Он Князь, я Горшок

На сериал удивительным образом подсаживается именно Юра. Обычно это Паша следил за кино и сериальными новинками, сохранял какие-то названия в заметки, пересылал Музыченко список, говорил «о, вот этот очень крутой, надо заценить!». Юра вырубался, как правило, уже где-то на третьей серии, не в силах больше держать глаза открытыми перед мерцающим в темноте комнаты экраном. Личадеев пихал его в плечо, пытался добудиться, но, если Музыченко и просыпался, то всё повторялось, и через пару минут веки смыкались вновь, а с другой стороны дивана раздавался негромкий храп. Тогда Паша закидывал свои длинные ноги на чужие бёдра и спокойно досматривал сериал уже в одиночестве. А вот тут на те… Главный сериал этой весны, «Король и Шут», поглотил Музыченко окончательно. — Пашок, ну ты видел? Сцена на крыше просто атас! — Бля, шут дохуя жуткий, мощно они, конечно, над гримом поработали! — Не, Анфиса, в принципе, прикольная, но Даша Мельникова мне как-то больше нравится… — О, седьмого будет встреча с Костей Плотниковым. А у нас Алмата, блин, ну ладно. Пашка наблюдал за всплесками чужого восторга с особым интересом. Это было даже в какой-то степени мило, давно Юрец так сильно не гиперфиксировался на чём-нибудь, не связанным с работой или музыкой напрямую. Да и группа ему, в целом, нравилась, нельзя было не оценить по достоинству феноменальное явление 90х годов. Ну или, как минимум, пропустить мимо ушей. Но когда «Акустический альбом» крутился на студии по кругу уже десятый раз, Личадеев начал напрягаться. — Юр, выруби, а, давай что-нибудь другое послушаем. — Да погоди ты, ща будет «Ведьма и осёл». — Ща будет «Паша и осёл», выключай, заманало уже. Музыченко хмурился, щурил свои невозможные карие глаза и, как назло, делал музыку только громче. Личадеев плюнул и, схватившись за оставленную на столе пачку сигарет, хлопнул дверьми, оставляя Юру со своим внутренним панком наедине. Подышал немного воздухом, проветрил голову и пришёл в себя. Ну и ладно, пусть Музыченко прёт от вышедшего сериала, от возобновившейся любви к русскому панк-року. Как говорится, чем бы дитя не тешилось… Это ведь не навсегда, да? Когда-нибудь весь хайп пройдёт, и Юра снова станет самим собой, будет травить байки и приколы уже про что-нибудь другое, возвращаясь в реальность, полную только их творчества и искусства. А пока… а пока Музыченко на невозможных скоростях залетает в его гостиничный номер и с радостным «Пашка!» широко открывает рот, демонстрируя зияющую на месте вырванного зуба дырку. — Зацени, я Горшок, — сказал Юра и, сунув в щель незажжённую сигарету, громко загоготал. Личадеев свёл брови вместе, тихо вздохнул и из полулежащего состояния переместился на край кровати в позу сидя. — Ты не Горшок, ты долбаёб, — устало отозвался Паша и подпёр кулаком щёку, разглядывая это чудо перед собой. — Да ну чё ты, ладно, я просто угораю… — по привычке обидчиво начал Музыченко и по той же привычке быстро переключился вновь на хорошее, весёлое настроение. — Прикольно же! — Очень, — хмыкнул Личадеев, когда Юра начал вышагивать по комнате и пытаться пародировать Горшенёва с его узнаваемыми и фирменными «ёмаё», «понимаешь, да?». — Для полноты картины тебе осталось только сторчаться, а мне – уйти нахер из группы и запустить сольный проект. Музыченко вдруг замер и задумчиво уставился на Пашу. Пауза между ними затянулась, а затем на лице Юры возникла счастливая, почти что сумасшедшая улыбка. — Как хорошо, что мы оба любим театр, — хмыкнул мужчина и, откинув сигарету куда-то в сторону, набросился на Личадеева. Пашу завалили на спину, а на бёдра упала приятная, знакомая тяжесть. Он тут же скользнул ладонями по острым коленям, двинулся выше, сжал руки на поясе Юры и неторопливо принялся оттягивать край чужой футболки. — Слушай, а как думаешь, — спросил Музыченко, нависая сверху. Аккордеонист отозвался тихим мычанием, не желая отвлекаться от своего важного и очень интересного дела – пальцы уже забрались под ткань и выводили ленивые линии на пояснице мужчины. — Кто был сверху – Горшок или Князь? Паша остановился, поднял на Юру