***
— Однажды жил прекрасный менестрель, и голос его звенел, словно у лесного соловья. Его приглашали ко двору князья и воины, он пел на городских площадях и в королевском замке, и песни его знали в народе. Он объездил много сел и деревень, и его музыка лилась, словно мед. Мед тоже лился, и эль, и всегда ему были рады, на какую бы землю он не ступил. Из-за легкого голоса, бодрых мелодий и характерной стати его прозвали сперва Соловьем, хотя имя его тоже знали. Его звали Всеволод, Всеволод-из-Туманов. — Я, кажется, не слышала о нем, — растерянно заметила Лика. — Это дела давно минувших дней, — улыбнулся дядя. — Всеволод-з-Туманов-Алексеич, если точнее. Очень талантливый, выдающийся музыкант. Стоит ли удивляться, что со славой к нему пришла и невеста редкой красоты, с молочной кожей, темными, как смоль, волосами, и странным разрезом глаз. Их знали у короля, их звали на вечера князей, их любили и щедро им отплачивали за появление на встречах. Он пел, она его любила, и годы шли. У нее были лучшие наряды и роскошно обставленный дом в столице, у него — любимая лютня, ночевки в хлевах и в клопастых гостиницах, сон в телеге и сорванный голос. Однако наш менестрель продолжал петь, потому что верил в силу творчества, только вот жизнь все больше и больше пресыщала его. — То есть? — Он искал удовольствий в хмельном меде и в вине, но не находил. Пробовал десерты из-за моря, солонину и плескавицу, плавал в море и прыгал через костер. В какой-то момент боялся, что песни его забудутся, и имя его сгинет в толще времени. Все больше нуждался в спокойном сне и тихой гавани, но не знал, где ее искать. — А она…? — Она любила его, но не могла позволить быть ему сильнее себя. Тогда она смирилась, что никогда не станет выше его творчества, и перестала любить его. — Это в нее превратится Яна, если продолжит ходить в серебре? — встревоженно спросила Лика. — О нет, — усмехнулся дядя. — Где-то в этот период та, кого я вспомнил, только родилась на свет. — Она тоже незаурядная? — Еще какая. В ее роду были оборотни, и в ней ощущалась волчья натура, она скроила свою одежду из осенних листьев и скрывалась в ней от мира. Играла с мальчишками, растила ромашки и календулу, и однажды увидела его. — Соловья? — Тогда он уже казался стареющим львом. Ему было несколько меньше, чем мне сейчас, когда он пел на площади в ее селе, и тогда он сделал немыслимое — остановил зверствующую толпу одним своим словом. И она, увидев его, поняла, что не сможет жить иначе, как следуя за ним. Она продолжила растить календулу и ромашки, но вместе с тем училась знахарству, чтобы останавливать кровь и выправлять переломы. Она варила отвары трав и искала пиявок в болотах. Переставала бояться огня, скальпеля и змей, потому как для медика они важнее близких друзей. Овладела магией, чтобы в нужный момент оказаться рядом и помочь. Сберечь. Не дать льву перестать быть соловьем хотя бы на сцене, если не в каждый момент. Лика слушала, затаив дыхание. — Она жила в деревнях и в столице, чтобы овладеть знахарским искусством и отточить его на болеющих. Она училась у чародея, который обычно не брал учеников. И всегда, когда только могла, искала с ним встречи, приходила на его концерты, слушала его успокаивающий голос. Не могла не видеть, как волосы его истончаются, серебро волос становится все реже, а глаза выцветают, становясь бледнее. Но знала, что может ему помочь — только если он согласится принять ее помощь. — Согласился? — В какой-то момент она устала и почти сломалась. Нашла деревню, где зимой по колено выпадает снег, а летом солнце сжигает посевы. Там, у болот, нашла себе дом, завела козу, повесила на забор череп, вырастила яблоню. Врачевала, но с меньшей отдачей, тоскуя без голоса Туманова. — Как ее звали? — вдруг спросила Лика. — Она звала себя Сашкой, хотя всем, конечно, хотелось называть ее Александра Николавна. Тем, кто выдерживал ее взгляд. Для него же она стала Сашенькой. — Они все же стали общаться? — Однажды менестрель оказался там, около болот, и увяз бы в них