Venit enim Ioannes neque manducans neque bibens, et dicunt: «Daemonium habet!» Ибо пришёл Иоанн, ни ест, ни пьёт; и говорят: в нем бес. Мф. 11:18
Enter the night that she came home — forever Наступает ночь, в которую она вернулась домой — навсегда. Slipknot — Vermilion
Чрезмерное стремление к совершенству — весьма серьёзная патология, но сегодняшним вечером Ганнибал может позволить себе подобную вольность. Обнажить ещё один болезненный выступ своей многогранной сущности — скрытый смертельно острый шип. Слегка приоткрыть занавес, за которым прячутся сотни тысяч других сцен, ставятся миллионы других спектаклей. И получить желанную награду за собственное непреклонное терпение. Или совершить священнейшее из убийств. Он постарается сделать так, чтобы всё прошло идеально. Не казалось таковым, а было в действительности — на вид, запах и вкус. Ганнибал сервирует стол на двоих. Он всегда тщателен и аккуратен, однако сегодня — Уилл придёт так скоро! — щепетилен до мелочей. Предвкушает беседу, которая завершит игру, казавшуюся бесконечной. К концу партии Ганнибал всегда бережёт нож — на тот особый случай, если предугадываемый выбор окажется не в его пользу. Притворяться больше нет смысла. Уилл уже догадался. От его цепкого взгляда, от его прекрасного пытливого ума не уйдёт ни одна деталь. Ганнибал не расстроен: рано или поздно — он знал — это должно было произойти. Он искренне доволен работой, которую проделал Уилл. Даже запутавшись в сетях расследования, увязнув в тёмной трясине своего подсознания и тяжёлых галлюцинациях, он нашёл силы добраться до трепещущей, томящейся в ожидании сердцевины. До истины. За знание он заплатил сполна — отдал во власть Ганнибала естественное течение мыслей, состояние души и тела. Отдал ему всё, что делает человека человеком. Теперь Уиллу Грэму не принадлежит ничего. Ганнибал действительно очень доволен. Столовый нож намеренно затуплен, хотя, как и остальные столовые приборы, обворожительно сверкает безупречной металлической чистотой. Этого не заметишь невооружённым глазом. Ганнибал попросит Уилла снять табельное оружие, если заметит его, чтобы обезопасить себя. Иметь фору перед потенциальной схваткой — вопиющая грубость со стороны человека, путающего сон с реальностью. Ганнибал попросит Уилла удобно устроиться справа от себя, наслаждаться ужином и, быть может, даже со всей присущей деликатностью отодвинет для него стул. Зная, что нападать в таком положении правшам будет крайне неудобно. Осторожно расправляя края тканевой салфетки, Ганнибал в глубине души всё же надеется, что эти приготовления не оправдают худшей части его ожиданий. Он жаждет иного исхода. Но на руках у Уилла может быть абсолютно другой набор карт. И тогда придётся его убить. А прощание навсегда видится Ганнибалу печальной, даже трагической перспективой. Так или иначе, сегодня Уилл Грэм даст ему ответ.***
Уилл нервничает, но, кажется, пока может умело скрывать волны необъяснимых переживаний под маской вежливости. Впрочем, уже давно не светской. — Что это? — спрашивает он, отрезая первый ломтик мяса. Словно вскрывает кожу, из которой тут же начинает сочиться приправленная пахучим розмарином кровь. Руки слушаются с трудом, и на нож приходится давить сильнее, чем обычно. — Свинина, — отвечает Ганнибал, пристально наблюдая за ним. Многим пристальнее, чем позволяет светский этикет. — Правда? — Уилл останавливает вилку у своих губ. — Я не уверен. Аромат свежеприготовленной пищи щекочет ноздри. Восхитительный аромат замаринованной в красном вине плоти. Чеснок? Перечная смесь? Паприка? Да, определённо. И Уилл наивно полагает, что сможет провести в таком положении достаточно долгое время, поддерживая зрительный контакт с Ганнибалом. Но жестокий голод, поднимающийся из самых глубоких недр его закостеневшей души, рвётся наружу. С физиологическим голодом всегда трудно бороться. С голодом психологическим — почти невозможно. — Можешь положиться на меня, Уилл, — наконец говорит Ганнибал. — Я не лгу. Уилл молчит. Вместо ответа он приоткрывает рот и кладёт на язык всё ещё исходящий паром ломтик мяса. И едва удерживается, чтобы не застонать — протяжно, гортанно. Когда он собирался на ужин к Ганнибалу, на душе лежал тяжёлый камень предстоящих мук выбора. Разумеется, тогда, стоя перед зеркалом и поправляя галстук, Уилл уже угадал, что почерк Чесапикского Потрошителя принадлежит знакомой руке. Той руке, которая множество раз простиралась над грандиозно и элегантно уставленным столом, приглашая гостей вместе разделять восторг от приготовленной пищи. Той же руке, что уродовала, терзала, калечила и разрывала плоть. Но теперь, распробовав