывает глаза и встает с пола. — Ты невыносим. Широко раскрытая ладонь тянется навстречу. Минги смотрит на нее несколько секунд, прежде чем переводит взгляд выше, натыкаясь на тонкое запястье, обвитые лианами вен руки, широкие плечи и, наконец, спокойные, ничего не выражающие глаза. Темные, практически бездонные; словно если застрять в них еще на секунду дольше, можно утонуть и захлебнуться в непроглядной тьме. Минги шумно сглатывает и обхватывает чужую ладонь своей, позволяя Юнхо схватиться за него как можно крепче и притянуть к себе. Он позволяет ему вести себя за руку прямо в мастерскую, позволяет усадить себя за стол, наблюдает за тем, как тот уходит в подсобку и возвращается с ватками, бутыльком воды и пачкой эскимо. Он позволяет грубоватым и немного шершавым пальцам прикасаться к своему лицу, пока они аккуратно стирают уже успевшую немного засохнуть кровь. Минги старается не шипеть, но не может не щуриться, когда эти пальцы слегка задевают опухшие на носу места, и все равно позволяет чужому теплому дыханию щекотать его щеки, позволяет чужой руке обхватить заднюю часть его шеи, позволяет приложить к своему носу пачку того самого эскимо и позволяет самому себе расслабиться под такими приятными прикосновениями. — Льда не было, это все, что я нашел в нашей морозилке. Минги выдыхает и берет эскимо в свою руку, аккуратно прижимая его к носу. — Я теперь с кривым носом ходить буду? Юнхо снова закатывает глаза и встает со стула, чтобы отойти к мойке и помыть руки. — Не говори глупостей, отек спадет и будешь как новенький. — Да, футболка у меня теперь тоже новенькая, с уникальным дизайном, — подмечает Минги и смотрит вниз на свою футболку — кровь уже успела подсохнуть и там. — Если хочешь, я могу дать тебе свою. Дойдешь до дома как человек, а то всех прохожих распугаешь своим носом и заляпанной футболкой. Щеки Минги моментально вспыхивают, горящие уши прожигают череп. Нет. Нет. Нет. Он слишком сильно кладет эскимо на стол и чувствует, как то трескается прямо в его крепко зажатой ладони. Снова тошнит. Но не успевает он сказать и слова, как в его лицо прилетает черная футболка, и Минги забывает, как дышать. Ему страшно сделать и вдоха, легкие парализовало и в мозгу вылезает крупная табличка с надписью «ошибка». — Переодевайся, я смотреть не буду. Минги делает слабый вдох и чуть не задыхается от сладкого аромата стирального порошка, который чем-то колючим растекается внутри его тела. Он делает еще пару вдохов, прежде чем собирается с силами и стягивает черную ткань с головы — она мягкая, сильно мятая и вся в пятнах от краски, которые, по всей видимости, уже никогда не отстираются. Дрожащими руками Минги поскорее снимает с себя свою грязную футболку и, бросив взгляд на заживающие после вчерашнего происшествия царапины, тут же хватает другую и надевает ее буквально за долю секунды. — Я собирался выйти в магазин за энергетиком, но препятствие в виде тебя немного порушило мои планы, — признается Юнхо и снимает с себя передник, стоя спиной к Минги. — Сейчас я вернусь, тебе что-то нужно? Минги кидает хриплое «нет». Юнхо кивает и, поджав губы, скрывается за проклятой деревянной дверью. Внезапная тишина накрывает комнату давящей атмосферой, слышно лишь, как тикает стрелка в настенных часах и как капает плохо закрытый кран. Кап. Кап. Кап. Минги трет под носом, стараясь стереть навязчивый аромат чужой футболки, но все его попытки тщетны. Словно даже если он ее снимет, то, куда бы ни пошел, запах стирального порошка все равно будет следовать за ним по пятам. Словно даже если он ее снимет, фантомные ощущения ее присутствия на его теле никуда не денутся. Не желая находиться тут больше ни секунды, он встает из-за стола и уходит куда глаза глядят, совсем позабыв про свою запачканную кровью футболку и тающее на столе эскимо.—
Дни проходят один за другим как в тумане, ночь сменяется днем и так без конца. Мягкая постель уже не кажется такой мягкой — словно лежишь на грязном бетоне, так Минги еще и не менял постельное белье уже около месяца. И из кровати он не вылезает уже несколько дней подряд точно. Все так привычно. Только мама наконец вернулась и периодически заходит к нему, чтобы позвать ужинать или просто проверить, не умер ли он от истощения под весом пухового одеяла. Очень хотелось бы, но, к счастью или к сожалению, Минги все еще дышит. И не знает, благодарен ли он матери за то, что она его не трогает, или хотел бы, чтобы она, взяв его за плечи как можно крепче, вытащила его и заставила функционировать. Минги знает, что ей просто страшно. Ведь проще закрыть на все глаза и делать вид, что так и нужно. Она не плохая, что поступает так, но, наверное, по-настоящему заботливые родители уже что-нибудь предприняли бы. Даже его друзья пытаются — заваливают сообщениями, приносят к нему домой его любимые мармеладки, говорят о том, как волнуются. Минги это ценит, но не видит смысла что-либо делать, ведь все равно скоро настанет конец. И все же матери проще сделать вид, что все хорошо и звать его на ужин снова и снова, зная, что он не спустится. Минги переворачивается на левый бок и прижимается лбом к холодной стене. На нем все еще та черная футболка Юнхо — он не снимал ее с того самого дня, как впервые надел. Запах стирального порошка больше не кажется таким навязчивым и будто совсем пропал, но все равно он чувствует ее каждой клеточкой своего тела и, почему-то, это немного успокаивает. Он берет телефон в руки, чтобы проверить, сколько сейчас времени, но единственное, за что цепляется его взгляд — сообщение с неизвестного номера. Неизвестно 21:44 ты как? Минги сглатывает и моментально печатает ответ.mingisdabest 21:44 ты кто?
Неизвестно 21:45 не могу поверить что ты все еще не записал мой номер Минги угрюмится и кусает нижнюю губу. И кто же это может быть? Почему-то первым на ум приходит Юнхо, но Минги старается тут же отогнать эти мысли. Постоянно он в голову лезет. Неизвестно 21:46 это юнхо Ну пиздец. Неизвестно 21:46 как твой нос? Минги тут же тянется пальцами к носу и щупает его — на месте, не отвалился, немного побаливает, но отек спал, уже хорошо.mingisdabest 21:47 немного болит но как новый
Неизвестно 21:47 я рад говорят ты снова дома застрялmingisdabest 21:48 почему тебя это заботит?