нечитаемый взгляд, а затем, когда перед лицом снова сверкнули улыбкой без зуба, весь скривился. — Фу, блять! Юр, ты дурак? — А чё такого? — смешливо отозвался Музыченко и щёлкнул Личадеева по носу. — Они же всяко ебались… Ну или думали об этом. Точно думали. Паша недовольно застонал, пряча лицо в ладонях. — Мерзость, — пробормотал в свои же руки, чувствуя, как чужое тело на нём сверху сотрясается от смеха. — Ничего подобного! — продолжая хохотать, воскликнул Юра. — Мы же с тобой не мерзкие. Или да? — Или, — выдохнул Паша, когда его схватили за запястья и вынудили посмотреть прямо в глаза. — Но это мы, Юр. А то… ну как-то это неправильно. — Пф! — фыркнул Музыченко и закинул его руки себе на шею. Склонился совсем близко, нос к носу, Личадеев почувствовал чужое дыхание на своих губах. — Значит, ебались. Будешь моим Князем? — Юра, блять! — этого Паша уже не выдержал и, спихнув с себя скрипача, резво подскочил на ноги и поспешил на выход из комнаты. — Поздно, Адель! — кричал Юра ему в спину и снова хохотал, пуще прежнего. Фантомный звук чужого смеха ещё долго гремел в ушах Личадеева, даже когда он оказался на улице, в тишине ночного города, редко нарушаемой одиноко скользящими по трассе авто. Фанатизм Музыченко достиг высшего пика и, кажется, сходить так просто и быстро на нет не собирался. Паша задумался, потеребил зубами заусенец на большом пальце правой руки, одёрнул себя, достал телефон, посмотрел на время и, с тихим вздохом, принял очень странное, но твёрдое решение. В конце концов, не зря говорят, клин клином вышибают. Вдруг и в их ситуации это сработает? В жилетке на голое тело не было ничего нового. Он таких уже сотня, если не больше, износил на разных концертах. Они очень быстро стирались и мялись под твёрдым корпусом инструмента, а к концу выступления и вовсе превращались в растянутую, изгвазданную тряпочку. Паша вытирал ими лицо от пота, влажный, опять же от пота, аккордеон и даже клавиши синтезатора, над которым нависал во время исполнения некоторых песен. На секунду вспомнился последний концерт в Новосибирске с его небольшим полуподвальным клубом. Вот это была настоящая баня, по-другому и не скажешь. Но то, что собирался сделать Личадеев сейчас, вынуждало его обливаться потом не меньше, чем жаркое и адреналиновое скакание по сцене. Надежда была на то, что Юрка его перфоманс оценит и, наконец-то, отпустит свою дебильную, выходящую за грани разумного, гиперфиксацию. А иначе во всём сейчас происходящем не было абсолютно никакого смысла. Он же этого хотел? Паша очень надеялся, что считал чужие слова и намёки правильно. Жилетка, конечно, на настоящую, Князевскую, похожа не была. Единственная на ней отсылка к известной панк-группе – это выведенный красным прямо на спине символ анархии. Но Личадеев и не старался строго следовать образу. Больше полагался на своё, актёрское, и немного на фантазию Юры. Если запускалась последняя, то успех любого мероприятия им был точно гарантирован. Даже такого сомнительного и стрёмного, которое Паша планировал сейчас воплотить в жизнь. — Пашок, ну ты долго там? — в дверь настойчиво постучали, выдёргивая Личадеева из короткого диалога с самим собой. — Слазь уже с толчка и пошли. Жрать охота, пиздец. Паша сделал глубокий вздох, ещё раз посмотрел на своё отражение в зеркале, немного подведённые глаза, вставший на волосах ёжик. Потеребил пальцами серёжку, прямо как у Князя, в левом ухе. И, нацепив на лицо серьёзное выражение, вывалился из ванной комнаты. — О, — незамедлительно отозвался Юра, когда Паша явился перед ним во всей своей красе. — Вот это ты при параде. А что у нас за повод такой? Личадеев ненадолго прикрыл глаза, погружаясь в роль, а затем, распахнув их, уже не был самим собой. — Я к концерту готовлюсь, — как будто не своим, а чужим, более низким и чувственным голосом, ответил Личадеев. — А вот ты почему ещё не готов, а, Миш? Поражённый взгляд Музыченко определённо стоил того. Сначала Юрец вопросительно вскинул брови, нелепо тряхнул головой, видимо, пытаясь отогнать какие-то не такие мысли. А затем, подавившись жадным вздохом, расплылся в наглой, но