***
Для интервью ждали только нас: по закону подлости, когда очень надо, ни одна мелочь не замедлит время. Журналист мог попасть в пробку, Чанбин — перепутать переговорку, Чан — впасть в состояние творчества и забыть обо всем на свете, дописывая начатую в самолёте лирику. Могли прийти экстренные мировые новости (лучше не надо). Однако в этот раз все успели тютилька в тютильку или даже, видимо, заранее — дисциплинированно расселись по местам, настроили технику и перекидывались неловкими шутками с журналистом ведущего американского музыкального альманаха и его помощником. И тут входим мы растрёпанные. Сначала, конечно, кланяемся, «простите-извините», Джинни делает это аж три раза в разные стороны, отчего неуложенные волосы веселятся ещё больше. Бородатый мужичок в круглых очках встаёт пожать нам руки и заверяет, что всё ок. Я бы тоже считал, что всё ок: подумаешь, опоздали минут на десять максимум, при том, что нам поменяли график не в нашу сторону (свинство по большому счету), мемберы с дороги не отдохнули и едва успели перекусить, а мы — потрахаться. Но директор смотрит на нас с каменным лицом, не моргая, а я гадаю: то ли пухнет от осуждения (опоздуны-извращенцы), то ли ему дали разнарядку поддерживать наше бунтарство и он так специфически выражает одобрение. Мемберы же ведут себя ещё страннее: Хан смотрит прямо на нас с пластиковой улыбкой девушки из рекламы пятидесятых, Чонин тоже улыбается, но в ямочках на щеках будто вся неловкость мира собралась, Сынмин вскинул брови и разглядывает, как букашек, накрытых банкой. Чанбин расселся на хлипком стульчике, как на троне, и глядит исподлобья. И только Чану с Линоу нет до нас дела: лидер — единственный, которому это интервью вообще сдалось, и он воодушевленно жаждет начать, а второй стандартно уставился в одну точку в режиме ожидания. В сложившейся ситуации я не чувствую для нас никакой внешней опасности. Журналист-энтузиаст сразу начинает затирать с Чаном про музыку, и его издание, насколько я знаю, реально профильное (для группы это почётно) и не пишет всякие грязные новости. А если даже распустит слухи про опоздавших голубков, так эти слухи всю жизнь ходят, мы их сами и создавали во времена расцвета хёнликса. Такая вот крепкая мужская дружба, а вы что подумали? По воле журналиста перехватываю эстафету у Чана и рассказываю про концепт песни «Taste», стараясь говорить о сексуальном подтексте нейтрально, но во взгляд и интонации добавляя щепотку своих чар. Совсем крохотульку, но я надеюсь, что Хвана это стандартно стриггерит. Основная опасность ситуации с нашим фееричным (как по мне — недостаточно, то-то ещё будет) появлением кроется изнутри. Что сейчас на душе у Хёнджина? Какую цепную реакцию вызовет?.. Чтоб я знал. Поэтому кажется, что провоцировать его ревнивый бесеж — более надёжная тактика. Менее безопасная для меня, наверное, но когда я об этом задумывался, если дело касалось моего the one and only принца. Универсальный способ, чтобы его отвлечь или, скажем, наказать, когда обращает на меня мало внимания, увлечённо общаясь с кем-то другим (да, я бываю той ещё сучкой). Мой монолог наконец-то заканчивается, и мне удаётся скосить глаза на Джинни. Без понятия, как он выглядел до, но могу в награду взять с полки пирожок: фирменно поджимает губы, наклоняется вперед, чтобы смотреться в авангарде нашей пары, на меня принципиально не смотрит. Оживленно зыркает узкими глазами, и это как включать сильный напор через маленький кран. Концентрированная энергия, которую он в таких случаях умеет испускать, заставляет всех в радиусе действия обратить на него внимание, а дальше как получится — ёжиться от холодка по позвоночнику, возбуждаться, пялиться на него чуть ли не с благоговейным отупениям и так далее. Когда захочет, он умеет влиять на людей, и это чувствуется даже через экран, а вживую, поверьте, эффект ещё круче. Хочу погладить его по руке, чтобы подуспокоился, а то наш тандем создаёт в комнате вайбы, конкретно мешающие разговорам про всякие возвышенные материи типа музыки. Передаю микрофон обратно Чану и, возвращаясь на место, накрываю его ладонью поверх запястья. Его раздражение на меня чудится небольшим ударом тока, как от холодильника в супермаркете. Страх в том, что такие штуки сейчас заводят мое недотраханное