навечно, если бы не она. — Она его спасла? — Она сделала большее. Она вернула смысл его жизни. Нескладная знахарка с жесткими волосами, похожими на волчью шерсть, и изнеженный менестрель, руки которого — в морщинах, в пигментных пятнах — не держали ничего, тяжелее лютни. Она стала для него домом, тихой гаванью, что он всегда искал. У них не было желания ехать в столицу, в краю болот же оставаться тоже не хотелось, и они поехали туда, где в море уходят торговые корабли. Тихая гавань стала буквальной. У них был домик в лесу, они ходили на море по брусчатчатой дороге, прижимались к гранитовым перилам, прятали ноги в песке. Наряжали на новый год пальму, которая выросла во дворе, ели яблоки и сливы с куста, разбили под окнами сад из лекарственных трав. Он почти не пел ей, храня голос для нечастых выступлений, на которые стекались его ценители, а ей и не нужно было большего. Алтарь, который она возвела, вознаградил ее сполна. Всеволод остался с ней и принял ее помощь, и она, лучше всякого цепного пса, бережет его сон. — По сей день? — Александра знала чародейство, — рассмеялся дядя. — Так что, думаю, они так и живут на берегу теплого моря, она лечит его больное колено, а он называет ее своей родной девочкой, и эта близость гораздо шире любви. Лика слушала эту историю любви восхищенно, так, словно перед ней поставили памятник жертвенности и мужеству. Однако это не было сказкой, потому что сказки заканчиваются, а жизнь продолжалась. — Яна может стать такой же? — Яна умеет мечтать, а мечты зачастую исполняются, — загадочно ответил дядя. — Ты не спросишь, откуда я знаю эту историю? — Откуда же? — Я знал их лично, а Всеволод — родной мне отец, — тихо, доверяя эту тайну, заговорил дядя. — Сашка мне не родственница, но дружила с моей матерью. С тобой мы тоже не связаны кровью, но, может, волчья натура передается не через кровь? Над рекой загорался рассвет. Яна, счастливая, голосила на берегу, а промокшее белое платье липло к телу, привлекая взгляды тех, кто не стал искать папоротников цвет. Возможно, свою судьбу они еще встретят во всеготовности — и история о Сашке даст им в этом сил.Часть 1
11 июля 2023 г. в 02:38
Прохладный ветер, играющий пламенем костра, усилился, и на какой-то миг им показалось, что язычок огня потухнет, но он лишь разгорелся с новой силой. Несмотря на гомон празднующих и плеск воды, рядом с костром было слышно, как трещит древесная кора, обращаясь в уголь и золу.
Лика поправила венок на голове несмелым, осторожным движением. Кажется, за день листья цветов в нем уже увяли и размякли, но сами соцветия как будто бы сохранили свежесть. Она провела рукой по шероховатой поверхности венка, задержалась на цветах — мак, васильки, тысячелистник, лаванда, тимьян, утром они рвали травы и пытались плести венки, один другого красивее. У ее сестры, желавшей отличиться, в каркасе еловые веточки, в волосах запуталась хвоя, и запах, обращающий к рождественским гуляниям. В ее темных, слегка блестящих в огненном свете волосах он выглядел торжественнее, чем на многих девушках, но сейчас повешен на сук ольхи. Лика уже видела, как Гонаш, мальчишка соседей, пытался вытянуть из него опавшие цветы.
Сама же Яна, ее сестра-двойняшка, столь непохожая характером, не снимая простого льняного платья, окунулась в реку и сейчас плыла, подгоняемая восторженными воплями мальчишек. В эту ночь девушкам да прыгать бы через костры, бродить с парнями по лесным тропам и искать алый цветок папоротника, только Яна издавна правилам не следовала. Носила серебряный рунный оберег вместо золотого, не вплетала лент в косу, не боялась того, что приходит из тьмы. Всякий знает: в ночь солнцестояния слабеют границы, унесет к себе река, затянет в песок и ил даже лучшего пловца. Парня увлечет заунывное пение и пустые белки-омуты глаз русалки, девушка же сама ей обернется, начнет смотреть невидящим взглядом, отрастит клыки и мелкую сетку чешуи. Яна не страшилась легенд и не верила, что ее белое платье станет ее саваном, а не обсохнет в тот же вечер у костра.