Неизвестно 21:48 сан и хонджун волнуютсяmingisdabest 21:48 они уже привыкли не думаю что они волнуются настолько чтобы просить тебя писать
Неизвестно 21:49 меня никто и не просил я самmingisdabest 21:50 с какой целью?
Неизвестно 21:50 я тоже волнуюсь Минги моментально блокирует телефон и сдирает очередной кусочек кожи с потресканных губ — капля крови тут же выступает на поверхности, но он слизывает ее и проглатывает вместе с накатившими во рту слюнями. Какой же бред. Почему он волнуется? Зачем? Какой в этом смысл? Тревожные мысли копошатся в голове слишком быстро, и от этого закладывает уши и в горле образуется болючий ком. Минги зажмуривает глаза и сжимает в кулаке черную футболку в районе груди; слышит, как где-то трескается нить, но отпускать не спешит. Минги делает глубокий вдох и прячет телефон под подушку, не замечая, как экран снова загорается от нового уведомления. Из-за Юнхо в его жизни все слишком странно.—
Минги всегда обладал феноменальной способностью закрывать глаза на те вещи, ради которых ему приходилось что-то делать через «не хочу» или же сталкиваясь с которыми ему становилось тревожно. Чаще всего это заканчивалось тем, что ему все же приходилось прикладывать хоть какие-то усилия, чтобы расхлебать заварившуюся из-за его безделья кашу, но пока у него была возможность отворачиваться и игнорировать, он упрямо этим и занимался. Именно поэтому сейчас Минги игнорирует походы в мастерскую уже вторую неделю, заблокировал номер Юнхо, чтобы не видеть его сообщения, очистил с ним чат и старается отвлекаться на что-то постороннее, чтобы не забивать голову навязчивыми мыслями о том, что Юнхо волнуется. Своими безуспешными попытками отвлечься он приводит в ступор Сана, который не видел его на парах уже месяц точно, но теперь они сидят плечом к плечу, слушают нудную лекцию, или, скорее, делают вид, что они ее слушают. Минги точно не может сосредоточиться на теме — грызет кончик ручки, теребит рукава своей заляпанной кофе толстовки и чешет щеки, пока Сан настойчиво пытается расспросить его о том, что Минги тут вообще забыл. — Мне кажется, у меня температура, — заявляет он, крепко хватая руку Минги за запястья и поднося ее к своему лбу. — Мне кажется, ты просто по дефолту не в себе. — Хочешь сказать, ты моя галлюцинация? Минги поджимает губы и выдергивает свою руку, кладя ее прямо на тетрадку, покрытую чернильной кашей из еле собирающихся воедино слов и карикатур цветочков, котиков и членов. Один из этих членов точно накалякал Сан. Минги не отвечает. Молчит долго, пытается вслушаться в лекцию, с трудом выводит новые слова, но все плывет перед глазами, стоит шарику с чернилами коснуться бумажной поверхности. Он снова не выспался, снова прокручивал все тревожные мысли в своей пустой голове, снова слушал музыку до утра и мечтал слиться с собственной кроватью. Как жаль, что утро все же наступило, притащив с собой странный прилив сил буквально на час. Час, за который Минги успел решить сходить на пары, собраться и добежать, чтобы теперь сидеть и жалеть об этом. — Мне вчера Хонджун писал… — шепчет Сан, старательно записывая что-то на рваном листе в клетку — тетрадь с конспектами забыл. Шарик с чернилами соскакивает под дрогнувшей рукой, оставляя за собой глубокую черную полосу. Минги медленно косится на Сана и уже знает, что тот скажет дальше. — Он-то знает, что ты пропадать можешь, но Юнхо… — Все, молчи. — Он и у меня периодически спрашивает, как у тебя дела. Минги злится и сильнее давит на ручку, от чего полоса становится все длиннее, пока в конечном итоге не рвет бумажный лист. — Что-то в аудитории слишком жарко, — пытается сменить тему он, выпуская из рук несчастный продолговатый пластик и вытирая действительно вспотевшую ладонь о свою кофту. Он не врал — ему правда стало как-то жарко. Настолько, что даже уши горели и кожа на спине неприятно липла к ткани. Только, скорее всего, так жарко было только ему. Жарко от страха разговаривать на тему, которую он старательно избегает, которая заставляет ногти впиваться в ладони и взрываться изнутри. Тяжелая рука приземляется на плечо и слабо поглаживает большим пальцем. Минги знает, что прямо сейчас Сан сверлит взглядом его висок и надеется на ответы, но это не то, на что он сейчас способен. Все, на что Минги сейчас хватает сил — это лечь головой на парту и хорошенько побиться лбом о твердую поверхность, чтобы вытрясти из себя все дурные мысли. Только это все же не поможет, а привлекать лишнее внимание не хочется. И так слухи ползут неприятные, что Минги употребляет (из-за синяков под глазами и худощавости), что с головой у него не все в порядке (это правда) и что он дикий прогульщик и хамло (правда только отчасти). Новый слух добавлять не хочется. — Пойдем хотя бы сегодня к Хонджуну, он зовет нас выпить. — Как будто мы не пили совсем недавно. — Он старается тебе хоть какие-то социальные мероприятия устраивать, не отнекивайся, — говорит Сан и влепляет ему слабый щелбан. — Это я уже слышал, — бубнит Минги, потирая место удара. Больно. — Ну так что? — Я не знаю. Минги врет, прекрасно осознавая, что не пойти он не сможет. Отчасти и сам хочет, потому что задница уже квадратная от сидения на полу в одиночестве и череп скоро треснет от разрывающих его мыслей, но теперь туда добавились и новые: будет ли там Юнхо? Если да, сможет ли он ему хотя бы в глаза посмотреть? Минги хочет спросить, хочет быть готовым, но знает, что не сможет и готовым в любом случае не будет. Он откидывается на спинку скамьи и прекращает попытки вникнуть в лекцию, перебирая в голове различные сценарии их с Юнхо столкновения, и каждый из них отдает новым уколом тревожности где-то в районе грудной клетки. На оставшиеся пары он не идет: поскорее собирает вещи в сумку и вылетает из аудитории, как только выдается возможность. На улице оказывается слишком тихо, и первая мысль, которая настигает Минги — все повымирали, случился зомби