Нам нельзя быть вместе

Нам нельзя было быть вместе, но от этой запретности они испытывали тягу не хуже чем от чего-то зависимого. Феликс любил Кагами, она была уникальна во всем. На её иссиня-черные волосы по шею, он засматривался часами, то как они шевелятся в такт движениям, то как они кружатся при повороте головы. Её волосы пахли чем-то кислым и сочетали в себе по-истиннее великолепный аромат, а ещё они были мягкие словно пух. Её светло-карие глаза напоминали топленный шоколад и были настолько глубоки, что хотелось утонуть, её глаза смотрели отстраненно, но менялись при фокусировании на Феликса. Её небольшие веснушки на носу и щеках, ассоциировались с теплом и чем-то летним, с солнцем и росой. Её светлая кожа была белой, словно снег, словно мука и гладкой словно лепесток розы, её любимого цветка. Он боготворил её стройное тело, острые плечи и такие-же колени, он любил её маленькую грудь и грубые ладони, ему нравились её шершавые длинные пальцы и ровная осанка. Он любовался её тонкими губами, на которых постоянно застывала скромная улыбка. Им нельзя быть вместе. Но он продолжал приходить и наблюдать за ней из-под её окон. Он приходил к ней ночью и читал ей стихи на английском, а она в ответ читала ему японскую классику на родном языке. Голос Кагами был ниже чем у девушек её возраста, её французский был безупречен, но лишь изредка, он слышал акцент её родного японского. Феликсу плевать на запрет, он приходит к ней и вновь и вновь, целует её на её кровати, покрывает шею поцелуями, целует руки и вдыхает аромат благовоний и кислых яблок. Он выбивает стоны из её рта глубокой ночью. И им было хорошо. Им было плевать на запрет. Ему было плевать. Он не пугается. Когда Томоэ Цуруги бежала за ним, угрожая уничтожить бокеном, он не боялся. Он был бойцом, но на рукоприкладство женщины не отвечал. — Что ты о себе возомнил чёртов щенок!? — кричит слепая Леди, продолжая набрасываться на него. — Мама, прекрати! — кричит Кагами ей следом, пытаясь утихомирить обычно спокойную мать. — Довольно с тебя, Кагами! — кричит Госпожа Цуруги, скидывая гнев теперь уже на дочь. Вот тогда Феликс и разозлился. Это где-же видано, чтобы кто-то повышал голос на его любимую девочку? Феликсу хочется плакать, когда после очередной проведенной ночи Кагами говорит ему: — Мы должны расстаться. Мама настаивает. Слова бьют не хуже ножа. Но Феликс это принимает. Феликс смерился, когда по телефону Адриан радостно сообщил о помолвке с Кагами. Они расстались два года назад, но он любил японку не хуже того, как его отец любил рукоприкладство. Феликс одиноко смотрит, как Кагами кружиться с его братом в танце, одетая в белое платье, она выглядит счастливой. И Феликсу больно как никогда. — Скучаешь? Он поворачивает голову и видит Маринетт Дюпен-Чен, одноклассницу Адриана. В руках девушки два бокала вина, один она протягивает Фатому, а второй оставляет себе. — Как тебе свадьба? — непринужденно спрашивает она, делая один глоток алкоголя, смешно морщиться от вкуса. Она никогда не умела пить. — Обычная. — честно отвечает Феликс. — Ты встречался с Кагами, три года назад. — напоминает ему Маринетт, словно желая специально причинить ему боль. — Чувства остались? — А у тебя к Адриану? — не выдержал Феликс. Маринетт грустно улыбнулась и кивнула. — Мы оба несчастны Феликс. — говорит она. — И не пытайся отрицать этого. Феликсу не нашлось что ответить. Когда у Кагами и Адриана родился первенец, он вспомнил как после выписки его позвали на праздник, в честь рождения прекрасной девочки, Эммануэль Агрест-Цуруги. Там были все друзья семьи, и Маринетт Дюпен-Чен в том числе. Только в отличии от самого Феликса, девушка смогла влюбиться дважды. Но не Феликс Фатом, он был по-прежнему одинок. Прошло пятнадцать лет, стоя у могилы первой и последней любви, Феликс переводит взгляд на дочь Кагами и тошнота подступает к горлу. Он будет помнить её, до конца собственных дней. Впрочем, через три дня его найдут в ванной с канцелярским ножом и фотографией погибшей Кагами Агрест, некогда Цуруги. Нам нельзя было быть вместе, сама судьба разлучила нас, но сама судьба и сведет.