*
— Ваша няшка выжила. Это было тяжело. — Я все думал, начнется у тебя диарея или нет. Будь здесь кто-то, кроме ебучих нас, я бы даже заключил с ним пари. — Вашего котеночка пронесло. Давно так не блевала. Как будто вся скверна вышла. — Вся? — Пхпх, Э-энди, и то верно! У меня еще много дури в голове, ты меня хорошо знаешь… Эндрю отвечает таким непроникновенным лицом, как будто его фотографируют для магшота или объявления о поиске маньяка. Эшли как бы между делом поправляет лямку лифчика. По телевизору показывают белый шум: ах, братец Энди так любит это шоу. Оно резонирует с содержимым его головы… цепляет какие-то струны души… напоминает о его шалавах… — Убрала за собой? — спрашивает он. — Э-э, я потом, сама. Честно-честно. Она пытается сохранить максимально невинный вид, на какой только способна. Эндрю вздыхает и, прикрыв глаза, массажирует переносицу. За окном необычайно пустой пейзаж. Облака. Можно даже сказать, тучи. Ни одной птицы. Тоже дохнут на карантине, возможно? — Какой бы бестолковой ты не была, но я должен заботиться о тебе. Я твой старший брат. — Я ценю твою заботу. Без рофлов. Мне самой не нравится этот, э-э, инцидент… — Если ты отравилась, то я вполне могу быть следующим. — Может… а может, это, м-м, паразиты. Чисто как допущение. — Заткнись. Пока эта пизда в халате не придет и не скажет резы анализов, я ни в жизнь не поверю, что чем-то болен. Это они все здесь больны… психически. Держат нас взаперти, как кроликов. — Ну-ну! Кролики сидят взаперти и дико трахаются, а мы здесь делаем ни-че-го. — И кого нам трахать? Стулья? — Ха-ха!! — Эшли заливается истерическим смехом. — Энди-и! Тебе совсем крышу снесло после того, как телка бросила? Уже готов на что угодно залезть? — Не называй меня так! Эшли мимолетом усмехается, затем подходит к дивану и ложится рядом с братом, положив голову на его плечо. Эндрю сосредоточенно наблюдает за движением белого шума на экране. Наверно, на досуге ему следует показать, как работает стиральная машинка: перипетии сюжета, внезапные повороты, динамичное повествование точно завлекут его… как же он будет переживать за свои штаны, проходящие путь становления героя от начала до конца тридцатиминутной экспресс-стирки. — Мне тяжело здесь, — жалуется Эшли. — Мне тоже. Не ной. Мы в одной лодке, знаешь ли. — Поскорее бы нас выпустили, — хнычет она. — Я устала. — Ну… — Эндрю в замешательстве, но берет себя в руки и гладит сестру по волосам. — Еще все впереди. — Ты меня не бросишь? — Нет. Как я это сделаю? — Энди накручивает черный локон Эшли на палец, будто провод телефона. — Я даже выйти физически не могу, что уж говорить о том, чтобы уйти… — Я не в этом плане, — капризничает Эшли. — Я имею в виду… За стеной резко начинает играть заунывная сатанинская музыка для вызова демонов и петтинга под «Молчание ягнят»: протяжные стоны синтезаторных органов с тягучими басами и странными призвуками хлюпающей живой плоти. Эшли недовольно рычит и затыкает уши. Эндрю вздыхает: «Лучше бы этот еблан слушал техно». Диалог не задается.*
Запасы еды кончаются. Новых не выдают. Эшли замечает мушки перед глазами, в ушах звенит, а тело периодически сводит хаотичной судорогой. Эндрю, видимо, держится лучше. Только его реакции еще сильнее замедляются — его будто воспроизводят на скорости ноль целых семидесяти пяти сотых. В тушенке оказываются личинки.*
Эшли прокладывает между балконами дощечку из сломанного книжного шкафа и наблюдает за соседом через окно. Маленькое девичье развлечение, отдающее сталкингом. Эндрю называет ее больной дурой, поехавшей сучкой, но не смеет запрещать. У соседа не очень интересная жизнь. Он читает оккультные книги, смотрит в стену, иногда мастурбирует на журнал «Горячие психически нестабильные готки в чулках», в котором вместе с размером сисек указывается перечень психических заболеваний модели. Эшли разочарована в соседе. У нее, кстати, двоечка и подозрения на ПРЛ.*
