счастливое число

На столе лежать очень тяжело, особенно откидывая голову назад. Если порноактрисы так делают каждый божий день, Вова может только искренне им посочувствовать. Ему плохо. Спине очень холодно, несмотря на слои одежды, голова кружится, и это даже ещё не самое ужасное. Братишкин так надеялся, что этот фотосет выйдет лёгким и ненапряжным, не то что с девочками, что он не будет стесняться и не будет прятать глаза на фотках, что ему не придётся никого трогать за жопу и что он сможет просто отдохнуть и похихикать, и что, сука, в итоге? — Вова, ну что же это такое! Посмотри ему в глаза, сделай лицо пожёстче и не зажимайся так сильно! Плечи расслабь! — слышится сквозь густую пелену волнения голос Дианы. Вова с трудом переводит взгляд со скучной белой стены студии и видит прозрачные голубые глаза Хесуса. Проникающие в самую душу, способные вычислить каждую мысль Братишкина и высмеять её одной лёгкой сменой настроения, гипнотические, и одновременно — совершенно нечитаемые. Понять, что у Лёши на уме и что он думает, опираясь рукой на бильярдный стол и накрывая своей хищной угловатой тенью Семенюка, Вове не под силу. Но он может предположить. Приглядеться к тому, как длинные и чуткие пальцы царапают туго натянутую зелёную ткань, к тому, как напряжены тонкие обветренные губы. Тоже волнуется — и всё равно заставляет сердце шефа замирать, а пальцы — трястись мелкой дрожью, не имея возможности найти опору и хоть за что-то уцепиться. Вове льстит думать, что Хес его хочет. Его трудно сейчас не хотеть, особенно когда он давит такую сучью улыбку (умел бы Семенюк её использовать, когда она по-настоящему важна). Тяжело не обратить внимание на покрасневшие, прикушенные из-за переживаний пухлые губы, многократно пересыхающие и столько же раз облизанные, блестящие из-за влаги на них в искусственном прохладном, под стать тематике съёмки, свете софитов. Тяжело же? Братишкин знает, что он хорош — и стыдится этого одновременно. Ему до одури хочется флиртовать напропалую, поиздеваться над Губановым, отомстить ему за всё, что было между ними за годы разлуки, заставлять того смущённо отводить взгляд от всех пошлостей, которые он будет ему шептать, вцепившись в узкое плечо, и при этом всём он настолько же сильно хочет никогда больше не быть так близко к Лёше и оставить все свои инстинктивные и даже осознанные желания навсегда. И, желательно, уйти в монастырь. Губы сами растягиваются в ухмылке, а расфокусированный взгляд не замечает ничего, кроме глаз Хесуса, в которых на долю секунды разбивается лёд, показывая смятение и удивление. — Этот кадр хорош, сразу бы так! — слышит Вова сначала довольное восклицание своего менеджера, а потом — противный щелчок фотокамеры, сопровождаемый резкой вспышкой. Но он уже привык не моргать. — Теперь надо менять вам позы, может потянете друг друга за галстуки? Как вам такая идея? "Блять! — смятенно думает Братишкин, проезжая резко дёрнувшейся правой рукой, на большой палец которой надето массивное кольцо, по столу. На фальшивом ореховом дереве остаётся неглубокая царапина. Напускная блядливость испаряется, как хмель из головы на холодном воздухе, — как это так?! Я же не смогу себя держать нормально, и уж тогда точно поплыву. И пиздец моей уверенности, что он хочет меня трахнуть, а я так тщательно её строил..." — Можно, — слышит Семенюк голос молчащего почти весь фотосет Лёши, — это же этот, — длинные пальцы взметаются в воздух, создавая лёгонький ветерок резким движением. Хесус щёлкает ими, и сухой звук будто выводит Братишкина из тревожного оцепенения, — фансервис. Все любят такое, особенно девочки. "И я, — думает Вова, — я вообще главный поклонник любого фансервисного