это не последнее утро

Балкон, рассвет, три часа утра. Где-то там солнце вставало из-за горизонта. Кажется, оно только недавно спряталось, ушло на "сон", а уже опять суждено было начинать новый день. На оконной раме лежала, балансируя, пачка сигарет, от которых я отказался неделю назад. Никотиновый пластырь, налепленный на плечо, придавал сил, чтобы не сорваться раньше времени. Честно, рекорд моей борьбы с никотином составляет пятнадцать дней. Хватило меня не на много, потому что напряг, в котором меня держали жизненные ситуации в свои пятнадцать, вынудили снова затянуться. — Зачем вообще люди курят? — Антон положил левую руку под голову. Он лежал спиной к балкону, и картина, которая предстала, была просто божественной. Этот ботаник, который никогда не снимал очки, который всегда был правильным маминым сыном, лежал на красном в клеточку матрасе. Восходящее солнце золотисто-розовым светом светило прямо в глаза, а вот силуэт Тохи оставался соблазнительно-манящим и притягательным в такой атмосфере. — На сколько тебя хватит в этот раз? — А чё ты сразу на пластырь косишь? — я терпеть не могу, когда мои возможности ставят под сомнение. В этот момент появляется желание доказать всем, чего я стою на самом деле. — Ты похож на астматика, когда я курю рядом. Странно, что ты никак не можешь привыкнуть к сигаретам. Тоха ещё несколько секунд косил на меня, а затем перевернулся на спину. Моя квартира, из которой я усердно старался вывести запах табака, превратилась в зону для ремонта. Сюда мы приходили с предками по выходным, когда они были свободны, и разбирались со всем хламом. Старые обои летели на паркет, потрёпанную мебель выкидывали, а то, что было сносным, отдавалось родственникам. За это время я успел убедиться, что ремонт - всадник апокалипсиса в семье, так как мать и батя постоянно ругались - то цвет обоев не тот, то клей я не так развожу, то потолок отец не так белит. Поэтому, когда мы возвращались обратно, туда, где жили, батя смывался в гараж, чтобы отвести душу за игрой в картишки за бутылкой-двумя пива со своими коллегами-работягами. Только вот матери не нравилось такое поведение. У плиты она стояла депрессивная и нервная, старавшаяся подавить в себе все те эмоции, которые были вызваны несчастным ремонтом. Относительно «новая» квартира досталась мне от деда, которого смерть настигла с больнице. Случился инсульт, и его не стало. Впрочем, он и не был против отойти в мир иной, потому что уже заколебался существовать на этом свете. Помню, как он меня брал на рыбалку, когда мне было лет пять. Ловили с ним щуку, а потом волокли добычу домой в огроменных белых вёдрах. Мы приезжали к реке на рассвете. Дед сразу же шёл ставить палатку, увлекая меня за собой. Маленький Ромка по пятилетке уже умел орудовать железными прутиками, служившими каркасом для временного убежища. Я помню, что руки у дедушки тогда не были дряблыми и сухими. Огромная ладонь с длинными и пухлыми пальцами накрывала мои детские ладошки, чтобы я сам не маялся со всеми этими трудностями. Любил я быть с ним, ведь именно дедушка стал для меня человеком номер один. Мать и отец постоянно скандалили, а я убегал из дома к тому, кто всегда был готов оберегать меня и ценить. Рома - его лучик, его энергия и его молодость. Дед в своём завещании оставил квартиру в моё пользование, а я и обрадовался, потому что двушка со всеми удобствами теперь моя. Место, которое ассоциируется с детством и весельем, с шоколадными батончиками «РотФронт», с самогоном по праздникам, с играми в карты и рассказами о войне и жизни в Союзе. Теперь всё это останется у меня в сердце — Как Оля? — я давно не заходил в гости к Петровым, поэтому понятия не имел, как поживала мелкая сестра Антона. — В музыкальную школу ходит же. Поменяли ей пианино, потому что прошлое уже невозможно было перенастраивать. Мама психует, а папа рычит на неё. Я знал, что у Тохи в семье тоже не всё было гладко. Петровы продали свой старый дом и переехали в многоэтажку, находившуюся неподалёку от моей новой квартиры - минут двенадцать пешком. Мне казалось, что родители Тохи и Оли будто клад откопали, потому что купили вполне приличную трёшку, хотя за их сарайчик