.
10 июля 2023 г. в 18:10
Вокруг Хан Джисона всегда много людей. Не потому, что его внешность ангельски прекрасна, и не из-за того, что его родители успешны и богаты, — нет, потому что у него самое обыкновенное азиатское лицо, а семья была вполне себе среднестатистической. Просто Хан Джисон умел цеплять.
У него безумно заразительный смех, который разносился по всей округе, стоило кому-нибудь ляпнуть глупую шутку или сказать нечто чересчур тупое. Его яркая улыбка сердечком безупречно освещала каждого встречного, потому что ему нравилось улыбаться и заставлять других чувствовать себя лучше. Джисон владел умением привести мысли других людей в порядок, просто сказав им пару подбодряющий слов, хотя в своих собственных мыслительных процессах разобраться никак не мог. У него была куча проблем, трудные отношения с гомофобными родителями, которые всегда ссорились и дрались, непринятие собственной внешности и ориентации, но вместе с этим Хан имел кое-что ещё — невероятное умение надевать на своё лицо маску. Маску человека, который всегда выслушает, всегда поймёт, всегда поддержит и подскажет, как лучше поступить. Мягкосердечный и ласковый мальчик-солнышко Хан Джисон, которого он показывал публике, всегда принимался намного лучше, чем депрессивный подросток с заниженной самооценкой и нежеланием жить. Поэтому он пообещал самому себе научиться улыбаться даже в самые трудные времена. Потому что улыбка делает из вас человека. Пока вы улыбаетесь, мир не настолько плох. Если вы улыбаетесь, вы становитесь в чужих глазах более привлекательными, более дружелюбными, более милыми. Улыбка умела цеплять. А Джисон и был той самой беспечной улыбкой.
Отцовская работа обеспечивала его семье постоянные переезды. Джисон родился и получил своё имя в стране восходящего солнца, где сейчас расцветала культура азиатской поп-музыки, — Южной Корее, а своё детство провёл в шуме вечерних рынков и в современных торговых центрах — в Малайзии. Теперь, когда ему уже семнадцать полных лет, его небольшая семья перебралась в Соединённые Штаты Америки. Здесь, наверное, парню нравилось больше всего, потому что в солнечном Лос-Анджелесе красивые тени откидывали высокие пальмы, всегда слышался манящий шум прибоя, волосы нежно ласкал тёплый ветер. Тут не было забот, тут можно было сбежать посреди ночи подальше от родительских разборок и заглушить свои мысли выпивкой и тусовками, а если такого настроения не было — посидеть на берегу нежного моря и просто полюбоваться красотой пейзажа. Джисону нравился этот город, ему нравилась эта страна, здешние причуды и привычки жителей. Джисон пользовался своим американским именем — Питер, — потому что ему нравилось звучание, потому что красивые девушки и симпатичные парни ласково звали его «Пити». В месте, где никто не показывал своё настоящее «я», было намного проще играть роль улыбчивого и безбашенного подростка. Здесь, когда вокруг только лицемеры и самозванцы, намного проще было вжиться в роль того харизматичного и уверенного в себе парня, которым удачно пытался казаться Хан Джисон.
Он перекрасил свои тёмные густые волосы в пшеничный блонд, совершенно сжигая когда-то мягкие волосы, и начал подводить красивые большие глаза толстым слоем подводки. Чёрный гель-лак выглядел на коротких ногтях довольно интересно, и его внешний вид напоминал подростков девяностых годов. Джисону нравилось то, как выглядел Питер. Ему нравилось остроумие, нравился заливистый смех и одобрение окружающих. Джисон жил этим, кружась в клубах и барах под громкую музыку, скрываясь от ругающихся предков и собственных проблем. Но больше всего на свете ему нравился Ли Минхо.
Ему нравился именно Ли Минхо — редко улыбающийся, до ужаса красивый и действительно остроумный. Джисон сходил с ума от прямолинейности безупречно симпатичного парня, от его красивых рук, которые по-хозяйски сжимали его ягодицы или хлопали по ним так, что приходилось вздрагивать. Хану нравился Ли Минхо, а не Рино, как его звали те молодые люди, с которыми они тусовались. Джисон каждый раз чувствовал какой-то непонятный трепет в сердце, когда Минхо показывал свои слабые стороны, когда не пытался скрыть свои недостатки. Он был настоящим и никогда не притворялся кем-либо, чтобы понравиться другим. Хан Джисон так не умел, но и не завидовал, потому что они просто выбрали те пути, которые им легче пройти — каждый свой. Однако в какой-то момент эти извилистые дорожки жизни превратились в более мелкие тропинки на письменном столе старшего.