тело моментально. Вот почему забываю про время, не убирая руку слишком долго (да! Пусть жалит дальше!), впитываю его эмоции. Спохватываюсь, только когда слышу зависшее «Ааа..» журналиста: видимо, он из третьей категории, которые про благоговейную тупку перед Хваном, подкреплению моим мелким, но таким интимным касанием. Что тут скажешь, хёнликс — мастера создания неловких сцен. Джинни наконец прекращает всех гипнотизировать, поворачивает голову и возвращает все внимание мне глупому, самому вырывшему эту яму. В его взгляде столько властного жара, что позавидовал бы Саурон, вернувший себе кольцо (я в курсе, что такого не было). А я, такой взрослый, крутой и успешный, сейчас чувствую что-то типа развоплощения: я маленькая морская звёздочка в огромном океане для меня одного. Огромный океан обволакивает собой только меня любимого и сконцентрирован только на мне. Честно говоря, сам в шоке от силы собственной реакции, эмоций, которые сразу переварить просто нереально, и выезжаю чисто на автомате: улыбаюсь ему спокойно и ласково. Наконец убираю руку с на самом деле покалывающими пальцами и откидываюсь на стуле. И да, мы уже спалились по всем фронтам перед самыми разнообразными аудиториями. Рядом, расправляя плечи, так же откидывается Хёнджин, журналист неуклюже пытается вернуть интервью деловое настроение, а я вяло думаю, что тупо было надеяться, что все удастся идеально контролировать.***
Наша встреча с Минхо у двери его номера не случайна: я решаю перенять сталкерскую тактику Хёнджина, потому что мне ну очень надо. — О, — только и говорит Минхо, забавно кругля губы, но одна буква звучит до неприличия многозначительно. Больше ничего не говорит: открывает номер, шире толкая дверь, давая понять, чтобы я уже проходил, коли пришёл. Для меня Минхо сейчас имеет некоторые неоспоримые преимущества перед прочими мемберами, да и любыми другими людьми. А. Он никогда не будет допытываться и задавать ненужные вопросы, если ты не заговоришь сам. Бэ. Он не будет за тебя переживать. Не потому, что ему по фигу: я догадываюсь, это сознательно выбранная тактика, чтобы обезопасить нервную систему. Когда чувства начинают коротить, ему хватает сил поставить блок. Разумеется, если дело не касается Джисона. У самых сильных людей всегда есть может и одно, но очень слабое место. А еще наш кошатник — реально хороший советчик. — Мы с Хёнджином… — Снова вместе, — буднично заканчивает Минхо, садясь на кровать по-турецки, а я плюхаюсь с другой стороны. От накопленной усталости хочется упасть на спину и растянуться, сложив лапки на пузе, но меня вовремя дёргает: Хван с вероятностью сто один процент доебется, что волосы пахнут чем-то чужим, и оправдываться придётся на коленях и со слезами (фу на меня, хорош возбуждаться!). — У меня от этого крыша едет. Какая-то дереализация. Я привык стабильно депрессить, а это нестабильное непонятно что, — стараюсь формулировать как можно чётче, а кошатник внимательно слушает. — Нормальная реакция для вашей ситуации. Классно, что вы головой о стены не бьетесь, называя себя Наполеонами. Представляю и прыскаю. Хотя перспектива выглядит больше злободневной, нежели нелепой, и затем я мрачнею. — Если мне тяжело, то Джинни… Ты же его знаешь, — Минхо, может, и не знает Хвана насколько близко, как я, но чувствует все отлично. Человек с обострённой интуицией. — Срыв будет, при таком раскладе, — авторитетно заявляет он, и пока я надеюсь на конструктивный совет, Минхо ненадолго выпадает из реальности и смотрит куда-то сквозь меня (хочу пошутить про «связь со спутником потеряна», но слишком волнуюсь). — Вам нужно заземлиться, — спутник найден, и Минхо возвращает фокус своих больших пытливых глаз на меня, а я в ответ тупо хлопаю ресницами: корейский все ещё не всегда очевиден, особенно когда дело касается метафор. — Я говорю про стабильность, — терпеливо, но так же туманно поясняет Минхо. — Да откуда ж ей взяться… — А ты подумай. Я уверен, что и напряжение между вами, и во взаимодействии с окружающим миром снимется регулярным и нормальным чем, Ёнбок? — чисто препод, пытающийся расшевелить заспанных студентов на первой паре в понедельник. — Ты секс имеешь в виду? — до меня доходит, но я недоумеваю. — Это у нас было, конечно, уже пару раз… — признаюсь немного застенчиво и снова