Карты раскрыты

      Был приятный солнечный день. Асока и Энакин получили очередное задание, и бойкий юный падаван спешила поскорее приступить к нему.       «Вот, наконец-то, новая миссия… Наедине… С ним…» — мечтательно подумала девушка, даже прикрыв глаза от удовольствия.       Тано любила, когда им с мастером вдвоём поручали какие-то задания, наверное, от того, что она уже давно любила его самого…       О своих чувствах она впервые поняла там, на Маридуне, когда Энакин был тяжело ранен, и Асока ни на секунду не хотела отходить от своего учителя. Такая сильная привязанность, такой сильный страх потерять близкого человека, Тано ещё никогда не испытывала подобных эмоций и чувств, от которых сердце буквально трепетало, а душа одновременно холодела от ужаса и цвела тысячами полевых цветов Шили.       Тогда, во время той миссии, тогрута ещё не понимала, что происходит, но потом, со временем, почитав некоторые статьи и книги в голонете, осознала, она влюбилась…       Влюбилась так сильно, что одна мысль о том, что она могла провести побольше времени со своим мастером рядом, просто кружила ей голову и поднимала к звёздам.       И Асока была счастлива, счастлива, как никогда, что они получили это задание.       Она спешила со всех ног, ощущая связь через Силу и пользуясь ей, чтобы поскорее найти учителя, и, как ни странно, эти ощущения вели её прямиком в квартиру Падме.       Тано не придала сему факту большого значения, мало ли какие дела могли быть у Энакина с сенатором от Набу…       И очень зря, потому, что картина, которая предстала пред её глазами была более, чем ужасающей, страшным невыносимым кошмаром, острым клинком светового меча, режущим по юному влюблённому сердцу.       Стоя прямо посреди открытой гостиной квартиры сенатора, Энакин и Падме страстно целовались, настолько жарко, что любому дураку было понятно, что это совсем не дружеский поцелуй.       Поначалу Асоке даже подумалось, что ей просто показалось…       Она интенсивно протёрла широко раскрытые от изумления небесно-голубые глаза, буквально до неприличия уставившись на злополучную парочку.       Но нет, это была правда!       Жестокая суровая реальность, которая в один миг заморозила холодным льдом юное девичье сердце и заставила болезненно осыпаться тысячей разбитых осколков вниз… В пустоту нынешней реальности…       Асока стояла и не могла шелохнуться, она лишь безмолвно смотрела на самый болезненный, самый страшный кошмар в её жизни, и не могла оторваться…       В голове хаотично мелькали тысячу мыслей. И Тано было настолько больно, что она уже не чувствовала почти ничего. Слишком сильная боль — и есть лучшая анестезия, но… Никакая анестезия сейчас не могла унять ту бурю, что поднялась в душе тогруты.       Асока чувствовала себя омерзительно, преданной, брошенной, никому не нужной дурой, которая так глупо ошибалась…       Она ненавидела себя за свою ошибку… Губы дрожали, а по щекам столь предательски текли горькие слёзы…       В этот момент, в этот самый злосчастный момент в её жизни, Тано неистово мечтала, чтобы Энакин лучше был правильным джедаем. Джедаям запрещены привязанности, и пусть бы лучше он предпочёл кодекс, чем другую.       Да ещё какую…       Падме была взрослой, красивой и утончённой женщиной, в прошлом королевой, ныне светской дамой, с приятным миловидным лицом, изящными формами и в богатых дорогих нарядах…       В тысячу раз лучше Асоки, плоской, как голограмма, всегда не ухоженной, грубой и растрёпанной. В этот миг, глядя на Падме, ненавистную, злосчастную соперницу, самооценка Тано настолько упала, что ей начинало казаться, что не только Энакин, даже клоны не видят в ней женщину. Только друга, боевого товарища, кого угодно, но не женщину…       Тогрута вся буквально затряслась, словно лист на осеннем ветру, преисполненная эмоциями.       Она догадывалась, что между сенатором и её мастером что-то могло бы быть, после той самой миссии, когда в подбитом корабле Энакин кинулся спасать не её, а Падме, но, она отчаянно до последнего не хотела в это верить. А теперь, теперь всё увидела своими глазами…       И это была невыносимая картина, до боли прекрасная, и до боли ужасающая…       Испепеляющая душу дотла.       Асока ненавидела Падме в данный момент, ненавидела так сильно, потому, что так же сильно желала оказаться на её месте. Чтобы учитель видел лишь её одну, любил её одну, обнимал так же жарко и горячо, как учащённо билось сердце Тано там на Маридуне.       Но если тогда, после той миссии, на подбитом корабле у тогруты ещё оставалась надежда, сейчас все её надежды рухнули раз и навсегда, осыпались осколками глупых первых девичьих мечтаний о любви.       Как же больно, когда разбивается сердце и душа, как же невыносимо, когда умирает любовь. В такие моменты начинаешь сожалеть, что это не кровоточащая физическая рана, и действительно хочешь умереть, провалиться сквозь землю, сгинуть…       Не в силах больше стоять и смотреть на столь сладостно-отвратительную картину счастья, которое могло бы, и должно бы было быть её, Асока не произнесла ни слова.       Она лишь резко сорвалась с места, разворачиваясь на тощих девчачьих ногах, коие уже почти не чувствовала, и побежала прочь, ощущая, как горечь узнанной правды душит и не позволяет дальше жить, как раньше, как слёзы всё сильнее текут по щекам, вырываясь и раненной груди громкими рыданиями…       Сегодня Асока умерла, прежняя Асока умерла, узнав истинную правду, потому, что после такого откровения, она уже никогда не будет как до него. Вместо любви и нежности, радости и светлого счастья в груди поселилась лишь боль, от разбитых сердца и души, беспросветная тьма и пустота, которые пришли на замену всепоглощающей первой любви. И если раньше Тано искренне считала, что нет в мире более прекрасного чувства, чем любовь, сейчас, в данный миг, словно воровка чужого счастья, убегая с платформы открытой гостиной сенаторской квартиры, тогрута искренне осознавала, что в мире нет более худшего чувства, чем любовь. Оно приносило столько же боли, сколько и радости, а может и больше…       И Асока бежала, бежала, бежала от этого невероятного ломающего ощущения… От ужасающей отвратительной реальности… Бежала в никуда, где-то глубоко в истерзанной и разбитой душе понимая, что не сможет убежать…