Желтый

Каменные джунгли разрывают грудную клетку человека на части – примерно так любил выражаться отец. Не особо нравилось его слушать, и не особо нравилось проводить время дома, не особо нравились родители и младшая сестра. Суна был из тех людей, которые поздно возвращались домой, прыгали в пустые ночные трамваи и ехали в угнетающе-желтом свете среди домов с гаснущими окнами. В конце средней школы он даже увлекался граффити и оставлял свой след на каждой удобной стене. В Хего нет ни одной заброшки без кривых ничего не значащих и ничего не изображающих линий. Потом, во время одного из ночных рейдов хулиганства, их – Суну и его товарищей по безделью - накрыла полиция, и Суна еще никогда так быстро в жизни не бегал. Их поймали, он же благополучно вернулся домой. На следующий день, после школы, он истратил последний баллончик зеленой краски, бросил ее у кирпичной стены и сказал себе: «Ну это все к черту». На первом году старшей школы он курил, прячась – сам не зная от кого – за углами, хотя иногда ждал, что его все-таки поймают и он найдет причину снова сказать себе «ну все это к черту». Но его никто не ловил. Как и раньше. Мама нашла пачку сигарет, которую он забыл в кармане куртки, но ничего не сказала. Суна махнул рукой на мнение родителей давным-давно, они же поняли это недавно, и тоже махнули рукой на его поведение. Они решили, что если их еще не вызывают в школу или полицейский участок, то можно предоставить Суне свободу от пустых нравоучений, которые, как теперь казалось родителям, никогда и ничего не значили. Условие для свободы таково: не прогуливай школу, приходи на совместный ужин три раза в неделю, приемлемо учись, не натвори крупных дел и не требуй карманных денег чаще, чем раз в месяц. Суна согласился, и его оставили в покое. Иногда ему становилось смешно, когда он видел этих маменькиных сынков – близнецов Мия. Они обожали своих родителей, и даже для Ацуму, если на кону стоял семейный ужин, тренировка теряла значение. Близнецы были так привязаны к своему дому, так хотели угодить родителям и так откровенно с ними разговаривали, что Суна, если бы не видел подобные сцены лично, не поверил, что братья и правда такие. Он предложил Осаму закурить одну сигарету. Тот странно посмотрел на него и уткнулся в мамино бенто, которое буквально светилось здоровьем. После этого Осаму он ничего не предлагал. Суна иногда думал об этом. Может это и не так уж глупо – так любить свой дом, засыпать в одиннадцать часов вечера и целовать маму в щеку на ночь. Может это и круто – ездить на Окинаву каждое лето и отдыхать там всей семьей, ходить за покупками каждую субботу, а в воскресенье убирать дом и готовить обед. Потом он снова поздно ночью шатался по улицам, вдыхая темное небо, бензин, свежесть, ощущал, как прохладный ветер облизывает его живот, забравшись под футболку, и думал: «Нет, вот это жизнь, а не эти ваши семейные поездки. Маменькины сынки, ха!». И в желтом фонарном свете знакомые дома казались такими другими, такими не похожими на самих себя. И Суна чувствовал, что и он другой. Он лис, просыпающийся только после захода солнца. И грудная клетка на месте, ничего она не рвется от бетона и стекла. Тупые предки. … … Помимо морали, норм поведения и прочей ерунды, Суна ненавидел сантименты. Вроде мягких поцелуев на прощание, долгих взглядом, объятий в одной постели. Их очень любил Комори. Суна, по-честному, оставался у него на час, может два. Потом уходил в ночь и почти никогда не прощался. Его злило, что Комори все время пытался уговорить его остаться или класть голову ему на грудь, говорить с ним о жизни, хотя, о чем в ней можно говорить? Его раздражало, как Мотоя все время следил за ним, пока он одевался, и пытался проводить, завернувшись в одеяло. И Суна чувствовал, что, когда он выходит из подъезда на улицу и исчезает в темноте, Комори стоит у окна и смотрит, как он пропадает из виду. Ринтаро даже знал, что он, завернувшись в гигантское и тяжелое одеяло, освобождал правую руку, чтобы помахать ему в окне