себя хвалю, что пошёл за советом именно к Минхо: есть у нас ребята (мое почтение, люблю их как мемберов и друзей), которые на такие мои разговоры и покрасневшие яблочки щёчек точно бы перевозбудились, а мне этого сейчас не надо. Минхо же просто спокойно хмыкает. — То, что у вас было, куколка моя, это бешеный гон, мы тут с музыкальным слухом, знаешь ли, — ну всё, в дополнение к щёчкам краснеет все лицо, и до меня только сейчас доходит, что номер Минхо находится аккурат под моим. — Бля, — закрываю лицо ладонями, но тут же убираю: у меня же была цель, — и как?.. — Ну как, упереться рогом и невзирая на обстоятельства заниматься этим регулярно. Без ощущения, что мир завтра рухнет, а вас расстреляют. И если ты, — Минхо даже тыкает в меня пальцем, — эту уверенность в вашу физику не принесёшь, ничего не выйдет. — Да как я могу это показать, если я сам ее не чувствую?! — впору начать заламывать руки и вести себя излишне драматично, хотя эта роль давно занята. Мой замечательный друг тянется рукой к моей голове и успокаивающе гладит макушку, милостиво не беря ор на свой счёт. — Можешь пока ее не чувствовать, но показать — должен. Потом все нормализуется, и твой организм сам себя убедит. — Минхо-о… — вдруг понимаю, что он реально тему говорит, — почему ты такой умный? — Тренируюсь. На белках. Наш смех тоже слышно во всех окрестных номерах, и пока дожидающийся меня у моего (зуб даю) милый псих не начал скрести стену, нужно срочно возвращаться.***
— Где ты был? — Пойдём внутрь, — перерывы между вспышками ревности — короче некуда, что, впрочем, вполне ожидаемо для острой стадии состояний Хёнджина. Сегодня мне можно поставить пятёрку ещё и по ловкости: прежде чем успевает поймать и приложить с неопределённой степенью грубости о стену или сразу повалить на горизонтальную поверхность, уворачиваюсь, делаю несколько уверенных шагов назад и даже руку вперёд ладонью выставляю. — Хёнджин! — стараюсь не поддаться его жуткому взгляду, норовящему утащить в транс, из которого я выйду в лучшем случае лицом в подушку (или в пол), а потом мы оба будем горько жалеть. У меня по-прежнему очень важная цель. Он утробно рычит с закрытым ртом, волчонок, пережёвывая обидные эпитеты в мой адрес и действительно пытаясь мне внять. Ему с собой тоже очень трудно. — Я был у Минхо, — быстро говорю, искренне надеясь, что вспомнит: это реально просто паранойя. Он же отлично знает, что у меня никогда ничего не было с мемберами. Так, хиханьки-хаханьки, чмоки в спину на спор и прочие мелочи, которые парадоксально так сильно по нему били. Ну, мне казалось, что парадоксально. — Он сказал очень мудрую вещь, — Хван все ещё злой, но уже не бешеный (рацио внутри явно твердит, что я плюс Минхо — это бред, по многим причинам). Решаюсь крадучись подойти к своему сгустку животной энергии и аккуратно кладу ладони на ходящую ходуном грудь. Хёнджин уже вспотел, как в начале танцевальной практики (в первые минуты, дальше обычно льет как с ласки, купающейся в горной речке), и я считаю безопасным рассказывать свою теорию не его спелым губам и не кастующему проклятья взгляду, а одной из капелек на виске. — Ты же видишь, какой накал, Джинни. Вполне возможно, если мы начнём регулярно заниматься сексом, будет не так остро. Появится ощущение стабильности, — говорю словами Минхо, плавно и с паузами. Сам внутренне трясусь и не сказать, что до конца верю — прямо-таки волшебная палочка, а точнее, жезл, — но зато точно уверен, что должен его успокоить своим суперпланом. — И как мне это поможет не ревновать? От осознания, что пока я в тебе, никого другого там точно нет? — удивительно, даже не агрится, что я обсуждал наши отношения с Минхо. Но от последнего вопроса не знаю, чего хочется больше: расплакаться или дать ему по лицу. Чтобы моя маленькая обычно нежная ладошка отпечаталась на щеке. Ли Феликс был тут. Уверенность. Стабильность. Спокойствие. Глубоко вдыхаю-выдыхаю. — Реально подзабыл, каким мудаком ты бываешь. — Из песни слов не выкинешь, как говорится, — он хмыкает и вдруг наклоняется к моему уху (я вздрагиваю от змеиного движения), прижимаясь повреждённой в моих фантазиях щекой. — Давай попробуем, малыш. Вспомним, как это… Чтобы по-нормальному. Ёнбок? — он прохаживается пальцами от моих плечей вниз и потом берет ладони в