мясо, Уилл краем сознания улавливает, что все его сомнения тонут в непередаваемой симфонии вкуса и запаха. Обстановка вокруг придаёт чувствам ещё большую остроту, раскрывает вкус ещё ярче. В особенности прельщает осознание того очевидного факта, что всё вокруг — ужин, приглушённое освещение, великолепное красное вино и прочие декорации на этой сцене — собрано только для Уилла. Для него одного. Томительное, неистовое нутряное чувство приказывает ему проглотить этот кусок, не прожевав, и наброситься на остатки блюда голыми руками. Взяться за белеющую кость, обжигая кожу, и вгрызться в обволакивающую нежную плоть, нещадно отрывая зубами волокна, которые немедленно растают во рту. Голод взывает к Уиллу, давит на его голосовые связи в надежде извлечь из горла удовлетворённый рык хищника, пожирающего добычу. Звериный голод вопит внутри, требуя добавки, а мясо головокружительно вкусное, но Ганнибал смотрит так, будто намеренно позволяет себя прочитать. Он не лжёт. Это и правда свинина. Уилл слегка разочарованно отрывается от трапезы. — По-твоему, — он прикладывает салфетку ко рту, старательно игнорируя возмущённый желудок, не насытившийся крохотным кусочком мяса. — По-твоему, я недостаточно хорош, чтобы попробовать твой настоящий шедевр? Уилл щедро заливает съеденное тремя большими глотками вина. Христова кровь цвета насыщенной киновари плещется в стекле, и ему хочется разом выпить всю бутылку до дна. Вино идеально оттеняет вкус мяса, оно дорогое и изысканное, как сам Ганнибал Лектер, и Уиллу хочется испить всё до последней капли, опьянеть, сойти с ума. — Напротив, — возражает Ганнибал, спокойно возвращаясь к своей порции. — Ты чересчур хорош, чтобы находиться в неведении относительно знаков внимания от повара на этой кухне. Уилл быстро облизывает губы. — Я бы хотел, — продолжает Ганнибал, элегантно орудуя вилкой, — чтобы это случилось по взаимному согласию, если ты позволишь так выразиться. — Знание как-то повлияет на вкус? Уилл смотрит на бокал вина, переливающийся бордовыми оттенками в мягком свете ламп. Глубокий, плотный, режущий взгляд. Вермилион. Ганнибал пальцами обхватывает тонкую стеклянную ножку, приподнимает свой бокал, словно собирается говорить тост на торжественном мероприятии. — Надеюсь, этого не случится, — произносит он, лукаво улыбаясь. — Мой дорогой Уилл, я лишь хотел видеть, как ты делаешь это по собственному желанию. Словно охотник, который добывает пищу самостоятельно. Ведь ручное животное не имеет понятия, откуда берётся пища с хозяйского стола. — Лестное сравнение, — язвительно говорит Уилл и вдруг, уже другим тоном, добавляет: — Возможно... ты разрешишь мне приложить руку к организации следующего ужина? — Обычно я не допускаю к этому занятию никого, кроме проверенных официантов, которые служат мне много лет, но для тебя могу сделать исключение. Уилл усмехается, качает головой и снова принимается терзать свинину тупым ножом, разрывая светлые нити волокон, вымоченные в вине. — Помощь на кухне меня совсем не интересует, — говорит он. — Там я скорее помешаю процессу, чем ускорю его. Уилл поднимает взгляд и вновь встречается с Ганнибалом глазами. Тот выжидающе смотрит, наверняка заранее догадавшись, о чём конкретно идёт речь. Но он молчит, по всей видимости, лелея надежду услышать просьбу. Уилл и не ждал другого. Хочешь получить что-нибудь — скажи «пожалуйста». И он вполне готов попросить. — Добывание мяса, я уверен, не даётся тебе легко. Это труд, доставляющий много проблем, если ты один, — наконец говорит Уилл. — Так почему бы нам не сделать это вместе? Ганнибал продолжает непроницаемо улыбаться, глаза его светятся нетерпением. — Я думаю, это замечательная идея. Уилл чувствует, как огромный камень снимают с его души. Дышится теперь легче, и он наконец овладевает своим телом достаточно, чтобы двигаться свободно и уверенно. Уилл разрешает себе немного расслабиться, но остаётся ещё кое-что. Кое-что важное. Одна крохотная деталь, без которой их договор можно считать пустым местом, даже если Ганнибал не кажется опасным. Доверие. — Где тебе натачивают ножи? — с неожиданным раздражением спрашивает Уилл. — Я делаю это сам, — отвечает Ганнибал с довольным видом мастера, который вырастил успешного ученика. Одной рукой он держит полупустой бокал и внимательно смотрит. Ноздри едва заметно дрожат, морщинки вокруг глаз обозначаются чётче, смех уже готов сорваться с его губ — Уилл ощущает его вибрации где-то внутри себя. Ганнибал ждёт, пока его удивят. — Что ж, я надеюсь, что когда мы встретимся в следующий раз, мой будет гораздо острее, — говорит Уилл и тянет руку под стол, одновременно