Предательство и контрабанда

Напрягая усталые глаза, старший Ларсен высматривает сквозь стекло капитанской рубки тусклый сигнальный огонёк. До берега никак не меньше десяти миль, но тихий ход придётся включать уже сейчас, ничего не попишешь. Следующие четыре часа он будет едва тащиться со скоростью один-два узла и молиться про себя, чтобы луна не показывала из-за облаков своё рыло — иначе пограничная служба их тут же застукает и сядет на хвост. Но такая уж подвернулась работёнка: короткими рейсами вокруг залива на мелководье перевозить по несколько тонн контрабандного опиума за ходку. Впрочем, чем там его пароход грузят, старшему Ларсену не особенно интересно. Плевать, что там в брюхе, пока платят исправно. На что ему не плевать, так это на то, что работёнка вышла на редкость гадкая. Мало того, что на мелкой воде пароходу совсем не просто и каждый манёвр опасней втройне, так ещё и постоянно приходится вихлять от полицейских катеров, таможенников или просто любителей поживиться чужим добром. А ведь «Македония» давно уже могла быть на пути к Индокитаю, нагруженная под завязку оружием и золотом с Аляски. А оттуда — рукой подать до Японии и котиковых лежбищ. Ларсен успел бы и поохотиться всласть, и получить отличный гонорар за рейс. Но сделка сорвалась, и теперь он ещё месяц-другой будет вертеться вокруг залива, чтобы потом мчать во все обороты через Тихий океан на охоту. Но даже если «Македония» будет каждый день нестись со скоростью не меньше пятнадцати узлов в час — к началу сезона они сильно опоздают и будут довольствоваться жалкими остатками того, что не перестреляли другие охотники. Такой вот прощальный подарочек от ныне покойного младшего, гореть бы ему во всех преисподних. Ладно бы он просто себя угробил и шхуну свою на дно пустил — старшему, в общем-то, нет до этого никакого дела. Но сейчас про его содомитские похождения с каким-то там кабинетным заморышем, бунт на «Призраке» и последовавший за ним вскоре пожар с удовольствием судачат в каждом портовом кабаке, где собираются занятые на промысловых шхунах. Чёрт бы с ним, развлекался бы на досуге с кем угодно и как угодно — но зачем было устраивать из этого громкую идиотскую историю? Младшему, впрочем, теперь уже всё равно, младший кормит рыб. Зато старшему ещё долго придётся терпеть пусть трусливые и тихие, пусть за его спиной, но всё же насмешки. Одна эта сплетня про младшего и этого его Хэмпа, будь он неладен, сильно испортила славу и положение Смерти Ларсена. А он своё положение, свою репутацию по крупицам отстраивал, горбатился на них на протяжении не одного десятка лет. Эти сплетни уже стоили ему одной отличной, почти уже состоявшейся, сделки. Смерть Ларсен уже начал снаряжать пароход к рейсу в Индокитай, когда клиент передумал. Дескать, он лучше доверит груз кому-нибудь другому. Кому-нибудь, чьи братья не устраивали корабельных пожаров из-за собственной глупости. Когда Смерть Ларсен, скрипя зубами, напомнил про свою репутацию и свой послужной список, ему было предложено и пойти к кому-нибудь из этого списка. А заказчик, дескать, рисковать ценным грузом не готов. Вот старший Ларсен и вынужден шарахаться по темноте, с потушенными сигнальными огнями и без света в рубке. Очень хочется курить, но Смерть Ларсен не рискует зажечь сигарету, потому что любой огонёк может их обнаружить. Вдруг в глаза бьёт резкий свет. Прищурившись, Смерть Ларсен с облегчением видит, что это не прожектор пограничников. Это бортовой огонь какого-то юркого маленького катерка, что вдруг выскочил курсу «Македонии» наперерез. Нельзя себя выдавать. Стараясь делать как можно меньше движений, в полной тишине — он даже не позволил себе выругаться, когда по неосторожности забылся и выпрямился в полный рост, ударившись головой о потолок рубки — Смерть Ларсен тянется к штурвалу и слегка правит «Македонию» под ветер, отклоняя курс на пару градусов. Его расчёт оправдывается, и этого маневра действительно хватает, чтобы избежать столкновения. Обернувшись, он видит, как катерок качает на широкой волне, оставленной гребными винтами «Македонии». Недотёпы на катере сейчас, наверно, рот разинули от удивления. Им ведь невдомёк, что всего-то в десятке ярдов от них в темноте прошёл огромный пароход. В темноте он чувствует на себе выжидающий взгляд своего старшего помощника, мистера Свена Зингера. Он не задаёт вопросов, никак не нарушает молчания, не перебивает своим голосом ритмичного стука пароходной машины. Если мистер Зингер испугался столкновения, то ничем этого не выдаёт. Другой бы на его месте точно сделал бы какую-нибудь глупость: рванулся бы дёргать пароходный гудок без спросу или остановил бы двигатели. Но этот спокойный