***
Знакомый мрачный подъезд, в глубине которого где-то моргает умирающая лампочка. Аркаша глубоко вздохнул, собираясь с мыслями. В голове предательски шумят воспоминания, копившиеся на протяжении всего последнего года. Года, который они с Марином были в ссоре. Сейчас это кажется чем-то невероятным и до ужаса странным: ни слова между ними так долго? Видимо, поэтому это время как раз не хочется восстанавливать в памяти, тем более, что теперь Аркаша стоит лишь в шаге от того, чтобы всё исправить, и теперь он готов сделать этот шаг. Жаль, что потребовалось так много мучительных месяцев, дабы созреть до этого. Хотя, весь год в принципе не было времени рефлексировать на этот счёт и выяснять отношения: жизнь и так, словно проверяя на прочность, одну за другой подкидывала Аркадию проблемы. То одно, то другое, то там нужно его вмешательство, то здесь без него никак. Под конец уже хотелось махнуть на всё это рукой и сбежать куда-то, где можно расслабиться, вот только никак не было ни возможности, ни вариантов, где найти это чудесное спокойное место. Однако теперь оно само напомнило ему о себе. Аркаша с тяжестью сглатывает и, собравшись, давит на дверной звонок. Его оглушающе громкая трель со страхом застывает где-то у сердца. А вдруг не простит? Вдруг Аркадий упустил момент, когда его ещё ждали здесь? Но отступать уже было поздно: в квартире послышались знакомые неторопливые шаги, с приближением которых душа всё сильнее хотела покинуть тело. Засветился глазок. Аркаша почувствовал, как сквозь него по нему пробегается непонимающий оценивающий взгляд. И минутная тишина. Неужели его появление тут так удивительно? Конечно, было сложно, но уж явно не сложнее того, что он уже успел пережить. Холодно щёлкнул замок, и дверь медленно распахнулась. На пороге показался Марин, поставивший руки на пояс и скептично оглядывающий своего гостя. В глубине его ледяных карих глаз мелькал едва заметный огонёк надежды и милосердия. Как же Аркадий соскучился по нему... Этот взгляд, который он и без того редко видел нежным и понимающим. Выражение лица, что сейчас выглядит уж чересчур строго и серьёзно, а раньше вызвало такие приятные, тёплые чувства одной лишь улыбкой и громким смехом. Его кожа уже приобрела смуглявый летний загар, а тёмные волосы на лице местами совсем немного выгорели. – Я, кхм... – Аркаша и не заметил, насколько залюбовался на него после такой долгой разлуки. – Ты, конечно, тот ещё самоуверенный чмошник. Упёртый, как баран и ни в чём не знающий меры... Огонёк в глазах Мокану резко потух. Марин вздохнул, сжав губы, и медленно потянул дверь на себя. – Подожди! – Аркадий резко метнулся к нему и встал прямо между ним и косяком. – Бесишь иногда до невозможности! Но... Но и я не лучше. Я прекрасно понимаю, насколько ужасны мой характер, моё поведение, и как со мной тяжело. Мне действительно очень и очень жаль, что я так отреагировал на твои слова тогда. Я вспылил. И мне нужно было признать это намного, намного раньше. Я должен был прислушаться к тебе, вместо того, чтобы грубить, ведь ты бы не стал говорить что-то просто так, чтобы задеть меня, но я не понимал этого раньше... Прости, Марин. Его голос предательски дрогнул. Только что треснуло его самолюбие, и это, очевидно, больнее всего в мире. Со всем букетом накопившихся эмоций, от чувства вины до ненависти к себе, Аркаша взглянул Марину в глаза, открывая ему всё, что есть на душе и ожидая за это справедливое наказание. За пару минут полнейшей тишины тело, казалось, полностью ослабло и было готово упасть от волнения в любую секунду. Но вопреки воображению Барсукова Мокану лишь удовлетворённо усмехнулся, опустив взгляд, и тепло, по-старому улыбнувшись, обнял его. Внутри второго всё перевернулось. От родного запаха дико закружилась голова, а тепло чужого тела, которое в последний раз ощущалось будто вечность назад, наконец согрело душу. Хотелось упиваться этим до беспамятства, наслаждаясь тем, сколько боли и тяжести покинуло совесть. Аркадий прильнул головой к плечу Марина и с облегчением выдохнул. В один момент он потянулся руками к крепким запястьям друга, дабы обнять его в ответ, но в последний момент остановился. Давний разговор почему-то не позволил ему этого сделать. Аркаша лишь улыбнулся тому, что все тревоги были напрасны. И всё равно перед глазами всплыл долгий вчерашний вечер, такой же, как и сотни вечеров до него.***