приподнимая ногу. — А пока я спрашиваю тебя, хозяин дома, могу ли я использовать этот вместо твоего? И он кладёт на выглаженную скатерть ультрамаринового цвета складной швейцарский нож с выдвинутым стальным лезвием. Тот миниатюрный тактический нож, который всё это время был прикреплён к его правой голени и послушно ждал своего часа. Что ж, Уилл рад возможности чистосердечно признаться, открыть рукав мошенника и покорно наблюдать за реакцией Ганнибала. Но ни одна мышца не двигается на умиротворённом лице Ганнибала-учителя. Лишь две колючие искорки на дне его глаз передают Уиллу нечто такое, что он пока не может перевести. — Желание гостя — закон в этом доме, — легко произносит Ганнибал и встаёт, чтобы разлить остатки вина. И они спокойно продолжают ужин за непринуждённой беседой, утекающей далеко за пределы темы, с которой начали. Больше не думая о том, как убить друг друга.***
Укрывшись в тени деревьев, Уилл снова начинает сомневаться. Он ждёт напряжённо, словно рысь, выслеживающая зайца, вслушивается в шум ветра, гуляющий по его логову. Шорох листьев, скрип раскидистых ветвей и собственное дыхание, прерывающееся, лихорадочное, возбуждённое. Дыхание молодого хищника. Уилл не знает всех правил игры, поэтому нервничает даже больше, чем ожидал. Несмотря на тёплую июльскую ночь, на его лбу проступают капли ледяного пота. Руки подрагивают, и усилием воли он заставляет себя крепче сжать ладонями железный прут. Сквозь ткань перчаток он ощущает холод, исходящий от безразличного металла. Это вызывает мгновенный озноб, и мурашки миллионами электрических разрядов пробегают по его позвоночнику, как по оголённому проводу. Ганнибал ничего не сказал. Если они и разговаривали сегодняшним поздним вечером, когда Уилл заявился к нему домой без предупреждения, то не об этом. Иначе он бы точно запомнил. Но мысли его пусты, как отформатированный диск, и в какой-то момент ему даже кажется, что припадок совсем рядом, вот-вот начнётся. Если это случится сейчас, вполне вероятно, что он ошибётся. Испортит представление, забудется в бреду... или сломается. Действительно ли он сможет в этом участвовать? Руки в перчатках давно вспотели, один раз ему приходится утереть влагу с лица и шеи. На секунду он чувствует, как быстро колотится его сердце, и перестаёт двигаться вовсе, застывает, сливаясь с ландшафтом. Словно его могут услышать, словно жертва может его почуять и сбежать. Или, что самое страшное, Ганнибал сможет обнаружить его страх. Да, руки Уилла пробивает дрожью, но эти руки уже убивали. Десять пуль, выпущенные в грудь Миннесотского Сорокопута, который в отчаянии приставил нож к горлу собственной дочери, собираясь покончить с ней. Десять, когда хватило бы и одной. Уилл помнит. Теперь он видит, но внутри эти десять сквозных дыр всё ещё гниют, а осевший в предсмертном бессилии Хоббс ещё шепчет свою бесконечную мантру. Интуитивно Уилл знает, что должен делать. Но он не совсем уверен, что у него не ослабеют колени или не сведёт желудок болезненной, парализующей судорогой. В подобном стрессе тело может повести себя непредсказуемо, вне зависимости от его приказов. Уилл вдруг вспоминает, что, начиная свою карьеру в ФБР, задавался тем же вопросом, хотя практически каждая операция с его участием проходила гладко. Спасая жизни, его тело беспрекословно слушалось. Будет ли оно сопротивляться, отнимая их? Слабый голос, доносящийся из дальнего угла подсознания, продолжает неустанно твердить одно и то же: служить и защищать. Он поклялся выполнять долг перед Джеком Кроуфордом, штатом Мэриленд, Америкой и, если надо, всем миром, а теперь вероломно предаёт свои идеалы, отдаётся кровавому безумию, с которым боролся всю жизнь. И это несложно. Отмахнуться от совести, загубить в себе человечность и окунуться во тьму. Это несложно, стоит только вспомнить чувство, с которым Уилл нажимал на курок, чтобы убить Гаррета Джейкоба Хоббса. Чтобы увидеть, как он умирает. Почва уже подготовлена, осталось только ступить на неё. Впрочем, нет. Осталось — зайти дальше, перевернуть последнюю страницу, позволить поглотить себя без остатка. И просто наблюдать, что будет. Ганнибал спокоен, Уилл — нет. Он видит рядом с собой ту сущность, которая открывалась лишь тем, кто уже не может об этом рассказать. Видит и не может отвести взгляд. Ганнибал — надо отдать ему должное — любезен и обходителен, словно более опытный партнёр, который с естественной и изящной снисходительностью демонстрирует суть процесса. Уилл вторит ему и мало что понимает, но что-то подсказывает: если бы Ганнибал сомневался, то не взял бы его с собой. Уилл балансирует над пропастью, и это