немец всё время оставался неподвижной, ждущей капитанских распоряжений тенью. Именно поэтому он, собственно, не первый десяток лет значится старшим помощником на «Македонии». Исполнительность и готовность беспрекословно повиноваться — именно этого старший Ларсен требует от всех, кто собирается занять у него на пароходе приличное место. Только так можно окружить себя надёжными, преданными людьми. Жизнь научила его ценить преданность, и этот её урок был совсем не сахар. Ему рано пришлось начать рассчитывать только на себя. Когда ему было двенадцать, отец и все старшие братья отправились на рыбалку и не вернулись. Море забрало их, а он остался единственным, кто был способен выходить с рыбаками и кормить семью. Женщины — стареющая мать и три сестры — хоть и пытались помочь ему чем могли, но в рыбацкую лодку их не посадишь, а потому помощь их в счёт, в общем-то, и не шла. А младшему едва исполнилось пять лет и толку от него не было никакого. Помощи старшему Ларсену было дожидаться неоткуда. Он выходил со взрослыми в море, он выбивался из сил, работая до судорог в конечностях, добывал средства к существованию для шестерых. И всё не мог дождаться, когда же брат наконец подрастёт. Думал, что станет легче. Но когда он наконец подрос, стало, пожалуй, только хуже. От работы младший, конечно, не отлынивал. Но при этом не затыкался ни на минуту, изводя старшего, замученного недосыпом, кучей дурацких вопросов. Этот неугомонный сопляк спрашивал про всё, что попадалось ему на глаза: про звёзды, про отливы с приливами, про рыбьи жабры. А ещё недовольно пищал, что брашпиль на их лодке работает неважно, что улов у отца был лучше и что им надо отойти дальше от берега — в настоящее море, как ему нравилось выражаться. Там улов точно будет лучше. Только мысль, что потерю ещё одного сына мать точно не переживёт, удерживала старшего от того, чтобы направить лодку в это самое настоящее море и оставить младшего барахтаться там одного, раз он такой из себя настоящий моряк. Других сыновей, кроме них двоих, у матери не осталось, а старший в те часы, что не работал, спал звериным, беспробудным сном — а потому вся материнская любовь досталась младшему. Вместо того, чтобы высечь его как следует, чтоб знал своё место и не был таким назойливым, она возилась с ним часами и всё приговаривала, ах-де какой умненький Адам, какая у него светлая головушка и как далеко он по жизни пойдёт. Старший старался не обращать на материнские причуды внимания — в конце концов, когда младший работал с ним в шлюпке, старший Ларсен мог сам вбивать в него толк на своё усмотрение. Однако однажды этот мелкий паршивец, пока старший спал, залез в лодку и просто забавы ради починил в ней брашпиль. С ним потом вся семья дня три, наверно, носилась. И ладно бы мать с сёстрами, они и так радовались каждой ерунде, — но все деревенские мужики в восторг пришли! Такой, которого старший и за самый удачный улов свой не видывал. А младшему это всё забава, игра, он провозился не больше получаса и даже не устал — и вот и сам деревенский староста обратил на него внимание и одобрительно потрепал по голове. А потом младшему притащили откуда-то из хлева сломанный старый граммофон. Разумеется, младший и его быстренько отремонтировал. С тех пор их семью иначе не поминали, кроме как «те, у которых малец головастый». Их продолжали так называть, даже когда младшему починка старья наскучила, он побросал всё, что обещал привести в порядок, и заинтересовался какой-то другой заумной блажью. Никто и не вспоминал про старшего — а старший, сцепив зубы, работал не разгибая спины. Он уже не ждал благодарности. Он только хотел поменьше натыкаться на самодовольную ухмылочку младшего — иначе бы точно не сдержался и дал в зубы. Эта ухмылочка и годы после всё время стояла у него перед глазами — особенно когда старший мучался, пытаясь освоить грамоту и письмо. Младший читать и писать научился, как и всему остальному: играючи и без усилий. К младшему и грамота, и английский, и любая другая книжная ересь липла сама собой, — а старший превозмогал тяжёлую головную боль и многие дни жертвовал сном после работы, лишь бы начать читать хотя бы по слогам. Младший, как назло, ещё и подрос, силища у него стала, как у молодого бычка. А старший как был, так и остался нескладным дылдой — он рос только в высоту, едва ли становясь шире в плечах. И скоро, очень скоро младший начал давать ему сдачи, а потом и вовсе выигрывать в драках. И — а как же, чёрт его подери, с этим выскочкой будет иначе? — в драках ему тоже равных не было. А старший кучу тумаков отхватил, прежде чем научился использовать свой рост, выносливость и терпение как преимущество. И