***
Анна привыкла жить одним днем. Честолюбивые планы о великих свершениях, которые она так лелеяла в глубине души, все ее магические таланты и плоды упорного труда лишились смысла с тех пор, как она, обессилев из–за проклятия, оказалась заточена в четырех стенах собственного дома. Поначалу ее охватила ненависть к своим друзьям, ко всем, кто присылал ей письма с утешениями и предлагал помощь. Даже к Себастьяну. Она не могла вынести снисхождения к себе, презирала себя за слабость и никчемность. Неделю за неделей она маялась в пустоте равнодушной немой хижины. Жгучая обида, боль и одиночество заполняли ее тело до краев. Боль была живой, душила ее, издевалась, насмехалась над нею. Анна чувствовала, что проклятие никогда не выпустит ее из своего огненного круга. Со временем эта мучительная безысходность необъяснимо смягчила ее сердце. Тихая, изнуренная, она не была сломлена, стала легче обходиться с близкими, терпеливо выполняла простую работу по дому, и жадно вбирала малейшие радости своей новой жизни. Этим вечером Анна сидела за столом и листала книгу. Чтение стало одним из немногих ее развлечений. Разглядывая изображения диковинных птиц, она представляла себя покорительницей бескрайних небесных просторов. Стоило перевернуть страницу, и она оказывалась отважной мореплавательницей, чья маленькая лодочка раскачивалась на волнах, окруженная хищными океанскими монстрами. В такие моменты её лицо разглаживалось и приобретало мечтательное выражение. Она перевернула последнюю страницу, захлопнула книгу и облокотилась на неё, подперев голову руками. На неё вдруг навалилась ужасная скука. Ну почему никого нет? Почему она должна сидеть таким прекрасным вечером совершенно одна, совсем без сказочных чудищ или хоть какой-нибудь живой души рядом? Тут в дверь постучали. Анна помедлила, раздумывая, кто это может быть. Дядя не стучится прежде, чем войти, а тот, кто захотел бы войти в отсутствие хозяев, уж точно не стал бы стучать. Гостей в их доме не было уже очень давно. Решив, что в случае чего, она сможет за себя постоять, Анна быстрым шагом пересекла комнату, толкнула дверь и отпрянула, держа палочку наготове. Дверь медленно отворилась. Наступила неловкая пауза. На пороге стоял сияющий Оминис, припорошенный снегом. — О… — только и смогла произнести Анна, убирая палочку, направленную ему прямо в грудь, и радуясь, что ее тёплый приём остался незамеченным. — Да, это я! Оминис победоносно улыбался, продолжая стоять в дверях как памятник собственным усилиям. Анна втащила его внутрь, съежившись от наполнившего дом холода. — Как ты?.. Это вообще… — бормотала она, стаскивая с него плащ. Оминис прошёл в комнату и незаметно положил свой свёрток на стол. — Твой дядя отправил мне письмо с приглашением погостить на каникулах. Он дома? Хотел поблагодарить. Анна хлопотала вокруг, не веря своему счастью. — Еще днём ушёл куда–то… А почему в одной перчатке? Погоди, ты пешком шёл? — Да! И, представь, ни разу не сбился! Хотел тебя удивить. Он присел на край стола, закрывая свёрток собою. Анна вручила ему огромную деревянную кружку, доверху наполненную горячим брусничным морсом. Несколько минут сидели молча. Оминис держал кружку обеими руками, вдыхал пар, пахнущий мёдом и корицей, и понемногу оттаивал. Анна смотрела на него, и он казался ей нереальным. — А у меня есть подарок для тебя! Он отвернулся к столу и зашуршал оберткой. — Так, сейчас… Вот! Оминис обернулся к Анне, и она задохнулась от восторга. Он протягивал ей книгу невероятной красоты. Атласную алую обложку украшали тонкие узоры золотого тиснения. Птичьи и звериные силуэты проглядывали сквозь ветви диковинных деревьев. Выведенная старинным шрифтом надпись гласила: «Таинственный лес». Львы с