Текила без лайма и немного крови

Гермиона просыпается в восемь. Как неопытный пловец на последних метрах, выныривает, судорожно хватая ртом воздух, в тихую сонную реальность своей маленькой спальни. Золотистое, бежевое, розовое, бантики-ленточки-рюшечки — натуральная девичья мечта, чтоб её. В мире маглов эту гадость зовут шебби-шиком, а в волшебном мире это просто стиль Молли Уизли. Однозначно, как кувалда тролля. Видишь рюшечки — вспоминаешь Молли, и никогда не ошибаешься. Руки Гермионы дрожат. Она нащупывает на запястье резинку для волос, натягивает и отпускает её, натягивает и отпускает, бормоча как мантру: "Всё хорошо. Я спокойна. Это просто сон". Спускает ноги на пол ("всё хорошо…"), шатающейся походкой подходит к окну и прислоняется лбом к холодному стеклу: "я спокойна…". Восемь. В магловском Лондоне бьёт Биг Бен, в магическом — часы Министерства Магии. Людские реки текут по улицам, вливаются на станции метро, разливаются по коридорам Министерства. Она тоже должна быть там, идти на работу, сидеть на планерке в отделе обеспечения магического правопорядка. Перед героиней войны Грейнджер были открыты все двери — те, что остались целыми после военных действий. Её были рады принять везде, "Пророк" зазывал на пресс-конференции и персональные интервью, а новый министр — на дипломатические мероприятия и выступления перед электоратом. И каково же было разочарование, когда выяснилось, что Та Самая Грейнджер боится одновременно громких звуков и абсолютной тишины, что триггером для приступа паники может послужить всё, что угодно — не угадаешь и не предскажешь, и что во время панической атаки героиня войны выглядит абсолютно не геройски. Короче, такую Героиню войны нельзя было продать восторженной публике, и Министерство постепенно отстало от неё, списав за ненужностью в дальний резерв, как отслужившую своё вещь. О нет, для неё сделали всё — газеты осторожно писали о посттравматическом стрессе и психологических проблемах, ей предоставили отдельную квартиру и содержание — и бессрочный отпуск на зализывание ран — и настойчиво рекомендовали обратиться в св. Мунго. От последнего Гермиона отказалась сразу — с некоторыми волшебными методами лечения можно было довольно быстро повторить судьбу профессора Локонса, чего ей совершенно не хотелось, а психотерапия среди волшебников так и не прижилась. Тут предпочитали Легилименцию или сразу Обливиэйт — быстро и эффективно: если ты не помнишь о своих проблемах, значит, их у тебя и нет. ------ — Я ходила к психологу, — говорит Гермиона Гарри в каком-то кафе в магловском Сити. Они пьют хипстерский раф, отгородившись заклятьем тишины, и прячутся здесь от журналистов "Пророка". В канун второй годовщины битвы за Хогвартс это особенно актуально. — Но это бессмысленно. Как ответить маглу, если он спрашивает, какого цвета мой страх? Что это вообще за идиотские вопросы? Вот если бы он спросил, какое у моего страха имя…. ------ — Беллатриса Лестрейндж! — срывающимся голосом шепчет Гермиона в холле Малфой-мэнора, куда их втолкнули довольно лыбящиеся егеря. Гарри тоже видит высокую женщину в черном, приближающуюся к ним быстрым нервным шагом. Беллатриса останавливается, надменная улыбка кривит губы, грива непослушных черных волос кое-как забрана в прическу. Впервые так близко. Так близко, что можно убить, просто всадив палочку в горло, как стилет, если бы ещё руки были развязаны… Чёрные зрачки неестественно расширены. "Она всегда такая или просто сейчас под наркотой?" — мелькает в голове Гермионы перед тем, как закричать под первым круциатусом… ---- — И потом, понимаешь, Гарри, — нервно продолжает Гермиона, — есть и другие последствия. Я не могу… ну... быть с Роном. В том смысле, что... — она набирает воздуха и скороговоркой выдает: — ...