взаимодействия хестишкиных". Семенюк резко, рывком садится на стол. В глазах темнеет, а мир вокруг на долю секунды расплывается. Если бы у него ещё и скакнуло давление и брызнула бордовыми пятнами на смятую рубашку кровь из носа (а это вполне вероятно, в подростковые годы Вова постоянно от такого мучился), сегодняшний день побил бы все рекорды мерзости и стал бы самым хуёвым в жизни шефа. — Голова закружилась? — интересуется Хесус, — руку дать, чтобы спустился? — За кого ты меня держишь? — Вова фыркает в ответ, старательно пытаясь проморгаться, — не-не-не, я сам. Если бы ты пытался меня поддержать, ты бы упал, глист хренов. Лёша ничего не отвечает, только скользит колючим льдистым взглядом по лицу Братишкина, беззвучно цокает языком и отворачивается, угловатой походкой направляясь к стене, где уже устанавливают свет. Семенюк сползает со стола, чувствуя, как в глазах краски всё ещё мешаются в непонятную палитру, и покорно следует за Губановым, понимая, что сейчас он сойдёт с ума. Белые стены студии создают гнетущее впечатление, и Вова не может понять, почему нельзя было выбрать не такие скучные декорации, а что-нибудь попизже. За ним бы не постояло заплатить больше за качественные фотографии. Хотя он бы заплатил за любые фотографии, лишь бы на них был он сам с Лёшей. Хуёвые или качественные, цветные или чёрно-белые, напечатанные или оцифрованные. Не так он, конечно, представлял первый раз, когда они встретятся после аэропорта. Все надежды шефа на счастье если не сейчас, то хотя бы в будущем рушатся, как геймерская клавиатура с подсветкой под лапками заигравшегося котёнка. — Давай, встань к Хесу поближе и смотри на него максимально снизу вверх, но глаза не закатывай! — командует Диана, — хватай за кончик галстука и притягивай, но не сильно! А ты, — переводит она взгляд, — наоборот, бери Вову чуть ли не за горло, за это... Узел галстука его держи! И не стесняйтесь, как минимум вы не с голыми девушками! — косплеерша подмигивает и подходит к фотографу договориться насчёт построения кадра. Ткань, естественно, очень мягкая и дорогая на ощупь. Губанов не может носить другое — даже самая ублюдская и некрасивая одежда у него брендовая и стоит кучу денег — не то, что у Вовы, привыкшего даже в достатке носить вещи чуть качественнее масс-маркета. Видеть Хеса в том, что ему действительно идёт, очень тяжело, но Братишкин, с усилием прищурив большие влажные глаза и накручивая на палец кончик чёрной плотной ткани, легонько притягивает партнёра к себе, не показывая эмоций, разрывающих его изнутри. В принципе, если бы он вцепился покрепче и сильно дёрнул на себя, сухощавый Лёша бы не выдержал и упал, и тогда его можно было бы поцеловать. Засосать так жёстко, чтобы в глазах темнело, дышать было тяжело, и чтобы не хватало воздуха в лёгких до желания стянуть галстук и расстегнуть пуговки сорочки — только чтобы отдышаться. Но, естественно, он не будет так делать — он же Вова. Обращать на себя внимание умеет, а первого шага никогда сделать не может. Пару секунд спустя длинные пальцы Хесуса аккуратно смыкаются на воротнике рубашки партнёра и невесомо тянут их на себя. Видно, что он старается не причинить дискомфорт Вове и совсем не прикладывать силу, но хватка и без того цепких рук Губанова стала заметно крепче. Видимо, занятия в зале хоть немного, но закалили Лёшу — хотя он всё равно никогда не сможет исполнить мечту Вовы о том, чтобы его носили на руках. Но чтобы с тобой такое делали, надо, чтобы тебя любили. Фантазии Братишкина на практике обламываются уже на этом этапе. Хотя он уже ни в чём не уверен. Признаваться трижды, зная, что тебя отошьют — довольно позорное и жалкое занятие, но он бы давно