Лика немного за нее боялась, но рядом с сестрой чувствовала лишь невероятную, почти магическую силу, которую она излучала. Рядом с ней действительно верилось, что духи не заходят в дома, оборотни вовсе не живут среди них, а природа будет слабее, чем человек, и ни засушливый май, ни лесные пожары не могут остановить их, людей, самых юных и самых смелых существ на свете. Однако сейчас Яна плыла по реке, ее белое платье виднелось с берега, а Лике было тревожно, сильно тревожнее, чем прежде. Ей хотелось с кем-то поговорить, с кем-то, кто не позовет ее кружиться в хороводе, петь и прыгать через костры. И она знала, к кому обратиться.
У тропы в деревню горел еще один костер, сильно меньше, чем те, у которых вилась молодежь. Там сидели рыбаки, сегодня расслабленно наблюдающие за шумной рекой и кострами праздника. Лика заметила, что почти все разошлись, и остался именно тот, кого она искала — ее дядя, задумчиво раскуривающий сигарету. Он был уже немолод, ему, кажется, было за шестьдесят; Лика не застала его в расцвете лет и даже не могла сказать, какого цвета были его волосы до того, как виски покрылись сединой. Однако глаза, насыщенно-синие, окаймленные россыпью крупных морщин, заставляли задуматься о том, как, наверное, был он красив, будучи таким же, какой Лика была сейчас. Он один занимал половину небольшой сваленной сосны, будучи достаточно мощного телосложения. Лика направилась к нему; мокрая от выпавшей росы трава приятно холодила ступни. Дядя, задумчиво смотревший в сторону леса, заметил Лику и призывно ей улыбнулся. Седые волосы, достигавшие плеч, немного примялись, и когда Лика опустила на них свой венок, он стал выглядеть совсем мило, словно сойдя со страниц красочной детской книги.
— Столько лет я наблюдаю, как все надеются отыскать этот волшебный цветок, — проронил он, когда Лика присела рядом с ним и настойчиво посмотрела на его лицо. — А ты не хочешь его найти?
— Нет, — дернула плечом Лика и обернулась на лес, в котором виднелись огни от смельчаков, которые не то действительно искали заветный цвет, не то хотели уединиться и пресытиться друг другом, пока не настала заря.
Немного помолчали. Дядя курил, затягиваясь; Лика не хотела отрывать его от этого занятия. Лишь когда окурок был брошен в костер, она заговорила снова.
— Яна поплыла, несмотря на ночь.
— Бесстрашная, — хмыкнул дядя. — Но я видел женщин, сильнее ее. Возможно, таков ее путь.
— А если ее утянут на дно русалки? — жалостливо переспросила Лика. Хотелось, чтобы дядя убедил, что русалки дремлют, а Яна — самая смелая, но он, кажется, думал о чем-то другом.
— За Яной им не угнаться, если она сама не ослабеет. А такие, как она, всегда добиваются своего.
— За этим прячется какая-то история? — живо поинтересовалась Лика. Ее дядя обошел много дорог, видел много людей и знал гораздо больше, чем кто угодно другой из тех, кого она знала. Порою он начинал говорить, пожевывая пряник и кроша его на стол, и тогда и Лика, и Яна, и их младший братишка Весемир не могли оторваться от его историй. Иногда даже Любава, их мать, присоединялась к ним и начинала слушать — она тоже знала не все. Брат был намного ее старше, а она была поздним ребенком — брат, кажется, годился ей в отцы по возрасту. Однако их отношения остались теплыми, а ее детей тот полюбил, словно своих.
— История… Я могу тебе ее рассказать, — смягчился дядя. — Может, тогда ты перестанешь бояться за Яну.
— Ура! — не сдержалась Лика. — Начинай рассказ, пока не загорелся рассвет.
— У нас немного времени для этого, — рассмеялся он, — но я постараюсь. Считай это сказкой, в которой не будет морали.