Сбой

Сайки всегда был эгоистом. Его святое правило — вмешиваться в происходящее только в том случае, если он получит с этого какую-то выгоду. Ничего личного — просто желание спокойно жить и не выделяться. В самом-то деле, какое ему дело до чужих проблем? Наличие сверхспособностей никак не обязывает Сайки быть всеобщим героем и спасителем. — Ку, — мама протягивает ему теплый контейнер с супом, — перед тем, как пойдешь в школу, передай это Кику, хорошо? Она заболела, а ее родители на работе допоздна. Бедняжечка. С «бедняжечкой» Кусуо бы поспорил, но не станет, потому что иначе мама с легкостью войдет в режим берсерка, и ничего хорошего из этого не выйдет. Неизвестно, отчего она так привязалась к соседской девочке: не то потому, что дружит с ее матерью, не то потому, что ей самой не хватает дочери. В этот вопрос Кусуо не погружался и не собирается. Кику Фукуда — его соседка и одноклассница в одном лице. Сайки предпочитает считать такое положение дел сносным, хотя аргументов у него нет. Может, это из-за того, что он привык: в конце концов, мириться с ее присутствием приходилось еще с песочницы, так что это стало неотъемлемой частью самой жизни как таковой. Частью, без которой ничего разительно не изменится, но останется такое ощущение, что чего-то не хватает. Все-таки привычка — дело страшное, даже сверхсилы не помогут против нее. Отдать суп так отдать суп. Сайки вздыхает, открывая дверь ее дома. В коридоре глухая тишина, и ему даже неуютно: обычно, когда он приходит, Фукуда несется со второго этажа слоном в посудной лавке, приветствует его искренне и горячо, расспрашивает о том о сем, а сейчас тут будто кладбище. Если бы Сайки не слышал мысли Фукуды, то непременно подумал бы, что ее нет дома. Только если приглядеться, можно увидеть, что куча одеял на кровати чуть подрагивает. А если еще и прислушаться, то можно уловить тихое рваное дыхание. Насколько же ей плохо? Да, Кусуо слышит ее мысли, но ничего членораздельного в горячечном бреду выудить не может, как бы ни старался. — Сай…ки? — куча одеял расправляется лепестками цветка, и из серединки выглядывает ее бледное осунувшееся лицо. «Суп», — он кивает на контейнер в своих руках. Фукуда молча смотрит на него несколько секунд стеклянным совершенно взглядом, прежде чем бессильно уронить голову в простыни. Что ж, она действительно заболела. Сайки ставит суп на тумбочку, медлит, слушая прерывистое дыхание из одеял, и разворачивается к выходу. Заболела или нет, но ему нужно в школу. — Подожди, — приглушенный шепот умирает на последнем слоге, но Кусуо все равно останавливается. Она выглядит, по меньшей мере, как труп, наполовину приоткрыв блеклые мутные глаза. Сайки смотрит, ожидая дальнейших указаний, но посеревшие губы не двигаются, а в голове все так же роится назойливыми мухами бессвязный бред. Надо бы уходить, иначе он опоздает на занятия, но отчего-то Сайки мнется. Какую выгоду он получит, если останется? Никакую, зато нагоняй от Мацудзаки будет вполне реальный, и кажется очевидным, что чаши весов вовсе не равны. Кусуо все это понимает, а с места не двигается. В груди почему-то тянет неприятно, и он физически не может шагу ступить к двери, будто прямо перед ним выросла стена. Что за чертовщина? Фукуда приоткрывает глаза, когда чувствует его ладонь на своем лбу. Приятный холодок кожи выбивает тихий выдох из груди, и она расслабляется немного. Кусуо еще никогда в жизни своей не видел ее столь беззащитной, и это лишь напоминает о том, насколько хрупки обычные люди. «У тебя жар», — констатирует Сайки, хотя точную температуру не называет. Он мог бы просто вернуть ее тело на сутки назад, но это ничего не изменит, потому что завтра она окажется ровно в таком же состоянии. Поднять температуру ее тела до девяноста градусов тоже не вариант: инфекция, конечно, погибнет, но и Фукуда — тоже. Остается действовать «по-нормальному», да только Кусуо этого не умеет. Зачем ему вообще это нужно? Он не получит никакой выгоды — только время потратит. Какое ему, законченному эгоисту, дело до чужих проблем? Фукуда не умрет: поболеет пару дней и вернется в норму, как это и бывает с обычными людьми, так чего ради вся эта игра в заботу? Эти мысли просверливают черепную коробку насквозь, пока Сайки телепортируется домой и лезет в аптечку. — Малыш Ку, тебе плохо? — мама подскакивает обеспокоенно к нему. Он, не поворачиваясь, пальцем указывает в сторону дома Фукуды. — Кику-чан? Что с ней? Совсем плохо? Может, я приду? У самого Кусуо голова болит от постоянных маминых причитаний, а потому к Фукуде ее подпустить он попросту не может, даже если это — оптимальный вариант решения проблемы. Он не понимает, откуда в его голове такие мысли, но предпочитает не задумываться. «У нее жар», — Сайки отступает в сторону, позволяя матери добраться до аптечки. В конце концов, о лекарствах он знает ровным счетом ничего, а потому имеет риск скормить Фукуде что-то не то. — Ты уже такой большой мальчик, малыш Ку, — мама вдруг расходится слезами, протягивая ему блистер каких-то белых пилюль. «А это здесь при чем?» — думает он, вскидывая бровь, но без ответа его внутренний вопрос не остается: — Заботишься о девушке, — слезы катятся по маминым щекам гротескными водопадами, а всхлипы смазывают слова, и выглядит взрослая женщина маленьким ребенком, потому что стоит, расставив ноги и подняв подбородок к потолку, именно так, как это делают дети, закатывая истерику. «Перестань.» — Мне позвонить в школу? «Зачем?» Мама локтями утирает слезы, хотя губы ее все еще дрожат. Сайки морщится: как бы он ни уважал свою мать, гротескная бурность ее эмоций всегда давила на нервы. — Сказать…сказать, что ты не придешь. Конечно же нет. Кусуо же не собирается торчать у Фукуды целый день — всего лишь даст таблетки и пойдет своей дорогой. Что за бред. Ради чего ему пропускать уроки? «Да», — слова вырываются быстрее, чем Сайки успевает как следует подумать. Кусуо замирает, инстинктивно касаясь собственных губ кончиками пальцев, хотя свой странный ответ произнес телепатически. Почему он сказал именно это, если думал совершенно о другом? И почему сказанное кажется железно правильным, будто другого варианта не существовало изначально? Кусуо хочет поправить себя, сообщить маме, что никуда звонить не нужно и что он пойдет на занятия, но отчего-то не может заставить себя. Уже в третий раз он идет против своих святейших принципов, и уже в третий раз внутри себя чувствует довольное урчание, мол, ты все делаешь правильно. Это саботаж организма? Он подумает об этом потом. Лицо Кику все еще выглядывает серой серединкой одеяльного цветка. Она, верно, едва в сознании, потому что на его появление никак не реагирует, и Сайки почему-то становится ее жаль. Он слышит несвязный бред ее мыслей, как бессмысленно вертятся в голове одни и те же слова, будто в сознании ребенка, что только учится говорить. «Сядь, пожалуйста», — Сайки стоит прямо над ней, не слишком, впрочем, рассчитывая, что она справится со столь базовой задачей. Секунда тишины, тяжелый судорожный выдох, и одеяльные лепестки начинают двигаться. Отсутствующее лицо Фукуды дополняется шеей и плечами, пока она, тихо стеная, слабо барахтается в простынях, пытаясь свое отяжелевшее тело заставить подчиниться его просьбе. Сайки, не раздумывая, садится на край кровати и кладет ладонь на ее горящую мокрую спину, подталкивая мягко. Снова неожиданный прилив доброты и сострадания, несвойственный ему настолько, что впору засомневаться в собственном здравии. Фукуда бессильно роняет голову на грудь, а Кусуо пальцем поддевает ее подбородок, заставляя посмотреть на его