они выручили не так уж и много, как мне сказал друг. Мне довелось погостить там всего лишь два раза, и то, когда меня Тоха приводил тайком от всех, потому что и батя, и мать не любили меня. Только Оля, девочка-ангел с густыми белоснежными ресницами и такими же волосами, летела ко мне из своей комнаты на всех парусах. Тринадцатилетка с уважением относилась ко мне, хотя я вообще не авторитет для неё. Смотря на эту озорную девчонку, хотелось, чтобы у меня тоже была младшая сестра. Может быть, из меня вышло что-нибудь путнее. — Ром, — Тоха, стоя на пороге моей квартиры, нервно поправил очки на переносице. Из-за его спины выглядывала егоза Оля с ехидной улыбкой на лице. Малявка, которой недавно стукнуло девять, любила позабавиться со мной. — Выручай. Олю нужно в музыкалку отвести, а мне в школу нужно зайти. Контрольную по математике я не писал, а оценку за четверть не выведут. — Здра-а-а-авствуйте, приплыли Ну ты, Зайчик, примерный ученик. Контрольные ходишь писать, боишься, — облокотившись на дверной проём, я хитро ухмыльнулся, глянув на друга. Примерный ученик среди всех ребят. Его голубые глазки, всегда излучавшие радость и дружелюбие. Полная моя противоположность. — Что, Олька, пойдёшь со мной бренчать на своей пианине? — Не пианина, Ром, а пианино! — звонкий голосок девчушки эхом отлетал от подъездных стен. Видно было, что она ждала нашей прогулки. — Давай уже, собирайся! Тоха, чей след простыл в тот момент, когда Оля переступила порог квартиры, промямлил «спасибо» и растворился. Девочка прошла в зал и плюхнулась на зелёный мягкий диван. Она никогда прежде не была у меня дома. Быстро натянув на себя джинсы, накинув кофту от спортивного костюма, я вышел к Оле. Она игриво рассматривала меня, а потом резко встала и за два шага приблизилась ко мне. Белобрысая дышала мне в пупок. — Ты волосы отращивать стал? — глубокие голубые глаза, два маленьких океана, смотрели на меня, и я чувствовал такое тепло, которое прежде никогда не трогала мою душу. Будто это моя сестра, которая вот-вот будет высмеивать меня за новый стиль. — Не нравится? — я запустил руку в каштановые волосы, которые из ежика превратились в нечто необъяснимое. Непослушные, они лежали на голове, и их невозможно было пригладить. — Надоело ходить почти лысым, а вот никому не нравится. — Неправда! — Оля топнула ножкой. — Мне очень нравится! И Антон сказал, что тебе так очень хорошо. Помню, как мы шли с Олей вместе в эту её музыкальную школу. Она кружилась вокруг меня, подскоками создавала разные фигуры на земле. Девчушка закрывала глаза и во время прыжков играла на воздушном воображаемом клавишном инструменте. Тогда я и почувствовал, что на мне лежит ответственность, которой прежде у меня не было. Вечный оболтус и раздолбай Рома Пятифанов - отец, когда выпивал, постоянно называл меня так, хотя что он сделал для того, чтобы воспитать из этого оболтуса хорошего человека? Мать всегда горбатилась в одиночестве, по ночам плача в подушку, а когда я приходил к ней в комнату, то она быстро утирала слёзы и больно улыбалась, приглашая меня к себе на кровать. Мы вместе смотрели в потолок и мечтали о море, таком загадочном и тёплом. Всё хотели сгонять в Сочи, но не получалось, моря я никогда не видел. — Ты же помнишь, что кроссачи свои раздербанил? — подложив руку под голову и согнув левую ногу в колене, я продолжал смотреть в побелённый батей потолок. — Нихерово ты тогда на шнурки понаступал. — Кто бы тут ещё меня упрекал! — Тоха повернулся ко мне лицом и свёл брови в кучу. — Мы тогда под такой ливень попали, а зонтика-то у тебя не было. — Галоши теперь наденешь на ласты свои? — нога белобрысого была сорок четвёртого размера, хотя я ношу сорок шестой. Кто бы тут говорил про ласты… — Ага, прямо сейчас и побежал за ними. Свои кроссовки мне дашь, у тебя их много. И правда, у меня было довольно много пар обуви, которую я надевал раза два-три, на большее не доходили ноги. Барыжил давненько, года два уж как, поэтому у самого в наличии вещей было на любой вкус. Иногда подгонял Тохе чего-нибудь. Не за бесплатно, правда, но он прекрасно умел отрабатывать все шмотки, которые я таскал специально для него. На памяти