бросил свои желания и жажду любви именно Хесуса, если бы сам Лёша два раза не предлагал ему отношения. Пять попыток начать встречаться — и ни одной удачной. Отказывался то один, то второй, то сам признавшийся откатывал своё предложение и утверждал, что лучше будет, если они останутся друзьями и что он сам всё понял. Любви постоянно что-то мешало. "Это убьёт нам карьеру, конечно, хайп есть хайп, но представь, что о нас будут думать другие, не забывай, где мы живём", — говорил Хесус шесть лет назад, беспокойно поправляя причёску и обнимая одной рукой зло всхлипывающего и пытающегося вырваться Братишкина. "Не забывай, где мы живём, — эхом повторял Вова в прошлом году, нервно затягиваясь перед компьютером и выпуская дым прямо в вебку, представляя, что клубы окутывают Губанова, сидящего по ту сторону экрана, — мы что, совсем ебланы встречаться, живя через океан от друг друга? Ты говоришь, что любишь меня все эти годы, а сам даже поцеловать меня не можешь. Люблю ли я тебя? Ну знаешь, мы в любом случае вместе не будем..." Камера снова щёлкает. Вову будто за шкирку вытаскивают из размышлений и с головой опускают в параллельную его мыслям непривычную реальность. Братишкин понимает, что ему не на что здесь опереться. Стена перед взглядом мелькает и смазывается. К собственному удивлению Семенюк осознаёт, что куда-то летит, и что пальцы Хесуса на шее резко разжимаются, отпуская его падать. Уже во второй раз за полчаса Братишкин царапает кольцом поверхность рядом, судорожно пытаясь за неё ухватиться, найти точку опоры на гладкой стене, и не свалиться на холодный белый пол. Не хватало только того, чтобы он застудил спину. Годы уже не те и ему давно не девятнадцать. Скоро и четвёртый десяток не за горами... Интересно, разлюбит ли он Лёшу к своим тридцати? Будет ли он красивым или окончательно растеряет всё, на что в нём можно было бы обратить внимание? А то и сейчас волосы не крашеные, и нос стал ещё больше, и сам располнел... Молодость вот-вот кончится. Тупая боль всё-таки пронизывает спину, а ноги безвольно раскидываются по полу. Лопатки горят от обжигающего холода, но Семенюк даже не находит сил подняться. Просто лежит, раскинув руки на полу и отшвырнув куда подальше всё-таки сорвавшийся с шеи ненавистный галстук. В голове лишь пустота и желание закатить истерику со слезами и орами, и чтобы Губанов его успокаивал, и утешал, и жалел. Но Братишкин слишком взрослый, поэтому все крики "за что мне это всё?!" остаются внутри, свернувшись чёрным тяжёлым клубком где-то на сердце. — С тобой всё в порядке? — голос Хесуса заставляет Вову повернуть голову и скользнуть взглядом через лампочки на потолке на лицо партнёра по фотосету. На нём читается искреннее беспокойство и забота — внутри Братишкина закипает злость. Естественно, ещё бы Лёша не волновался за своего очень хорошего друга... Ну, конечно, которого он в прошлом году любил целых пять лет, но почему-то так и не начал с ним встречаться. Округлившиеся голубые глаза Хесуса будят в душе Семенюка целый вихрь противоречивых эмоций, среди которых борется желание обнять его с желанием никогда больше даже не смотреть на Хесуса, в чьих чувствах к себе он запутался даже больше, чем в своих к нему. Длинные холодные пальцы Губанова тянутся ко лбу Вовы, едва касаясь его кончиками подушечек. Шеф зло выдыхает сквозь зубы и с нажимом хватает тонкое запястье партнёра по фотосету и отводит его подальше от своего лица. На мгновение кажется, что бледные глаза Хесуса потускнели ещё сильнее, а впалые щёки ещё резче выделились на худом лице. — Прекрасно! — голос Дианы звучит словно из другого измерения, — сразу бы вы так! И ты очень удачно упал, и ты красиво сначала его