чрезвычайно довольной улыбке. Быстренько всё понял. Ну и слава богу, Паше не придётся краснеть перед ним дольше положенного. Точнее, не Паше, а самому Андрею, мать его, Князеву. — Да ну ладно, Дюх, ты чё, — гоготнул Музыченко, широко раскрывая рот. Зубы у него, конечно, теперь все были на месте. Дырку ловко прикрывал маленький имплант, который было ни чем не отличить от родных, настоящих зубов мужчины. Но улыбка всё равно жутко-страшно походила на Горшенёвскую, ну уж очень было похоже, Пашу даже на секунду передёрнуло. — Времени ещё, ёмаё! Успеется. — Нихера, — он нахмурился и сложил руки на груди. — Нам на сцену через час, у клубешника уже приличная толпа, а ты бухаешь и в ус не дуешь. Хватишься потом за пятнадцать минут, потребуешь тебе иголки ставить. Заебало, Мих, ну сколько можно-то? Вечно тебя все ждут. Юра свёл брови вместе, почесал нос рукой, забрался ладонью в свои волосы, такие короткие и совсем непохожие на длинные лохмы Горшенёва. А ведь ещё пару недель назад у Музыченко была вполне приличных размеров грива. Интересно, а из них можно было бы сделать такую же причёску, как у Горшка? — Ну и подождут, — фыркнул Музыченко. — А кого им ждать-то? Тебя что ли? Рот скривился в некрасивой усмешке, и Личадеева окатило неприятной волной, полной обиды и гнева. Так вот, как ощущал себя Князь, когда Горшок напоминал ему, кто был в группе главным. Это чувство захлебнуло Пашу и, почему-то, отдалённо напомнило самые первые года уже их творческого пути. Он не то чтобы был совсем против вторых ролей, но со временем многое изменилось, да и сам Юрец теперь во всех интервью говорил – у the Hatters два фронтмена и точка. И всё-таки… — Миха, не начинай. — Ну ладно-ладно, — примирительно забормотал Юра, всё-таки не хотел сводить их игру в совсем уж не игровой мордобой. Шагнул немного ближе и вдруг сгорбил спину, копируя Горшка, который вечно склонялся над Князем с высоты своего роста. Разница в росте, их реальная разница, Паши и Юры, была, конечно, обратная. Но Личадеев всё равно почувствовал себя ниже, заглядывающим на Горшенёва снизу вверх. — Дюх, а может, это, ну… Замолк и скользнул ладонями под расстёгнутую жилетку, уверенно трогая голую кожу. Паша вздрогнул и коротко облизнулся. — Я серьёзно, Миш, люди ждут, — отозвался Личадеев, но чужие руки со своих боков убирать не стал. — Подождут, — повторил Музыченко и проникновенно посмотрел ему в глаза. — Нас. И упал на колени прямо перед Пашей, хватаясь за чёрные, кожаные штаны. Холод и обида моментально сменились чем-то очень горячим и жарким. — Князь, — выдохнул Юра, потираясь лицом о его пах и высвобождая наружу быстро твердеющий член. Личадеев смотрел на всё это безобразие и не мог поверить в то, что они сейчас творили. Но пути назад уже не было, и он, чувствуя себя последним извращенцем, тихо выдохнул: — Горшок, — и положил ладонь на темноволосую макушку. Юрец сосал с особым рвением и удовольствием. Выстанывал что-то вокруг его члена, насаживался резво и пылко, тут же кривясь от неприятного жжения в горле. Но не останавливался ни на секунду, и уже через минуту у Паши начали нещадно дрожать колени. — Ми...иш, — хрипло выдохнул Личадеев с запинкой, чуть ли не выпав из образа. Собрался, потянул Музыченко за волосы от себя, внутренне умирая от того жадного взгляда, которым одарил его мужчина. — Давай… на кровать. Юра тут же перебрал коленями, поднимаясь с места с тихим кряхтением, и лёг на постель, стаскивая растянутые шорты. Футболку оставил на себе, и Паша впервые за всё это время обратил внимание на яркий принт, что был напечатан на ткани. Поперёк чужой груди красовалась узнаваемым почерком надпись Ramones. Личадеев коротко усмехнулся, ни на секунду не сомневаясь, что когда-то Горшок тоже ходил в подобном. — Какой ты у меня красивый, — зашептал Музыченко, когда Паша навалился сверху. — Дюшенька. И от этого «Дюшенька», так похожего на «Пашенька», повело окончательно. А ещё развеяло последние сомнения в голове аккордеониста. Юре нравилась их игра. Юра не считал его дурачком и извращенцем. Юра кайфовал. Паша любил, когда Юра кайфовал. А, значит, он