удаётся ему с большим трудом. Он бы многое отдал, чтобы вновь вернуть себе то состояние, которое захватило его в доме Ганнибала прошлым вечером. Он бы многое отдал за твёрдость намерений и тягу, проросшую из скромной мысли и выродившуюся в неистовое желание. Отсюда, из густых сумерек, Уиллу видно откинутый багажник машины и высокую фигуру Ганнибала, едва различимую в рассеянном свете задних фонарей. Уилл вцепляется в тяжёлый прут и почти не моргает, изо всех сил всматриваясь в темноту, боясь пропустить сигнал к действию. — Будь со мной кто-то другой, Уилл, — говорит Ганнибал ещё в машине, держа ладони на рулевом колесе. — Будь здесь кто-то, кроме тебя, я бы объяснил подробнее. Но ты поймёшь сам. То, что привело тебя сюда, подскажет, что делать. Уилл знает, что это ложь. Ведь если бы на его месте был кто-то другой, он был бы уже мёртв, выпотрошен и элегантно сервирован с цветами, текстильными салфетками и фруктами. Потом Уилл слышит шаги и, кажется, перестаёт дышать. Галлюцинация? Искажение восприятия? Шутка разыгравшегося воображения, навеянная переменчивыми звуками разгулявшегося ветра? Уилл закрывает глаза и слышит уже чётко: это шаги. Твёрдая поступь молодого мужчины. Он приближается. Уилл замирает.***
Он не сразу слышит, что к нему обращаются. Сунув руки в карманы, он идёт вдоль обочины уже долго, и в такое время ему редко встречаются люди. Чаще — легковушки или гружёные фуры, проносящиеся мимо на полном ходу. Поэтому он сначала мельком смотрит на высокого мужчину в тёмно-сером пальто и его машину с открытым багажником. Буднично отводит глаза, но повинуется желанию посмотреть снова и вдруг понимает, что от него явно чего-то хотят. Он вынимает один наушник из уха и говорит: — Что, простите? Мужчина приветливо улыбается, но есть в его внешнем облике и нечто совершенно другое, приземлённо жуткое. — Добрый вечер, сэр. Вы разбираетесь в собаках? — У меня две, — он автоматическим движением убирает руку с наушником в карман просторной куртки. — А что? Незнакомец бросает встревоженный взгляд на распахнутую пасть багажника — абсолютно чёрную дыру, окантованную красными бликами. Освещение в этой части дороги ни к чёрту, и он не видит, что внутри. Но инстинктивно подходит ближе. Ему любопытно. Возможно, его поиски на сегодня завершены. Судьба часто приводила его в места, где он незапланированно находил вдохновение. И этот мужчина... Несмотря на всю холодность его наружности, он выглядит подходяще. Он отлично впишется в коллекцию. — Кажется, я сбил чьего-то дружка, — тем временем говорит мужчина. — Я не местный и думал, вы можете подсказать, чей это пёс. — Боже милостивый, конечно, — он в волнении подходит почти вплотную к машине. — Мы должны отвезти его к одному парню... он живёт на Голден-ринг роуд, это неподалёку. Где пёс? — Здесь. Ещё дышит. Он торопливо наклоняется над чёрной пастью, силясь разглядеть во мраке хоть что-нибудь и одновременно размышляя, когда лучше начать. За рулём взрослый человек почти так же беспомощен, как ребёнок — как, например, малышка Зои с веснушками на лопатках. Ему не терпится вернуться к ней. Листва за его спиной тихо шуршит, предупреждая об опасности, но он не слышит. Слишком занят мыслями о вдохновении. Внутри он успевает заметить смятую ткань, тусклые очертания каких-то инструментов не понятного для него применения и плотные пластиковые мешки. Много пластиковых мешков. Так не бывает. Он резко отстраняется и, возможно, в последнее мгновение своей жизни, понимает, что никакой собаки не было.***
Удар сопровождается тошнотворным металлическим отзвуком и едва слышным влажным хрустом. Уилл почти не целится. После того, как он отводит руку за спину, замахиваясь, сознание блекнет. Его затмевает голод. Уилл знает, что человеческий череп прочный, как толстая ореховая скорлупа. Но есть одно небольшое место, на границе лба, виска и темени — пересечение черепных швов, где кости истончаются — своеобразная Ахиллесова пята. Чтобы добраться до мозга, одного сильного удара тяжёлым тупым предметом вполне достаточно. Парень не кричит и не сопротивляется, ведь его застали врасплох. Ганнибал ловит обмякшее тело в крепкие объятия. Теперь эти двое похожи на закадычных друзей из бара, один из которых более или менее трезв, а второму уже точно требуется помощь со стороны, чтобы доковылять до такси. Уилл едва останавливает себя, чтобы не засмеяться с окроплённым кровью прутом в руке, и тут все его внутренности вдруг скручивает холодным узлом. Он сделал это. Снова. Бледный как полотно, Уилл опирается рукой на гладкий бок машины, чтобы не упасть. Он облизывает запёкшиеся губы и борется с острыми