отпустил, а потом кинулся за ним. Мы даже заснять весь запланированный контент успели, — кажется, что изо рта косплеерши сейчас посыплются довольные скобочки и эмодзики, — так что все свободны. В телеге потом всё последующее. Вове на ретуши нос сделаем нормальный, а не как в прошлый раз. В этом месяце бусти точно окупится, — резюмирует девушка, отвлекаясь уже на телефон и что-то активно на нём печатая. "Бусти окупится"... Фансервис улучшает прибыль, а настоящие чувства только всё испортят. Как всё сложно. Вова поднимается на локте и затягивается. Бросить курить так и не получилось — да и с возвращением Хесуса это невозможно. Тут только закуривать стресс и ахуй с самого себя. — Тебя подвезти? Где ты живёшь вообще? — слова срывается с покрасневших и давно уже потерявших привлекательный блеск губ Вовы прежде, чем он успевает взвесить "за" и "против". Губанов, не оборачиваясь, говорит адрес и накидывает куртку. "Я что, таксист ему, что ли?! — ошарашенно думает Семенюк.— Ещё и в отеле живёт, пидор. Побудет тут, а потом вернётся в Америку. Ему хорошо, а мне что тут делать без него?! Наверняка найду силы признаться только тогда, когда он уже уедет в свой ебучий Нью-Йорк... Или он в самолёте поймёт, что опять меня потерял?" — Хорошо, тогда соберусь и поедем. Я всё равно никуда не тороплюсь, — отвечает Братишкин, только чтобы что-то сказать и не оставлять холод витать в воздухе. Скорее всего, он всё надумал и Лёша просто не такое значение придаёт интонациям, как он — но внутри что-то всё равно тоскливо сжимается. К машине идут молча. Вова курит и мысленно проклинает ветер, сдувающий дым прямо в лицо Хесуса. Тот морщится от химического слишком сладкого запаха и зябко кутается в коричневый шарф с непонятным узором — и без того мерзлявый, ещё и отвык от русских холодов. Метель ещё не началась, но мелкие вихри снежинок уже клубятся между небоскрёбов, сдувая выпавший недавно мелкий снег крошкой с сугробов. Колючий сухой ветер бьёт прямо в глаза, вышибая из них невольные слёзы. Электронка в руках Братишкина мерзко мигает красным, стремительно разряжаясь на морозе. Дверь машины не открывается с первого раза, что окончательно убеждает Семенюка в том, что сегодняшний день — худший если не в его жизни, то в этом месяце точно. Со второго она всё-таки поддаётся и Вова, выплюнув пару матерных слов, грузно опускается на водительское сидение и тянется к кнопке запуска, попутно включая отопление. Краем глаза он замечает, что Губанов, всегда обычно ездивший сзади, садится рядом с ним. "Ну хоть на этом спасибо, — рассеянно думает Вова, на автомате заводя машину. Замёрзшие пальцы почему-то не находят кнопки на привычных местах, и тронуться не выходит, — если бы он сидел за мной, то я бы ёбнулся чувствовать его взгляд на спине". — Вова. — нервную тишину разбивает голос Хесуса. — Что ты от меня хочешь? — раздражённо выдыхает Семенюк, растирая замёрзшие пальцы о куртку. — Не видишь, я машину завожу, быстрее справлюсь — быстрее поедем. — Я же не слепой, и эмоциональный интеллект у меня есть хоть какой-то. Ты думаешь, я не заметил, как ты мучился весь фотосет? По-моему, ты чуть в обморок от нервов не ебанулся. — Лёша до боли привычными движениями теребит свой острый подбородок и беспокойно разминает кисть руки и пальцы. Братишкин не видит этого, но может с лёгкостью всё визуализировать, только краем глаза глядя на нервно подрагивающую ногу Губанова. Сколько он уже его знает, движения все посчитаны. Вова отворачивается от панели машины и наконец-то смотрит на Хесуса. Тот, как всегда, пытается выглядеть максимально безразличным и холодным — как и полагается настоящему мужчине. Но безрезультатно. Со впалых щёк не сходит