свои. Снова перекинулся в более адекватную версию себя, поэтому почти насильно расслабляю задеревеневшее тело и нахожу его глаза. — Зачем тебе это? Вести себя так, чтобы тебя все хотели. Ты меня наказываешь, да? — о, какой же у него взгляд. Глубина и темнота Марианской впадины отдыхают. Но на поверхности — окатывающая меня волнами сине-серая печаль. Я чувствую непроизвольно увлажнившиеся от солёной воды уголки глаз и просто в восторге, что стою против света. Авось мой печальный королевич не заметит. Хёнджину бы очень пригодилось это понимание, разумеется. У него целая кладовая того, за что можно себя есть, и полностью я ему грехи не отпущу: он должен сам начать себя принимать. Но помочь-то нестерпимо хочется… Мозг быстро соображает несколько вариантов ответа. Да, я наказываю тебя за прошлое, и я только начал (неправда). Нет, я хотел отвлечь тебя от прочих переживаний (вот это уже в точку). Но вслух произношу другое, внезапно вспыхнувшее идеей: то, что даст шанс ему помочь. — Я просто такой, Джинни, ты забыл? — улыбаюсь через силу (наговаривать на себя сложно, ведь я действительно ничего ужасного не делал, камон). — Никто не идеален. Но ты же знаешь, что по факту я только с тобой и только твой. Ох, как мне страшно за его реакцию. Это как удачно пролететь через узкую щель между скалами: очень велика вероятность негативного исхода. Но если бы я боялся неудач, я бы даже на самолет из Австралии не сел. Вероятность успеха есть всегда, если пробовать. Пока я отвлекаю себя философствованием, Джинни морозится, но это заканчивается его такой долгожданной улыбкой: вскидывает голову к потолку, трясёт ей, будто вытряхивая все плохое, а затем сразу нападает на меня с поцелуем. Я инстинктивно подчиняюсь его рукам, гнусь в пояснице, чтобы мог крепче прижать, послушно открываю рот, позволяя Хвану чувствовать себя там полноправным хозяином, как оно и есть. Глажу плечи и захожу пальцами на жилистую шею, думая, что я снова умница, в который раз за сегодня. Никто не идеален. Пускай мы будем парой из немного шлюшки и временами агрессивного параноика, но парой. Обычными людьми с хорошими и плохими днями. Чем совершенными, непогрешимыми и такими печальными в своём одиночестве айдолами. — Ты страшный человек, Ли Феликс, — он привычным движением подхватывает меня под задницу, а я блаженно закрываю глаза, чертя носом ему по волосам и сдерживая чих, — чувствую, ты мной управляешь, но не понимаю, как, — садится на кровать и двигается к спинке. — Если тебе сейчас хорошо, все остальное неважно, — его искренняя улыбка и смеющиеся глаза провоцируют во мне выброс такого количества эндорфинов, что кровь бурлит шампанским. — Ведёшь себя день ото дня все хуже и хуже… — Хёнджин второй раз за день без особых церемоний стаскивает с меня худи, пробуя на ощупь каждую мышцу на животе и груди, а я не забываю простонать от ощущений и пошлых незамысловатых разговорчиков, которые в его исполнении сродни изысканной музыке. Соло на скрипке (хотя по звуку я бы больше сошёл за контрабас). — Давай начнём прямо сейчас? — мурчу я ему в ухо, и его сильный член бьет мне между ягодиц сквозь две пары штанов. Офигеть, как заводит, и я временно прощаюсь с внутренним органайзером, который мечется по шальному мозгу и пытается напомнить, что я не посмотрел расписание на ближайшие часы. — Ох… Это самое приличное, что врывается вместе со стонами из моего рта, потому что Хёнджин начал увлечённо вылизывать мою ключицу, приходясь по ней языком, как по самокрутке. — Я не смотрел расписание. Сколько у нас времени?.. — понятно, два сапога пара, когда мы стали такими безответственными? — и смазки так и нет… Увлечённый тисканьем Джинни пытается найти хоть какие-то аргументы против, но одного я его сейчас лишу. — Смазка есть, — забираю себе немного инициативы: трусь об него всем телом, дёргаю за волосы сзади и запрокидываю его голову, наслаждаясь видом открытой беззащитной шеи. Падаю на неё поцелуем на грани засоса (характер не идеальный, зато его кожа — да) и хмыкаю совсем чуть-чуть, чтобы он снова не придрался, чего тут такого весёлого, — спасибо Минхо. Перед моим уходом от кошатника я решил совсем обнаглеть, коли мы уже вели все эти пикантные разговоры. — Слушай, дай смазку погонять? — на инерции от прошлого ржача мы снова прыснули: прозвучало забавно. — Погонять не дам, — Минхо слез с кровати и поплёлся к ванной (когда он успел разобрать вещи?), — но у меня есть новая. — Ва-а-у, спасибище! — я уже потянул руку за тюбиком, но Минхо уклонился. — Одно условие, — от этой хитрой лыбы я ждал какой-нибудь пакости. — Ну? — Хочу приложить тебя по заднице. — Минхо! Как не стыдно! — кошатник уже начал обходить меня сзади, а я возмущенно закрыл пятую точку ладонями в глупых попытках защититься: оба знали, что смазка-то нужна и я соглашусь. Не особо даже удивился, если честно. — Никто не узнает, куколка, — на его возбуждающий шёпот на ухо я только устало закатил глаза. — Ладно, давай уже. Ни для кого не секрет, что наш Минхо — тот ещё охотник за задницами, из этого чуть ли не бренд сделали. Но меня он фактически никогда не трогал — рядом обычно маячил Хван, который бы ему руку отгрыз. Поэтому, видимо, гештальт нужно было закрыть. Минхо шлёпнул несильно и ущипнул едва ощутимо, оценивающе, но я все равно сразу обернулся и состроил грозную мордашку, с вызовом протягивая руку, в которую затем лёг тюбик. Кошатник премило улыбнулся. — Отличная задница. Повезло этому придурку, а он не ценит. Наверное, за нас он всё-таки тоже всегда переживал — так, на самую малость своей широкой души. Сидя сейчас на Хёнджине и медленно со вкусом полизывая его шею, я ставлю себе мысленную зарубку не проболтаться, как мне досталась смазка. Я переполнен желанием Хвана себя отпустить: оно такое всеобъемлющее, что заполняет его, меня и всю комнату до потолка. Джинни целует и ласкается так, будто сидит за столом в камере смертников и я его последний в жизни стейк. Он вот-вот отрежет первый кусочек, и я постепенно исчезну у него во рту, а затем исчезнет и он сам. По капелькам пью слёзы с восхитительно красивого лица, которые он, бьюсь об заклад, даже не осознаёт, да и у самого сердце бьется где-то в горле. Какое там заземлиться и расслабиться, если у обоих такие эмоции. В тот момент, когда во рту появляется привкус железа — до ссадин нацеловались, — словно сквозь плотное покрывало до меня доносится стук в дверь. — Ребя-ят… — Джисон сейчас явно клянёт прочих мемберов и стаф, выбравших его гонцом, а также схему нашего расселения (его номер соседний), — вы чё в чате не отвечаете? Помните, что через пять минут выезжаем? Короче, снизу встретимся. Слышатся торопливые шаги: Джисон — умный парень и наверняка читал, что бывает с гонцами, приносящими дурные вести. А я забываю крикнуть хотя бы «окей» в ответ, потому что имею более важную миссию — со всей силы прижимаю одну ладонь к затылку Хвана, другую — к его рту и наблюдаю, как от яростного крика разочарования на шее вздуваются вены. — Сегодня больше никакого флирта, Ёнбок… — выдыхает хрипло, когда позволяю ему говорить, чувствуя, что крика больше не осталось, — иначе будет минимум двойное убийство. Успокаивающе чмокаю в губы, с трудом прогоняя мысли о том, как, чем и как долго хочу их иметь, и смотрю самым невинным из своих взглядов. На сегодня в Отелло и Дездемону мы реально наигрались, и получилось весьма эффективно. Но финала лучше избежать.***
Моюсь я недолго — не потому, что не хотел бы понежиться под тёплыми струями воды, а потому, что потратил пятнадцать минут до на неприятную, но крайне важную перед сексом процедуру. Наше расписание на сегодня закончилось, и меня ждёт кое-что очень волнительное. Кое-кто меня ждёт, уже настрачивая сообщения: был бы девочкой, мог бы подрочить с помощью вибрации. Короткие частые вопросы, восклицания, многоточия. Идёшь? Придёшь? Когда, когда когда… Знаете, он был значительно увереннее в себе до отстранения. Глушу очередной приступ непроработанной ярости на прошлое и спешу ответить, что был в душе и, конечно же, скоро приду. Мне тревожно. Мы друг другу, разумеется, не чужие, наши тела все помнят, но такое чувство, что недавно вышли из комы и вспоминаем, как ходить. Это по-своему наш первый раз. Пока одеваюсь в простую домашнюю одежду, которую всегда беру с собой в разъезды, даже тремор в пальцах ощущаю, но вовремя вспоминаю про концепцию уверенного спокойствия от Минхо. С другой стороны, не сомневаюсь, что стоит мне приблизится к Хвану, все прекрасным образом произойдёт само собой. Нашу связанность я всегда ощущал, только иногда она чувствовалась