Любимый запах крови

Он ненавидел знать, что она добивается успеха с помощью своей жестокости и решимости. Ненавидел знать, по отчётам и её собственным скупым рассказам, о тех ужасах, которые ей пришлось пережить. Но больше всего он ненавидел то, что переживал о ней. В какой-то момент Эрих стал замечать, что искал с ней встречи, что он весь день надеялся увидеть её в его кабинете, пьющей ароматный кофе. Он заметил, что в моменты её нахождения на фронте он не мог нормально уснуть, а так же не мог пропустить сигарету без мыслей о ней. А так же стал ощущать это странное клокочущее чувство в груди, когда она проходила мимо со своей золотой комной, отросших за последние пять лет, волос. Подполковник не был столь глуп, чтобы не понять, что это за чувство. И чёрт бы его побрал, но он наслаждался им. Каждый раз когда она возвращалась с очередного выполненного до блеска медали задания, он искренне поздравлял её и приглашал в свой кабинет. Для разбора отчёта, не так ли? И вот она, вновь такая спокойная сидит у него на диване, попивая свой любимый напиток, облизывая пухлые губы. Да, она не сомненно сводила его с ума такими невинными действиями. И не только его, к сожалению. Ещё пару лет назад на Таню фон Дегуршафф, на чёртову Мифрил, стали поглядывать молодые офицеры. И ведь Эрих и сам слышал с каким благоговением и даже пошлостью её обсуждали, он не сомневался, что они ему не ровня. Как минимум, именно к нему она приходила разговаривать по вечерам. Именно с ним она распивала любимый кофе. Именно его она подпускала чуть ближе, чем остальных. — День не задался? — он спрашивает это уже практически обыденно. Легко было распознать её гнев. Резкие движения, брошенная на диванчик фуражка и особенно твёрдые шаги. Сегодня её гнев распространился и на ни в чём невиновные бумаги, яростно брошенные на стол. Сидя за своим столом он не видел, что там говорилось, да и в первые минуты даже не подошёл ближе. Смотрел, как она наполняет свою уже личность кружку, стоявшую в его кабинете, буквально изучал её фигуру своим карим взглядом из-под очков. И только после пары глотков и её успокоения Реруген задал первый вопрос. — Ещё бы он прошёл хорошо! — она хмурит свои брови и сжимает свою ладонь, лежащую на коленке, — Иногда мне кажется, что Цеттур и Рюдерсдорф считают меня либо идиоткой, либо всесильной! Представь себе, меня хотят лишить жалования из-за последней битвы! Я им сотню раз говорила о том, что это будет невозможно сделать, что мы не справимся, что мой батальон и так в истощённом состоянии. Добились же, двоих убили, семеро тяжело ранены, а несу ответственность я! Казалось, что Таня не понимала лишь одного — что её не лишат его, что её лишь запугивают. Но он об этом не скажет, ведь она же и сама знает сколь сильно начальство бережёт ею и её подчинёнными. Вероятно, что те просто вспылили, Эрих уверен, что Рюдерсдорф просто не получил новые сигары, вот и сорвался на бедной девушке. — Так ещё и тот новобранец, что постоянно вьётся вокруг меня! — Эрих почему-то напрягся от такой резкой смены тем, — И сегодня он перешёл черту! Реруген был почти на гране сломать угол своего чёртового стола, но благо отсюда Таня не могла бы увидеть его напряжения. Он жаждал узнать, что такого сделал этот неизвестный придурок, посмевший сделать что-то против Мифрил, однако из-за её чуть порозавевших кончиков ушей он стал догадываться. Чёрт. Как же трудно держать себя в руках. Подполковник резко выпрямился и встал из-за стола, приковывая к себе ясный, как небо, взгляд. — Полагаю, что дело в том, что ты повзрослела, Таня, — уже без формальностей начал он. Реруген подошёл в диванчику, где лежала фуражка Дегуршафф и сел, крутя ту в своих руках, — Так бывает, когда красивая девушка выше их званием оказывается в поле видимости. Я понимаю, почему офицеры теряют