лихорадочный румянец, а короткие ресницы поблёскивают из-за тающих на них снежинок. Намокшая прядь выбивается из укладки. Сердце Семенюка предательски пропускает удар. Понятно же, к чему клонит Лёша. — А я тебе откажу на этот раз. Шесть — некрасивое число, и вообще, раньше думать было надо. — Вова с усилием переводит глаза с Хесуса и смотрит в окно на заледеневшие сугробы. Метель набирает обороты и кружит какой-то пакет, не прибранный бдительными коммунальными службами. Будь Вова чуть более поэтичной натурой, он бы наверняка подумал, что то, как ветер швыряет пакетик по воздуху, не давая ему покоя, очень похоже на его собственную судьбу. Но Вова не поэт, поэтому только выдыхает беззвучное "блять". Плакать всё равно хочется. Сколько бы Братишкин не выёбывался и не переживал, на интуитивном уровне он всегда верил, что Хес любит его и хочет быть с ним, просто у них обоих такие характеры и такая жизнь, что они никак не могут ни о чём договориться и быть счастливыми. Вова немного разбирается в шипперской культуре и знает основные клише из фанфиков — им с Лёшей бы очень подошло "тот человек, не то время". С куда большим желанием он бы сейчас не гордо вздёрнул нос и отказался из слишком большого уважения к себе, а положил Губанову голову на плечо и прижался к нему покрепче. Или бросился ему на шею, поцеловал взасос, а потом — данные удалены, продолжение на том сайте, где фанфики пишут. "Не смей сейчас уходить в плоскость эротических фантазий! — одёргивает себя Вова. — Не хватало ещё хлюпать носом и думать о том, как шикарно ты бы мог отсосать. Плачешь — надо представлять что-то печальное." Может, ещё не поздно передумать? — Ты как всегда понимаешь меня с полуслова. — не замолкает, к удивлению Братишкина, Хесус. По интонации слышно, что он пытается подобрать слова получше. — А если я ещё раз скажу, что тебя люблю и ты дашь мне договорить? Хочешь со мной встречаться? Как тебе цифра "семь"? — Красивая цифра, — сглатывает слёзы Вова. — Знаешь же, что я всё равно всегда буду за тобой бегать. Сразу бы так. Люблю настойчивых мужчин, — пухлые губы искривляются хитрой ухмылкой, — даже если они проявляют настойчивость раз в несколько лет. И особенно, если такой мужчина — ты. Думать Семенюк не успевает — остаётся только действовать. Наклониться, рискуя некрасиво упасть без точки опоры, закинуть руки за шею Хесуса, стаскивая с неё мокрый шарф, притянуть его поближе, стараясь не приглядываться к лицу, а то вся магия момента испортится, — и поцеловать. Быстро и жадно, скользя языком по губам партнёра и удивляясь тому, какие они заветренные — ведь Лёша старательно следит за внешностью, как он может такое себе позволить, — прижимаясь к нему всё ближе и ближе, закинув ногу в тяжёлом ботинке на острое колено Хесуса, бездумно поглаживая его волосы и растрёпывая укладку и выпуская из неё влажные каштановые пряди ещё сильнее, чем это сделала метель. Позволять целовать и себя, всё больше отдавая инициативу любовнику и откидывая голову назад, заставляя Губанова тянуться за собой и чуть ли не придавливать к панели управления машины. Дай бог, чтобы они уехали сегодня вообще хоть куда-то. Хотя бы просто прямо, куда глаза глядят, как в старом советском фильме, который Братишкин смотрел в детстве. Длинные пальцы Лёши лезут под куртку Братишкина, и тому остаётся только тяжело моргать блестящими глазами и кокетливо шептать: "Ты чё блять, пьяный, прямо тут ничего не будет, не надейся". Наконец-то их отношения сдвинулись с мёртвой точки и все поцелуи, скандалы и ебля прошлых лет прошли не зря. Если бы Хесус предложил сейчас Вове уехать в Америку навсегда, он бы согласился, не поколебавшись ни секунды — впервые в жизни.