приступами тошноты. Перед глазами — вспышки яркого света, похожие на взрывающиеся звёзды, сменяющиеся угольно-чёрными полосами и загорающиеся вновь, с ещё большей силой. Он уверен, что, если это продолжится, у него начнётся приступ эпилепсии. — Уилл, ты меня слышишь? — вдруг доносится до его ушей, и по инерции он поднимает голову. — Что? Их взгляды соединяются над остывающим трупом. — Пожалуйста, помоги мне. Ещё мгновение колебаний, и Уилл повинуется. Бросает прут и поднимает того парня за ноги, схватив под лодыжки. Труп тяжёлый. А ещё мерзкий. И это почти смешно. Уилл десятки раз видел мёртвые тела разной степени разложения. Наполовину сгнившие и совсем свежие — такие кажутся просто спящими, если оставлены в прежнем виде. Большинство же тел, поступающих на экспертизу, представляют собой уродливые, изувеченные, скрюченные в отчаянной агонии массивы мышц с потемневшими конечностями, вздувшимися животами и белёсыми дугами рёбер, торчащими из вспоротой грудины. Уилл видел задушенных женщин и мужчин, над которыми жестоко надругались перед смертью. И после тоже. Будучи студентом, он видел растерзанные трупики шестерых маленьких детей, которые извлекли из захоронения в Корее. До сих пор помнит подростков, кровных братьев из Филадельфии, которых собственный отец в приступе гнева забил молотком. И девочку с перерезанным горлом — девятилетнюю сексуальную рабыню, одетую в крохотную мини-юбку, которую её заставили сшить из обрывков одежды. Уилл видел множество подстреленных, повешенных, сожжённых, утопленных, распятых, отравленных, расчленённых и порубленных на кусочки. Они давно слились в единый поток до боли отчётливых кадров, в бесконечный парад мертвецов. Уилл знает все ужасающие последствия неизлечимого психоза, толкающего примерных семьянинов, скромных и нерешительных от природы, совершать немыслимые поступки в отношении других людей. Он анализировал это годами и теперь хранит в голове, словно один гигантский список, который невозможно вытравить из памяти. Но этот... Каждый раз прикасаясь к нему, Уилл ощущает горький привкус рвоты на корне языка. Дело в остекленевших, уставившихся в небо глазных яблоках, которые больше никогда не примут прежней формы, если сдавить их пальцами. Дело в кромке ресниц, невесомо касающихся верхнего века с тёмными прожилками капилляров. Дело в крови, брызнувшей на перчатки. Крови насыщенного цвета вермилион. Дело в том, какое чувство Уилл испытывает, укладывая этого парня в машину и бережно накрывая одеялом из пластиковых пакетов.***
Они не говорят друг другу ни слова. Миля тянется за милей, через окно Уилл видит унылые пейзажи медленно просыпающейся земли. Мгла сдаёт свои позиции, утренний свет постепенно просачивается сквозь кривую линию горизонта. Они возвращаются домой, и размеренный гул двигателя гипнотизирует, усыпляет. Уилл понятия не имеет, почему они уехали так далеко. Он размышляет над этим секунду или две и решает, что ему всё равно. Ганнибал до смешного старательно соблюдает скоростной режим и любезно молчит, поэтому весь путь они проделывают в абсолютной тишине. Уилл благодарен за возможность остаться наедине с собой, оградившись колючей проволокой от происходящего снаружи. Он нескоро научится с лёгкостью принимать тот факт, что после каждой, даже самой тёмной и страшной, ночи неизбежно наступает рассвет. Земля продолжает вращаться вокруг Солнца. Деревья продолжают качать ветвями. И его жизнь не обрывается, когда останавливается чьё-то дыхание. Уилл тонет в пучине спутанных мыслей. То погружается в поверхностную дрёму, похожую на неглубокое озеро, которое можно переплыть без передышки, то снова обнаруживает себя в удушающей тесноте катафалка, рассекающего тьму снаружи. Кажется, где-то между Россвиллом и Балтимором, на въезде в последний, их останавливает патруль дорожной полиции. Уилл не боится. Наверное, это плохо, вяло думает он, когда машина Ганнибала останавливается и сзади к ней пристраивается автомобиль с серебристо-синими наклейками Департамента полиции, из которой выходят два рослых офицера. Плохо? Что такое плохо против отцовского молотка, запятнанного сыновьей кровью, или детского бездыханного тела, одетого в неумело сшитую юбочку, или безымянного парня, завёрнутого в ковёр плотных шуршащих мешков? Теоретически Уилл ещё может выкарабкаться, притворившись заложником. Он вполне может сойти за жертву жестоких обстоятельств, и доказать его вину будет трудно, если он постарается взвалить всю ответственность на своего психиатра, причастного к серии убийств. Но какое это теперь имеет значение, если они в одной лодке? Один из офицеров огибает машину, мельком