человеческими лицами поддерживали надпись с обеих сторон. Анна провела пальцами по буквам, с трудом оторвалась от обложки и обратилась к Оминису, уже начинавшему волноваться в ожидании ее реакции. — Это нечто! Оминис шумно выдохнул и достал из рукава главный козырь: — Хочешь, я тебе почитаю? — Безумно! Она едва сдержалась, чтобы не повалить его в кресло и не заставить читать прямо сейчас. — Давай завтра, когда отдохнёшь. Твоё появление здесь — это лучший подарок. Анна озабоченно надула губы. Она и не подумала приготовить Оминису подарок на Рождество. Но не могла же она ударить в грязь лицом. — У меня тоже есть для тебя кое-что, — брякнула она. Теперь нужно было срочно что-то придумывать. Анна вглядывалась в безмятежное лицо Оминиса, и на ум ей приходили старые времена. — Протяни руку, — сказала она и направила палочку на его раскрытую ладонь. Анна позволила своим чувствам течь свободно, обрывки мыслей и воспоминаний сплелись в единый образ. Ее магия, спящая в слабом вместилище измученного тела, полилась сквозь палочку свободным потоком. Наконец она удовлетворенно кивнула. Оминис почувствовал, как на его ладонь что-то опустилось. Он ощупал предмет, это оказалась музыкальная шкатулка. От его прикосновения она словно ожила, и заиграла протяжную мелодию. Оминис сразу узнал ее, это была любимая трель старика лесничего, жившего в хижине на опушке леса. Они втроем так любили передразнивать ее на свой лад, превращая заунывный мотив в бессмысленную песенку. «Когда ещё были все вместе», — добавил про себя Оминис, а вслух произнёс: — Там, где тыквы смеются, где грохает гром, там построим мы сказочный дом… «Громыхает» получалось нескладно, поэтому у них было «грохает». В одночасье тот самый гром прогремел над их головами, и сказочный дом растворился навеки, исчезнув для Оминиса с Себастьяном, и превратившись в клетку для Анны. Оминис отогнал от себя эти мысли и стал выдумывать новые дурацкие куплеты, волшебная шкатулка заливалась на разные лады, а Анна веселилась, прямо как тогда, в их беззаботные школьные дни. Неожиданно входная дверь заскрипела и распахнулась настежь, из дверного проема в дом полезли заснеженные хвойные лапы. На секунду Анне показалось, что это лес решил поглотить их крохотную хижину, но вслед за треском веток послышался довольный смех, и в сени ввалился дядя Соломон с огромным кипарисом наперевес. — Энни, кроха, только погляди, что тебе дядя притащил к празднику! — загрохотал он, стряхивая снег с волос. — А, Оминис! Ну, здравствуй, сынок, как добрался по такому морозу? Эх, если бы ты мог поглядеть, что за чудо-ель будет у нас на Рождество!.. — Дядя, Оминис шел пешком! — поспешила вставить Анна, перехватывая неподъемную куртку Соломона. Ей всегда было неудобно, когда он простодушно указывал на особенность Оминиса, хотя тот, кажется, ничего не замечал, тронутый неизменно заботливым отношением со стороны ее дяди. — И это же кипарис! — заметила Анна, пытаясь охватить взглядом необъятное дерево. — Ну а что, он не ёлка что ли? Сейчас украсим, и будет лучше любой… А где мой племянничек? Недоглядел за ним? — расхохотался Соломон, тормоша Оминиса за плечи. — Дядя! Анна окончательно раскраснелась и бессильно сложила руки. Оминис улыбался, слушая милую семейную кутерьму, давал Соломону теребить себя за волосы, благодарил за приглашение в гости, и надеялся, что эти каникулы не закончатся никогда.***