голову из-за тебя. — Понимаешь? — с настороженность спросила она. Его внимание вновь перебросилось на её напряжённую фигуру. Нога на ногу, оперевшись щекой о руку, она наблюдала за его действиями. На лицо падали светлые локоны, которые она часто скрывала под головным убором или в тугом хвосте. Только при приближённых она их смело распускала, показывая всю свою распустившуюся красоту. Таня фон Дегуршафф, девушка, пленившая сердца, казалась для Эриха расцветающимся цветком. Красивым и на первый взгляд хрупким, как её фигура, цветком. Ядовитым, как самый опасный яд. — Ты давно должна была понять, что слишком хороша для этого места. Красива и молода… — он почему-то равно вздохнул, поражаясь своему искреннему признанию, — В твоём возрасте уже заводят ухажёров и думают о свадьбе, о семейной жизни, а не воюют на фронте. Ты ведь была лишена нормальной жизни, так не хочешь ли ты, не пойми меня не правильно, уйти в отставку и зажить? По-настоящему жить… В каком-то смысле он надеялся, что в этой её нормальной жизни, пусть и являющейся лишь мечтой, могло бы найтись место и для него. Ведь тогда, он бы не нарушил субординацию, сказав заветные три слова и мог бы надеяться на взаимность. Ибо кто, как не Таня фон Дегуршафф является ярой сторонницей сугубо рабочих отношений. О, да, он бы хотел пошатнуть её ярую веру в них. — Подполковник Реруген… — ох, и вот вновь её холодный тон, пронизывающих все самые слабые места в его сердце, заставляющие держать себя в руках, ибо как легко нарушить ту мнимую связь, что связывает их двоих. Одно неверное слово… И он наверное сорвётся в бездну её холодности и безразличия, — Я никогда о таком и не мечтала. Мой дом, моё признание здесь. Я думаю о будущем, которое можно описать лишь фразой — живая и беззаботная жизнь. В моём будущем нет места вещам, за которые я не могу ручаться… Его дыхание, словно замирает в отчаянии, когда он понимает, что Таня никогда и не задумывалась о тех вещах, что волнуют его по ночам. Даже с чужой кровью на руках, она столь невинна, что заставляет вспыхнуть в теле Эриха какому-то необъяснимому чувству. — Не ври, что ты никогда не рискнёшь и не попробуешь, — он почему-то зло усмехается. Не может быть, что у него совсем нет шанса. Он не может это так оставить. — Даже если, — она со стальной уверенностью смотрит в его глаза, пока подносит к губам кружку. Делает короткий глоток, — Я не смогу довериться кому-то, кто безрассудно жил. А подходящих мне людей, к моему счастью, совсем мало. — А я вхожу в их число? — Не поняла? Он сбивает её столку. Но пусть будет так, ибо он понял, что медля ещё хоть чуть-чуть он не сможет больше никогда переступить черту строгой дружбы. Со звоном на маленькую тарелочку приземляется кружка, расплескав жидкость по столу. — Я знаю, что ты не глупа и прекрасно понимаешь о чём я говорю, Таня. Она медленно встаёт, возвышаясь над сидящим подполковником. — Ты прав, я просто не хочу понимать твоих слов. И сделаю вид, что не слышала сказанного. А теперь, позволь, я уйду, — она протягивает руку, к своей фуражке, словно приказывая отдать её. — Сбежишь из-за неудобного вопроса? — он встаёт и подходя ближе, заставляет её попятиться назад. — Из-за неприличного вопроса, а это разные вещи. Верни, — строго говорит и бесстрашно тянется за своей вещью. Бесстрашно, ибо она ещё не знает, что при такой опасной к нему близости он не сможет выдержать. Поднимает руку над головой, дабы уберечь её единственный предлог нахождения в его кабинете. И случайное, такое невинное прикосновение к его плечу, срывает все цепи, державшие его в руках. Он позволяет себе обхватить её талию другой рукой, чуть приподняв над землёй и наконец-то приблизится к её лицу, наполненному искренным ужасом и не пониманием. — Эй-эй, убери от меня свои грязные… Срывает её фразу, буквально вцепившись