Эти тропинки, так не похожие на яркие пути, насыщенные жизненными мгновениями, имели белоснежный цвет первого лепестка цветущей яблони. Эти тропинки приводили в восторг и заставляли желать большего. Заставляли желать Минхо, который был таким соблазнительным, когда вёл трубочкой по порошку, втягивая его через нос, а затем запрокидывал голову назад, открывая вид на безупречную шею. Джисон так любил проводить по этой шее губами, языком, так обожал оставлять на загорелой коже следы укусов и расцветающие пятна крепких засосов. Ему нравилось, как улыбался — широко и приветливо — самый прекрасный человек во всей его жизни, когда их дорожки сплелись воедино. Хан — то есть, Питер, конечно, — сверкал намного ярче прошлого, потому что Минхо всегда любовно расцеловывал его тело, потому что Минхо умел довести до состояния крайнего наслаждения, когда перед глазами с расширенными зрачками всё плыло ещё больше. Потому что сейчас, когда порошок постепенно сменялся квадратными таблетками самых разных цветов, жить было весело.
Джисону намного больше нравились таблетки. Эти маленькие разноцветные капсулы, которые Минхо хранил в своей квартире, можно было положить на язык, чтобы потом, предварительно ухмыльнувшись, его партнёр аккуратно перехватил таблетку своим языком, специально зацепился зубами о губы младшего, утягивая в страстный поцелуй. Ему нравилось передавать эти маленькие лекарства от жизни, пока Минхо грубо мял его задницу в своих превосходных руках и довольно мычал, если Джисон оттягивал его волосы на затылке пальцами. Хан любил эти таблетки, а ещё он любил Минхо.
Потому что Минхо был настоящим, он не был притворным и не был выдуманным. Его личность пестрила красками и не заглушалась даже без воздействия наркотиков. Ли Минхо был старше, был опытнее и намного сексуальнее тех, с кем когда-либо трахался Джисон. Этот парень с густой шевелюрой цвета цветущей сирени всегда смотрел на него ласково своими кошачьими глазами, забавно медленно моргал и улыбался так, что возле глаз появлялись симпатичные морщинки. Ему нравилось его целовать, нравилось чувствовать под своими более крупными ладонями крепкое тело молодого человека. Ли Минхо ему нравился настолько сильно, что каждый раз сидеть в его квартире казалось величайшей честью и невероятной удачей, потому что он мог выбрать кого-нибудь другого, но всё равно выбрал его — обыкновенного улыбчивого парнишку с глупыми шутками и самой красивой улыбкой во всём Лос-Анджелесе.
Вокруг Хан Джисона всегда много людей. Не потому, что его внешность ангельски прекрасна, и не из-за того, что его родители успешны и богаты, — нет, потому что у него самое обыкновенное азиатское лицо, а семья была вполне себе среднестатистической. Просто Хан Джисон умел цеплять. И Минхо успешно зацепился за него так сильно, что выпускать не было сил. Только держать, крепко стискивать в оковах той ненормальной любви, которую осуждали все вокруг. Потому что их родители видели, как под глазами красивых детей росли огромные синяки. Их близкие друзья замечали то, насколько сильно желтела когда-то красивая кожа. Сестра Джисона видела, что его глаза краснели, что он был слишком раздражителен и вспыльчив, когда Минхо не было рядом. Когда таблеток и дорожек не было под рукой. Потому что Джисон стал зависим. Потому что каждый, кто умел цеплять, мог подцепить какую-нибудь гадость. И этой гадостью в прекрасной, пусть тяжёлой и лживой, жизни Хана стал Ли Минхо.
Такой безупречно невероятный, всегда умеющий за себя постоять и стоящий за своих людей горой. Красивый, прекрасный, опасный Ли Минхо.