заниматься любовью. И ни с кем, наверное, не смогу, меня сразу начинает трясти… Гарри знает. Рон ему уже жаловался. — Прошло ещё совсем мало времени, Гермиона, — он успокаивающе накрывает её руку своей. — Всё пройдёт. А Рон, если любит, должен тебя поддержать. Ну потерпит немного, в конце концов… Он понимает, что это звучит неубедительно, потому что параллельно представляет себе возникновение подобной проблемы у Джинни. Разумеется, он любит её просто потому, что любит, но тайные встречи на площади Гриммо, во время которых она отдаётся ему в самых неожиданных закоулках дома, вывели их отношения на качественно новый уровень, и последнее, чего бы он хотел — от них отказываться. Гермиона мрачнеет, и он понимает, что она знает, о чем он думает. — Гарри, у тебя всё на лице написано. — Грустно вздыхает она. — Только не рассказывай Рону про площадь Гриммо, он ещё морально к такому не готов… Они смущённо молчат. Гарри наконец решается спросить: — Слушай… Я просто подумал… Ты никогда не рассказывала, что с тобой сделала Беллатриса, и знаю, что ты отказалась от легилименции. Понимаю, тебе трудно вспоминать об этом, но всё же… если знать, что именно привело к проблеме, можно распутать клубок и найти решение. Судя по тому, что ты в своём уме, это не была непрерывная серия круциатусов… — Нет. — Тихо говорит Гермиона. — Но что могло произойти за те несколько часов? У нее что, был ручной дементор? Он замолкает на полуслове. По лицу Гермионы текут слёзы. — Это вы были там несколько часов! — Со злостью выкрикивает она. — Вы! А я… я даже не знаю, сколько дней Беллатриса держала меня там. Гарри непонимающе смотрит на нее. — Заклятье искажения времени. — Поясняет она. — Довольно тёмная магия. Миссис Лестрейндж хотела, чтобы её никто не беспокоил, пока она развлекается с новой игрушкой. Больше она ничего не скажет. Даже Гарри, хотя ему можно рассказать абсолютно всё остальное. Она не может, иначе придется объяснять, вспоминать, вновь вызывать в памяти те сцены, которые и так снятся ей каждую ночь, прямо под утро, после которых она просыпается, заново чувствуя во рту солёный вкус крови с горьковатым оттенком темной магии. И текилы. Конечно, она всё помнит. И холодные губы Беллатрисы на своей горячей коже, и её тонкие пальцы, и общее безумие происходящего. Легилименция, говорите вы? Авада будет милосерднее. ---- Гермиона больше не могла кричать. Она не могла даже закрыть глаза, потому что сил на это просто не было. Лёжа на полу в какой-то из роскошных комнат Малфой-мэнора, гриффиндорская отличница равнодушно следила за тем, как её кровь впитывается в доски паркета. Беллатриса хихикнула. - Смотри-ка, прекрасно получилось, отличная каллиграфия. Гермиона видела. Каллиграфически безупречное “Грязнокровка”, вырезанное на её руке от запястья до локтя. - Я же говорила, что совершенство – результат практики. – аристократически мурлыкнула госпожа Лестрейндж. - Может, теперь попробуем на японском? Иероглифы – это непросто, но волнующе, как ты думаешь? Сколько продолжалась практика, Гермиона не знала. Она то проваливалась в беспамятство, то снова выпадала в реальность, сжавшуюся до пределов одной комнаты. В последнее время в реальности лучшей ученицы Хогвартса было слишком много боли. Самое плохое в том, что Гермиона никогда не знала, чего ждать в следующий момент. Реальность Беллатрисы существовала только в голове Беллатрисы. - Сколько может выдержать человек? – подумала девушка, глядя на сворачивающиеся струйки собственной крови. - Сколько ещё выдержу я? - Может, расскажешь мне, где вы взяли меч Гриффиндора, дорогая? Нет? Волшебница выкрикнула заклинание, и изящный серебряный кинжал устремился ко второй руке Гермионы. Как оказалось, кричать она всё-таки могла… Гермиона очнулась от того, что кто-то поднял её с пола и усаживал спиной к стене. Её лихорадило. Было жарко, как при