когда, много лет спустя уже в Сан-Франциско, младший вновь захотел ему навалять — старший ответил ему на славу, хоть и не выиграл. Глупо признаваться, но ему всё мечталось, что однажды будет возможность сойтись с младшим в драке ещё раз и победить. Но, увы, не судьба. Ну, ему всё ж лучше, чем младшему. Тот вон всю жизнь верил, что его ждут-не дождутся великие дела — но так ничего и не добился. Только умер совершенно бездарно, да ещё и насозадавал множество проблем. Впрочем, иначе с ним и не бывало. Старший хорошо помнит, как младший, когда ему едва десять исполнилось, объявил, что рыбалка — занятие для птицы его полёта недостойное. Он, дескать, метит в капитаны, а потому ему надо пойти работать юнгой набираться опыта. Старший тогда строго-настрого запретил ему эту блажь. Если тот хочет выбиться в люди, то пускай идёт по воскресеньям в город на базар, чинит вещи богатым бездельникам. Принёс бы в семью денег, получил бы шанс заделаться к какому-нибудь приличному человеку в подмастерья. И толк бы был, и пропадать по несколько месяцев в море не пришлось бы. Но младший слушать ничего не стал. Конечно же он сбежал при первой же возможности. Впрочем, старший, когда узнал, не особо и расстроился — без младшего ему всяко легче справляться, и глаза никто не мозолит. Если бы мать ещё тосковала по брату поменьше, было бы совсем спокойно. Пару месяцев спустя младший всё-таки вернулся, даже с кое-каким деньгами и цветным платком для матери. К радости старшего, вернулся младший заметно приунывшим и самодовольно ухмыляться стал куда реже — пока он плавал юнгой, с него явно как следует сбили спесь. Старшему уже подумалось, что младший приключений нахлебался и урок усвоил. Но он ошибался: через некоторое время младший снова убежал. Так и повелось. Младший ходил юнгой на каботажных шхунах, а старший оставался и крутился как мог — потому что, в отличие от младшего, избалованной самовлюблённой дрянью не был и не мог позволить себе слушать только свою придурь, наплевать на всех и оставлять одну стареющую мать. Младший всё голосил, что обязательно совсем скоро станет старшим матросом, а то и вовсе капитаном, или что найдёт сокровище, или что прославится ещё как-нибудь. А позже говорил притихшим восторженно внимавшим ему сёстрам, что не так уж и здорово быть капитаном: ему отчитываться перед страховщиками или судовладельцами, никакой свободы. Нужно, дескать, вместо ехать в город учиться всякой заумной ереси в какой-нибудь академии. И пока младший всё ждал свой большой куш, старший каждый день выходил в залив и работал. Денег вечно не хватало: если старший не наловил достаточно хорошей рыбы, чтобы продать её на рынок, то семье приходилось неделю-другую жить впроголодь. Время шло. Сёстры потихоньку начали выходить замуж, и старшему зажилось полегче. С ним оставалась теперь только мать. Она, правда, всё больше выживала из ума и постоянно донимала старшего расспросами, где же Адам и что с ним сталось. Старший устал слушать её причитания, что младший не вернётся. Но младший каждый раз возвращался. Отдавал своё жалование, но сильной подмогой оно не было — юнгам платят сущие гроши. Младший ещё спускал часть своих денег на свои книжки и всякую дребедень вроде платьев с безделушками, которыми отдаривался от матери. А потом уезжал в очередной дальний рейс, уверяя, что в этот раз ему обязательно повезёт с великими делами, и вот тогда-то семья точно заживёт на славу. Нужно только чуть-чуть подождать. Но когда старшему пошёл двадцать третий год, зима выдалась особенно злая, и до весны мать не дожила. Не дождалась. Младший заявился всего-то месяц спустя, опять с подарками. На этот раз он не выглядел смурным как обычно — напротив, улыбался во весь свой губастый рот и сразу с порога заголосил, что дослужился до главного матроса на баке. Долго, однако, терпеть младшего не пришлось. Едва он узнал, что мать уже месяц как мертва, то сразу притих. Он уехал из родной деревни в тот же день и больше не возвращался. Ещё десять лет старший совсем ничего про него не слышал. Вскоре деревня начала пустеть. Улов измельчал, и рыбаки всё чаще возвращались с пустыми руками. Те, кто помоложе, стали перебираться в город, и старший не был исключением. Матери больше нет, а сёстры замужем — значит его дома ничего не держало, а проводить остаток жизни в голоде и нищете он не хотел. Решиться уехать было проще простого. В целом, любая работа, что ему перепадала — и разгрузка трюмов в порту, и торговые рейсы, и куда менее легальные ночные вылазки без сигнальных огней — казалась ерундой по сравнению с необходимостью годами в одиночку кормить шесть человек. К тому же выяснилось, что дома со своего улова