смотрит на регистрационный знак и как бы невзначай прикасается широкой ладонью к задней двери. Уилл прекрасно знает, зачем он это делает. — Доброй ночи, сэр. Лейтенант Роджерс, — говорит патрульный, остановившись напротив окна водителя. — Ваши документы, пожалуйста. Ганнибал опускает стекло и приветствует его, не забыв надеть одну из тех дежурных масок, которые всем вокруг почему-то кажутся обворожительными. — Здравствуйте, лейтенант Рождерс, — он тянется в карман за бумажником, но полицейский вдруг останавливает его движение торопливой тирадой. — Доктор Лектер! Прошу прощения, не узнал вас. Чёрт, глаза совсем подводят, надо бы провериться у врача. Нет-нет, ничего не нужно, всё в порядке. Какая неожиданная встреча! Он бросает короткий взгляд на попутчика Ганнибала, но Уилл даже не поворачивает головы. Он без интереса пялится в боковое зеркало на второго патрульного, напарника, оставшегося возле полицейской машины. Тот с наслаждением курит, неторопливо выдыхая сизые клубы табачного дыма: видимо, такая возможность выпадает на дежурстве нечасто. — Как ваша сестра? — спрашивает Ганнибал, отвлекая внимание лейтенанта Роджерса. — Ей лучше, спасибо, — отвечает он. — Мне неловко, но... долг службы, понимаете? — Разумеется. И Ганнибал делает то, что получается у него лучше всего. Врёт. Рассказывает выдуманную историю про закрытый театральный показ на таком-то авеню, которое, вполне вероятно, даже не существует. Добавляет, что мероприятие длинное и весьма утомительное, но несколько коллег всё-таки уговорили его остаться на финальную вечеринку. Уилл абсолютно уверен, что эта ложь созревает в уме Ганнибала как сама собой разумеющуюся, не требующая дополнительный умственных усилий правда. И из его уст она звучит как истина в последней инстанции. — Ваш друг в порядке? — Роджерс ещё раз косится на Уилла. — Он очень устал с дороги. Разрешил подвезти себя до дома. Патрульный кивает. — Удачи на дорогах, доктор Лектер. И доброй ночи. — Взаимно, лейтенант. Они оставляют полицейских позади. Некоторое время Уилл испытывает желание открыть дверь машины и выпрыгнуть из неё на ходу. Добежать или доползти до лейтенанта Роджерса и всё ему рассказать — всё, что происходило с ними на самом деле. Мимолётная слабость, которая быстро его оставляет. Он снова смотрит в окно и узнаёт дорогу. Они почти в Балтиморе.***
Уилл возвращается в дом Ганнибала как в бреду. Его лихорадит и знобит, твёрдые натруженные мышцы мучительно перекатываются под кожей. — Ты устал, — почти нежно говорит Ганнибал, когда они выходят из гаража. — Стоит поспать. Уилл упрямо смотрит на него. Наверное, его внешний вид оставляет желать лучшего, да и плевать он хотел. Он произносит тихо, почти шёпотом: — Я могу помочь... Только скажи, что нужно. — Ничего, — отвечает Ганнибал. — Я провожу тебя. Поднимаясь вверх по лестнице, в спальню для гостей, Уилл который раз напрягает все силы, чтобы удержаться на ногах. Ганнибал ступает рядом. Держит дистанцию, но готовится в любой момент подхватить Уилла, если его подведут колени. Это злит и заставляет взбираться вверх быстрее. Оказавшись в комнате, Уилл хочет скорее остаться один, и Ганнибал его не задерживает. Желает спокойной ночи и прикрывает за собой дверь. Уилл слышит, как тот спускается, чтобы возвратиться к машине, откинуть багажник и... Уилл останавливается посреди спальни и долго смотрит на репродукцию Гойи в изголовье кровати, ничего не видя. Потом он шагает к постели, сбрасывая с себя куртку, роняет на пол обе перчатки. Садится на мягкий край, расшнуровывает ботинки, вытаскивает из них ступни и обессиленно ложится на спину поперёк кровати, закрывая лицо руками. И быстро, почти моментально, засыпает. Сон, в который погружается Уилл, долго кажется ему реальностью. В нём — каменистый обрыв и изумрудные волны, с грохотом разбивающиеся о берег далеко внизу. В воздухе ощущается соль, сладковатая гнилость влажной почвы и яркий, резко выделяющийся запах только что пролитой крови. Беременная, отяжелевшая луна тысячами бликов сверкает на поверхности воды, и они манят Уилла к себе. У него даже не возникает мысли сопротивляться этому гипнотическому зову. Он смело шагает навстречу, земля уходит из-под ног, уступая невесомости. Его тело, ослабленное и изнурённое, устремляется в бурлящую бездну. И есть что-то ещё. Помимо пронизывающего ветра, есть и контрастное ему тепло. Чьи-то руки крепко обхватывают его грудную клетку. Кто-то падает с обрыва вместе с ним. Поэтому смерть больше не пугает Уилла. Страх превращается в управляемый импульс, быстро бледнеет, стирается, становится полупрозрачным. И наконец исчезает совсем. В