Звякнули ключи, небрежно брошенные на тумбочку. Длинный мрачный коридор, в конце которого светилось кухонное окно. В прихожей у шкафа валяются уже как несколько дней назад брошенные на полу вещи. Здесь давно бы пора прибраться, но времени как-то совсем не хватает... Аркадий снова вернулся к себе от друзей лишь когда за окном окончательно стемнело. Знакомые улицы, переулки и собственная пустая квартира в очередной раз встретили его в одиночестве с мнимым упрёком. Аркаша привык к этому странному чувству отчуждённости, которое не даёт спокойно ходить по городу, но всё равно до последнего избегает оставаться наедине с ним. Казалось, будто он совершил здесь слишком много глупых ошибок, которые можно было бы простить кому угодно в общем-то, но только не ему. Шум его движений звучит слишком резко в абсолютной тишине, которую хочется как можно скорее искоренить. Аркаша быстро скидывает одежду и улыбается мелькнувшей мысли. Когда даже алкоголь, шумные вечера в компании друзей и сигареты не помогают забыться, на помощь приходит последнее лекарство. Даже не включая нигде свет, он проходит по коридору и, заняв любимое место на кухне у окна, берёт в руки заранее приготовленную здесь гитару. Взгляд тут же невзначай цепляется за опустошенные бутылки на грязном столе, язвительно напоминающие о его „культурном” отдыхе на протяжении последних месяцев. Но Аркаша игнорирует их и переключает внимание на вид из окна, начиная перебирать струны. С музыкой все мысли, все чувства и проблемы словно перестают существовать, оставляя после себя лишь лёгкую пустоту. Извлекая приятную мелодию, он с восхищением расслабленно оглядывает огни ночного города снизу. Уже которые сутки он отказывается ото сна ради одного этого вида, этого момента кайфа и свободы. Да ведь сон ему и в самом деле не нужен, ведь есть занятия куда интересней. Действительно, ночь – чудесное время, когда есть шанс остаться наедине с собой, своим самокопанием и музыкой. Самокопание. Как же сильно он устал от него. Из раза в раз думать о том, как же он не прав, где ошибся, как стать лучше и выше этого. Из раза в раз понимать, что выход есть лишь один и от него некуда бежать, рано или поздно придётся перешагнуть через себя и сделать это. Всё вокруг слишком сильно давит на него. На мгновение Аркадий прерывается. Его рука захватывает с подоконника недопитый бокал виски, и в один глоток он осушает его. Внутри разливается неприятная горечь, но далеко не из-за напитка. Разум протяжно затуманивает тревога. Музыка сбивается, становится медленнее. Аркаша совсем не контролирует игру. Он не должен делать вид, что всё нормально. Его переполняют отвращение к себе, злость на свой ужасный характер и отвратительное чувство вины, пожирающее изнутри. Кажется, ему лучше отгородиться ото всех со всем этим, уехать далеко отсюда и разорвать все связи. Он уже ничего не может ощутить рядом с людьми кроме собственного бессилия перед самим собой. Ему давно не место здесь, сейчас он совсем чужой для этого города, для людей, что находятся в нём. И только он один в этом виноват. Всё меркнет и пустеет. Аркаша рывком отбрасывает гитару в сторону с характерным грохотом. Он сгибается, сидя на стуле и сжимает потрясывающимися руками голову. До глаз доносится дурманящее свечение уличных фонарей, которые раньше так очаровывали, а сейчас вдруг по-издевательски раздражают. Аркадий с силой зажмуривается. Из его груди вырывается хриплый стон.***