на прощание. Суна это знал. Поэтому никогда не оборачивался, и оставлял маленькую комнату, освещенную маленькой лампой с желтым мягким светом, позади. За его спиной Комори разочарованно выключал свет, ложился на место, которое еще несколько минут занимал другой человек, и прижимался к матрасу, стараясь впитать тепло. Но простыни почему-то всегда очень быстро остывали. Может потому что Суна вовсе не был теплым. Комори был сентиментален: он верил в любовь, в сладостное пробуждение утром и мягкий сонный взгляд человека рядом, и в ночные разговоры обо всем и в спутанные простыни, в просмотр фильмов и заказанную пиццу во время вечерней непогоды, и в мягкое «я люблю тебя». Не все должны быть такими. Киеми вот совсем другой. Он не верит во все это. И тем не менее, даже он делает это, потому что хочет, потому что он влюблен, потому что это важно для них. Но Комори засыпает и просыпается один. И, может быть, завтра Ринтаро останется рядом, и они вместе приготовят завтрак. У них всегда есть завтра. … … Это начинается так: они оказываются в одном клубе в одно и то же время. Они живут не рядом, но Комори все равно в первые месяцы идет с Суной до перекрестка лишние четыре квартала, а потом они разминаются, и Ринтаро уходит, и как только он теряется в толпе, Комори поворачивает обратно и едет на север Нагано. Потом Суна узнает правду, но не говорит ему прекратить идти с ним. Это дает Комори надежду. Впрочем, Суна не предлагает ему – для разнообразия – пойти не на западную часть города, а на северную. Комори не думает об этом, потому что что-то внутри говорит, что это неправильно, что в этом есть что-то, что сделает больно. И он все равно идет. Они оказываются в одной постели во время утомительного сезона подготовки к открытию Золотой недели. Это просто стресс, и у них обоих нет сил решать вопрос иначе. Они раз за разом оказываются вместе, но спят остаток ночи в собственных квартирах. Комори влюбляется первым. Суна не подает ни одного признака чувства. Он ведь возвращается. И Комори пытается убедить себя, что этого достаточно. Он хорошо знает Киеми, поэтому не хочет ничего ему говорить. Но это и не обязательно, потому что Сакуса сам обо всем узнает. Из его уст не сходит ни одного слова, ни одного комментария, но ничего успокаивающего в этой тишине нет. В тренировочном лагере, Сакуса не выпускает брата из комнаты под предлогом просмотра нового фильма. Для разнообразия приглашают Хинату. И вечер они проводят втроем в маленьком гостиничном номере. Они смотрят ромком, и Киеми его ненавидит, и все это знают, но продолжают смотреть, пока за окном вокруг фонаря летают мотыльки. По правде говоря, единственный, кто смотрит фильм – это Хината. Он заливисто смеется, и оба брата пытаются невпопад ему ответить. Комори ощущает себя одним из этих слабых и бесцветных существ, которые пытаются согреться у лампы. Лампа греет, Суна – нет, но Комори не хочет себе в этом признаваться и отправляет ему «Как дела? Киеми смотрит ромком, можешь себе это представить? » «Нет» Это все, что он получает. Впрочем, Комори знает, что Сакуса не смотрит фильм. И вместо того, чтобы думать о том, что он идет по наклонной, он предпочитает в душе посмеиваться над братом, который тихо сидит рядом и созерцает темными, бездонными глазами. Он ищет нечто иное. Он тоже ищет тепло. И Комори знает, что ему не нужно беспокоиться о Сакусе так, как раньше. По его наблюдениям, все будет хорошо. Как и у них с Рином. … … Порой, возвращаясь в туманном желтом от фонарей ночном облаке домой, Суна думает, всегда ли он был таким. В глубине души что-то просыпается каждый раз, когда Комори выключает свет за окном, когда ждет его ответ на какую-то фразу. Когда смотрит на него, когда он поднимает одеяло, и задается вопросом: «Он хочет пойти выпить воды или…?». Это второе. Это всегда второе. Оглядываясь назад, Суна понимает, что не помнит себя. Он видит картины из детства, но ему кажется, что они не принадлежат ему. Он ощущает себя рыбой, внезапно выброшенной на берег. Как