апокалипсис, машины внезапно заглохли и только слабый ветер колышет пустой пакет из-под чипсов на грязном асфальте. Минги пинает несчастный пакет, наблюдая за тем, как того ветер уносит подальше, а затем поднимает взгляд на здание рядом и понимает, что он остановился прямо у окна мастерской, а там в окне — Юнхо осматривает новое изделие на свету, и Минги даже сквозь мутное стекло подмечает, как у того глаза светятся. Очередной болючий ком тошноты образуется в горле, нещадно разрывая его изнутри. Минги слабо прокашливается и, сжав лямку сумки до боли в запястье, быстрым шагом уходит прочь, мысленно умоляя всех существующих и не очень богов стереть Чон Юнхо с сегодняшней вечерней попойки, если он все же соберется туда пойти. Но судьба и сами боги никогда не были к нему благосклонны. Может это потому, что Минги никогда в них и не верил? Считал их сказкой, вымыслом, способом манипулирования сознанием и говорил о людях, которые верят, что они — стадо. Но, возможно, если бы Минги верил и молился почаще, а не только когда ему что-то очень нужно было, он бы сейчас не стоял перед Юнхо, не смотрел бы в его уже тусклые глаза и не думал бы о том, как сильно у него вспотели ладони и что вытереть их о джинсы было бы странно. Юнхо немного опоздал, минут на тридцать — Минги следил за часами и уже на втором десятке расслабился, думая, что их тут будет только трое, ну а на третьем — совсем на диване разлегся и заглотил два шота водки подряд после трех бутылок пива. Но как только стукнула полночь, Юнхо, словно реверсивная Золушка, явился на бал со своими дурацкими пушистыми бровями, растрепанными во все стороны волосами и дырявым носком на правой ноге — туфелька немного не подошла. Минги не отвечает на его «всем привет», не смотрит в его сторону совсем и не реагирует на вопросы, потому что стыдно. Дурацкое чувство, которое преследует его постоянно, и можно было бы уже давно привыкнуть, но внутри все еще кипит совесть, не позволяющая забивать на тот факт, что Минги просто сбегает от ответственности и разговора, который бы все решил. В гуще разговоров о разных играх, учебе и работе Минги не замечает, как совсем выпадает из реальности и снова берется за пиво. Тошнить начинает слишком быстро — еще одно знакомое чувство. Вязкие слюни, резкие вертолеты и холодеющие кончики пальцев — Минги на дрожащих ногах встает с дивана и, не сказав ни слова, ковыляет в ванную, снова молясь кому-то уже непонятно кому о том, чтобы он дошел и не наблевал где-то в углу. Доходит он успешно, свет не включает, сразу падает задницей на холодный кафель и, подтянув колени к груди и обхватив их покрепче, кладет на них подбородок и прикрывает глаза, ловя очередную порцию вертолетов и подступающих слюней. Сколько он так сидит — Минги не знает. Считает овечек, перепрыгивающих через деревянное ограждение, и пытается успокоить свой разум. Раз, два, три, четыре- Одна овечка задевает копытом ограждение и плюхается лицом прямо в землю. Дверь в ванную открывается и через порог ступает Чон Юнхо. — Да блять, — шепчет Минги, осознавая, что все его попытки успокоить собственный организм рухнули с высокой башни. Юнхо молчит. Медленно проходит вглубь комнаты и садится рядом, чуть не вписавшись в Минги и не ударив его в нос коленом — слишком темно, а глаза еще не успели привыкнуть. — Извини, — неуверенно говорит Юнхо. — Я знаю, что я тут сейчас лишний. Минги мычит в знак согласия и не двигается с места в надежде, что сейчас это все откажется его пьяным сном. Голова слишком сильно кружится, и с языка норовит вот-вот сорваться какое-нибудь оскорбление или, что еще хуже, вся история его жизни от и до и почему он скоро ее закончит. Но пока что Минги держится. — Я просто не хотел, чтобы мы через час пошли тебя искать, а ты где-то валяешься лицом в собственной блевоте, — продолжает Юнхо, и Минги слышит легкий смешок в конце предложения. — Я не настолько пьян. — Я знаю, я просто еще хотел побыть рядом. — Если ты сейчас не заткнешься, меня реально стошнит, я не шучу, — резко предупреждает Минги и кладет ладонь на собственное горло, немного его сжимая. — Это из-за алкоголя или из-за того, что я рядом? — И то, и то, — отвечает Минги. Юнхо молча кивает и вытягивает ноги перед собой. Минги мало что слышит — уши заложило — но готов поклясться, что прямо сейчас Сан с Хонджуном обсуждают их посиделку в туалете вместо того, чтобы рубиться в свои игры. Раздражает. — Но я все же хочу спросить, почему ты меня заблокировал, — словно пулей в лоб выдает Юнхо без какой-либо подготовки. — Не надо. Минги пытается ускользнуть от ответа, но Юнхо в переносном смысле хватает его прямо за горло. — Я тебе противен? — Нет. — Тогда почему… — Юнхо, не надо, — переходя на шепот умоляет Минги и чувствует, словно еще немного — и он либо заплачет, либо его наконец стошнит. Оба варианта не сулят ничего хорошего. — Пожалуйста. Минги дрожащими ладонями давит на глаза и начинает задыхаться от накатывающих слез. По телу бегут противные мурашки, мороз пробирает до самых костей, и ответ все же срывается с его губ. — Мне страшно, — всхлипывает Минги и слышит, как его голос предательски ломается. — Мне очень-очень-очень страшно. — Чего ты боишься? — Я боюсь своих собственных мыслей, — Минги чувствует, как сейчас из него польется словесный водопад, который уже невозможно будет остановить, и решает даже не пытаться. — Я боюсь, что я постоянно думаю о тебе и замечаю то, на что у других мне наплевать. Мне страшно, что ты возишься рядом и что-то делаешь для меня, что ты волнуешься обо мне, что ты постоянно ищешь меня, а я только и могу, что убегать, бояться и игнорировать. Всхлип за всхлипом — Минги плачет и не может остановиться, стирает набежавшие слезы, но за ними появляются другие, окрашивая щеки в мокрый красный и сцепляя влагой ресницы и губы. — Блять, Юнхо, мне даже страшно убивать себя через месяц, хотя я планировал это сделать уже давно, — выпаливает