он зарабатывал сущие гроши, а любой моряк, что чуть посерьёзней юнги, на любом дальнем рейсе получает куда больше. Он того быстро сообразил, что лучше всего живётся занятым в котиковом промысле: работы в рейсе не так уж много, перерывы между сезонами большие, а платят хорошо. Это младший сильно позже заявился бить котиков, потому что яхту купил, а что ещё с ней делать не придумал, — а старший долгие годы делал себе имя. Сперва выбился в охотники и стал получать не жалование, кусок от которого оттяпывали агентства, а выручку от добычи, а потом и помощником стал ходить. Между сезонами старший тоже без дела не сидел и всё искал, где ещё заработать. Прозябать в нищете от выручки до выручки, как в юности, он больше не собирался. Люди проблем ему тоже не доставляли. Пусть старший душой компании никогда не был, а от пьянок держался в стороне и в разговорах всё больше помалкивал — но, когда пришлось, уважать себя заставил и вести людей за собой научился быстро. Конечно, первое время его, как и всякого другого новичка, пытались задирать. В отличие от младшего, размахивать кулаками направо и налево он не умел и сдачи дать получалось далеко не всегда. Но старший всегда запоминал, запасался терпением и ждал. Ждать приходилось не так уж и долго: неделю, две, иногда месяц — но ждать старший умел очень хорошо. Но рано или поздно ему представлялась возможность поквитаться, и случалось всякое. Разок один ушлый ирландец сперва украл у старшего аванс, а потом улетел в море и покалечился, потому что перты на грот-марселе не выдержали. Другой сперва свернул старшему скулу, а чуть позже растянул себе шею, когда в темноте шёл в гальюн по нужде. Третий сжульничал в карты, а потом слёг до конца рейса с лихорадкой, отравившись порченым виски. Вскоре про него смекнули, что все, кто с ним не в ладах, рано или поздно попадают в беду. Всякие дураки стали болтать про него, что он колдун, чернокнижник, знается с нечистью и понимает вороний язык. Старший этим слухам не мешал. Пусть лучше думают, что он свои чёрные бесформенные балахоны носит не потому, что на его узкие плечи при шести футах двенадцати дюймах роста больше никакой другой одежды не найти, а чтобы прятать в их складках звериные кости, зелья и многочисленные обереги. Те, кто был поумнее, правда, этим россказням как будто бы особо не верили — однако все без исключения старшего побаивались и всегда понижали голос при его виде. С ним больше не ссорились. А самые сообразительные старались быть у него на хорошем счету. И правильно делали, ведь старший держал в памяти не только зло. Расположение и готовность услужить он тоже запоминал надолго и щедро за них расплачивался при случае: подменял на вахте, выручал на охоте, а мог и помочь разобраться с обидчиком. Его и самого удивило, когда у него потихоньку стали появляться свои люди — беспрекословно послушные, преданные и уверенные, что Смерть Ларсен, что бы ни случилось, их пропадать не оставит. Они, конечно же, правы. Правда, прошли ещё долгие годы, прежде чем Смерть Ларсен смог ходить на своём корабле. Младший хоть и дурак, но в одном оказался прав: наниматься к судовладельцам работать капитаном оказалось хлопотно, унизительно, да и платили куда хуже, чем Смерть Ларсен предполагал. Ему не нравилось плясать под чужую дудку за мизерный для человека с его опытом оклад. Нужен был свой корабль. Старший собирался копить на него ещё по меньшей мере лет пять, подумывал взять кредит. Но ему вдруг повезло вновь встретиться с младшим в Сан-Франциско. И с его морским сундуком, в котором тот держал несколько толстеньких засаленных пачек долларов. Старший первым его заметил, когда он только зашёл в портовый кабак, да и не заметить его было невозможно. Младший ещё мальчишкой был громким и назойливым, постоянно мозолившим глаза и обожавшим внимание — пусть он порой и любил повыделываться и изображать из себя одиночку. Сейчас он стал ещё громче, ещё наглее, выше и шире в плечах. Весь из себя начищенный, парадный и белозубый, с безупречной выправкой и пружинистой походкой, он выглядел совсем как румяный матросик с грошовой праздничной открытки. Пока старший сидел в углу и разглядывал брата, младший сам его окликнул. Заулыбался ему, будто старому другу, и сразу рванулся угощать пивом. За десять лет, что они не виделись, обойти старшего ему не удалось. Старший почти в капитаны выбился, а этот дальше главного матроса никуда не пошёл. Младшего это, однако, похоже не смущало. Он разок весело спросил старшего про дела, оказался не впечатлён ответом и быстро потерял интерес. И дальше всё болтал не затыкаясь про себя, про свои рейсы, про какую-то свою высокородную дамочку и про планы идти