будто он появился неизвестно откуда, не понимая, кто он, кем он был и кем он должен стать. Он стоит в желто-черном холодном воздухе и не понимает, что с ним происходит. Суна не знает, откуда он только что пришел и куда он идет. Кто он? Суна. Кто это? Имя ощущается чужим, незнакомым. Он пытается проговорить его по буквам, чтобы ощутить себя кем-то. С – У – Н –А с – у – н – а Р – И – Н – Т – А – Р – О Этот никогда не работает. Это как тот детский трюк, когда ты начинаешь повторять одно и то же знакомое слово много-много раз, и перестаешь понимать его значение, оно начинает казаться чужим и бессмысленным и ты задаешь вопрос: «Кто, как и зачем его придумал?». Суна думает о тренировке, о братьях Мия, о бесчисленных волейбольных матчах и ему кажется, что ничего этого не было. Что его самого тоже нет. И в груди как-то пусто. В ней всегда очень пусто, и в голове крутятся лишь язвительные слова и желание ужалить больнее. Он больше ничего не чувствует. Если бы Суна мог, он бы заплакал. Люди не должны быть такими – это он знал твердо. Но он не может вспомнить, чтобы хотя бы раз был похож на человека в полном смысле этого слова. Телу становится душно, жарко, пот стекает по шее, и Суна не может сдвинуться с места. Как быть человеком? Что значит быть человеком? Сакуса – бесчувственная скотина, и Суна его ненавидит, но он все же человек. Ацуму – идиот, и именно поэтому он человек. Осаму – это одно из чудес жизни Суны, и он не человек, а ангел. Хината – вовсе не человек, он что-то из другого измерения. А Суна? С – У – Н – А Легкое и одновременно очень тяжелое нечто, состоящая из пустоты. Как пустота может что-то весить? Как пустота может существовать, если ее нет? И вот она есть. Дырка в человеческом измерении. И он даже не понимает, почему он такой. Дырка д – ы – р – к – а еще раз д – ы – р – к – а д – ы – р – к – а д – ы – р – к – а теперь она бессмысленна – Ну это все к черту. К черту ч – е – р – т – у ч – е – р – т – у ч – е – р – т – у Суна двинулся в темноту. Не то чтобы он когда-то ее покидал. ... ... Чтобы как-то отвлечься, он заходит к Осаму во время визита в Осаку. В лавке горит желтый свет, который отражается на желтой форме Суны. Кроме света и формы ничего желтого больше нет. Что за благословение. Вместе с ним Шакалы и его товарищи по команде. Ацуму заказывает много еды, и утыкается взглядом в тарелку. Суне не нужно знать причину, потому что она сидит рядом с ним. Сакуса напоминает какую-то большую черную охотничью собаку с длинной шеей и тонкими длинными ногами. Не разбирается он в собаках, знает только, что такие есть. А название породы? Какое оно имеет значение? За внушительной фигурой Сакусы притаился Хината, и, если бы Суна не знал, что он там, он бы подумал, что тут сидит один только человек-пес. Хината был похож на забавного прыгучего кролика с маленьким хвостом, крошечными ногами-лапками. Хотелось, чтобы у него были большие пушистые уши – и это была бы единственная большая часть его тела. Сакуса пододвигает к Хинате тарелку с онигири и протягивает ему салфетку. Суна не поэт, он ничтожество, но ему кажется, что он видит, как черные глаза тают, как масло, а колено неловко касается чужого. Ацуму видит это, несмотря на то, что не хочет. Ни Осаму, ни Суна не подают вида, иначе Ацуму разрыдался бы прямо на этой стойке. Эти близнецы забавные. Даже очень. Осаму успевает приглядывать за братом даже тогда, когда специально пересаливает онигири Бокуто, даже тогда, когда случайно (специально) наступает Котаро на ногу и слышит «ой, Мия Сам!». Осаму занимается глупой и детской местью, Ацуму еле сдерживает всхлипы. И все это ради зеленых глаз, ради огня в волосах. Суна знает, что у братьев ничего не получится. Они тоже это понимают. Поэтому, если этой ночью они будут лежать в одной постели, прижимаясь к друг другу, чтобы стало легче, Суна не скажет ни слова. Он знает о них все. Ацуму будет рыдать. Осаму позволит ему сделать это. Ацуму уснет первым. Осаму будет гладить его по волосам и спине. Ацуму будет выть от