Минги на одном дыхании, не осознавая, что он сейчас несет, позволяя пьяному мозгу делать все за него. — Я уже не вижу в этом смысла, я хочу сжечь все вещи, которые я успел собрать, но в то же время я не вижу смысла в том, чтобы жить, и ты не делаешь ситуацию лучше, когда крутишься вокруг меня. Внезапная тишина накрывает комнату — прерывают ее только рыдания Минги, который все не может успокоиться. Слова больше не лезут, все пространство в горле заняли всхлипы, весь мозг затопили слезы. Минги плачет, и плачет, и плачет — громко, навзрыд, не сдерживаясь. Минги дерет глотку, впивается ногтями в макушку и царапает кожу головы. Минги страшно, но он позволяет Юнхо окольцевать его запястья и притянуть руки к своей груди — там сердце стучит настолько быстро, что Минги чувствует его под мокрыми от слез ладонями. Тук. Тук. Тук. Юнхо сцепляет оба запястья одной рукой, а свободной тянется к щеке напротив, и Минги льнет к нему, словно котенок. Влажной щекой утыкается в теплую ладонь и все еще плачет, но уже не так громко — периодически всхлипывает и не сдерживает набегающие слезы, позволяя им стекать к подбородку и каплями падать туда, куда им захочется — футболка, джинсы, тыльные стороны ладоней. Минги давно уже не плакал. Он забыл какого это — дать волю эмоциям и не сдерживаться, плакать и кричать, пока голова не заболит и в грудной клетке не появится такое ненавистное ему опустошение, словно кости сломали и все органы вытащили. Больно, но так спокойно в то же время. Сейчас в руках Юнхо почему-то тепло и комфортно, не страшно и не тревожно. Спокойно и даже с пустой грудной клеткой совершенно не больно. — Ты собираешься убить себя? — шепотом спрашивает Юнхо. — Я уже не знаю, — честно отвечает Минги. — Я правда не знаю. Минги шумно сглатывает и выдыхает, разлепляя мокрые глаза и в кромешной тьме пытаясь отыскать очертания Юнхо, а тот оказывается прямо напротив — ближе, чем казалось изначально. Минги замечает, что у того глаза по-щенячьему большие, влажные и утяжеленные сведенными к переносице бровями, а еще он губы забавно поджимает и кусает их как-то нервно, и сердце его все никак не успокоится — под ладонями все также раздается этот громкий тук, тук, тук. Отключившийся разум действует быстрее, чем Минги успевает переварить появившуюся мысль, и он тянется ближе, прислоняется ухом к груди Юнхо и руками обхватывает его талию. Он слушает. Слушает, как стучит его сердце. Считает удары, представляя их овечками, только овечки эти бегут слишком быстро — не успеваешь считать. Минги путается и поворачивает голову в сторону, носом утыкаясь куда-то в район солнечного сплетения и вдыхая аромат такого знакомого стирального порошка — немного выветренного, но все еще беспощадно щекочущего нос. — Прости, я твою футболку не постирал, — хрипит Минги, заглушаемый чужим телом. — Все в порядке, можешь себе оставить. — Мне она не понадобится. Юнхо делает глубокий вдох, и Минги буквально тонет в чужом теле. — Не говори так. Минги бубнит тихое «извини» и жмется ближе, крепче сжимая чужую кофту на спине. Они сидят так совершенно не двигаясь, но в голове Минги проносится целый вихрь слепленных воедино страхов, планов и желаний. Сейчас ему не страшно, но никто не гарантирует, что завтра он не проснется и не захочет содрать с себя кожу, потому что до жути бесстыдно прижимался к тому, кого избегал, потому что ощутил, что такое желание, которого так отчаянно избегал. Но больше всего ему страшно понять, что весь его пройденный путь от кепки до футболки, которой он собирался начать стопку «для Юнхо после моей смерти», окажется напрасным. Иногда Минги думает о том, что никогда вообще-то умирать и не хотел — просто сил уже не оставалось, поэтому выхода другого он не видел. Но ему все также хотелось оставаться живым, смеяться (пусть иногда и натянуто), плакать (пусть и по пьяни), влюбляться (хоть он и смутно представляет, что это такое) и заботиться об окружающих (пусть и чаще всего заботятся только о нем). Рука Юнхо ложится Минги на спину и медленно гладит — три раза по часовой стрелке, затем три раза против. Минги снова хочет сказать, что это слишком странно, но он язык проглотил, и на самом деле сейчас это не кажется странным. Будто это нормально, будто так и должно быть, будто так всегда было. Так и никак иначе. — Не хочу тут оставаться, — лепечет Минги. — Хочешь, я тебя домой отведу? Минги отрицательно мотает головой и мычит. — Почему? — Не хочу, чтобы мама меня таким видела. Минги чувствует, как Юнхо аккуратно зарывается пальцами в короткие волосы на его затылке и слабо почесывает, отчего у него мурашки по спине бегут и ком в горле увеличивается чуть ли не в пять раз. — Может, тогда ко мне? Я один живу, — предлагает Юнхо и утыкается носом в чужую макушку, вдыхая аромат мятного шампуня. — Хорошо, — без задней мысли соглашается Минги и проводит кончиком носа от живота к кромке свитшота на чужой шее, опаляя ее горячим и отдающим алкоголем дыханием. Он совсем путается и не понимает, что творит, но его быстро приводят в чувства, когда поднимают на шатающиеся ноги и за руку выводят из темной ванной в светлую гостиную. Минги жмурит болящие от резкого света глаза, через тонкую щель окидывая ее взглядом — там Сан и Хонджун сидят и рубятся в видеоигры, пожевывая чипсы и этими же жирными руками пачкая контроллеры в крабовых ароматизаторах и е-шках. — Вы словно красти айпад киды, — говорит Юнхо и поднимает два рюкзака с дивана — его собственный и Минги. — Мы пойдем. Я отведу Минги домой, а потом и сам спать завалюсь. Хонджун ставит игру на паузу и косится на них обоих. Минги очень старается не подавать виду, что он только что рыдал, но он уверен, что его завывания все прекрасно слышали, а красные и немного припухшие глаза только подтверждают догадки этих двоих. — Хорошо, — кивает Хонджун и облизывает пальцы от слоя чипсов. — Но не шалите. Юнхо кривится и, ничего не сказав, тянет Минги