пересилить

в девяностых, когда Маша приезжала в Питер, Шура постоянно был под наркотой. видя её на пороге, он боялся где-то в подсознании, оттого прогонял её. первые несколько месяцев, которые почти превратились в полгода, Петербург и выслушать Москву отказывался. просто открывал дверь, видел Московскую, сыпал в её сторону кучу оскорблений, закрывал дверь. а внутри всё противилось этому, ведь как только можно Машеньку так? но, благодаря наркотикам, с помощью которых Питер так старательно убегал от всего дерьма жизни, он видел перед собой ту Машу. и тут же Шуру накрывали тревога и страх. а он продолжал топить это всё в зависимостях. а сама Москва сначала вовсе понять не могла, что происходит. она будто очнулась от очень долгого сна. трудно описать этот шок, когда она поняла, - это и был очень долгий сон. ей с трудом объяснили часть событий Лёша и Камалия, вот только главного выяснить не получалось. что с Сашей? а был ли это Саша, раз он сам это делал, и других призывал называть себя Шурой? увидев его впервые, Маша испугалась. и сколько бы потом не вспоминала, понять, чего она больше испугалась, - того, как Сашенька выглядел или своих же чувств по этому поводу, она не смогла. всю жизнь она отстранялась от людей, от городов, да и от всех живых существ. разве что свою кошку она как любила, так и любит на протяжении всего времени, что они знакомы. потому, что чувствует - Москва-река тоже любит Москву. а тут Московская ощутила что-то настолько сильное, так ещё и из-за другого человека. и неважно, что город, как она смогла так привязаться? знала, что любит, но, видимо, не осознавала раньше, насколько. но вид Питера был не менее ужасающим. неестественная худоба, синяки под глазами, каких у него когда он столицей был никогда не было, а ещё была ужасно потрепанная и несвойственная Александру Романову одежда. Маша поняла потом только то, что его слов испугалась ещё сильнее, чем чего-либо другого. стоя в подъезде, который в Петербурге называют парадной, она еле на ногах держалась. потому, что каждое слово как ножом по сердцу. а после явно смягчённого рассказа Смоленска и Казани о том, как Мария Московская поступала во времена Союза, Москва очень чётко осознавала, что за дело всё это слышит сейчас. это потом она пришла к выводу, что, по-сути своей это не совсем она была, а тогда все ужасы были взвалены на Машины плечи, которым давно пора было уже во времена Империи отдых дать. но то, что она будет ездить в Петербург столько, сколько потребуется чтобы банально извиниться и объясниться, Московская поняла сразу же. Саша Шура ненавидел приезды Москвы в Питер. каждый раз она поднимала внутри него такой шторм, что эта буря не затихала потом ни под какими наркотиками или алкоголем. потом, заторможенный от всех препаратов, мозг понял, что она выглядит странно. странно по-старому. не как во времена СССР, а как Машенька. это вызывало ещё больше противоречий. позже было понято, что она даже не пытается подойти, просто хочет что-то сказать. и зачем что говорить после всего? и так всё понятно. "а вдруг не всё?" - подобные мысли терзали похуже образов той Москвы в кошмарах. в один день Петербург открывает дверь, уже зная, кто там, видит перед собой Машу. как обычно, но что-то тут не так. то, что она скажет, было выучено наизусть, так что было пропущено мимо ушей. время и силы ушли на то, чтобы рассмотреть Московскую. спустя пару минут, наконец-то, стало понятно, что она не спала уже, как минимум, пару дней, Шура по себе знает, как после такого люди выглядят, а работала вместо отдыха. уставшая жутко, но все равно приехала. как назло, это отдалось пронзающим теплом в груди, как бы ненавистно это ни было. и Питер решил впустить, пусть скажет какую-нибудь ерунду, окажется послана, и можно будет вздохнуть спокойно. Маша регулярно посещала Петербург, каждый раз заходила к его олицетворению. уже привычно стало то, как она звонит в дверь, ей открывают, она произносит неизменное "позволь мне поговорить с тобой, потому что это важно. пожалуйста." и получает отказ вперемешку с обидными колкостями и закрытую перед носом дверь. так что её удивило, когда на её еженедельную просьбу будто и внимания не обратили. поняла она это не сразу, отработала трое суток без продыху, но это не причина пропускать свой обычный визит, сама себе ведь обещала. а, услышав разрешение говорить, она и вовсе оторопела. но довольно быстро вернула себя в прежнее спокойствие, потому что уже успела понять, насколько переменчиво и непостоянно настроение Шуры. когда тирада Москвы завершилась, Питер хотел громко расхохотаться, но сил на это не нашёл. обвинил в этом Московскую. - серьёзно считаешь, что я поверю в эти росказни? очень смешно, браво. а теперь уходи и не возвращайся, потому что я больше не маленький мальчик, который поведется на этот бред. ответа никакого услышано не было, потому что Шура захлопнул дверь. как она смеет так нагло врать ему?! Маша ожидала, что не поверит. готовилась к такой реакции всё это время. что уж там, сначала сама в это всё не поверила. ждала такого, но не думала, что это будет так болезненно. почему вообще он решил, что Москва его маленьким мальчиком считает? может, снова какие-то её же слова в прошлом. как же ей это все надоело. но Маша обещала, - значит, Маша сделает. она все так же приходила и снова получала оскорбления, приходилось уходить. в очередной раз притащилась Москва. и на кой чёрт Питер ей дверь открывает? знает, что не отстанет, наверное. как же бесит. увидев её снова, Петербург пришёл в бешенство. как она не понимает, что делает с ним?! Шура резко приблизился и схватил Московскую одной рукой за воротник рубашки. - как ты, дура, не понимаешь, что тебе здесь не рады, а?! сколько можно приходить? когда ты наконец сдашься? сколько можно?! - он кричал на неё. и старался думать, что заслужила. только вот её глаза... они в один миг поменялись. в них отразился страх. как жаль, что он уверен в этом. Петербург тут же отпустил Москву. внутри всё протестовало, кричало, что что-то не так. что всё это неправильно, неестественно. ещё громче эти возгласы стали когда Маша попятилась, вжалась на секунду, а то и меньше, в стену, а после спешно ушла, а глаза всё так же были наполнены животным ужасом. что-то внутри Шуры сломалось. оно не должно было быть так. когда дверь открылась, Московская и сообразить ничего толком не успела, как ощутила крепкую руку на шее. "как ты, дура, не понимаешь, что тебе здесь не рады, а?! сколько можно приходить? когда ты наконец сдашься? сколько можно?!" - прямо по больному. вот только, последние два предложения говорил уже не Петербург. "когда ты наконец сдашься? сколько можно? Москва, прекрати строить из себя недотрогу, хватит сопротивляться!" - эти слова Маша не забудет никогда. говорил ей это, так сильно похожий внешне на Сашеньку, Париж. Москва всегда будет это помнить. и боль пожара тоже. страх сковал все тело на несколько секунд. а после, не ощущая ничего, кроме воспоминаний того злополучного дня, Маша попятилась. она попросту ушла, хоть где-то в глубине души понимала, что это не Пьер. сейчас, вспоминая это, Саша приходит чуть ли не в ужас. после всего этого было ещё очень много всего плохого, но то, что он напугал Машеньку... она ему потом объяснила, что произошло, но он не глупый, и сам догадался, что заставил её почувствовать. вспоминая тот день, Маша ощущает остатки вины за то, чего, как ей неоднократно говорил Романов, она не делала. а когда он извиняется за это, ей будто все внутренности вынимают. выходит только обнять Сашеньку и надеяться на лучшее.