мысленной красной ниткой, а когда были физически близко, то вполне материальным магнитом. Поэтому во время нашего разрыва Хёнджин как огня боялся оставаться со мной наедине в одном пространстве — знал, что не удержится, а его навязчивой идее расставания это явно мешало. То, что сейчас нужно, — это заткнуть пласт воспоминаний, которые и так слишком долго меня мучили, и просто дойти до номера (дёрганному чуду, которое в моменте выворачивает узкие запястья во все стороны и не может усидеть на месте, вцепившись в телефон, я уже написал, что иду). И я действительно иду. Когда открывает дверь, меня торкает странным совпадением: минуту назад представлял его с телефоном в руках — естественно, он его сжимает в правой, — именно в этой майке без рукавов. У нас с ним необъяснимая ментальная связь, либо все банальнее. Он просто вспомнил, что я любил эту старую майку за ее сайдбубс, оголяющие тело по бокам от подмышек почти до талии. Обожал запускать туда свои жадные ручки, чем, собственно, и решаю сразу же заняться, пока Джинни смотрит слегка расфокусированно и вкупе с раздражёнными полуоткрытыми лепестками губ являет собой просто определение сексапила. — Тебя надо в словарь… — теперь я его пихаю, мацая за поджарые бока в прорезях майки, и умудряюсь из положения спереди целовать почти в загривок (стоял бы сзади — вгрызся бы). Теперь уже его переламывает от моих не то чтобы нежных касаний, и он с глазами в потолок пытается хотя бы вздохнуть. У нас почти зеркальные реакции на действия друг друга. — Какой словарь… — получается полузадушенно прохрипеть, но у меня нет времени объяснять. Он отступает под моим напором: не прекращая физического контакта всеми возможными способами, допихиваю его до кровати. В отличие от меня у Джинни нет проблем со спиной, и я, переполненным ликующим торжеством, толкаю его на кровать. Он падает красиво, широко раскинув руки и с ещё более поплывшим взглядом и кончиком языка, упирающимся в зубы, а я на несколько секунд позволяю себе погрузиться в очень грязные фантазии. Я хочу его трахнуть, перевернув на живот — грубо, потому что нежности при интенсивности моего желания сейчас просто ниоткуда не возьму. И он дастся: даже не из чувства вины, а потому что едва ли себя осознаёт, не помня про зажимы и страхи, руководствуясь таким же животным желанием, как и мое. А ещё потому, что концентрат преданности мне, который он глубоко внутри запирал, не давая ходу, наконец разлился, растекся, и ему отчаянно требуется показать это «я твой». Выеби, избей, убей — для него сейчас все равно. Главное, чтобы с ним это сделал я. Но вот так это будет надругательством над его телом и, что ещё важнее, душой, поэтому я свои фантазии, конечно, ни за что не реализую. Прекращаем взаимный гипноз взглядами, и я наконец начинаю действовать: понукаю продвинуться на кровати (он неуклюже слушается), залезаю на неё сам, друг об друга снимая кроссы за задники. Задираю ему майку на животе, сжимая в кулак, и приспускаю домашние брюки чуть ниже острых косточек. Хочу вести в этой партии хотя бы недолго: доставить ему удовольствие, добиться, чтобы расслабился, но от открывшегося зрелища ведёт уже меня. У моего Джинни узкая талия, неперекаченные, но заметные мышцы и аккуратный пупок. И ещё эти блядские провокационно торчащие косточки. И беззащитно валяющиеся рядом с телом нежные кисти рук. Он как большая кукла бжд, только с неподдельными живыми вайбами соблазнения. Несмотря на колбасящее меня изнутри желание, почему-то хочется просто припасть к этому животу и застыть так на веки вечные. Но не могу позволить себе расклеиться: одним волевым движением стягиваю его штаны вместе с трусами (растягивать удовольствие — это пока не про нас), освобождая вполне состоявшийся стояк. Ощущение сюрреализма от происходящего накатывает волнами, но сильно не беспокоит. Не знаю, что бы меня сейчас вообще смогло побеспокоить, когда я впервые за столько времени обхватываю ладонью его член, такой же идеальный, как и остальные части его тела. Хёнджин вмиг оживает — и пальцами, которые через одеяло планируют пропороть матрас, и изогнувшейся лебединой шеей, и жалобным хныканьем. — На меня смотри, — говорю низко, пережимая ему на всякий случай у основания, потому что, очевидно, Джинни ловит такие приходы от моих действий