выставленную ладонь с двумя таблетками. «Выпей это», — объясняет. Кику вяло протягивает руку, а второй тянется к стакану воды на тумбочке, но Сайки и тут помогает неизвестно с чего, мягко вкладывая прохладное стекло в ее ладонь. Даже поддерживает донышко, чтобы слабость Фукуды не подвела и стакан не упал на пол. Зачем? Отличный вопрос. Часть жизни, без которой ничего разительно не изменится, но все равно останется это мерзкое чувство, будто бы чего-то не хватает. Такое, когда хочется бродить, заглядывая под каждый камень и листочек, лишь бы найти это «что-то», потому что иначе впору сойти с ума. Сайки никогда не задумывался как следует о том, что значит это чувство, потому что львиная доля человеческих эмоций ему попросту незнакома. Только вот теперь, когда он видит ту самую часть своей жизни, безжизненно смотрящую в пол, у него почему-то в груди саднит нещадно, до хруста стиснутых зубов. Может, дело привычки. Может, нет. «Ложись», — Сайки забирает пустой стакан, помогая Фукуде вернуться в свой одеяльный кокон. Что дальше? Ничем больше Сайки помочь не может, как бы ни хотел, и все-таки что-то снова не дает ему встать и уйти восвояси. Это раздражает. Кусуо не привыкать быть раздавленным весом собственных сил, но еще никогда не было такого, что его человеческая сущность не подчинялась, чтобы мысли шли вразрез с прагматичностью и сухим эгоизмом. Эмоциональное бессилие — худшее, с чем ему приходилось сталкиваться. Как минимум потому, что этим Сайки не блещет, и его эмоциональный диапазон вполне можно сравнить с зубочисткой. — Сайки? — слабый голос Фукуды приглушается подушкой. «М?» — Я тебя люблю. Он это знал. А еще знал то, что Фукуда ни за что не сказала бы такое, будучи в добром здравии: она прекрасно понимает, что Кусуо — без пяти минут каменюка бесчувственная, так что портить и без того странные отношения с ним глупыми признаниями не стала бы ни за что на свете. Это все из-за жара, сомневаться не приходится: она просто не контролирует собственные мысли, вот и выдает то, что крутится в голове. И все-таки Сайки…приятно? По крайней мере, он не может иначе объяснить поселившееся в груди мягкое покалывание. Он пугается даже, право, пугается, не ожидая от своего тела такой реакции, и проигрывает в голове ее фразу раз за разом, пытаясь понять, действительно ли она стала причиной. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Сайки слышал это сто тысяч раз в голове Фукуды и не чувствовал ничего, кроме озадаченности очередной потенциальной проблемой, а теперь ему вдруг приятно. Теперь вдруг между ребер бьется такое воздушное облегчение, будто с плеч сняли целую гору. Как это понимать? Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю. Голос Фукуды оккупирует его разум одной-единственной фразой, повторяясь с каждым ударом сердца. Сайки все еще напуган отчасти, хотя точно знает, что в дальнейшем заменит слово «испуг» на «удивление». Что делать? Он не знает. Поэтому решает отдать поводья той своей части, что уже саботировала его поведение несчетное количество раз за один только сегодняшний день. «Я тоже», — говорит эта часть, а Сайки почему-то даже не сомневался. — Правда? — Кику не открывает глаза, но на уголках серых искусанных губ расцветает улыбка. «Правда», — Сайки кивает, накрывая ее макушку ладонью и стирая воспоминания о последней минуте. Просто сейчас еще не время. И пусть он чувствует сожаление, когда ее улыбка вянет, а бред мыслей успокаивается накатившим сном. Сайки знает, что эта сцена еще повторится. Тогда, когда момент будет подходящий. Тогда, когда он будет готов. Когда разберется с тем, что же происходит в его собственной голове. А до тех пор лучше… Сайки убеждается, что Фукуда и вправду спит, прежде чем неловко и скованно погладить ее по голове, взлохмачивая волосы.