В душ и спать.

— Блядь, мы че, просто так тут и потрахаемся? — Тёма бухой в жопу, ВалентинЮрич ничуть не лучше, Тёма сидит на столе, ВалентинЮрич — стоит напротив, и у него такая дебильная физиономия, что Тёму уносит только хлеще. — Имеешь что-то против кухонного разделочного? — уточняет Лебедев, и Тёма ржёт, запрокинув голову. Голова, кстати, охуеть какая легкая, тело вообще не слушается, особенно когда ему ноги раздвигают коленом и на стол с двух сторон от жопы опираются руками. Тёме хо-ро-шо. Тёма сам лезет с первым мокрым поцелуем, его почему-то не отталкивают, ебаное гейство, и целуют в ответ, и всё, что Тёма понимает, относится только к тому, что с мужиком целоваться абсолютно не то же самое, что с девчонкой какой-нибудь. Его целуют, горячими сухими руками лезут под майку, сжимают и выкручивают соски — Тёма шипит сбито, прогибается навстречу, абсолютно логику своих реакций и действий не отслеживая, и сам трогать тянется: чужое лицо, горло, плечи — у Лебедева очень пошло сползла домашняя толстовка, видно острые ключицы, и Тёма охуевает от того, что у _Лебедева_ они так девичьи выпирают. Так что Тёма трогает, параллельно рот чужой языком трахая, потому что ну невозможно, и до поры до времени ему это позволяют — а потом резко за руки перехватывают и через секунду на этом же столе нагибают, мордой его в столешницу уткнув. — С-сука, — слышится сзади, и у Тёмы совершается новый шок: ну нихуя себе, Лебедев умеет материться. Потом с горем-пополам они в четыре руки стягивают с Тёмы штаны, это как-то даже не обсуждается: понятное дело, что свою задницу товарищ полковник даже проктологу не факт, что доверит, не то что Тёме, но хоть бы спросил приличия ради, и Тёма дёргается на всякий случай, ну чисто для разъяснения позиции, — и ему тут же прилетает по бедру, сильно и горячо, от чужой ладони точно останется след, Тёма даже извернуться пытается, чтобы посмотреть, глотая возмущенное «бля», но его за шкирку прихватывают и фиксируют так, что как-то дёргаться тупо бестолку. Тёме кажется, что ебать его будут больно, и от этого как-то не по себе становится; когда пальцы, влажные уже, скользят меж ягодиц, он притихает совсем. Лебедев максимально аккуратен, мягко обводит по кругу сжатые мышцы, на пробу внутрь толкается одним — Тёма ёрзает, зажимается, и сзади так шумно выдыхают, что, походу, ещё немного и растягивать его передумают. — Давайте хуём сразу, — сам предлагает Тёма, лицо, тут же вспыхнувшее, в сгибе локтя спрятав, — Только смазки добавьте хоть. Руки пропадают, Тёма было голову поднимает — но тут же роняет обратно: водка с ромом своё дело сделали, Тёме дай бог к понедельнику-то протрезветь. Возвращается ВалентинЮрич неслышно, и от нового прикосновения Тёма вздрагивает. А потом шипит болезненно, потому что жопу, походу, сейчас порвут. Лебедев без тормозов абсолютно, судя по всему, и проталкивается медленно, но сразу до конца, и блядь это ощущение растянутости Тёму аж до горла догоняет, и он ртом воздух хватает судорожно, пока чужие пальцы низ живота гладят ласково, так и не касаясь члена. А этого пиздец как не хватает, и Тёма рукой тянется, но ее тут же загребают, к столешнице припечатывают и двигают бёдрами. Тёма матерится. — Либо кончишь на моём члене, либо не кончишь вообще, — ровно в ухо шепчут, Тёма аж стонет от того, как охуенно-пошло это прозвучало, и сам подаётся ближе, чтобы вошло глубже: привык уже, похуй. А потом случается, походу, ураган, потому что все, что происходит дальше — это втрахиванье Тёмы в стол, синхронные стоны, матерные вопли с его стороны и какие-то идиотски-нежные, но дохуя-нужные комментарии — с Лебедевской, по типу «мальчик мой, хороший, умница, тесный такой, Тём, расслабься, вот так, да, давай сам», и Тёма ж реально — сам: и на член насаживается, и под руки льнет. И даже кончает — без рук, очень ярко, до вспышек перед глазами, его заносит так, что ноги совсем отнимаются, и его просто держат, пока дотрахивают, и если б он не кончил только что, то кончил бы ещё раз, когда член резко вынимают, а потом горячо и мокро спускают на поясницу. Охуеть. Блядь. Пиздец. — В душ и спать. — командует Лебедев спустя пару минут тишины и рваного дыхания, и Тёма абсолютно счастливо улыбается, почти наверняка зная, что нихуя утром ничего помнить не будет.