Сосед умирает. Так уж получается, что сатанинские ритуалы — это не игрушка для восемнадцатилетних обалдуев. Демоническая сущность, подобная лавкрафтианским чудовищам или комку пыли с глазами, пронзает парня чем-то невидимым и сильным, отчего сердце культиста вылетает, как пробка шампанского, и врезается в стену. И музыка. Играет та самая противная музыка для обрядов. Эшли и Эндрю наблюдают за происходящим через окно. Демон, вспыхнув мраком, испаряется. — Ну, — Эшли смущена, но в целом, ей кажется забавной эта ситуация, — быдло получило по заслугам. Спасибо, что свечку в задницу не запихали перед смертью. — Это, блядь, ужасно! — восклицает Эндрю. — Согласна, для воска можно найти более приятные эротические практики… — Да заткнись ты! Я про смерть этого манякультиста… господи, это как в паршивом фильме ужасов… Оу! — Эшли хихикает. Братик испытывает эмоции… сцена жуткая, безусловно. Еще одна загубленная жизнь из-за увлечения оккультизмом, жопастыми суккубами и ницшеанскими идеями о сверхчеловеке. ЛаВей, Кроули, вы довольны? Бедный асмодёнок… Живот Эшли урчит. — Боже, блядь… — Эндрю хватается за голову. — Нам нужно проверить его квартиру… — Ура! время мародерства. — Дура! вдруг он живой? Надо пульс пощупать… — И дискотеку оффнуть.*
На что готов человек в минуты крайней нужды? Как низко можно пасть? Есть ли та грань морального горизонта, которую нельзя переходить, чтобы сохранить человеческий облик и какие-то трепыхающиеся, как изувеченная птица, ошметки души? Насколько они с братом конченные уебаны? В общем-то, Эшли не считает себя умной и не задумывается над такими темами. Они вдвоем просто решают съесть мертвое тело соседа. Они голодают. Они живут в полной изоляции несколько месяцев. Общество отвернулось от них, а в их телах, вполне возможно, живут и спариваются паразиты неизвестной природы. Кому какое дело до их выживания — так какое дело им до мнений узколобых, живущих в стерильных условиях обывателей? Грех убийства даже не на их душах. Придурок сам убил себя по собственной глупости. Верны легенды: с демонами нужно уметь общаться, а если ты блеющая овца, не способная связать двух слов, то, что ж, получай по заслугам. И затем над твоим телом надругаются двое, братик и сестричка, которые всего лишь хотят не сдохнуть с голоду. Они складывают конечности в своей морозилке. Тело — в морозилке культиста; его дурная голова с вырванными позвоночником остается в холодильнике, за неимением лучшего места. Эндрю не подает вида, но он явно на грани тихой истерики. Они оба все измазаны в крови. Эшли сидит на полу и рисует сердечки покрытым кровью пальцем. Какая разница? — она же и будет убираться. — Мне дурно, — наконец, признается Эндрю, скидывая одежду возле стиральной машины. — За двадцать два года моей жизни это самое паршивое событие. Я будто потерял частичку себя. Эшли удивляется столь серьезной глубине в словах брата. Это не поверхностные драматические реплики, брошенные в истерике, — кажется, Эндрю реально держал эти слова в себе, как дым в легких, и обдумывал перед тем, как высказать. — Вопреки крови на твоих руках, ты остаешься для меня маленьким Энди. — Я Эндрю. — Ты мой Энди, а я твоя Лейлей. Что в этом плохого? Мы знакомы всю жизнь, Энди… — Энди не расчленяет трупы и не ест их мясо. — Мы не виноваты. Обстоятельства… — Заткнись нахуй! Я ненавижу себя и тебя. Ебнутая сука. Что ты, блядь, сделала с полом? Смой с себя кровь! — Извини, — понурив голову, отвечает Эшли. Как бы то ни было, ее животику хорошо. И это немного радует.*
— Ты правда меня ненавидишь? — Эшли, отвали. — Я не могу теперь заснуть. Эшли молча ложится на кровать брата, близко к его спине, и шепчет: «Я плохая?» Эндрю лежит в одежде и сверлит взглядом стену. От него пахнет кровью и потом. Получается, он снял одежду, но еще не принял душ. — Ты постоянно говоришь о себе, — отвечает брат. — Ну конечно. Меня все ненавидят; сколько я не пыталась влиться в социум, я постоянно получала отторжение, и мне даже нельзя поделиться болью с моим утырком-братом… — Ты инфантильная сучка. Лейлей замолкает. Брат никак не развивает мысль и витает в своих гнетущих фантазиях. Эшли обвивает его туловище руками, не встречая сопротивления. — Я маленькая, глупая инфантильная сучка, — говорит она, — но я тебя люблю. Ты мой Энди. Я всегда дорожила тобой даже тогда, когда ты вытирал об меня ноги… — Великая мученица. — Я настолько невыносимая? Может, мне лучше умереть… я не против, если ты будешь питаться моим телом. — Боже, блядь… мне омерзительна сама мысль об этом. — Я не могу найти свое место в мире, так может своим телом смогу оправдать собственное существование? Маленькая, надоедливая Лейлей… — Я люблю тебя, не надо убиваться и убивать себя. Но, боже, Эшли, ты правда тяжелый человек. — Как и ты. Энди молчит