Земля

Фёдор такой... возвышенный, красивый, утончённый... Фёдор такой отвратительный, грязный, злой. Он ходит медленно, как будто никогда не торопится и ни к кому не спешит. Но движения рук всегда быстрые, чтобы точно обогнать другого. Молниеносно вытаскивает оружие; вырывает из чужих рук, что заинтересовало; поправляет одежду, чтобы никто не увидел чего-то лишнего. Он улыбается и смеётся намного чаще, чем бывает доволен. Он не разговаривает с другими. Критикует, насмехается, оскорбляет, проклинает, язвит, но не разговаривает. Даже не отвечает на вопросы. Он бросается в глаза, но в глаза не смотрит. Тонкий стан, прекрасное лицо, грациозные движения. Наивная весёлость и радость жизни. Блеск в глазах. Он когда-то был идеальным во всём. Почему теперь Басманов омрачён грязью? Во всех смыслах. Слипшиеся на затылке волосы, которые лежат всегда не так, как остальные кудри. Это не очень бросается в глаза, но если заметить единожды, потом всегда это видишь. Полы длинной шубы и сапоги всегда испачканы землёй. Так странно. Даже зимой. Даже в абсолютно новой одежде. Всегда как-то умудряется эту землю найти. И главное, что от него и пахнет этой землёй и сыростью. Этот холодный запах отчаяния следовал за ним шлейфом. На самом деле Фёдор как будто пытался это скрыть. Часто ходил в шапке или подхватывал волосы веревкой, выбирал одежду и сапоги потемнее, не по моде. Обмазывался даже с перебором всякими сильно пахнущими цветочными маслами. Но землю это не побеждало. Весь он такой. Неприятная хитрая улыбка — всё равно, что приветствие от Басманова, обнажает окровавленные губы. Плавные движения расковывают гибкое тело, которое гнётся, точно костей не имеет. Жутко. Походка лёгкая, тихая... но от его сапог всегда остаются грязные следы. Он открывает рот, а с языка срываются только оскорбления, богохульства и смех. Этот смех... Время шло и многое менялось, стараясь успеть за оборотами солнца. А Фёдор не менялся. Или поменялся больше всех. Больше фаворитом царя он не был. Уже как несколько лет царь не смотрит на Фёдора пытливо, выискивая момент, чтобы поймать за руку. И Фёдор теперь не интересуется, что нравится царю, не маячит перед глазами в летнике, не носит серёг. Теперь над ним сложнее издеваться и шутить, тем более, что Фёдора это больше не трогает. Кажется, он даже немного радуется, когда другие опричники обращаются к нему, даже если с грубостью. Но это уже большая редкость, этого не было давно. Почти неудивительно. Его избегало любое живое существо. Дышать одним воздухом с ним было тревожно. Холодно, гадко и противно. Было даже немного грустно. Теперь его никто не любил, а ведь когда-то он купался в чужом внимании. Опричники его всегда ненавидели, конечно. Но теперь и девки, что заглядывались издали, рядом с ним зверели и бросались бежать. Даже животные его не любили. Собаки рвались с цепей, облаивали Басманова, но не приближались. Лаяли, но скулили и поджимали хвосты. Ненавидели, но боялись. Это было необычно. Манкий и прекрасный, отвратительный и страшный, точно смерть. Покой и отчаяние, порыв и поражение, итог всего и вечный сон... всё смешалось во взгляде темно-синих глаз. Но как бы хорошо это не выглядело, к Фёдору царь охладел. Не улыбался, не касался, не предлагал танцевать... Но в тоже время более не подозревал ни в чем, не бранил и спускал с рук все проступки. А их много стало. Слишком. Басманов строил козни боярам и опричникам. Клеветал и врал бессовестно, но так красиво и ладно, что Грозный хоть и не верил, а всё равно слушал и карал невиновных. Фёдор стал больше пить и подстрекать опричников на пьяные разбой, драки, грабежи и насилие. На пирах ещё похабнее и веселее себя вёл. Любая пьянка превращалась сначала в праздник, а потом в трагедию. Даже пить с ним было страшно, Федя может что угодно выкинуть: поднести чашу с ядом, которую царь не жаловал; потащить танцевать, а в середине пляски схватиться за саблю и устроить драку; обнять... Последнее было единожды и Фёдор тогда был очень пьян. Но при всех этих переменах, он не изменился нисколько. Ему уже  27, а выглядит он ровно также, как в 19. На коже ни морщинки, чёрные волосы не тронула седина, тело сильное и здоровое. Словно даже время боялось его коснуться. Дни тянулись тягуче, медленно и утомительно. Но стоит отдать должное Басманову, он лез из кожи вон, чтобы вытворить какую-нибудь мерзость и сделать новый день запоминающимся. То подольет кому-то из недоброжелателей уксус в вино, а недоброжелатели у него все. То отравит чью-нибудь лошадь... То опорочит чью-то дочь или жену. То неправильно передаст распоряжение от царя, отчего неприятель придёт, когда Грозный его не ждал, или не придёт, когда надо было явиться. Перечислять можно было бесконечно. Потеряв внимание и любовь царя, он упился ненавистью. В начале дня уже всегда была новая сплетня, которая разойдётся и будет омрачать всем утро. Уже не нужно называть имя Басманова, и так понятно, что за любым злом стоит он. А даже если не он, то разбираться никто не захочет. Покой наступал, когда Грозный посылал Фёдора на войну. За эти годы там Басманов добился завидного успеха, надо