учиться в здешнюю академию. Хвастался, что смог подкопить денег, и спрашивал, не поможет ли старший ему обустроиться в городе — ведь не чужие же люди. А старший всё сидел, потягивал купленное братом пиво, кивал его самовлюблённым россказням, а про себя всё думал. Думал, что вот на какую пустышку столько лет молилась вся семья. Думал, давно пора наказать его за самомнение и избалованность как следует. Благо, младший решил сбагрить ему все свои пожитки, а на следующее утро умчался гулять со своей дамочкой. Забрать деньги вышло проще простого, и хватился их младший далеко не сразу, поскольку следить за вещами нужным не считал. Отличный выдался урок. Ох и крику было, конечно, когда он обнаружил пропажу. Разумеется, он полез на старшего с кулаками. Он очень удивился, когда после первых ударов старший как ни в чём не бывало встал на ноги и даже не поморщился — хоть и было очень больно, но доставлять удовольствие брату и свою боль выдавать он не собирался. Он просто дал сдачи — прямо младшему между глаз. Увы, драка не успела разгореться, ведь их быстро разняли. Старший до сих пор жалеет, что ему не дали поквитаться с младшим как следует. У него были все шансы — младший может и силён, но слишком привык, что ему всё с наскоку даётся. А если этого не случается, он быстро выбивается из сил, теряет концентрацию и делает кучу ошибок. На самом деле в драке он не так уж и многого стоит. Да даже если бы и многого — кулаки бы младшему в любом случае не помогли добраться до денег. Старший их в дело быстро приспособил. Ему эта сумма всяко нужнее была — он смог стать настоящим капитаном и хозяином промыслового парохода. Младший всё равно на эти деньги собирался сидеть среди бездельников где-то в академии. А так от них отличная польза вышла. Младший тогда утёрся, но очень скоро, меньше, чем через три года, он объявился вновь, да ещё и решил влезть в котиковый промысел. Теперь младший обзавёлся глупой кличкой — и додумались же обозвать этого напыщенного дурака волком! — и получил в собственность шхуну. Стоило ли удивляться, что шхуну он выбрал совершенно нелепую? Узенькая, тесная, с непомерно большой площадью парусов, она годилась только для того, чтобы развлекать богачей на яхтенных гонках. Но на яхтенные гонки у младшего, видать, средств недоставало, вот он и сунулся в промысел. В промысле места таким быстроходным хрупким лодчонкам нет, в промысле нужна надёжность и вместительность. А младший своё корыто латал каждое межсезонье, просаживая на него кучу денег. Денег, которые этот вечно валяющий дурака бездельник не иначе как чудом умудрялся зарабатывать. Однако старший не мог не признать, что из младшего потихоньку начал выходить толк. Получается, старший ему неплохую услугу оказал, когда отобрал деньги. Правда, обольщаться он не собирался. Он хорошо помнил заносчивость брата, помнил его невыносимое самодовольство и желание выделываться по любому поводу. Брат привык ко вседозволенности и всеобщему восхищению — как же, ведь ему всегда всё давалось запросто и с наскоку. Старший годами зарабатывал себе имя среди охотников — а младший не иначе как опять собирался быстренько его обставить. Нет, не бывать тому. И старший при каждой возможности ставил своего заносчивого брата на место. Уводил у него улов, переманивал команду, науськивал на него судно таможенную службу. Брат, надо сказать, в долгу не оставался, — из-за него старший налетел на мель и просидел на ней половину сезона, дожидаясь прилива. Но в следующий сезон младший потерял мачты, пока гонялся за его пароходом. Обскакать старшего ему не удавалось. Оказалось, что их стычки делу помогали очень даже неплохо. Все занятые в промысловой флотилии отлично знали, что братья Ларсены ненавидят друг друга, но никто не решался спросить, как так вышло. За ними обоими ходила дурная слава, а дурная слава лучше, чем когда славы вообще нет. Да и, если быть с собой честным, поединки с младшим были хорошим развлечением. Старший даже стал ждать начала сезона и возможности увидеть шхуну брата на горизонте — это всегда предвещало потеху. Но предыдущий сезон его неприятно разочаровал. Он встретил «Призрак» лишь однажды. Брат застрял в мёртвом штиле, а старший слушал шум гребных винтов своего парохода и с удовольствием наблюдал с кормы в бинокль за оставленным позади, беспомощным «Призраком». Он даже успел увидеть, как младший устраивает разнос какому-то тощему доходяге — и кого младший только берёт себе в помощники? — и злобно машет на этого несчастного руками. Теперь старший, кажется, знает, что это был за доходяга и почему он ходил в помощниках. За весь остаток сезона старший «Призрак» больше не видел и удивлялся, с чего бы