боли, потому что они с братом спят вместе, как в детстве, а Сакуса ляжет рядом с сонным Хинатой и поцелует его в лоб. Спокойной ночи. Осаму не будет думать о себе, потому что будет думать об Ацуму, чтобы не думать о Бокуто, звонящим Акааши по видеосвязи. И это все так просто. И это все настолько глупо. Суна с трудом проглатывает последний кусок. Он думает о том, что хотел бы, чтобы и в его жизни было так же. Больно, но это хотя бы чувство. На улице, где расположен их отель, фонари сломались. Комори лежит в постели и считает минуты. Прошло ровно семь, но Суна, как обычно, не уходит. Он лежит на целых шесть минут дольше. Потом уходит. Суна лежит в постели и думает о прошлом, о бессмысленных словах и братьях Мия. Сакуса лежит в постели рядом с Хинатой, уснувшим еще в такси. Он переодел его в ночную рубашку, поцеловал в лоб и улыбнулся в мягкую рыжую макушку. Сакуса – не человек слов и нежных рыцарских поступков, но про себя он называет Хинату зайчиком. Осаму и Ацуму лежат в постели, и Ацуму плачет пьяными слезами, что-то бормочет, а Осаму гладит его по спине и бормочет что-то в ответ, стараясь думать о Ацуму. Ацуму. Ацуму. Не Ак… Не Ак… Бокуто не лежит в постели, он сидит на полу и говорит во видеосвязи с усталым Кейджи. У него новые очки, которые Бокуто подарил ему неделю назад. Окно открыто, по полу растекается холодный воздух. Его не замечает никто. … … Ничто не вечно, и поэтому однажды Суна перестает приходить. Потому что надоело, потому что это не доставляет ничего, никакого удовольствия, и единственное ценное в этих встречах – это позднее возвращение домой в темноте. А это можно повторить и без Комори. Мотоя пытается скрыть слезы, выступающие на глазах, но ему одновременно кажется, что этот разрыв прекратит череду бессмысленных вещей, которая вела бы к бессмысленным болезненным вещам. Он не верит в то, что говорит ему старшая сестра. Хотя, может и верит, но только самую малость. Чаще навещая братьев, Суна даже не знает, что с ними делать. Немое присутствие должно ободрять, но оно не делает этого. Братья стали скучными, потому что они теперь взрослые. У них есть взрослые проблемы, вроде горы банковских счетов Осаму, которые не становились меньше, сколько бы он ни разбирал их. Предпочитая думать об этом кафе, как о прилавке с Осаму в его неизменной кепке и редкими улыбками, мысли Ринтаро никогда не останавливались на бесконечной бумажной волоките, с которой приходилось сталкиваться его другу. Договорись с поставщиком, подпиши бумаги, найти деньги, готовь, убирайся, делай деньги, плати налоги, убирайся, ложись поздно, вставай рано, заплати по счетам, договорись с арендатором… Ацуму просто несчастный, и Суна не знает, что ему сказать. Ему нечем помочь, потому что Сакуса и Хината бывают с ним пять раз в неделю. Сакуса – у которого, по-видимому, все же есть сердце – никогда не проявляет какую-то ласку во время рабочего дня. И просит Хинату делать то же. Не потому что Сакуса стесняется и ему кажется это неприличным. Просто Ацуму и все тут. Суна в действительности не знал, как вышло все так, как вышло. Вряд ли найдется человек, который сумеет все объяснить. – Ну это все к черту, Ацуму, не будь посмешищем. Пойдем выпьем. Братья Мия – хорошие мальчики, которые стараются не употреблять алкоголь. Квартира Ацуму пустовала уже неделю, потому что он вел себя как маленький и, прямо как в детстве, боялся спать один. Спать без Осаму. Осаму тоже было страшно в одиночестве. И вот, все вернулось на круги своя. Маленькие мальчики делятся своими кошмарами друг с другом, чтобы они стали менее пугающими. Впрочем, Осаму выгоняет их из кафе, безмолвно разрешая Суне напоить Ацуму до беспамятства. … … Сукин сын. Да за то же это ему? Пьяный Ацуму – это все тот же хнычущий Ацуму, только говорящий больше, чем должен был. Они начали хорошо: шутки, симпатичные девочки, а закончилось как обычно. Тем, кем все всегда у Ацуму заканчивается. В такие моменты Суне кажется, что лучшее решение – это хороший удар по лицу, в нос, в