признать. Не всегда следовал стратегии царя, но всегда возвращался с блистательной победой. Этим как правило Иван оправдывал, зачем он вообще его держит при себе, учитывая все нынешние недостатки. А потом он возвращался и кошмар начинался заново. *** У Малюты сил терпеть это не было никаких. Басманов и раньше всех злил, да вот только никто сказать этого не осмеливался. Скуратов знал, что с такими происходит. Кроме того, он и творил с ними зверства за то, что они сказали правду про Басманова. Он был с ними согласен, но был вынужден пытать, потому что любил царь беса этого. Но любовь прошла. И давно уже никто не боится сказать Фёдору все гадости и в лицо, и за спиной, и царю... Вот только Басманова это ничуть не огорчает. Он как будто этого и ждёт. Словно сам согласен со всеми сплетнями, с мерзкими подробностями его жизни и с проклятьями, которые обязаны быть на него возложены. Царь за уже не любимого любимца не вступался. Но оскорблений и мелкой мести опричникам было мало. Было дело, один несчастный сунулся доносить на Фёдора. И ведь правду же сказал, что Федьку ночами у кладбищ, лесов и болот видят. И свидетелей много, и сам Басманов этого не отрицает. Мол, гуляет он. Да вот казнили этого доносчика. И поняли опричники, что в открытую против Басманова идти ещё рано. А Федька пуще прежнего смеётся, жжёт мелкие поселения, насильничает девок, говорит всякие гадости людям в лицо. Малюта держался. До тех пор, пока жена не родила выблядка басмановского. Гадать не надо было. Одно лицо, глаза всё равно что сапфиры, а первый младенческий крик в ушах звенел, точно злой смех этого проклятого. Ребёнок родился слабый и умер той же ночью. А Матрёна лишь глаза опускала и Бога благодарила, что душу эту маленькую забрал. Что ж, такого спустить было уж точно нельзя. Фёдор перешёл всё границы, которые нельзя было. Его бы в подвалы, под адские пытки, а потом прямо в преисподнюю. Но возможности такой не было. Уж больно лёгкая смерть для Фёдора вышла — горло перерезанное. Надо было пырнуть его в живот или в спину нож воткнуть... Да... Надо было поиздеваться, пока можно было. За все козни. За все унижения. За насмешки. За "особую службу и особое отношение от царя". За Матрёну... Да времени не было. Царского полюбовника надо было убивать быстро. Нельзя, чтобы кто-то это видел. Холодная твёрдая земля копается тяжело. Торопливое усилие на лопату отзывается ударом о камень и болью. Чертыхаясь, Малюта выкапывает и достаёт камень. Берётся за лопату и — снова камень. А в спину смотрят синие глаза... Этот взгляд ощущается тяжёлым грузом на плечах и головокружением. Скуратов оборачивается. Смотрит сука... Странно так, неестественно голова кудрявая повёрнута на него. Малюта убеждает себя, что ему просто кажется, но на всякий случай прикрывает трупу глаза, которые не закрываются. Во всём вредный характер, даже сейчас Басманов коченеет в неудобной для закапывания позе. Его кровь залила Скуратову всю одежду. Нарочно так не сделаешь, как получается у этого беса даже после смерти. Яма сколько не копай всё время казалась маленькой. Земля на пустыре отчего-то была пронизана корнями и наполнена камнями. Скуратов ободрал руки и кажется сорвал спину, ворочая то камни, то тело, которое в могилу не лезло. Пришлось в итоге закидать камнями и землёй присыпать. Не благородно, не по-христиански. Так и надо диаволу ненавистному.       — Пускай примет тебя земля, — Малюта плюнул на свежевскопанную землю и, оглянувшись, перекрестился. *** На утренней службе, как правило, присутствовали все приближённые царя. Грозному уж больно было это важно. То он с греха пропадал, творя жесточайшие вещи и подстрекая на это всю опричнину свою. То ударялся в молитвы и всяческие самонаказания, за недавние поступки свои. Принимался душу спасать и следил, чтобы псы его сему уподоблялись. С этого начинался каждый день и отсутствие в зале церкви Фёдора бросалось в глаза. Царь нахмурился, заметив, что даже по окончании службы тот не объявился. Многие стали перешептываться. Фёдор всегда приходил и стоял поодаль ото всех, потупив взгляд. Молитвы он не читал, не проговаривал губами и даже какой-либо думы не замечалось в пустых синих глазах. Но тем не менее он всегда приходил. После пьянок, блядок, колдовств своих кладбищенских. Приходил. А сегодня не пришёл. Малюта удивлялся этому, не подавая вида, что знает, отчего не явился Басманов. "Пускай гниёт, змея подколодная" — думал Малюта и мысли эти успокаивали и радовали его так, что было страшно это настроение выдать. Замученное, изрядно постаревшее за эту ночь, лицо выглядело безумно. Если бы он ещё и улыбнулся, показался бы совсем умалишенным. Пока он сопровождал царя во дворец, он даже на дорогу не смотрел. Тело после вчерашнего болело страшно, а душа радовалась до неуместной дрожи в избитых руках. Все решили, что он просто с похмелья. Пускай.       — И где тебя черти носили? — внезапный вопрос Ивана выдернул Малюту из мыслей. Только обращался он не к нему.       — Спал. Как убитый, — насмешливо, почти издевательски ответил хриплый молодой голос. На перилах сидел Фёдор Басманов, впиваясь злыми глазами в Скуратова.