температуре. Первое, что она увидела, с трудом подняв веки, – совершенно безумные глаза с огромными черными зрачками. - Не умирай, – весело сказала ведьма. – Самое интересное ещё впереди. В голове постепенно прояснялось. Умереть на самом деле не страшно, но продать свою жизнь можно и подороже. Подождать, когда Беллатриса отвернется… - Акцио палочка! – Прошептала она из последних сил, надеясь на всем известную небрежность миссис Лестрейндж. И её палочка, такая знакомая, скользнула к ней в руку из груды каких-то артефактов на столе. - Инкар… - Экспеллиармус! Ах ты, тварь! Палочка полетела куда-то в недра комнаты. Беллатриса, злая как оборотень при луне, одним движением подлетела к пленнице и наотмашь хлестнула по лицу. Голова Гермионы дёрнулась, из разбитой губы потекла кровь. - Сучка! - Почти нежно выдохнула Беллатриса и поцеловала её прямо в кровоточащие губы. Такие холодные губы. Такая солёная кровь. Всё перемешивается, Гермионе кажется, что она падает в чёрную глубину космоса, без права и возможности вернуться. Тонкие сильные руки ложатся ей на грудь, а губы ведьмы скользят по свежим ранам, вызывая острую боль и острое желание продолжения. Она не сопротивляется. Может, тому виной жар, слабость и потеря крови, но Гермиона ясно осознаёт – она совершает предательство, и в первую очередь предает саму себя. И ей всё равно. Глаза закрываются. Перестав понимать, что происходит, она просто хочет, чтобы больше не было больно. И если это передышка, пусть она будет, пусть длится как можно дольше, пожалуйста, как можно дольше… Это надо запивать текилой, – говорит Беллатриса. – Пей! Гермиона впервые пьёт текилу, сидя рядом с самой ненормальной из пожирателей смерти, на грязном полу комнаты где-то в недрах поместья Малфоев. Вкус алкоголя смешивается с железным привкусом крови. Разбитые губы невыносимо щиплет. - Идеально! – Безмятежно улыбается госпожа Лестрейндж. – Я забыла про лайм, да и чёрт бы с ним. И правда, идеально. Её улыбка пугает больше, чем все егеря вместе с Фенриром. - Иди сюда. Разве твой Уизли так умеет?... Всё повторяется заново, круг за кругом в разной последовательности: пытки, допросы, боль, нежность, поцелуи, кровь, страсть, ненависть. - Я же говорила, что самое интересное ещё впереди! – Хохочет Беллатриса. Гермиона больше не пытается сопротивляться. Этот поединок проигран, она сломлена и окончательно деморализована. К тому же то, что делает с ней Беллатриса в перерывах между пытками, ей действительно нравится. Впрочем, за это она ещё успеет себя возненавидеть. ----- Два года спустя Гермиона пьёт это странное мексиканское пойло по всем правилам, с лаймом и солью, сидя на подоконнике своей лондонской квартирки. Никакого удовольствия. Лучшей текилой в её жизни навсегда осталась та, которую они на пару с сумасшедшей ведьмой пили прямо из бутылки, слизывая кровь с губ друг у друга. И никаких, к чертям, лаймов. - Так зачем страдать? – Думает Гермиона. - Пей эту чертову текилу так, как тебе хочется. Не мучай себя и Рональда, у вас нет будущего, и ты это прекрасно понимаешь. Впусти в свою жизнь немного безумия и не стыдись этого. Не пытайся жить по правилам, придуманным тобой прежде, чем ты сама необратимо изменилась – в той комнате Малфой-мэнора. Твои панические атаки – наполовину следствие страхов из-за того, что ты перестала вписываться в идеальную жизнь, которую сама для себя заготовила. Смирись. Как там было у Кэрролла? Убей в себе надежду и стань по-настоящему свободной. Гермиона долго стоит у окна, выравнивая дыхание, смотрит невидящим взглядом на улицу. Медленно проводит пальцами левой руки по правой – от запястья до локтя. Под тонкой тканью рубашки чувствуются шрамы в виде каллиграфически идеальных букв. - Я справлюсь, – говорит она себе, - я справлюсь. Спящее внутри безумие довольно мурлычет.