к выходу. По пути Минги успевает наступить и раздавить какую-то чипсину — хорошо, что не босой ногой — впечататься плечом в дверной косяк и споткнуться о собственную пятку. Голова кружится неистово, и он не может точно сказать, из-за чего — алкоголь или слезы. Скорее всего, квинтэссенция всего вместе взятого, особенно осознание того, что он буквально пару минут назад жался к Юнхо и не хотел отлипать. И, если честно, его нетрезвый разум все еще этого хочет, поэтому когда они залетают в такси, Минги первым делом кладет голову на чужое плечо и прикрывает глаза. Едут они не знает сколько, может, пять минут, а может и все двадцать пять — он засыпает практически сразу, и снова открывает глаза только когда Юнхо тормошит его за плечо и говорит выходить, крепко сжав его ладонь и утягивая за собой. Как выглядит дом — он не помнит, как они заходят в лифт и поднимаются на нужный этаж — тоже. Все словно в тумане. Зато Минги отчетливо помнит, как он, только переступив порог квартиры, налетает на Юнхо и целует мокро, сначала даже не попадая в губы — мажет куда-то в сторону щеки. Юнхо упирается в его плечи и пытается оттолкнуть, но Минги оказывается сильнее и спустя пару попыток мокрых клеваний, наконец, попадает прямо в губы, целуя как-то слишком жадно и накрывая потными ладонями щеки Юнхо. Он чувствует, как тот давит на его плечи, но в то же время отвечает на поцелуй и приоткрывает рот, позволяя языку Минги проскользнуть внутрь. Они целуются долго, мокро и жарко, пока Минги опускает руки с теперь уже тоже вспотевших щек на плечи и впивается в нежную кожу ногтями, получая в ответ укус в нижнюю губу — прямо до крови. Они целуются так, что забывают, что такое воздух — оба задерживают дыхание и позволяют губам двигаться непрерывно. Белый шум закладывает уши. Минги отстраняется со звонким хлюпом и тут же начинает покрывать мелкими поцелуями линию челюсти Юнхо, его шею, слегка прикусывает подрагивающий кадык и оставляет слабый засос где-то сбоку от него. Юнхо противится и опускает голову вниз, сталкиваясь подбородком с темной макушкой, но Минги тут же зарывается в его волосы и тянет голову назад, открывая шею еще больше. Он спускается к ключицам, оттягивает свободной рукой ворот свитшота и кусает плечи, совсем не сдерживаясь и выбивая все новые и новые глубокие стоны Юнхо. Воздух в помещении заметно накаляется. Минги проникает руками снизу под ткань и нащупывает впалый живот, сжимает талию, проходится кончиками пальцев по чересчур выпирающим ребрам и становится перед Юнхо на колени, чтобы оставить поцелуи вдоль тонкой волосяной дорожки, скрывающейся за кромкой его джинсов. Дрожащими руками он расстегивает сопротивляющуюся пуговицу, еле цепляется за замочек на ширинке и тянет его вниз, а затем с огромным нетерпением стягивает джинсы вместе с боксерами и покрасневшими губами льнет к уже полувставшему члену. У Минги рот полон слюней, потому что его ужасно тошнит, но он сдерживается, сглатывает их и широко открывает рот, чтобы накрыть языком постепенно твердеющий член. У кого больше сносит крышу — непонятно. То ли у Минги, который не может мыслить трезво, но отдает отчет своим действиям и прямо сейчас до горла насаживается на чужой член, позволяя горячей головке тереться о внутреннюю сторону щек и скользить по языку; то ли у Юнхо, который намного трезвее мыслит, но все еще не может удержаться от соблазна и двигает бедрами навстречу, из-за чего у Минги слезы в уголках глаз собираются и пальцы на ногах поджимаются от удовольствия. Минги закашливается и отстраняется, а на лице у него полное месиво из слез, прозрачных соплей и слюней; глаза его красные, брови — ломаные, лезут на лоб жалким домиком. Он старается отдышаться, прежде чем продолжить, но Юнхо опережает его — размазывает большим пальцем по лицу те слюни, слезы и сопли, а затем двумя — указательным и средним — проникает в рот, оттягивая щеки и доставая до глотки. — Не знал, что ты так умеешь. Минги поднимает взгляд на Юнхо и замечает, что тот выглядит не лучше — весь пунцовый, запыхавшийся и с каплями пота, стекающим по вискам. Ему становится интересно, как же сейчас выглядит он сам. Скорее всего, слишком грязно и развратно, учитывая его размазанное во всех смыслах лицо, чужие пальцы во рту и вставший член, больно врезающийся в плотную ткань джинсов. Юнхо замечает это тоже — носком кроссовка жмет прямо между ног, выдавливая из себя изнеможенную ухмылку и убирая пальцы изо рта. Минги задыхается от того, насколько ему это все нравится; от того, насколько это все безумно. Кто бы мог подумать, что когда-нибудь он в пьяном угаре будет кому-то отсасывать в коридоре незнакомой квартиры. Еще пару часов назад ему такая мысль и в голову бы не пришла, но теперь его колени болят от отпечатывающегося на них рельефа джинсовой ткани и твердого паркета, а сам он снова тянется к члену и берет его в рот целиком. — Блять, — шипит Юнхо, откидывая голову назад и ударяясь затылком о белую стену. Новая порция мелких слез стекает по щекам, по горлу расплывается колкая щекотка. Минги слегка закашливается, но не отстраняется, утыкаясь носом в жесткие лобковые волосы и чувствуя, как его трусы становятся все более мокрыми. Если он сейчас опустит взгляд и увидит огромное мокрое пятно, то совсем не удивится такой картине. Стыдно, но в то же время абсолютно плевать. Все, что его сейчас волнует — это Юнхо, грубо схвативший его за макушку и двигающийся бедрами навстречу, буквально трахающий его до самой глотки. Минги отчаянно хватается за чужие ляжки и держит их как можно крепче, но не чтобы остановить, а чтобы удержаться. Толстый узел завязывается где-то внизу живота, и Минги кажется, что он вот-вот кончит, даже не прикоснувшись к себе. Но не успевает он опомниться, как член с тянущимся за ним слюнями выскальзывает у него изо рта, и Юнхо, помогая себе рукой, с протяжным стоном кончает ему прямо на лицо, попадая на волосы, одежду и даже