Вскоре родители снова показали своё раздражающее «я». Они стали кричать, они пытались закрывать желающего почувствовать себя лучше сына в комнате под замком, они хотели спрятать его от любимого в странном месте, где чересчур худые люди со страшными лицами говорили: «Ты же такой молодой, колешься?» И поэтому Джисон привычно сбежал. Он сам спрятал себя в уютной квартире Минхо, который с удовольствием разрешил ему остаться.
Они курили траву, занимались сексом, ходили в душ, а потом снова курили. Джисон каждый раз надевал майки с открытыми плечами, потому что ему нравилось, как другие люди смотрели на оставленные отметины и понимали, что Хан целиком и полностью принадлежал Минхо. Он наслаждался той жизнью, в которую себя окунул, ведь она была намного ярче, намного дружелюбнее, намного мягче той реальности, в которую его хотели вернуть родственники и друзья. В той реальности, откуда парень так успешно сбежал благодаря наркотикам и чувству глубокой привязанности, не было такого красивого Ли Минхо. В той реальности были жестокие удары по щекам от совершенно не любящего его Рино, в той реальности была невыносимая ревность и громкие «ненавижу» вместо заветных «люблю». Там, куда его пытались вернуть, его прекрасный мальчик с красивыми волосами цвета пурпурного купола неба не любил его так сильно, не оставлял ласковых поцелуев на острых ключицах и побитых скулах, не плакал и не шептал: «Красивый, самый прелестный, мой хороший», пока втрахивал Джисона в матрац скрипучей кровати. В реальности Джисон бы не смог улыбаться, как раньше, потому что его губы всё чаще оставались разбиты, а без миленьких розовых и синих таблеточек на языке мир казался серой слякотью наступившей зимы.
В той реальности, где его старшая сестра пыталась вразумить своего милого семнадцатилетнего братишку, Хан Джисон был жестоким и нещадным. Он был тем, из-за кого у Джисоль, у такой доброй и несчастной, от удара вспухла щека, а на глазах появились солёные слёзы. Джисону не нравился мир, где ему было тяжело улыбаться. Потому что улыбка делает из вас человека. Пока вы улыбаетесь, мир не настолько плох. Если вы улыбаетесь, вы становитесь в чужих глазах более привлекательными, более дружелюбными, более милыми. Улыбка умела цеплять. А Джисон и был той самой беспечной улыбкой. Улыбкой, за которую цеплялся Минхо. А пока Минхо был рядом, то ничего страшного и не было в существовании Джисона.
Но потом, с некоторым течением времени, его прекрасный молодой человек начал отдаляться. Он не трогал, не гладил, не целовал и не бил. Ли Минхо, такой безупречный и честный, словно проснулся ото страшного сна, в котором был тираном и деспотом. Парень не улыбался, не мог позволить себе говорить слишком часто, почему-то с вселенской печалью и невероятной виной смотрел в красивые юношеские глаза, чьи зрачки не переставали быть расширенными. Джисона пугало то, насколько сильно старший пытался отдалиться. Теперь, когда Хан уже выдохся и не мог бежать, когда его слабое тело ныло от долгого бега, на линию старта встал его молодой человек. Он постепенно оставлял младшего в той пирамиде таблеток и горах порошка, куда когда-то его затащил. Минхо был всё ещё тут, всё ещё сидел в излюбленном кресле возле большого окна, но его и Джисона разделяла крепкая и высокая стена — граница, разделяющая реальности от того места, где Хан купался в своих мечтах.
— Тебе нужно лечиться. — Самые прекрасные в мире пальцы ласково перебирали жёсткие блондинистые волосы парня, который устроился на коленях Минхо.
Ли был в завязке уже два месяца. Он не брал с его языка таблетки, не показывал свою красоту закидыванием головы так, чтобы открывался вид на тонкую шею, не наполнял шприцы лекарствами и не колол иглы в свои вены. Минхо почему-то оставил тот мир, где они были счастливы, и теперь только Джисон не мог и не хотел оттуда выбираться.
— Почему? — Хан переплёл их пальцы, преподнося чужую ладонь к своим растрескавшимся от покусываний губам. На его юношеской скуле уже желтел давно оставленный след насилия. Ли провёл по нему дрожащими от вины пальцами.
— Ты зависим, Сон-и.
— У моей зависимости твоё имя.