следующую секунду Уилл с оглушающим треском врезается в воду, и все его кости до одной трещат, некоторые — мгновенно ломаются. Волны принимают его целиком, поглощают, как долгожданную добычу. Океан наполняет его изнутри: нос, рот, глотку, лёгкие. Дыхание перехватывает, в желудок врывается поток солёной воды. Уилл то всплывает, то снова опускается на глубину. Чёрная пучина под судорожно бьющимися ногами кажется ему такой привлекательной. Он знает: именно это место, безразличное ко всему живому, он искал всю свою жизнь. Ледяные оковы спадают, становится неожиданно тепло. Уилл не пытается кричать или звать на помощь. Дважды или трижды он инстинктивно глотает воздух, когда голова поднимается над водой. Потом ход мыслей замедляется, теряет силу и останавливается. Уилл опускается на дно. И кто-то — вслед за ним. Уилл просыпается мокрый с ног до головы от пота. Сердце припадочно колотится, в голове стоит болезненный звон. Уилл приподнимается на локтях и морщится: затёкшие конечности отказываются двигаться по приказу. Прикроватные часы показывают пять вечера. Он спал долго. Слишком долго. Уилл заставляет себя встать. В комнате всё по-прежнему, только лучи заходящего солнца пытаются просочиться сквозь ткань задвинутых штор. А ещё он замечает одежду, сложенную на комоде аккуратной стопкой. Рубашка из приятного на ощупь материала и тёмно-синие брюки. Уилл уверен, что всё это идеально подойдёт ему по размеру. И он даже не удивится, если узнает, что Ганнибал без разрешения снимал с него мерки, утром посещал ателье и успел доставить к нему в спальню новую одежду, сшитую по срочному заказу меньше чем за несколько часов. Уилл усмехается про себя, но берёт рубашку и брюки с собой в ванну. Уже в коридоре он чувствует запах, заставляющий его проснуться окончательно. Запах мяса, которое Ганнибал готовит на ужин. Три четверти часа Уилл обливается кипятком в душе и наслаждается исходящим от воды паром. Затем обтирается полотенцем, причёсывает подстриженные волосы и надевает комплект, который принёс Ганнибал. Ладонью Уилл вытирает запотевшее зеркало, придирчиво осматривает своё отражение и видит кого-то другого. Неуклюжий профайлер-невидимка из ФБР исчезает. Остаётся только Уилл Грэм. Ближе к шести Уилл спускается в столовую и встречает Ганнибала, одетого лучше, чем на самое торжественное мероприятие. — Здравствуй, Уилл. И впервые за долгое время Уилл отвечает ему усталой, но настоящей улыбкой. — Пахнет бесподобно. Он садится за стол без приглашения, зная, что ему точно простят эту незначительную дерзость. — Надеюсь, вкус тебя тоже не разочарует, — с излишней скромностью отвечает Ганнибал. — Фуа-гра под трюфельным соусом моего приготовления для гостей обычно становится кулинарным переоткрытием этого блюда. Фуа-гра. Это печень. — Тебе удалось хоть немного поспать? — спрашивает Уилл, наблюдая за тем, как Ганнибал раскладывает столовые приборы. — Мне достаточно и четырёх часов сна, чтобы бодрствовать целые сутки. Уилл думает о том, что когда-нибудь это ему пригодится, и принимает к сведению. Он рассеянно разглядывает свой нож — уж теперь-то заточенный как следует, любовно отполированный и холодно мерцающий в привычном свете. Через несколько минут Ганнибал преподносит закуски и главное блюдо, обрамлённое с обеих сторон листьями свежего иссиня-зелёного салата. Подносит вино, от которого Уилл благоразумно отказывается в пользу холодного чая. Ганнибал садится напротив, чтобы удобнее было наблюдать. — Bon appétit, Уилл. И ужин начинается. До этого мгновения Уилл чувствует себя относительно спокойно, но вот знакомые тошнотворные мурашки бегут по его шее и тяжёлые воспоминания без спроса врываются в его дворец памяти. Уилл опускает взгляд и видит не ломтик украшенного красными ягодами паштета, а Ганнибала, хладнокровно вырезающего печень из того парня. Картина чёткая, реалистичная, ведь всё было именно так: труп, распростёртый на водонепроницаемой ткани, и руки Ганнибала, со знанием дела орудующие скальпелем. Мёртвая кожа поддаётся труднее, но он старается сделать каждый надрез хирургически точным. Кровь не сворачивается и вытекает на клеёнку медленно, ведь сердце больше не бьётся — нечему обеспечивать давление. Это сердце больше не бьётся, потому что Уилл постарался. Дрожащей рукой он откладывает вилку с ножом. — Это великолепно во всех отношениях, и ты знаешь, что я не лгу, — говорит Уилл. — Но... я не могу. Ганнибал отвечает ему спокойно: сразу понятно, что он в какой-то степени ожидал подобного исхода. — Возможно, мне удастся приободрить твой интерес. Уилл молчит в напряжении, точно ждёт удара. — Для начала я задам всего