челюсть, главное, чтобы сильно. Может Ацуму это поможет. В баре темно, зеленые и розовые лазеры размываются в искусственном дыме, а за барной стойкой горит все тот же – мать его – желтый свет. К верхней полке приклеены перевернутые бокалы, и Суне кажется, что было бы неплохо, если бы пара из них упала на их головы. Размышляя о том, чем задеть его, чтобы разозлить и вывести из этого состояния, Суна опять натыкается на Хинату. Ничто и никто, кроме Хинаты сейчас не заставит Ацуму сдвинуться с места. – У него такой милый зонтик, - шмыгнул носом Ацуму. Его взгляд уперся в пол, и пальцы левой руки, свесившейся к ногам, едва держали стакан. Еще один всхлип, и стекло с виски и льдом разлетится на сотню осколков. Но плевать. – С синими кошками внизу. Это ему сестра подарила. Я бы тоже хотел подарить ему что-то подобное. Я сегодня видел, как Оми-кун- – Зонтик желтый? – послышался голос Суны из стакана, когда последний ручеек, золотой в свете ламп, протек по его горлу. – Да… А как… а как ты узнал? Господи ты боже мой. Опять желтый. Почему не фиолетовый, в конце концов? Голова Суны опустилась на стеклянную стойку и его тело затряслось от внезапного, ничем не вызванного хохота: «Ацуму… Ацуму, ты знаешь, что синий и желтый смотрятся вместе просто отвратительно, да? Это же ужас… Кто вообще придумал это сочетание??» Пока его тело дрожало, а лоб прижимался к прохладной матовой поверхности, Суна понимал, что он сказал это не для того, чтобы разозлить друга. Он правда так думал. Особенно когда видел желто-синие надземные переходы на шоссе. Что за кошмар. Ацуму не отвечает ему. Суна берется за дело: «Но от Хинаты это ожидаемо. Может Сакусе стоит обучить его пару-тройке вещей о чувстве стиля. Если они съедутся, я буду молить Ками, чтобы Сакуса выбросил всю его одежду, потому что это невозможно». Двойной удар. Задеть Хинату. Задеть вопрос совместного сожительства. Суна чувствовал себя сегодня большей ядовитой змеей, чем обычно. Ацуму снова молчит, но стакан в его руках теперь сжат куда более уверенно. И может Суне кажется, но мутный взгляд стал более четким. Это работает. Какой же Ацуму все-таки ребенок. – Мне… мне нравятся его толстовки. – О, конечно, - одна фраза, а иронии в ней больше, чем это должно быть возможно. Заказывая себе еще один шот, Суна поднимает голову и желтый лазерный луч бьет ему прямо в глаза. Это карма, но он не собирается останавливаться. – Не расстраивайся из-за этого, правда. Хината того не стоит. Не получилось с ним, получится с кем-то другим. Может у твоей второй половинки не будет такого большого рта. Шутка про рот Хинаты курсировала уже некоторое время после соревнования, которое устроила лига. Победить Хинату в сфере еды было невозможно, поэтому он один сумел съесть восемь онигири, три рамена и пять такояки за рекордное время – всего пятьдесят минут. Кагеяма продержался всего полчаса и сломался на шестом онигири, Хошиуми не смог доесть даже первую порцию рамена. Хакуба был самым серьезным соперником, но он так и не смог дойти до такояки. Только после этого случая Суна заметил, насколько большой у Хинаты рот. Как будто его уголки расположены чуть дальше друг от друга, чем у любого другого человека. Этот факт может и не задел самого Шое в тот момент, но убийственный взгляд от Сакусы на Золотой неделе Суна заслужил. И сейчас ему кажется, что не такой уж Сакуса и пугающий. Потому что Ацуму – это иной уровень. Вопрос состоит в том, зачем мы защищаем людей, от которых все равно ничего не получим? Зачем продолжаем верить в то, что они самые красивые, самые добрые, самые умные? Зачем мы создаем себе иллюзии, верим в них, а потом страдаем, как только они разбиваются и перед нами предстает правда? С – А – М – О – О – Б – М – А – Н Слово не жжет язык так, как боль в челюсти. Возможно, во рту у него немного крови, и он дезориентирован, но Суна не пытается дать сдачи как минимум потому что он хотел этой драки. Сейчас план не выглядит таким уж блестящим – утром Ацуму будет расстроен из-за своих ладоней и пальцев, которые