остался момент, когда я притащил ему дорогой спортивный костюм, идеально подошедший. Синяя ткань с красными полосками отлично сидела на худощавом пареньке, а я всё не мог понять, что мне сейчас делать. — Сколько просишь? — Петров расстегнул олимпийку и бросил её на диван. Он ещё раз взглянул на себя в зеркало и глазами наткнулся на мои. — Не сожри меня сейчас. Взгляд можно и проще сделать. — Дорого возьму, Тошик. Расплачиваться тебе придётся… не две минуты. — аккуратно приближаясь к другу, я заметил, что он почти перестал дышать, ожидая момента, когда руки по-хозяйски уместятся на его бёдрах. Эти глупые очки с круглыми линзами. Скорее бы ты уже поменял их, а то смотреть тошно на то, как ты всё не можешь вырасти, оставшись в двенадцатилетнем возрасте. Руки Антона сразу же юркнули в карманы штанов, а голова инстинктивно наклонилась вправо - указываешь на место для будущих бордовых отметин. Губы тут же присосались к нежной и светлой коже. Я знаю все родинки, я знаю, что на спине есть шрам от ветрянки. Томный вздох, и Антон сжался под натиском моих чувств, ведь невозможно быть холодным и мрачным. Тем временем, когда бдительность начала засыпать, пальцы левой руки скользнули к груди, «случайно» задевая сосок. Линия, проведенная от кадыка и до кромки спортивных штанов, казалась мне пыткой. Так бы и сорвал все эти тряпки, но спешить не нужно. Я трогал его тело, наслаждаясь мягкостью кожи, которая, думаю, манила меня каждый день. Я сражался со своими демонами, чтобы, наконец, прийти к тому, что у меня есть сейчас. И мне не стыдно творить всё это безрассудство, мне не стыдно любить и быть любимым, быть собой. Щемящее чувство грусти и отвращения пропало и сменилось бесконечным желанием, которое изо дня в день только крепчало. Нашу связь было не разрушить. Ладонь Тохи накрыла мою и подвела к явному бугру в спортивных штанах. Сбитое дыхание говорило о том, что мы зашли слишком далеко, уже невозможно убежать. Зеркало, стоящее на ножках, было во весь рост. Мне нравилось, когда Антон видел все мои манипуляции с его телом, с его душой. Второй рукой я обхватил его шею и немного сжал, а тихий стон звучал усладой для ушей, что не могло не завести ещё больше. — Я бы сдавил эту шейку, нажал чуть сильнее и смотрел бы на то, как ты растворяешься в моих руках. — Я уже давно растворился в тебе, Пятифан… Электронные часы, стоявшие на дубовом столе, показывали три часа двадцать три минуты. Уже почти три с половиной часа как вторник, а я понимал, что Петрову предстояло вернуться в дом, где его наверняка потеряли предки. Ушёл-то он оттуда из-за ругачки с ними. Простая ссора с матерью вывела его из себя, а всё из-за работы - Тоха помогал мне работать грузчиком. По ночам мы ходили в разные магазины: в продуктовых таскали ящики и мешки с новыми товарами и с просрочкой, иногда нам перепадали продукты, срок годности которых был на грани; в мебельных помогали собирать диваны, столы и шкафы, чтобы было, чем заполнить витрины. А Карина Павловна всегда была против моей компании, а ночной работы - уж тем более. Опекая сына, она совсем забыла, что рано или поздно появится желание зарабатывать самостоятельно. Отец Тохи, Борис Степанович, тоже воротил носом, но здоровался со мной и перекидывался парой дежурных фраз. Казалось, он испытывает отвращение, разговаривая со мной. Ещё со школьных времён мы с моим белобрысым другом сильно отличались: он - примерный ученик, воспитанный и начитанный, а я - разгильдяй и бандит, который держал в страхе всю шпану. Никто не мог перечить мне, потому что перспектива познакомиться с моим кулаком никого не радовала. — Тебя там родители не потеряли? А то не появлялся дома столько дней. — я поднялся и опёрся на локти, чтобы удержаться на матрасе. — Уже надоел я тебе? — Антон принял такую же, как я, позу и посмотрел на меня огорчённым взглядом. — Харэ придумывать, спизданёшь тоже ещё. Просто ты же потом ныть будешь, что опять поругались. К сожалению, следить за языком я иногда не умел, чем расстроил Антона. Я никогда не упрекал его в том, что он жалуется или ноет, но фраза, слетевшая с языка, ударила по больному. Тоха поднялся с матраса, натянул на себя джинсы, следом