в нос. Тишина. Тяжелое дыхание, шмыгание носом и образующийся в горле болючий ком. Минги смотрит вперед, но не видит ничего — сверлит пустым взглядом стену между ног Юнхо, а когда тот скользит спиной вниз по стене и падает на задницу прямо перед ним, глаза накрывает пеленой. Страшно. Странно. Непонятно. Что только что произошло? Минги не знает — он тут же все забыл. Но дрожащие руки и мокрые джинсы напоминают обо всем и ни о чем одновременно. Правой рукой он тянется к лицу, пытаясь стереть сперму с щек, а второй накрывает мокрое пятно на джинсах, и до Минги доходит, что он все-таки кончил. Какой позор. Полное дно. Он смотрит на свои пальцы, покрытые белесой жидкостью, и словно тонет. — Извини, — шепчет Юнхо и накрывает ладонь Минги своей, стирая с его пальцев сперму. Минги снова тянется к лицу и вытирает его голой рукой. — Подожди, нужно взять полотенце, — Юнхо на дрожащих ногах пытается встать, но тут же падает обратно — спущенные джинсы сковывают его, а ноги все еще обуты в уличные кроссовки. Он как можно скорее пытается все снять, натянув обратно только трусы, но Минги не слышит его, продолжая убирать сперму со своего лица и вытирать руки об одежду. Недавно он рыдал у Юнхо в объятиях в ванной, говорил о том, как собирается себя убить и что не видит смысла в жизни, а теперь он сидит у него в квартире, покрытый его спермой и с туманом в голове. Комично. Пиздец как комично. И Минги начинает рыдать снова. Царапает щеки, снимает с себя грязную кофту, сует себе два пальца в рот в попытках вызвать рвоту и запачкаться своей блевотой, а не чужой спермой, но Юнхо перехватывает его запястья и прижимает их к своей груди. — Не надо, — просит Юнхо. — Не надо, слышишь меня? Минги вертит головой и хочет вырвать руки из чужой хватки, но держат его крепко. — Извини, извини, извини, — как умалишенный повторяет Юнхо, впиваясь ногтями в тонкую кожу на запястьях Минги. — Извини, пожалуйста, я не хотел. Слезы смешиваются со всей остальной кашей на его лице, и Минги чувствует себя грязным. Возможно, это то, чего он хотел, но не то, к чему был готов, и он себя за это теперь ненавидит. Рыдает навзрыд, пока Юнхо одной рукой держит его запястья, а второй разувает; пока помогает ему встать на ноги и доводит до ванной; пока умывает холодной водой и помогает раздеться; пока отводит его в комнату и шарится в шкафу в поисках чего-то. К этому моменту у Минги не остается ни сил, ни слез, поэтому он сидит с голой задницей на краю аккуратно застеленной кровати и не понимает, что Юнхо хочет от него — смотрит на стопку чистой одежды, которую тот ему протягивает, и мечтает сброситься с крыши прямо сейчас. — Я хочу домой, — хрипит Минги и пустыми глазами смотрит Юнхо — у того лицо тоже не особо радостное. — Минги, сейчас два часа ночи, ты еле двигаешься и ты сам сказал, что не хочешь показываться в таком виде матери, — устало говорит Юнхо. — Пожалуйста, оденься, и давай ляжем спать. — Я не хочу надевать твои трусы. Юнхо тяжело вздыхает и кладет одежду Минги на колени. — Хотя бы шорты надень, — просит он и треплет свои волосы. — Можешь спать здесь, я буду в гостиной. Минги ничего не отвечает, только сверлит взглядом в ответ и сидит неподвижно. Юнхо кусает нижнюю губу и мнется в смятении, словно хочет еще что-то сказать, но в итоге просто качает головой и уходит, аккуратно закрывая за собой дверь и оставляя Минги в одиночестве с собственными мыслями. Но в голове пусто. В груди тоже. Он настолько устал, что просто перестал соображать. Минги из последних сил надевает чужую одежду и снова чуть ли не задыхается от аромата стирального порошка. Будь его воля, он бы сжег все заводы, где его производят, и себя вместе с ними. Он не знает, сможет ли сегодня заснуть.—
С восходом первых лучей солнца Минги лежит распластавшись звездой на кровати и пялится в потолок — его привычное занятие во время бессонных ночей. Нет, он все же поспал пару часов, но это не придало ему ни сил, ни бодрости, поэтому назвать это сном довольно трудно. Он переворачивается на правый бок, подминает под голову подушку и утыкается в нее носом. Все в этом доме пахло и кричало о Юнхо. Его детские и семейные фотографии на полках, шкаф с одеждой, который он забыл закрыть, аромат порошка, раскиданные по столу тетради и ручки, бесчисленное множество глиняных изделий, краски, холсты, полузасохшие растения. Все это — Юнхо и его жизнь, и прямо сейчас Минги в ней находится. Сбегать не хочется, но и комфортным обстановку назвать трудно. Он перебирает в голове вчерашние события, выстраивая разлетевшуюся на кусочки пьяную картину воедино и давя пальцами на закрытые веки в те моменты, когда хочется провалиться сквозь землю. Если честно, все произошедшее — это один большой такой момент; еще чуть-чуть, и Минги глаза себе вдавит в череп еще глубже, чем они сейчас сидят. Стыдоба, полнейшая стыдоба. Он жалеет абсолютно обо всем, что случилось: о том, что плакался; о том, что жаловался; о том, что лип, как банный лист; и о том, что в итоге просто отсосал Юнхо и снова расплакался. Минги сейчас очень мечтает о выстреле в голову. Возможно даже о нескольких. Выходить из комнаты вообще нет желания, но полный мочевой пузырь вот-вот взорвется, если Минги прямо сейчас не дойдет до туалета, и ему все же приходится осторожно открыть дверь и выйти за порог. В доме тихо. Настолько тихо, что Минги задается вопросом: действительно ли помимо него тут еще кто-то есть. Ответ находит его сам, когда он проходит мимо кухни — там Юнхо, стоя спиной к плите, молча и в полнейшей тишине, разбавляемой только шкварчанием сковородки, жарит блинчики на завтрак. Минги сглатывает внезапно возникший в горле ком и на цыпочках, чтобы не привлекать внимание, доходит до туалета, и запирается там на добрые минут десять — сначала отливает, а потом просто на унитазной крышке сидит, схватившись за голову и не зная, что ему делать. В глаза Юнхо смотреть будет тяжело, а язык