некоторое время, затем произносит: «Как и я». Лейлей гладит его грудь и спускается ниже. — Не переживай насчет сегодня… — говорит она. — Мы брошены в полном одиночестве, что нам остается еще делать? — Мне мерзко быть собой. — Ты мне не мерзок… Эшли прижимается телом к телу Эндрю, дышит ему в затылок, зарывшись носом в такие же черные, как у нее, волосы, и касается пальцами низа живота брата. — Можно я сегодня буду спать с тобой в кровати? — спрашивает она. — Мне кажется, я не усну в одиночестве. Эндрю ловит ее руку в опасной близости от ширинки и болезненно стискивает кисть. Эшли выдыхает, рвано, нервно, и жмурится. — Эшли, какого хуя ты творишь? — Я не хочу причинить тебе вреда! — рявкает она. — Ты совсем ебнутая? Локтем он отталкивает Эшли и сбрасывает с кровати. Эшли падает, ударяется плечом об пол и разок нелепо перекатывается, оказавшись лицом внизу. Возможно, это могла быть весьма забавная сцена, как из мультика, если бы не контекст. — Я слишком уродлива для этого? — спрашивает Лейлей. — Не ровня твоим блядям? — Не в этом дело. Ты моя сестра. — И? — Это аморально. — Энди, милый, ты сегодня расчленял труп и ел человеческое мясо. Засадить своей сестре — это гораздо меньший грех. — Я не вижу тебя в таком ключе! — Я так и знала! — вскакивает Эшли, оперевшись руками о пол. — Я просто уродина. Слишком дурнушка для Э-эндрю! Забавно, что мы с тобой одной крови, о чем это говорит? — Меня твои истерики заебали уже! — кричит Эндрю в ответ и рывком садится на кровать, уронив одеяло. Эшли переводит дыхание. Ситуация набирает обороты, накал страстей нарастает, публика замирает в ожидании — и тому подобное. Эшли убирает челку с глаз и ползет на четвереньках к брату. Тот как раз удобно сидит, раздвинув колени. — Энди, послушай меня, мою логику… — говорит она. — Как я думала, когда пошла на такой я шаг? Я думала: «Моему брату тяжело… мы живем взаперти несколько месяцев, у нас туманные перспективы… моего любимого братика Эндрю бросила девушка и ему очень одиноко… сегодня он перешел через себя и потерял частичку своей невинности…» Я хотела поддержать тебя и неважно как. — Она касается его колена ладонью. — Я готова служить для тебя в любом амплуа, даже в амплуа любовницы, потому что люблю тебя. — Ты наглухо ебанутая, вот что я думаю в ответ. — Мне было тяжело пойти на это. У меня было два пути: либо достигнуть того, чего я хотела… либо, опозорившись, покончить с собой. — Что? — Как я теперь буду смотреть тебе в глаза, — отведя взгляд, шепчет Эшли. — Ты отверг меня и теперь я всегда буду дурной девкой, позорницей, попытавшейся совратить собственного брата. Тем более мы живем с тобой двадцать четыре на семь в одном помещении. Я не смогу так. — Давай забудем эту чушь и продолжим жить дальше… — Я лучше убью себя. Я поставила все на кон, когда попыталась залезть тебе в ширинку. И я проиграла. — Какая же ты дура, блядство… — Я сброшусь с балкона. Хватит ли мне четырех этажей, чтобы умереть? Или, может, мне лучше вскрыться и оставить свое мясо тебе на пропитание? Очевидно, Эндрю не выдерживает напора. Изнеможденный вид и неловкое молчание выдают его с головой. Он контактирует с Лейлей все двадцать лет ее жизни, но даже он не всегда может обуздать ее способности и ее силу… — Я не хочу твоей смерти, честно, — отвечает он. — Не пугай меня подобной чушью. — Это не чушь. Если я окончательно испорчу отношения с тобой, то мне будет нечего делать в этом мире. — Ты хочешь склонить меня к сексу с собой, Лейлей, вдумайся… — Это не просто секс. Эшли привстает на коленях и с придыханием тянется к уставшему лицу Эндрю. — Я красивая, Энди? — Красивая, — сдавленно отвечает он. — И всегда ею была. Только твое поведение… — Докажи мне. Что ценишь меня. Энди закрывает глаза. — Ты блефуешь, — говорит он. — Ха-ха, ты думаешь, что я не способна на такое? То есть я ебнутая сука, как ты говоришь, но убить себя не смогу… — Заткнись. — Заткни меня. Сквозь явное моральное усилие Энди берет ее лицо в руки, наклоняется и целует как женщину, не как сестру. Эшли пару раз жадно впивается в его губы, затем пускает в ход язык. Поморщившись, Эндрю обрывает поцелуй. — Я разделю все твои грехи, Энди… — облизываясь, обещает Лейлей. — Разделишь так, как разделила тело на части? — с хмурой, грустной усмешкой говорит он. Эшли улыбается. — Я навсегда твоя малютка Лейлей. До гроба.