Нехитрый ужин был съеден, кипарис водружен в центре комнаты и украшен, все вдоволь наговорились, и Соломон ушел к себе, а Анна с Оминисом остались у очага, наслаждаясь запахом хвои и мирным потрескиванием дров. — А где всё-таки Себастьян? Анна постаралась придать голосу лёгкость, но вышло несуразно. Ее волнение прозвучало так отчетливо, что Оминис невольно обернулся к ней, и на его лице она прочитала то же чувство, что было у нее самой. — Он… Энни, он так ждал окончания семестра, чтобы попытаться еще раз. — Еще раз что? — Ты ведь понимаешь, он не хочет… принимать всё как есть. И он больше мне не доверяет. Надеюсь только, что место, куда он сегодня так спешил, отпустит его, оставив прежним. Оминис осекся, придавленный собственными словами. Не было места такому разговору посреди этого тепла и уюта. — Он вернется! Не может быть, чтобы он не прибежал, когда дядя Соломон будет резать рождественский пудинг! Оминис состроил потешную гримасу, изображая Себастьяна, и с облегчением почувствовал, что напряжение спало. Остаток вечера прошёл спокойно, они легли за полночь, и Оминис сам не заметил, как уснул.***
— Ты снова здесь… Голос, полный досады и сочувствия, прозвучал над самым ухом, вырвав Оминиса из забытья. — Себастьян? Ты вернулся? Оминис потянулся за палочкой, он точно помнил, что перед сном положил ее под подушку, но теперь никак не мог нащупать. — Пойдём. Ничего уже не вернуть. — О чем ты? — Послушай, прошёл целый год, а ты все приходишь в этот дом. Не рви сердце. Энни больше нет. Себастьян говорил еле слышно, слова давались ему с трудом. Оминис похолодел от ужаса. — Похоже, твои тёмные делишки свели тебя с ума, — пробормотал он деревянным голосом. — Ее больше нет, Оминис, мне тоже трудно признать это, но теперь всё кончено. Оминис хотел позвать Анну, но голос ему изменил. — Нет, нет, нет… Он вскочил с кровати и стал в панике метаться по комнатам, ничего не понимая. — Вернёмся в замок, не нужно… Дом уже давно заброшен, разве ты не замечаешь? Себастьян поймал его запястье и попытался удержать. Оминис вырвал руку и кинулся туда, где должна была стоять кровать Анны. Он шарил перед собой, но пальцы загребали пустоту. Тяжелый запах затхлости заползал в ноздри, но было просто невозможно поверить в происходящее. Он бросился бежать, сам не зная, куда. Перегнившая доска прогнулась под его ногой, и он с замирающим сердцем полетел куда-то вниз.***
Посреди ночи Анну разбудил шум, доносящийся из соседней комнаты. Она завернулась в одеяло и прокралась к двери их бывшей детской, где теперь ночевал Оминис. Дверь была приоткрыта, и она, немного поколебавшись, проскользнула в комнату. Оминис ворочался во сне так, что старая скрипучая кровать ходила ходуном. — Э-э… проснись… Анна неловко потрясла его за плечо. Оминис застонал, сквозь сон пытаясь сбросить ее руку. — Всего лишь кошмар, проснись же… Услышав ее голос, он выхватил из-под подушки свою палочку и направил прямо ей в лицо, ослепив ее красной вспышкой. Анна отшатнулась, в глазах заплясали пятна. Оминис жадно смотрел на нее невидящим взглядом. Под действием заклинания алые контуры вспыхивали в его сознании, высвечивая в бесконечной пустоте черты лица Анны. — Это я, ты у нас дома, всё хорошо, — проговорила она, часто моргая и заслоняясь от света рукой. — Это правда ты, — сказал он странным голосом, и опустил палочку, переводя дыхание. — Прости… Ложись спать. Анна хотела что-то сказать, но он уже отвернулся к стене и накрылся с головой.***
На следующее утро почтовая сова принесла обрывок пергамента, на котором было нацарапано всего одно слово: «Ждите». В другое время Анну позабавило бы такое предвестие от Себастьяна, но сегодня ей особенно нездоровилось. Она с трудом нашла в себе силы позавтракать, и теперь свернулась в кресле у камина. Ей казалось, что из горящего очага тянет холодом, и она куталась в плед, натягивая его по самый нос. — Фоверус максима! — вполголоса донеслось с другого конца гостиной, и ее окружил поток горячего воздуха. Она обернулась к Оминису, который с самым невинным видом помахивал