он по ощущениям проглотил, но торчать тут до конца жизни тоже не вариант (хотя идея неплохая), поэтому Минги через силу давит на дверную ручку и выходит, направляясь прямо на кухню, чтобы столкнуться со своим «страхом» лицом к лицу. Его «страх» оказывается не таким уж и грозным: свитое птицей неизвестного происхождения гнездо на голове, спадающая с плеча футболка и сползший с правой ноги розовый носок. Юнхо перекладывает последний блинчик со сковороды на тарелку и выключает плиту, но разворачиваться не спешит — опирается руками на столешницу и вздыхает настолько тяжело, что Минги кажется, будто у того камни на плечах, под весом которых он вот-вот свалится. Стоит он так долго, наверное, прожигает дыру в блинчиках и о чем-то очень усердно думает. В такие моменты пригодилось бы умение читать мысли, чтобы знать, как поступать дальше. Но Минги такой способностью не обладает, поэтому просто проходит вперед, отодвигает стул, шаркая ножками по паркету, и плюхается на мягкую сидушку. — Боже, — Юнхо вздрагивает и шлепает себя рукой по груди. — Не подкрадывайся со спины. — Извини, — тихо отвечает Минги, кладя руки на колени и неловко пялясь прямо в стол. Юнхо машет головой и возвращается к блинам, переставляя тарелку со столешницы на стол перед Минги. — Что ты будешь, варенье или мед? — Я не хочу завтракать, — бубнит себе под нос Минги и отводит взгляд от блинов. Как бы аппетитно они ни выглядели, он понимает, что если съест сейчас хоть кусочек, то все содержимое его желудка тут же откажется на полу. Или в туалете, если он успеет добежать. Но это еще не факт. Юнхо сводит брови к переносице и садится на стул напротив Минги. — Почему? — Меня тошнит, и я не хочу здесь находиться, — признается он, отодвигая от себя тарелку. — Почему? Минги резко выдыхает и переводит взгляд на Юнхо — тот нервно стучит подушечками пальцев по краю стола, а тело его слегка подрагивает от того, как он без остановки трясет ногой. Немного раздражает. — Потому что я не хочу тебя видеть. Юнхо замирает на месте и сжимает руку в кулак. — Почему? — У тебя пластинку заело, или что? — срывается Минги и выдыхает в этот раз настолько раздраженно, что ноздри его раздуваются под напором воздуха как-то слишком угрожающе. Признаться честно, кулаки немного чешутся. Но побить хочется только себя. Он понимает, что не дает достаточно объяснений, поэтому Юнхо спрашивает один и тот же вопрос. Но все равно — как же это бесит! — Нет, — тихо говорит Юнхо и откидывается на спинку стула, снова начиная трясти ногой. — Просто хочу понять, что не так. — Действительно, что же не так, — с издевкой отвечает Минги, и уголок губ тянется вверх, рисуя тупую ухмылку на его лице. — Разве ты не видишь, как со мной тяжело? Или ты любишь себе страдания причинять? Спасателем себя возомнил, медальку хочешь, или что? Я медали не выдаю, от меня никакой пользы. Возможно, не стоило так резко отвечать. Возможно, он об этом еще пожалеет. И возможно, ему больно видеть, как Юнхо поджимает губы, а его нижняя челюсть начинает подрагивать прямо в такт ноге. Он такого не заслуживает, и Минги это знает. Но удержаться от колкостей все равно не может — они льются из него, словно помои из ведра. — Извини еще раз, — хрипит Юнхо и тут же откашливается, чтобы привести голос в норму. — Я не должен был позволять тебе делать то, что ты сделал. Я был трезвее тебя и соображал более ясно, но все равно поддался этому. Я совсем не святоша, и у меня тоже есть скелеты в шкафу. Вчера туда добавился новый. Минги слушает молча и кусает ногти до крови. — Я знаю, что с тобой тяжело, и я уже очень запутался, но я все равно хочу помочь, — Юнхо снова поджимает губы и опускает голову, сжимаясь весь словно черепашка, которая прячется в свой панцирь. Треск настенных часов мешает Минги думать. Он отрывает очередной заусенец и убирает его кончиками пальцев с языка, вытирая затем их о шорты. Как минимум три пальца у него теперь кровоточат, но ему все равно. — Почему ты не завтракаешь? Юнхо испуганно косится сначала на Минги, потом на тарелку с блинами. — Это не твое дело, — кривится он. — Если ты это не съешь, тогда это полетит в мусорное ведро. Вскипающая кровь бурлит и отдает пульсацией где-то в районе висков. Минги злится. Вытирает вспотевшие ладони, размазывая не успевшую остановится кровь по ткани, и резко встает из-за стола. Сначала просто замирает на месте, грозно нависая над ничего не понимающим Юнхо, а затем хватает тарелку с блинами и направляется к мусорному ведру сам. — Сначала разберись со своими проблемами, — злостно говорит Минги, выкидывая всю еду и со звоном бросая тарелку в раковину к остальной немытой посуде. — А потом уже пытайся спасти меня. В оставшиеся десять минут, что Минги проводит в этой квартире, он в спешке переодевается в загаженную вчерашним инцидентом одежду, собирает остальные пожитки в виде телефона и рюкзака и вылетает оттуда со скоростью света, даже не прощаясь. А Юнхо так и остается сидеть на кухне, тихо всхлипывая себе под нос.—
Все его старания теперь кажутся бессмысленными. Минги рвет фотографии, книги, скидывает все в пакет вместе с туфлями, которые хотел отдать маме, и остальными вещами, что он собирал для близких людей после своей смерти. Но теперь это все просто не нужно. Все это — мусор. Мусор, который будет напоминать им всем о том, какой Минги слабак и что он не смог справиться, что он проиграл и выбрал путь полегче. Минги хватает черную футболку и его прошибает на слезы. Снова. Сколько он уже плакал за последнюю неделю? Он не считает. Но голова болит чаще, чем обычно, и глаза постоянно опухают. В последнее время он слишком сентиментален, хотя до этого ему было на все совершенно плевать. Эмоции волнами бушуют внутри его грудной клетки и переливаются через край, стоит ему только столкнуться с чем-то, что кружит его голову и вызывает тревогу. И эта ебучая черная футболка затриггерила его в который раз. Тяжело. Футболка