так. После сезона он получил ответ, и ответ ему совсем не понравился. Оказалось, что в этот сезон его брат развлекался несколько по-другому. И развлечения эти, в конечном счёте, стоили ему жизни и корабля. Брат пошёл ко дну. Наверно, даже немного жаль, что всё так кончилось. Разумеется, старший хотел победы, но не настолько же нелепой. Гордиться тут нечем. В младшем дури, конечно, было много, но моряк из него получился исправный. Мог бы делом заниматься и жить припеваючи — а вышло совсем глупо. Старшему почти любопытно, что же там за Хэмп такой был, из-за которого брат отправился на дно. Не настолько, конечно, чтобы прикладывать усилия и браться наводить справки. Однако он не знал, что же там случилось, и это его раздражало. Обычно старший совсем не охоч до сплетен. И всё же, завидев издалека в кабаке громкого, размахивающего руками в запале рассказа толстяка, Смерть Ларсен не стал его затыкать, а взялся против своего обыкновения слушать. Конечно же, он узнал этого толстяка. Смерть Ларсен был наслышан о каждом, кто давно в промысле, и Луис исключением не был. Неплохой рулевой, но прославился он в основном не этим, а своим длинным языком. Луис чертовски осторожен, но стоит ему почувствовать себя в безопасности и решить, что начальство далеко — тут же берётся болтать без остановки. А сидящего в углу старшего Ларсена Луис, слишком увлечённый рассказом, не замечал и вопил что было мочи на весь кабак: — Вот вы сейчас делаете вид, будто мы, кто с «Призрака», теперь прокажённые какие-то, раз у нашего капитана помощник в жёнушках ходил, раз мы терпели их вечные склоки и дотерпелись, что в конце концов эти двое корабль пустили ко дну. А я, знаете ли, помню, что ещё в прошлом сезоне все, кто смыслят в нашем деле, про «Призрак» совсем по-другому пели. До Хэмпа-то службой там был обычай хвастаться! А другие капитаны после рейса на «Призраке» с руками отрывали. Дескать, раз побывал у Волка Ларсена и не сплоховал — значит на любом другом судне справляться будешь запросто. Луис замолкал, но вскоре вновь принимался горячиться и трясти кулаками: — Да, это Хэмп, всё Хэмп! Он Волка Ларсена испортил, — сокрушался он: — Ларсен, конечно, всегда сущий дьявол был и никому у себя на шхуне спуску не давал, но платил честно и слово своё держал. И мореход он был славный — мог запросто даже в самом сердце тайфуна повернуть шхуну оверштаг в одиночку и лечь в дрейф! Таких мастеров ходить под парусами дай бог один на тысячу, а то и ещё меньше! Да, раньше за службу на «Призраке» был почёт… А сейчас мы чего? Сейчас молодчики, с которыми я столько месяцев в одном кубрике жил, делают вид, что знать меня не знают! Врут что есть мочи, будто и духу их на «Призраке» не было и что в глаза не видывали, что там в этот сезон творилось! Тьфу! — И ладно бы этот рейс хоть пару сотен жалования принёс, но так нет же! — всё не унимался Луис. — Агентства говорят, кукиш вам, за несчастный случай положена неустойка не больше сотни! Сперва горбатишься месяцами в море, а потом получаешь меньше, чем любой юнга на самой захудалой каботажной шхуне, чёрт-те что такое… Тяжко вздохнув и сделав большой глоток, Луис продолжал с мрачным видом: — Мне этот подлец, надо сказать, никогда не нравился. Нет, я его конечно жалел поначалу — да как тут было не жалеть, на «Призраке» кому угодно житьё будет не сахар, а тут ещё и вчерашний неженка. И страдал Хэмп вроде по-настоящему, тихий был, послушный, чуть за борт не свалился пару раз. А всё равно не выглядел как честный человек. Что же, прав я был, не зря я решил держаться от него подальше. — Все, кто с этим изворотливым аспидом повелись, хлебнули горя. Что сам Волк Ларсен, что Лич, парнишка этот, царство ему небесное… Только Джонсон — тот, что другом Личу был, отличный матрос между прочим — вот он выжил. Я слыхал, что он сел недавно на рейс до Кейптауна и больше его в Фриско не видели. Вот Джонсон молодец. — А я ведь говорил! — вопил он, напиваясь всё больше. — Я предупреждал Лича, что добром дело не кончится, что не надо мутить воду! Но вышло куда хуже, чем я бы в самом страшном сне себе вообразил… — он вроде бы затих, но пару секунд спустя завопил снова: — Чего Хэмп хотел? Чего в заговор полез, спрашиваете? На самом деле никто Луиса не спрашивал, но никто и не возражал. Его слушали внимательно, не перебивая. — Да чего ж ещё, до власти хотел дорваться. И к капитану в койку пристроился ради власти, и к Личу в доверие втёрся. Серьезно, вы видали же его породу, видали этих холёных господ? Да они всегда выше всех по головам залезут любой ценой, они нас, работяг, за людей не считали и не собираются. Хэмп и как помощником стал, так сразу свои господские замашки