один вопрос, — продолжает Ганнибал, не притрагиваясь к блюду. — И если ты ответишь на него честно, то я раскрою свой маленький секрет. — Говори, — сквозь зубы бросает Уилл. Ганнибал слегка медлит, нюхая ароматное вино из бокала. Затем отпивает, прикрывая веки, и произносит: — Ты проделал такой длинный путь, чтобы опуститься на самое дно, а теперь не решаешься сделать последний шаг. — Ганнибал смотрит ему прямо в глаза. — Почему? Уилл молчит. Он вспоминает ночной кошмар, и холод внутри усиливается. Тысячи галлонов морской воды, под которыми — дно. Гибель всего сущего. — Я чувствую вину, — с трудом выговаривает Уилл. Ганнибал издаёт легкомысленный смешок. — Такая малость портит тебе аппетит? Уилл сжимает челюсти и серьёзно кивает. — Что ж, — говорит Ганнибал уже без тени улыбки, — пришла моя очередь признаваться. Надеюсь, ты извинишь меня за эту неискренность. — В чём дело? — Человек, который встретился нам прошлой ночью, не случайный прохожий. Я рассчитывал на это столкновение и предполагал, что ты будешь сомневаться до последнего. Поэтому нашёл компромисс. Не отвечая, Уилл требует немедленных объяснений. — Одним словом, полиция Россвила может спокойно выдохнуть. Теперь люди перестанут исчезать оттуда бесследно. Глаза Уилла расширяются от едкой смеси чувств. Он почти приходит в бешенство. Если то, что Ганнибал наплёл патрульному, ещё можно стерпеть, то это... — Этого не может быть, — выплёвывает Уилл. — Нужно принимать меня за полного идиота, чтобы выдавать подобный абсурд за правду. Ганнибал уязвлённо приподнимает подбородок. — Мы условились быть откровенными друг перед другом, и я соблюдаю эту договорённость. — Ты не мог в одиночку расследовать дело Похитителя из Россвила, а потом выследить его и с моей помощью... — Уилл спотыкается, не в силах подобрать слов. — Это невозможно! Ганнибал делает очередной глоток вина, и оскорблённое выражение на его лице исчезает. — Вполне возможно, если знать, что его приготовленная по особому рецепту печень лежит перед тобой на тарелке. — Нет, — качает головой Уилл. — Это не его печень. Она принадлежит кому угодно, но не Похитителю из Россвила. Уилл сопротивляется всеми силами, но мрачное предчувствие закрадывается в его душу. Ганнибал прав. Он мог найти Похитителя. Он знал его и мог даже связаться с ним. Потому что именно Ганнибал звонил Гаррету Джейкобу Хоббсу, предупреждая об опасности, которая ему грозит. — Ради этого случая я навёл множество справок, — говорит Ганнибал. — Можешь счесть это подарком, если захочешь, Уилл. — У меня нет оснований тебе верить, — упрямо заявляет Уилл, хотя внутренне уже готов согласиться. — Ты имеешь на это полное право, — мягко отвечает Ганнибал. — Время покажет. Больше этот монстр никого не обеспокоит. Уилл пронзает Ганнибала испытующим взглядом в последней попытке переубедить самого себя. Похоже, ему и правда подали печень Похитителя из Россвила в качестве роскошного деликатеса. — Я не лгу тебе, Уилл. Больше нет. — И, судя по всему, надеешься на взаимность с моей стороны? Рот начинает заполняться слюной. Уилл безумно голоден, ещё со вчера. — Почему ты просто не сдал его полиции, если знал наверняка? Джек был бы благодарен: он уже почти отчаялся раскрыть это дело. Губы Ганнибала растягиваются в тёплой, предвкушающей улыбке хищника. — Я берёг его для тебя. Пустой желудок Уилла отзывается на эти слова тянущей болью, требуя пищи. Требуя фуа-гра из печени Похитителя из Россвила. Уилл мешкает. — Как ты узнал? — Это не так просто объяснить. Боюсь, сейчас ты не сможешь меня понять. Как и я не способен в полной мере осознать твой уникальный навык проникать в мир убийцы на основе субъективных переживаний. Полагаю, это похоже на твою болезненную эмпатию, — Ганнибал снова приподнимает уголки губ. — Рано или поздно ты научишься жить среди себе подобных, ощущать их на уровне более тонком, чем уровень фактов и событий. Уилл смотрит на приготовленную печень и больше не может контролировать внутренний зов — этот ужасный голос, истошно вопящий у него в голове. — Я наблюдал за ним достаточно долго, чтобы удостовериться. Его кровь дурно пахнет. Уилл больше не задаёт вопросов. Он берёт нож, отрезает кусочек нежнейшего фуа-гра и принимается жевать. Он наконец чувствует желанное облегчение. Муки совести прекращаются, когда первая порция паштета тает на языке. Он замечает застывшее в глазах Ганнибала восхищение и исступлённо набрасывается на печень Похитителя. Всё остальное, кроме её вкуса и запаха, теряет смысл, отступает на второй план. Дно в океане цвета крови, на которое Уилл опустился, становится для него домом. И он рад тонуть не в одиночку.