уже ничем не пахнет, но Минги почему-то все равно утыкается в нее носом и глубоко вдыхает, ощущая эфемерный аромат, записанный где-то на подкорке его головного мозга. Аромат, от которого тянет проблеваться, однако хочется вдыхать и вдыхать, и вдыхать, и вдыхать. Отвратительно пугающая мысль приходит ему в голову. Минги натягивает футболку поверх своей рваной домашней, надевает первые попавшиеся носки, джинсы и куртку, сует в карман только телефон и ключи, и выходит из дома. До пункта его назначения идти совсем немного, может, минут десять или пятнадцать — для Минги такие прогулки пустяк. На улице уже давно стемнело, а с неба капает противная морось. Мимо проезжающие машины заглушают нарастающую тревогу. Минги отвлекается на рекламные баннеры, читает их шепотом и уверенно шагает. Когда он доходит до моста, то в голове заседает белый шум. Волны осторожно колеблются на ветру, и, кажется, дождь усиливается с каждой секундой. Минги валится всем корпусом на ограждение и свешивает руки, оставляя их безвольно качаться. Он думает. Думает много и долго. Зачем? К чему это все приведет? Стоит ли оно того? Ни на один вопрос не находится ответа. Минги смаргивает скапливающиеся в уголках глаз слезы и шмыгает красным от холода носом. Внутри как-то слишком пусто — вроде чувство привычное, но сейчас отчего-то сердце болит хуже обычного. Хочется орать до срыва глотки, хочется рвать на себе волосы, хочется рыдать от непонимания того, что же ему стоит делать дальше. Но ответ к нему не придет, и никто ему не подскажет. Решать только ему самому. Хочется спрыгнуть. Хоть с этой целью он и направлялся сюда, но осознание прошибает током. Минги отстраняется от ограждения и, сжав края черной футболки, садится на корточки, утыкаясь лбом в тонкие балки. Больно. И страшно просто до безумия. Действительно ли это то, чего он хочет? Столкнувшись лицом к лицу с тем, о чем он так давно мечтал, хвост трусливо поджимается и колени предательски дрожат. Все-таки Минги тот еще слабак. Трясущейся рукой он тянется в карман куртки и достает оттуда телефон — экран тут же загорается, показывая все уведомления о сообщениях, которые он успешно игнорирует. Проводит пальцем по экрану, тыкает на мессенджер и, смаргивая очередные слезы в уже который раз, лезет в черный список. По одному нажатию Юнхо вылетает из проклятого списка, а за этим следует сообщение полное опечаток, но Минги сейчас не до исправлений. Он просит забрать его и скидывает геолокацию. Почему и зачем пишет именно ему — тоже не знает. Минги никогда ничего не знает, действует только из желаний. И прямо сейчас он желает, чтобы Юнхо оказался рядом. Он садится задницей на мокрый асфальт, наблюдает за проезжающими машинами и ждет. Юнхо не заставляет себя долго ждать, но Минги точно не может сказать, сколько прошло с момента, как он ему написал. — И что ты тут забыл? — запыхавшись спрашивает Юнхо, стоя прямо перед сидящим спиной к ограждению Минги и накрывая зонтиком не только себя, но и его. — Спрыгнуть хотел, — признается Минги и поднимает голову наверх, скользя взглядом по Юнхо и сталкиваясь с его насупленным лицом. Что-то ему это напоминает. — Скажи честно, ты совсем дурак? — А ты этого еще не понял? — Минги опускает голову и кладет лоб на согнутые колени. Да, он тот еще дурак. Потому что адекватный человек не стал бы обращаться за помощью к тому, кого завуалированно послал на три веселых буквы пару дней назад. — Понял, но сейчас окончательно убедился. Юнхо садится рядом с ним, плечом к плечу, и держит зонтик. Дождь не то чтобы сильный, но неприятный, и если Минги просидел бы еще хоть десять минут под ним, то промок бы до трусов. Хотя ему кажется, что трусы уже промокли от того, что он сидит на мокром асфальте. Задница замерзла уж точно. — Спасибо, что приехал. Юнхо качает головой и сжимает рукоятку до белеющих костяшек. — Я бы тебя не бросил. — Это все странно, — бурчит Минги. — До сих пор? — Юнхо выгибает бровь в недоумении. — Я все еще не понимаю, что ты имеешь в виду под «странным». — То, что ты заботишься обо мне и приходишь, даже когда я веду себя, как свинья, — честно отвечает Минги и кладет голову на чужое плечо, совсем позабыв о стеснении. Юнхо опирается щекой на чужую макушку и задумчиво мычит. — Мы оба ведем себя, как свиньи. — Я больше, — спорит Минги. — В этом ты прав. Минги шутливо тычет Юнхо пальцем в бок и хихикает над его реакцией — тот вздрагивает и ворчит себе под нос что-то о том, что Минги совсем уже распоясался и за ним нужен глаз да глаз. А он, если честно, совсем не против, но только если это будет глаз Юнхо и ничей больше. Они сидят, прижавшись друг к другу, пока их задницы окончательно мокнут от дождя. Минги старается прижаться как можно ближе, буквально раствориться в Юнхо, вдыхает беспощадный запах стирального порошка и позволяет тому налипать на его кожу, обволакивать и затягивать своими лианами. — Наверное, я все же не хочу помирать, — Минги чувствует, как его голос дрожит. Юнхо кивает, потираясь щекой о короткие черные волосы, и улыбается. — Но я все еще не знаю, что мне делать, — продолжает он. — Я не буду тебя спасать, как ты и просил, — отвечает Юнхо. — Но я хочу быть рядом, понимаешь? Минги позволяет нежной улыбке возникнуть на его лице. — Да, — осторожно отвечает он. — Я тоже этого хочу. Юнхо тянет свободную руку к Минги с оттопыренным мизинцем и ждет, когда тот сделает то же самое. Минги сначала мнется, не зная, как ему лучше поступить, но все же обхватывает мизинец Юнхо своим и пялится на них, словно сейчас они оба взорвутся на месте от такого жеста. — Давай будем вместе, хорошо? — умоляюще просит Юнхо и не спешит разрывать пальцы. — Хорошо, — соглашается Минги и сжимает чужой мизинец крепче. В тени зонта, под гул проезжающих машин и под стук бьющихся в унисон сердец они дают друг другу обещание, и если кто-то его нарушит, то проглотит тысячу иголок и умрет самой страшной смертью.