в состоянии подыграть Музыченко ещё немного. — Мишенька, — отозвался Личадеев соответствующе и медленно-длинно лизнул подставленную шею, чувствуя языком приятную жёсткость чужой щетины. Юра вздрогнул, зарылся ладонью в его специально уложенные под Князя пряди, растрепав их окончательно до привычного, узнаваемого вида, и лукаво улыбнулся. — Трахнешь меня сзади? Паше потребовались все на свете усилия, чтобы не кончить прямо здесь и сейчас. Он зажмурился и согласно кивнул. Юрец перевернулся сам, тут же встал на четвереньки. Прогибаться не стал, да и не смог бы, Личадеев знал, что от таких фигур у Музыченко всегда дико болела спина после. Не к чему им эти изыскания, у них и так останется куча впечатлений, когда игра закончится, и они снова станут самими собой. А пока – Князь и Горшок. — Ещё чуть-чуть, Мих, — судорожно шептал Личадеев, проталкивая в Музыченко уже три пальца. — Не могу, — хрипел Юра и бил ладонью по подушке под собственной щекой. Паша остановился, подумал, что сделал мужчине больно, но когда попытался двинуть ладонью назад, Музыченко быстро его остановил, заводя руку назад и хватаясь за запястье. — Ждать не могу. Давай уже. Паша обомлел и согласно закивал снова. Юра стонал в два раза громче обычного. И сжимался так, что на мгновение Личадееву даже показалось, что он так и останется внутри чужого тела, не в состоянии вытащить член обратно. Но потом головка метко проехалась по нужной точке, Музыченко рыкнул и расслабился, а Паша продолжил своё движение. Бойко вбиваясь под хриплый шепот, состоящий из беспрерывного «Дюх, Князь, блин, ёмаё», Личадеев задумался, а не представляет ли Юра сейчас в самом деле, что сзади него, не он, Паша, а самый настоящий, что ни на есть, Андрей Князев. Мысль вызвала короткий смешок, который, конечно же, Музыченко услышать не мог, продолжая нести свою околесицу и стонать так, что у Личадеева с каждым новым толчком всё сильнее скручивался и без того тугой узел возбуждения внизу живота. Да какая уже, блин, разница, всё равно их игра быстро и верно подходила к концу. Навалившись на Юру всем телом, Паша сделал финальный, сильный рывок бёдрами, вошёл до конца, и, мурлыкнув в подставленное ухо «как же хорошо, Мих», сжал ладонь крепче на чужом члене и излился сам, кончая до ярких звёзд перед глазами. Тут же отпустило и горячее, бьющее по всем нервам разом возбуждение, и тревожные переживания по поводу безумной одержимости Юры группой «Король и Шут». Всё ушло на второй план, осталась только приятная опустошённость во всём теле. — Паш, — позвали откуда-то снизу. — Паш! Личадеев вышел, скатился с чужого тела и упал на постель рядом. Они долго лежали молча, приводя себя и дыхалку в порядок. А затем Юра сказал: — А я всё равно думаю, что Горшок был сверху... — засмеялся, но смех быстро прекратился, когда Личадеев грубовато шлёпнул его ладонью по спине. — Ты серьёзно щас? Юра улыбнулся, подполз немного ближе, игриво кусая Пашу за плечо. — Да ладно-ладно, шучу, — потёрся носом о место своего же укуса и привалился к нему щекой. — Было прикольно. Мне правда понравилось. — Хорошо, — пробормотал Личадеев, расслабленно закрывая глаза. — Очень хорошо. Снова замолчали, и эта тишина была уже куда более располагающей и уютной. Но Юра продолжил нетерпеливо ворочаться, перевернулся с живота на спину, дёрнул ногами, пока напряжение постепенно отпускало мышцы, схватился за край жилетки, что всё еще была натянута на Пашу, принялся теребить тонкую ткань пальцами. — Ну что такое? — выдохнул, наконец-то, аккордеонист, открывая глаза. Повернулся и столкнулся с очень вдохновлённым, влюблённым взглядом. — Давай ещё разок? — спросил Юрец и подмигнул Паше. И, то ли почувствовав, то ли просто зная, добавил. — Но только без Князя и Горшка. А как… мы. Личадеев довольно улыбнулся и положил ладонь на чужой затылок, лохматя влажные пряди. Клин клином вышибают, напомнил себе. И, согласно кивнув третий раз за вечер, тут же почувствовал на губах тёплый, мокрый поцелуй. Да, так было определённо лучше. Никаких Князей, никаких Горшков. Только Паша Личадеев и Юра Музыченко из группы the Hatters.