футболку, а потом накинул олимпийку. Пока он совсем далеко не ушёл, я потянул его за руку. — Я не хотел, извини, — тисками сжав родные пальцы, я чувствовал, что Тоха колеблется. — Оставайся у меня на столько, на сколько хочешь. Я просто кусок дерьма. — Всё нормально, я и правда хотел уйти сегодня. Думал уже об этом, — белобрысый выдавил из себя улыбку, но головой я понимал, что задел его. — Проводишь меня? Я без раздумий встал с мягкого места и подлетел к стулу, на спинке которого висели вещи. Антон, стоя у зеркала, надевал очки и пытался сделать на своей голове подобие порядка, только вот гнездо, сформировавшееся у него из-за лежания на подушке, невозможно было превратить во что-то приличное. На свою причёску мне было фиолетово. Подойдя к порогу, я достал из шкафа свои старые кеды, которые были приватизированы Антоном на время, пока он не дойдёт до дома. Там-то у него целая коллекция всяких разных кроссовок. Мы молча обулись и вышли из квартиры. Ключ провернулся в замочной скважине два раза, а затем тишина. Все мирно спали, и только два парня, которые тайком от всех проживали в этом доме, наслаждались обществом друг друга. Пересчитав все ступеньки, мы вышли на свежий воздух. Солнце всё ещё восходило, красивые пейзажи радовали глаз. Именно в такие моменты, когда весь посёлок был в спячке, можно было насладиться красотами этого местечка. Деревья чуть покачивались от лёгкого ветерка, зелёные листочки колыхались и шелестели. Тоха шёл рядом, иногда наши руки сталкивались, и я уже не стерпел третьего касания, поэтому взял его за руку. Раньше я боялся так делать, вообще не мог подумать о том, что такое возможно, но ты, Антон Петров, дал мне понять, что всё в этом мире нам по силам. — Достанешь мне фотик? — тишину вдруг нарушил Антон, который, как мне показалось, крепче сжал мою руку. Тон его смягчился, а сам он расслабился. — Хотелось бы научиться фотографировать всё вокруг. Красиво же. — Достану всё, что попросишь. Фуфло не буду брать. Мы шли по проложенным асфальтным плитам, которые соизволили положить несколько дней назад. Теперь хоть не нужно было бояться песка, норовившего забраться в обувь. Неприятные ощущения. Я заметил знакомую многоэтажку, к которой мы как раз и направлялись. Если увидят, нам попадёт поровну. Хорошо, что окна в другую сторону, ведь мы каждый день рискуем быть пойманными. Медленно, словно оттягивая время, мы дошли до подъезда. Тоха открыл дверь и запустил меня внутрь. Поднявшись до пролёта между первым и вторым этажами, я остановился. — Я твоей матери не нравлюсь, по-моему. Ты это, — я почесал затылок, а глаза опустил вниз. Смотрел на потрёпанные кеды, которые сам же и дал тебе, потому что свои ты разорвал. — придумай, где был все эти четыре дня. И засосы там замаскируй, а то сдашь с потрохами меня. — Зато мне ты нравишься. Антон вдруг ринулся ко мне, слетая со ступенек, на которые уже успел забраться. Руки обхватили мои щёки, а тёплые и мягкие губы коснулись моих. Петров целовал нежно, он совсем не спешил убежать и скрыться, он хотел растянуть этот миг на несколько минут. Он был ниже на две головы, поэтому он, встав на носочки, немного прибавил в росте. Ныряя в омут чувств, я не заметил, как уже был прижат спиной к стене, а свои собственные руки уже блуждали под футболкой моего парня. Парня, хм, забавно и непривычно, но так классно это всё звучало. — Обещай, что заберёшь меня завтра к себе. — еле отлепившись от меня, Антон пытался привести дыхание в норму. — Это не первое и не последнее утро, никто не отнимет их у нас. Коснувшись моей щеки, Антон скрылся из виду, поднявшись на свой этаж. Я услышал, как аккуратно закрылась входная дверь. Я тоже вышел из подъезда. Ни одного человека на улице. Тишина, лишь шум деревьев, а я иду, довольный и помятый. Довольный из-за того, что я нашёл тот самый клад, о котором все мечтают, а помятый - сплю мало. Минуя улочки и гаражи, которые попадались на пути, я дошёл до дома. Спать завалиться, что ли? Да, именно. Если я посплю, то ночь наступит быстрее, а потом и следующий день настанет. Это не последнее утро, которое мне предстояло разделить не в одиночестве, а с теплотой в сердце и близким человеком.