он берег больше всего на свете (кроме, пожалуй, О. и Х.) Можно было просто выехать на заброшенную стройку и сломать там что-нибудь. Бросить в стену пару банок. Зачем было подставлять себя? Суна никогда не считал себя идиотом, никогда им и не был, поэтому знал, почему разрешает Ацуму задать ему трепку. Это очень цинично, даже более эгоистично, чем все то, что он делал ранее. Суна понимал свои ошибки, знал, что все, что было с Комори – это большая ошибка, не для него самого даже, а для Комори. Ни за один поступок в жизни ему не было стыдно, и он никогда не переживал из-за прошлого или того, что станет с ним в будущем. Можно осознавать свою неправоту, не испытывая раскаянья. Суна поступает как трус – позволяет Ацуму бить его, чтобы как-то искупить свою вину, чтобы сказать самому себе «все, я был наказан, переворачиваем страницу, идем дальше, пошло все это к черту». Холодный воздух оглушает, потому что Суна не заметил, как их вывели на улицу. Они – вдвоем – садятся в такси и едут к Осаму. Ацуму все понимает. И Суна не может осознать, почему он обо всем догадался. Комичное зрелище предстанет перед Осаму – потрепанный Суна (не настолько, насколько мог бы быть) и Ацуму с красными глазами. Осаму будет ворчать и говорить им гадости, и если бы Суна мог, он бы женился на Осаму, потому что он слишком хорош. В такси было накурено. Вообще-то, водители не должны были курить, это не по правилам, но не важно. н – а – п – л – е – в – а – т – ь. Машина останавливается на перекрестке, и из окон закрывающегося супермаркета бьет желтый свет. Опять подстава. В магазинах свет должен быть белым, что за ерунда? Перед Суной стоит Джин, и он готов исполнить три желания. Чего бы он хотел? Пусть желтый свет исчезнет с этой планеты. Пусть Хината и Ацуму будут жить вместе долго и счастливо. Пусть… пусть джин вернется потом, когда Суна придумает, чего он еще хочет. Как в бреду, он ощущает, что Ацуму дергает его за рукав – это очень детский жест для человека, который всего полчаса назад дрался как боец UFC. Близнецы часто вот так хватали друг друга за края одежды, как бы говоря «ты мне нужен». – Как ты думаешь, у них это надолго? Убить или помиловать? Глупый вопрос, потому что тут выбор такой «убить быстро или убивать медленно?». – Оми-кун очень жадный. И звенящая тишина, прерываемая мерным тук-тук тук-тук трамваев рядом. – Мама с папой всегда говорят, что для того, чтобы брак был счастливым, люди должны быть сделаны из одного теста. А у Шое-куна с Оми-Оми… они совсем разные! Возможно, Суна уже слышал от Ацуму это сегодня ночью, но он не помнил, не слушал, а это и не требовалось, потому что жалкие попытки Мии убедить себя в чем-то выдыхались, и их место занимала сонливость. – Тогда Кагеяма бы давно на нем женился или сделал что-то в этом роде. Пауза длится целых три квартала, и Суна подумал уже, что Ацуму уснул, но: «Оми-Оми все же лучше, чем Тобио-кун». Осаму платит за такси, и это единственное выгодное приобретение за сегодня. Их с Ацуму осыпают проклятьями, потом они с Осаму с трудом дотаскивают Ацуму до постели и еще какое-то время сидят рядом с ним, сами не зная, зачем. В воздухе висит вопрос: «Все?» Все. Нужно резать. р – е – з – а – т – ь р – е – з – а – т – ь р – е – з – а – т – ь … … На него напала какая-то странная меланхолия. Суна часто думал о том, о чем думают люди. Они ведь идут и думают, что-то вспоминают, что-то решают. Когда Суна идет, сидит, ест в голове мыслей нет. Или они есть, но он просто их не замечает? Или все люди на земле тоже так думают? Или просто никто в мире не думает? Эти родственные связи братьев затронули что-то глубоко внутри, и сердце почему-то болело, и что-то искало, и Суна не мог взять в толк, что оно от него хочет. С Комори он не заговаривал, но чувствовал на себе эти тоскливые, щенячьи глаза Хатико, прожигающие его спину, гнев Сакусы, презрение, которое исходило от него. И все же, Суна все так же едет домой, оставляет вещи и идет, идет, идет по каменным джунглям, которые стали разрывать