палочкой, убирая со стола. Тарелки одна за другой мерно плыли в таз с мыльной водой. — Я тебя вычислила, — сообщила Анна, перевесившись через подлокотник. — Как ты догадался? — Услышал, как у тебя зубы стучат. Он ухмыльнулся и щёлкнул зубами. Анна откинулась на спинку кресла, греясь в облаке волшебного пара. Она с благодарностью подумала, что заботиться без снисходительности — редкое умение, но развить мысль не удалось, потому что в следующую секунду она согнулась от нахлынувшего приступа боли. «Только бы сейчас дядя не прибежал жалеть, и так тошно…» — пронеслось у неё в голове. Отчаянным усилием воли она повернулась в кресле и уткнулась в мягкую обивку. Рядом что-то заскрипело. Она открыла один глаз и увидела нависшего над ней Оминиса. Он уселся на подлокотник, загородив ее собою от бдительного взора Соломона, который расчищал двор от снега и время от времени прищурившись подглядывал в окно. На коленях у Оминиса лежала та самая подарочная книга. Он как ни в чем ни бывало покачивал ногой, создавая для дяди картину полного благополучия. — Хочешь, я тебе почитаю? Мы вместе отправимся в сказочный мир, и боль не найдёт нас там. Его тихая размеренная речь успокаивала сама по себе, и Анна кивнула. Оминис деловито поправил на ней сползший плед и начал.«Самая чудесная мышка»
Однажды в самой обыкновенной мышиной семье родился самый необыкновенный мышонок на свете. Ещё когда она — а это была девочка — лежала в своей колыбельке на мягкой вышитой подушечке, всем было совершенно понятно, что такого славного мышонка не видел мир. Мышка подрастала, и всё думала, чем же она такая необычная, и за что ее так любит вся мышиная родня? Мышка была очень хороша собой. Она любила прихорашиваться перед зеркальцем, примерять множество украшений из ароматных цветов гороха и крохотных жемчужных крупинок. Но однажды, направляясь по утру в лавку, она встретила мышку, что была гораздо красивее ее. «Значит, не за красоту мои родные считают меня самой чудесной на свете!» — подумала чудесная мышка. Мышка была очень сообразительна. Она всё схватывала на лету, и ей никогда не приходилось повторять дважды. Она всегда знала, как утешить близких, и как придумать выход из любой западни. Но однажды она прочитала роман о великом мышином сыщике, который раскрывал самые запутанные дела. «Значит, не за сообразительность мои родные считают меня самой чудесной на свете!» — подумала чудесная мышка. У мышки были золотые лапки. Она вязала в подарок своим тётушкам удивительные ажурные салфеточки, а ее праздничные вишневые пироги разлетались прямо на глазах, даже не успев остыть. Но однажды, погостив у двоюродной бабули, мышка отведала просто невероятного пирога. «Значит, не за золотые лапки мои родные считают меня самой чудесной на свете!» — подумала чудесная мышка. Тогда мышка решила разузнать все наверняка. Она уплела ещё один кусочек пирога и обратилась к своей двоюродной бабуле. «Что стряслось, мое маленькое чудо?» — спросила бабуля, разливая по чашкам ягодный чай. «За что меня считают самой чудесной на свете? Есть мыши гораздо красивее, есть мыши гораздо сообразительнее, а твои пироги гораздо лучше моих!» — выпалила мышка и затаила дыхание. Бабуля не спеша расправила свой кружевной фартук, села рядом с мышкой и взяла ее маленькие лапки в свои. «На свете ни у кого больше нет таких искристых глазок, как твои. Никто не смог бы придумать столько замечательных идей, как ты. И как бы я ни старалась, у меня ни разу не испечётся точно такой же пирог, как у тебя. Ты самая чудесная мышка на свете, потому что ты — это ты!» — Конец! Оминис закрыл книгу и погладил по шелковистой бархатной обложке. — М-да, получается, что все особенные, а это все равно, что никто. — Энни, — с укором