и слов, что дальше предварительных ласк мы можем и не уйти. Я спешно беру в рот и пытаюсь распробовать заново вкус Хёнджина. Он было смотрит на меня очумевшими глазами, но хватает его на несколько секунд: мое задумчивое лицо из-за сосредоточенности на вкусовых ощущениях и язык, которым щекочу уретру, чтобы выдавить больше смазки — и Хван уже мечется по подушкам, выстанывая отчаянные «я не смогу» и «пожалуйста». По факту никакой беды в том, что он кончит, я не вижу: сейчас на перезарядку уйдёт в лучшем случае минут пять. Мой принц солоноватый и терпкий; обкусанные губы щиплет, но меня это, разумеется, торкает до чёрных мушек перед глазами и звенящих яиц. Если честно, я не особо стараюсь сосать — не потому, что лень, просто у меня сейчас есть одно первостепенное желание, через которое перешагнуть решительно невозможно. Поэтому обещанного полноценного минета Хвану придётся подождать. А хочу я, чтобы Джинни вышел из своих сабмиссивных перевозбужденных страдашек и наконец меня трахнул. Вот тут ждать точно не получится, ибо я схвачу минимум нервный срыв, если немедленно не сниму свой полуторагодичный венец безбрачия. И сейчас меня заполняет безумная уверенность, что это не какой-то обычный секс, а просто волшебный: он прервёт всю череду неудач и депрессняков и навсегда привяжет ко мне мое чудо. Подсознанием понимаю, что собственные мысли звучат слегка маниакально (не слегка вообще-то), но адекватности во мне сейчас не на грош. Ну и пофиг, кому она нужна, эта адекватность. И я даже готов сделать половину дела сам: не без труда отрываюсь от дрожащего любимого тела и лезу в карман штанов, выдёргивая смазку, а затем быстро, без стеснения и намёка на эротичность полностью обнажаюсь. Мне не до заигрываний. Дезориентированный Джинни меняется в лице, когда раздвигаю колени, становясь рядом на кровати, и пальцами в смазке лезу назад. По комнате плывёт аромат, кажется, личи (в экзотических вкусах Минхо я не сомневался), я мелко дёргаюсь от первого проникновения одним пальцем, а Хёнджин приподнялся на локтях и смотрит: во взгляде — цепкая ясность, под обкусанными губами — почти звериный оскал. Я даже сдавленно хмыкаю: где тот нежный принц, который надрывно охал и ахал минуту назад? Мне нравится устраивать для него шоу, но похоть вместе с желанием единения устроили такой пожар в теле и мыслях, что долгого растягивания, как и минета, не выходит. Насколько это дурь, я пойму прямо сейчас: на Хёнджина почти запрыгиваю, сразу получая крепкий крышесносный сжим задницы обеими руками. Джинни тоже не лезет с нежностями, с такой важной обычно заботой и медленными поцелуями, потому что идеально поймал мою волну. Бьюсь об заклад, что если сейчас сюда ввалится полная съёмочная группа «Толкера», мы едва ли обратим внимание — ну а что, разбавим разговоры и повседневность гей-порно (пока карьера, привет необитаемый остров на двоих с Хваном). Головка входит в меня как-то очень быстро, и я не контролирую свой вскрик; мой восхитительный зализывающий губы парень, чей нынешний вид обновит библиотеку его образов, которые иногда крутятся у меня в голове, вызывая стояк, замирает. Я продолжаю насаживаться сам, ломая сопротивление глупого тела, которому нужно лишь немного потерпеть, чтобы начать испытывать ни с чем не сравнимое удовольствие (я же помню!). Дрожу, прикрывая глаза, и параллельно ловлю флешбек: раньше, в каком бы раздрае и ругани мы ни были, как бы он на меня не злился, он всегда стопорился, когда понимал, что делает мне больно физически во время секса, в том особенности месте. Мог сделать сколько угодно больно морально, додавить пальцами до синяков (а потом, когда они проявлялись во всей красе и он это замечал, я странным образом находил похожие синяки на нем, и Джинни утверждал, что не помнит, откуда они взялись). Но отодрать через мою боль и слёзы не мог. Член Хвана чудится размером с мое туловище, лопающим внутри близлежащие органы: я хмыкаю про себя, обязывая дурындой — терпения бы при растяжке, и болевых ощущений было бы в разы меньше. Но это все издержки. Это мой новый первый раз с Хёнджином, который раздваивается в своём поведении: успокаивающе гладит бёдра, придерживает за талию и одновременно прожигает глазами, плавится, вздыбливается каждой жилой и мускулом в желании потереться