Аркаша заставил себя выбросить это из головы. Теперь это в прошлом. Последняя его проблема, отягощающая совесть, решена. – Аркаш, ты сумасшедший, – тихо проговорил Марин, отпуская его. Не дожидаясь, пока Аркадий придёт в себя, он развернулся и направился в гостиную, как бы приглашая идти за собой. Аркаша пропустил момент, когда они расположились на сером диване и как ни в чём ни бывало стали обсуждать события последнего времени. В просторной комнате снова раздавался смех. Кожу после жары в городе приятно обдавала прохлада кондиционера. С улицы из распахнутого окна вместе с лёгким ветром и музыкой доносятся всплески луж на дорогах после дождя, по которым проносятся машины. Откуда-то долетают приглушённые голоса людей. Все звуки сливаются в одну приятную успокаивающую музыку. Аркадий закинул ногу на подлокотник и потянулся за черешней на стеклянном столе. Лето в самом разгаре, и у Мокану это чувствуется как нигде лучше. Сладкий сок стекает с губ и капает на чистую футболку, но внимания это не привлекает: Аркаша слишком увлечён рассказом Марина о недавней поездке. Слишком приятно вновь слышать его дружелюбный голос, чтобы отвлекаться от него на такие мелочи. Вдруг их прервал свист кипящего чайника. Мокану остановился и, поднявшись, вышел на кухню. Аркаша откинулся на мягкую спинку дивана и прикрыл глаза. День был перенасыщен событиями, что наверняка утомило бы каждого, и он не исключение. Сейчас уже просто хотелось отдохнуть. – Засыпаешь? – аккуратно тронул его вернувшийся Марин и протянул кружку ароматного чая. – Ты меня удивляешь. За день махнул в другую страну ради того, чтобы просто помириться, а теперь преспокойно дремлешь! Я бы после такого ещё сутки не спал. Он сел на диван подле него. Аркаша рассеянно заглянул в кружку и, сделав глоток, поставил напиток на стол. Минуту что-то обдумав, он вдруг плавно придвинулся к Марину, забираясь к нему на колени и разводя ноги. – Знаешь, я могу и не так удивить тебя, – почти прошептал Аркадий у губ Мокану, оставив на них лёгкий поцелуй. – Я скучал. Марин с азартом взглянул ему в глаза и настойчиво притянул его за талию. – Я тоже, – тихо ответил он. Взгляд Аркаши напоминал пьяный. На его лице расцвела расслабленная улыбка, и он сильнее сжал колени, упираясь в бёдра Марина. Тела обоих бросило в приятный жар. Мокану затянул его в долгий поцелуй, слегка покусывая его влажные губы, и нежно провёл по предплечьям, попытавшись уложить руки Аркаши на свою шею. Тот же издал короткий смешок и, резко прильнув к его ключицам, освободил руки, переплетая свои запястья с запястьями Марина. Сильнее сжав пальцы, дабы согреть свои ладони, он медленно прикусил его кожу и заставил мурашки пробежаться по спине Мокану. Вдохнув запах его одеколона, Аркаша почувствовал лёгкое головокружение и со стоном выдохнул, снова переключаясь на губы. Плавно разведя их переплетённые руки в стороны, Аркадий опустил согретые ладони на шею партнёра и, легко проведя ими по коже, обнял его за плечи. Мокану сильнее прижался к груди Аркаши и положил кисти рук на его бёдра, сжимая их. Тут он внезапно отстранился и вопросительно качнул головой в сторону спальни, на что получил утвердительный кивок.***
Аркаша заложил руки за голову, от чего одеяло сползло с голого торса на бёдра. Он с наслаждением зевнул, глядя в открытое не занавешенное окно. Над ночным городом сияла убывающая луна, казалось, самая яркая, которую можно было когда-либо увидеть. Чёрные силуэты зданий под её молчаливым взглядом чернели ещё больше. Внезапно воцарившаяся в спальне тишина была прервана шипением электронки. Вид из окна перекрыл столб белого пара, вырвавшего изо рта Аркаши. Он прикрыл глаза. По лицу прошлось лёгкое дуновение ветра, и справа в ту же секунду зашевелился Марин. – Знаешь, лучше бы трогал меня своими леденющими руками, чем дымил в моей постели, как паровоз, – недовольно буркнул он. – Ладно-ладно, это в последний раз, принцесса. Аркадий рассмеялся и, выдыхая очередную порцию дыма в лицо Мокану, развернулся к нему, придвигиясь ближе. – Пф, придурок. Марин закатил глаза и показательно отвернулся от него, отдёрнув на себя одеяло. Не успел он про себя улыбнуться, как почувствовал сзади чужие объятия. – Я тоже люблю тебя, – сладко прошептал Аркаша.