произнес Оминис, качая головой, — это же сказка! — Вот именно, научат своих детей… Но договорить она не успела — снаружи донеслись голоса. — Похоже, это Себастьян. Оминис поспешил ему навстречу. Анна неопределённо пошевелилась, взвешивая, стоит ли тратить силы на путь до двери и обратно. — Кстати, давно хотела спросить, как тебе вообще удаётся читать? — Ну… это магия! Оминис развел руками и скрылся из виду. Он столкнулся с Себастьяном уже в дверях, и сходу зашипел на него. Как раз вовремя, потому что тот уже набирал воздух, чтобы разразиться победоносной тирадой о своих похождениях. — Ну и что это за приветствие? — кисло осведомился Себастьян, оттеснённый в самый дальний угол хижины. — Мы не виделись всего один день. — Но я вернулся не с пустыми руками! Он сунул Оминису пригоршню тонких, острых по краям чешуек. — Листья змеиного дерева. Из его древесины была создана палочка самого Салазара Слизерина! — Себ… — Говорят, что они обладают целебными свойствами, ты не представляешь, с каким трудом… это чертово дерево так отбивалось… — Что, по-твоему, Энни должна делать с этими лезвиями? — Ну, на этот счёт есть разные мнения… Себастьян сдвинул брови, разговор приобретал неприятные очертания. Его выводило из себя хладнокровие Оминиса, он принял его за безразличие, и вскипел от возмущения: — Ты соизволишь пустить меня в мой собственный дом? Он попытался протиснуться мимо Оминиса, но тот загородил ему дорогу. — Прошу, послушай. Не стоит давать ей ложную надежду. Особенно сейчас. Ей нужен покой и хорошие впечатления. И, главное, ей нужен ты сам, рядом с ней. — Что за чушь, я не понадоблюсь ей, если… Не смей говорить, что всё, что я сделал для нее — пустое место. Пусти. Он отпихнул Оминиса, проходя в гостиную. Тот, не ожидавший такого напора, налетел спиной на стол. Взмахнув руками в попытке удержать равновесие, он задел что-то хрупкое, и оно с глухим стуком опрокинулось на пол. Заиграла их любимая мелодия из детства. Себастьян поджал губы и остановился. Анна стояла спиной к нему, прислонившись к спинке кресла. Обернувшись на шум, она заскользила к ним по-над стеной, словно призрак. Ее вид испугал Себастьяна. Как давно он был здесь в прошлый раз? Он всматривался в странную, чужую Анну, лицо которой перестало быть отражением его собственного, и больше походило на лица мучеников из средневековых фолиантов. Она словно уменьшилась и вместе с тем стала гораздо старше. Оминис, застигнутый в нелепой позе, поспешно принял изящный вид, словно он просто облокотился на стол, и ничего более. Себастьян был слишком поражен. Пряча глаза, он наклонился за упавшей музыкальной шкатулкой и негнущейся рукой поставил ее на стол. — Анна… — его голос прозвучал глухо, и он сглотнул, мысленно укоряя себя за слабость. — Как у вас тут дела? Оминис, вижу, дядя неплохо тебя откармливает. Оминис криво усмехнулся. Кажется, их перепалка осталась незамеченной. Сестра крепко обняла Себастьяна и не хотела отпускать. Его взгляд упал на палочку, небрежно оставленную на подоконнике. Анна все реже находила в себе силы для волшебства. Ледяное осознание заползло в душу и свернулось тяжелыми кольцами, сжигая Себастьяна изнутри. Неужели он потерял столько бесценного времени, которое мог провести рядом с ней? Он окинул взглядом украшенную хижину, упирающийся в крышу наряженный кипарис, широкую фигуру Соломона, соображающего ужин на кухне. «Возможно, это Рождество станет для нее…» Он внутренне сжался, но неожиданно его мысли прояснились. «Нет, Себастьян, ты полный идиот. Это Рождество должно стать для нее самым лучшим, вот и всё». Себастьян закрыл глаза и еле заметно шевельнул палочкой. Теплое дуновение обдало ладонь Оминиса, и он разжал пальцы. Листья змеиного дерева исчезли.