об меня изнутри. Наконец я опускаюсь целиком и даю себе буквально несколько секунд на привыкнуть — кружу пальцами по груди Хвана, благоразумно обходя соски, а в голове всплывает дурацкая фраза про «с любимыми больно не бывает». Ну конечно, бывает. Просто эта боль все равно ощущается по-другому. Я нисколько не совру, если скажу, что сейчас на седьмом небе и уже скоро врежусь счастливым фейсом в восьмое. Но больно от этого не меньше. Когда понимаю, что пора, немного меняю угол, упираясь ладонями Хёнджину в грудь, и начинаю совсем медленно двигаться. Неприятные ощущения действительно притупляются, замещаясь на нечто совсем другое, что я сосредоточенно пытаюсь поймать. Моя внутренняя кнопка при соприкосновении с членом Джинни заставляет пульсировать собственный член, электрические разряды расходятся сетью во все стороны, ударяют изнутри, бах-бах-бах! Сердце колотится с неестественной скорость, грудь болит, и я вовремя понимаю, что задержал дыхание слишком надолго. Когда я перестал дышать?.. Шумно вдыхаю через всхлип, прекращая буравить взглядом длинную шею и грудь, влажные от пота (так было проще сконцентрироваться на ощущениях, без зрительного контакта), и наконец встречаюсь с Хваном взглядом. Наверное, оттого, каким возвышенно-кайфующим я вижу его сейчас, оттого, каким красивым и единственным он видит меня, а ещё от этих сумасшедших ощущений в теле, я чувствую ком в горле, который мгновенно переходит во влагу в глазах. Не проронил ни слезинки от боли, а тут на тебе… Мы не занимались любовью полтора года. Более того, мы не трахахись ни с кем другим, вообще всего себя лишая. — Придурки, — я бормочу, стирая злые слезы, Джинни морщится мучительно, закусывая губу, и тянется ладонями к моему лицу. Понукает опуститься и нежно мнёт губы губами. — Ханбоки, малыш… — одна его рука впутывается мне в волосы и направляет голову, чтобы наши лбы соприкоснулись, а вторую я чувствую на своём члене, который страдает от недостаточного трения с твердым животом Хвана. Ожидаемо, это оказывается для меня слишком: хватает несколько приласкивающих меня движений и одной картинки в голове, как выглядят его пальцы на моем члене, в довесок к чувству заполненности сзади, чтобы обильно кончить, конвульсивно дрожа и роняя слюну на пухлые губы. Очевидно, что Джинни тоже много не нужно — чтобы я заставил себя выпрямится, посмотрел сверху вниз и испачканными в сперме пальцами прошёлся себе по рту, подбородку, шее… Смотря пристально и убыстряясь, двигаясь короткими сильными скачками. — Я тебе принадлежу… Снаружи и изнутри, — признание вырывается неосознанно: как ни крути, звучит нездорово, но сейчас эти слова — самые правильные на свете. Тем более, Хёнджин после них наконец использует мое «изнутри»: весь изгибается, стонет фальцетом, а я чуть повторно не кончаю, чувствуя в себе его эликсир. Надеюсь, что мы пролежали так одним телом, восстанавливая дыхание, несколько минут, а не часов; объективно оценить время я сейчас не в состоянии. Когда наконец аккуратно снимаюсь с Джинни и укладываюсь рядом, опускаю голову ему на плечо и обвиваю руками, он делает кое-что страшно пошлое и одновременно завораживающе красивое: быстрым щекотным жестом мажет мне между ног, собирая немного собственной спермы, и, смотря в потолок, пробует ее языком. Лакомится с таким воодушевлением, будто вкуснее в жизни ничего не пробовал. — Про нас уже все знают, да? — Хван спрашивает то ли меня, то ли просто размышляет вслух. — Шило в мешке не утаишь, — я приподнимаясь на локте, желая заглянуть ему в лицо, — тебя это сильно беспокоит? Он концентрируется на моем лице, и взгляд у него — шальной и немного уставший. По-хорошему вымотавшийся. Вдруг растягивает свои невозможные губы в улыбке и тянется пальцами к моим: легонько нажимает, гладит, наслаждается тактильными ощущениями, и меня такое внимание заставляет почти забыть, о чем бишь я спрашивал. — Знаешь, я себя так сейчас чувствую… Правильно, — признаётся немного смущённо, — риски как-то вообще на второй план отошли. Это нехорошо? — Я без понятия, Хёнджин-а, — дарю ответную улыбку и короткий поцелуй в губы. Ощущаю, как моему принцу благостно и спокойно. Ответ неопределённый, зато он точно видит в моих глазах уверенность, что завтра обязательно настанет и нас в нем будет двое.