на части. Так не было никогда. Это странно, что теперь ему странно возвращаться в пустую квартиру – просто место, где он ночует. И не получать сообщения от Комори. И не слышать новостей от Осаму, который потешался над Ацуму. Последнее в их переписке: Суна, слушай Да, любовь всей моей жизни С Ацуму что-то не так С ним всегда что-то не так Нет, я серьезно Я тоже И вот Суна сидит на кровати, а ноги не хотят его поднимать, нести, а глаза не хотят смотреть и легкие не собираются дышать. Может дело в любви и самоотверженности близнецов по отношению друг к другу. Может в их горе. Может в том, как Сакуса смотрел на Хинату и оставлял ему самую лучшую порцию. А может и в том, что ладонь Хинаты полностью терялась в ладони Сакусы, когда они садились в такси и уезжали домой. А может и в Комори, который загибает пальцы, считая минуты, до того, как Суна поднимется с постели и начнет искать свою одежду. К черту все это. Странно, но смотря на дату на дисплее телефона, Суна впервые замечает, что до дня рождения его матери осталось четыре дня. А он и не помнил, чтобы поздравлял ее в прошлый раз. И его почему-то тянет домой, чтобы слушать все те же истории и испытывать стыд за себя. К черту все это. Зачем ему все это? Он никогда раньше ни в ком не нуждался, но теперь он так отчаянно остро ощущает пустоту и боль. Он вспоминает о том, что сидя у постели Ацуму, он загадал третье желание: «хочу быть нормальным. Я хочу быть человеком». Джин остался глух к предыдущим двум, и решил исполнить лишь последнее? Суна не знает, смеяться ли ему от своего пьяного бреда или серьезно верить в божье провидение. К черту все это. Но это больше не работает. Не работает. Ничто не идет к черту, и плевать не становится. Суна не знает, что ему делать, и, вероятно, это первый такой случай в его жизни. Достает телефон и в отчаянии пишет Комори. Я могу прийти к тебе? Просто так Как будто он хотя бы раз приходил к нему просто так. И вот он шанс, чтобы Ками нанес удар, чтобы его покарали, чтобы ему ответили «нет» и выставили к черту. Галочки у сообщения становятся синими, но пауза перед ответом бесконечная. Нет. Он ждет это «нет». Потому что это правильно, потому что он это заслужил. Приходи. Я свободен :) И Суна не понимает это :) Но все равно идет, хотя был готов спрятать голову в песок в самый последний момент. … … Он бежит на автобус, чтобы приехать как можно быстрее. Зачем он бежит? Можно подождать другой. Зачем он так торопится? Что решат эти минуты? Но ноги все равно бегут, и он заскакивает в последний момент, и вот сменяются улицы, а Суне снова кажется, что это все совершает не он. С каждым знакомым поворотом сердце бьется быстрее, и почему-то трудно дышать. Так Ацуму чувствовал себя, когда видел Хинату в зале? Так ли у него потели руки, когда он случайно сталкивался с ним в магазине и утопал в этих минутах наедине? До дома он бежит. Опять бежит. Можно просто идти. Это медленно. Быстрый шаг. Тоже медленно. Кто его гонит, что его гонит? Сердце радостно стучит: я нормальный, я нормальный, я нормальный. Я хочу, я жду, я чувствую Н – О – Р – М – А – Л – Ь – Н – Ы – Й Одна молчаливая грусть Осаму и одна воющая боль Ацуму пробили его броню так, как не пробивало ничто. Суна понятия не имел, почему именно сейчас и именно они сделали с ним это. Или это все дело рук невидимого Джина. Он внезапно вспоминает и про большой рот Хинаты, с уст которого ни сошло ни одного ядовитого слова. И почему-то думает, что Комори с Хинатой очень похожи. И вот. Дом. Суна останавливается на детской площадке перед подъездом и ищет окно на третьем этаже, второе слева. Он ничего не видит в нем. Неловко поднимает руку, медлит, а потом стыдливо машет. Пот медленными дорожками сбегает по шее и впитывается в белую ткань воротника. Солнце садится, и последние желто-розовые лучи опускаются на темные волосы, а легкий ветер сушит потную ладонь. Суна стоит и машет, и глаза слезятся. От ветра. А может и не от него. Наверное, не от него. В левом окне третьего этажа Суне машут в ответ.