вспомнил, нос задрал сверх мочи и зазнался. Вот и собирался, видать, первым человеком на судне стать. Помощником-то, видать, ему было мало. Ведь не пристало джентльмену, чтобы им кто-то из простого люда командовал, будь это даже Волк Ларсен… — А как Хэмп увидал, что заговор не удался, и Лич с Джонсоном капитана с дороги убрать не смогли, так сразу прочухал, что к чему. Потому-то и сам застрелил Лича, и с коком схватился насмерть — чтобы выслужиться, а зачем ещё. Хэмпа бы по-хорошему надо было в море выкинуть, как обычно с заговорщиками и поступают, а Ларсен вместо сидел над ним, сутками его выхаживал. И волоса у Хэмпа с головы не тронул. — Да, Волк Ларсен вроде бы умный, а, как выяснилось, совсем всё-таки дурак был. Да сразу было понятно, в первый же день, когда Хэмп только появился. Ещё накануне с помощником всё в порядке было, а как бездыханного Хэмпа на борт затащили, так тут же ему поплохело, и умер наш помощник в первый же день. А Хэмп что, Хэмп быстренько ожил. Это Хэмп, Хэмп из него всю жизнь высосал, как пить дать! — А что Йогансен, второй помощник, погиб? Мы тогда все решили, что это Лича рук дело. Но Лич-то от смерти Йогансена никакой выгоды не поимел, зато Хэмп после сразу сам помощником заделался и весь остаток рейса как сыр в масле катался. Да где это видано, чтобы после трёх-четырёх месяцев вчерашняя сухопутная крыса помощником становилась? Ох, зря мы тогда на Лича подумали, ой как зря. — Нет, капитан Хэмпа после бунта не простил, конечно. Дамочку притащил на борт, видать думал за ней приударить и перестать по Хэмпу маяться. Но и тут Хэмп его обставил и дамочку быстро сам к рукам прибрал. Как Хэмп над ней коршуном сидел! Подойдёшь к ней шагов на пятнадцать от силы — так он тут как тут выскакивает тебе наперерез и распоряжает тебя на другой борт, лишь подальше от дамочки. Мне конечно больно надо было с ней болтать, я и не жаловался. Зря она правда с перепугу так в Хэмпа вцепилась, ей ещё точно аукнется — и дай бог, чтобы аукнулось меньше, чем Волку Ларсену! — Вот все думают, что пожар на «Призраке» — это подарочек от кого-нибудь из охотников на прощание. А я уверен, я вам здоровьем матери клянусь, что это был Хэмп. Волк Ларсен перестал ему быть нужен, вот Хэмп и избавился — да ещё и на такой манер, чтобы дамочка его героем считала. Мне потом ребята с одной маленькой рыбацкой шхуночки рассказывали, как выловили шлюпку с вусмерть перепуганной, чумазой от сажи леди в компании какого-то полусумасшедшего, который аж до берега корчил жуткую улыбку во весь рот. Ну, что теперь скажешь, теперь Хэмп обустраивается с этой своей дамочкой на самый что ни на есть почтенный лад, Волк Ларсен мёртв, а мы в полном дерьме. Всё по своим местам, не иначе… На этом Луис погрузился в молчание — так же внезапно, как у него впадал во вспышки болтовни. Больше старший Ларсен в тот вечер ничего интересного не услышал. Смерть Ларсен временами вспоминал этот бессвязный рассказ. Наверняка половину Луис приврал, а другую приукрасил, и всё же… И всё же, неужели младший и правда всерьёз надеялся покрепче сойтись с каким-то богатеем? Неужели не помнил, как его одна такая благородная леди двадцать лет назад забыла про него тут же, как только он без денег остался? Разве жизнь ничему не научила? Вон, даже простой моряк Луис — и тот понимает, что всякие джентльмены к простому люду добры только, когда им польза есть. Понятное дело, что Хэмпу было выгодней сбежать с этой дамочкой и считаться у себя спасителем и героем. Он бы никогда младшего не выбрал — да и ясное дело, что никто бы не выбрал на его месте. Ладно, довольно прощальных воспоминаний. С братом уже всё кончено, а у старшего ещё груз не доставлен. Вот на чём нужно сконцентрироваться. На деле. Его помощник внимательно следит за курсом. В безлунной темноте у них нет никаких ориентиров, на небе ни одной звезды, и приходится идти только по компасу и координатам. Когда старший уже готов засомневаться, а не заблудились ли они, его намётанный глаз опытного контрабандиста разбирает как в кромешной тьме другую, совсем сгущенную черноту — зубчатый силуэт небольшого скалистого острова. Добрались. Его помощник, моряк с не меньшим, чем у самого Смерти Ларсена, опытом, тоже видит остров. Он тут же оживляется и облегчённо поводит плечами, хочет пойти вниз распорядиться готовить шлюпки для высадки, но Смерть Ларсен останавливает его жестом. — Подожди, Зингер. Мы не знаем, насколько там безопасно. Мало ли, на что напоремся. Заказчик предупреждал, что с гражданской войны на острове осталось тьма пехотных мин, но безопасный маршрут от побережья к условленному складу обозначить не так потрудился. Придётся Смерти Ларсену искать подход своими методами. Помощник кивает. Он сразу понимает, что нужно делать и не тратит время на лишние препирательства. Он только спрашивает: — По сколько свеженьких отправляем? — Лучше по двое, — ненадолго задумавшись, отвечает Смерть Ларсен. — Понимаю, — соглашается Зингер, — если посылать по одному, так забоятся и толку не будет никакого. А если больше… —… А если больше, — продолжает за него мысль старший, — то в компании свеженьким обычно всякие дурные идеи начинают в голову лезть. Они становятся больно самостоятельные, а нам самостоятельных свеженьких не нужно. Он не удивляется, когда пара разведчиков живыми до склада не добираются. По опыту старший знает, что первых он теряет почти всегда, такова цена за безопасный маршрут. Старший давно привык. Если бы не привык, то и пару лет со своим родом занятий не прожил, не стал бы одним из лучших контрабандистов западного берега. Требуется ещё три шлюпки, прежде чем старший наконец-то даёт команду начинать разгрузку. Досадно получается: всего лишь один заказ, а он уже потратил полдюжины людей. Смерть Ларсен не может позволить себе настолько излишнее расточительство. Впрочем, бывали у него на рейсах потери и куда хуже. А хуже всего было, когда он ходил к чумным островам в Мексиканском заливе, чтобы вывезти оттуда брошенное золото. Народу у него полегло столько, что едва успевали сбрасывать с борта вздувшиеся трупы. Так старшего Ларсена и запомнили — не как удачливого охотника, не как умелого контрабандиста. А как капитана, за чьим судном на несколько миль протянулся шлейф из трупов. Запомнили и дали соответствующую кличку. Поначалу Смерть Ларсена это прозвище раздражало, слишком много в нём было напыщенности и дешевизны. Это его покойный брат любил паясничать и устраивать представления, а старший предпочитал деловой, основательный подход. Но со временем он заметил, что кличка неплохо работает на репутацию и свыкся с ней. Свыкся, но не согласился. Множеству своих людей старший Ларсен жизнь даровал, а вовсе не смерть. Если бы не он, они бы давно заживо сгнили в каменном мешке на острове Алькатрас — именно туда Смерть Ларсен наведывается время от времени, чтобы набрать людей на дело. Всем известно, что во всех штатах не сыскать места безнадёжней, чем форт на острове Алькатрас. Если оттуда и выбираются, то разве что окоченелым телом в деревянном ящике. Один только Смерть Ларсен знает способ, как вывозить оттуда на волю живых. Это конечно не означает, что набранные заключённые — свеженькие, как их обычно называют на «Македонии» — живыми до конца службы и останутся. Впрочем, они не дураки. Сами знают, на что идут. Тем более, что проявивших себя в деле на «Македонии» без соответствующей награды не оставляют. Хорошо показавших себя на паре рейсов Смерть Ларсен оставляет в команде — но уже не на птичьих, а на полных правах, с щедрым жалованием и без надобности постоянно рисковать своей шкурой. Мало кто, конечно, может продержаться пару рейсов, но тут уж как повезёт. Обычно, конечно, не везёт. Но всё равно такая участь куда лучше, чем сидеть в форте на Алькатрасе. Разгрузка, к счастью, проходит без новых происшествий, быстро и в полной тишине. Всё как Смерть Ларсен любит. Вздохнув с облегчением, он отдаёт команду сниматься с якоря — дело сделано, пора назад. Стоя на корме, Смерть Ларсен переводит дух и смотрит от нечего делать, как гребные винты тихо пенят чёрную воду, разворачивая пароход в нужную сторону. Взгляд цепляется за пятно чуть поодаль, и, приглядевшись, Смерть Ларсен замечает разломанные шлюпочные доски и человека, что цепляется за них изо всех своих стремительно тающих сил. Видать, кого-то из свеженьких не добили. На голове у него рана, и всё лицо у него перемазано чёрной кровью, но даже в тусклом ночном свете видно, что человек бледен до зелени. Но в глазах ещё теплится гаснущее сознание, и человек смотрит прямо на Смерть Ларсена, ищет его взгляд. Смерти Ларсену не составляет труда встретиться глазами с недобитком и не дрогнуть, он же не какой-нибудь слюнтяй, в конце-то концов. Но он и не дурак, потому не торопится отдавать команду и принимать решение. Он лучше сперва взвесит, имеет ли смысл рисковать своим судном и командой, выполнять опасный манёвр в темноте и тумане из-за одного-единственного подранка. Нет, пожалуй что не имеет. Да и на что ему сдался полуживой? Слишком много мороки, а гарантии, что выживет и не останется калекой — никакой. Нет, свеженькие нужны ему здоровыми, иначе от них нет никакого проку. А этого пускай лучше море приберёт. Отвернувшись от борта, Смерть Ларсен идёт обратно в рубку. Им ещё нужно прошмыгнуть в ночи обратно домой на базу. А сейчас рано расслабляться.