в молодые, пухлые губы. Они хранят в себе вкус крови и кофе, пыли и праха, однако опьяняет его. Да, именно сейчас Реруген понимает, что ему этого и не хватало. Соприкосновения. Пусть даже одной рукой она сильно толкает в его плечо, в другой соблазняюще впускает пальчики в его волосы, чтобы потом болезненно оттянуть от себя. Как жаль. Ибо как маг, она не победима, но физически гораздо слабее Эриха фон Реругена. Он откидывает её фуражку куда-то в конец кабинета, чтобы освободить вторую руку и прижать Таню к себе ещё ближе. Всё таки признавая, что сопротивление слишком сильно, он убирает её руку со своих волос и ловко заводит ту за её спину. Она болезненно вскрикивает, открывает наконец-то рот и не успевает опомниться, как Эрих пользуется этим, углубляя поцелуй. Обездвижена и в его руках. Как же это возбуждает. Словно наркоман, что не принимал свою дозу долгое время назад, он буквально сходит с ума, добравшись до своего наркотика в лице знаменитой Мифрил. Почти наступая ей на ноги, отводит к высокому комоду не разрывая поцелуй. Она в этом столь зелёная, что медленно задыхается от его напора. — Дышите, полковник, — говорит он ей, чуть отстраняясь, дабы заглянуть в её глаза. Она, конечно же, возмущена, возможно даже, что призирает его, но в её глазах лишь непонимание. И так яро глядя ему прямо в лицо, своими двумя большими небесными кристаллами, заставляет Эриха трепетать. А ведь он давно не мальчишка, наполненный одними эмоциями и гормонами. Взрослый мужчина, потерявший свою голову не от жестокости войны, а от этой совсем ещё молодой девушки. — Хватит, — приказывает она, брыкаясь свободной рукой и ногами. Выкручивается, как может, лишь бы уйти от его цепких рук. Но кажется, что она не рассчитала результат своих действий. Оказавшись придавленной к камоду его бёдрами она стоит к нему спиной. Шуршание за её спиной сопровождается металлическим звоном. Чёрт. Одна рука попадается в наручники почти сразу, вторая долго сопротивляется, даже скинув с комода поднос с чайником и парой кружек. Звон расходится по всему кабинету. Эрих замирает. За дверью кабинета слышатся быстрые шаги и чёртов стук. — Генерал, позвольте войти! Всё ли в порядке? — слышится голос его секретаря, что держуствует до позднего вечера. Как не вовремя, а ведь Реруген был готов ему выдать официальную похвалу за проделанную работу в течение последнего года. Что ж, теперь ему это не светит, ибо прерывать в такой-то момент! Когда сама полковник Дегуршафф, обездвижена его наручниками и целована — уже в прошедшем времени — его губами! Таня быстро смекает ситуацию. — По…! — вскрик подавляется так же быстро, когда Реруген закрывает ей рот широкой ладонью. Чувствует её кусающие пальцы зубы, но это лишь возбуждает, хоть и приносит боль. — Всё в порядке. Моя оплошность, я задел чайник и уронил его. Будьте спокойны! Отправляйтесь отдыхать, — приказным тоном чеканит и тяжело дышит, ощущая, как его пальцы проникают Дегуршафф в рот. — Так точно, генерал! — поспешно отвечают ему и вскоре слышатся отдаляющиеся шаги по коридору. — Как хорошо с моей стороны иметь привычку закрывать двери на ключ, — он усмехается ей в ухо, проводя пальцами, по её языку и размазывая влагу по её губам. Теперь гораздо легче сдерживать её сопротивление. Одной рукой держась за цепь наручников, а второй иметь возможность делать что угодно. Всё это выглядит, как плод его больных фантазий, но теперь это правда. Он может ощущать это, зарывшись носом в её мягкие волосы, проведя рукой по тонкой шее, растягивая пуговицы на мешающей одежде. Да даже прижавшись к ней своими бёдрами он почувствует мягкость её женского тела, а не разрывающую сердце пустоту. — Да отпусти же ты меня! Что ты пил такого, Реруген! — вскрикивает она, ощущая на ключицах его руки. В попытке избежать этих прикосновений, словно на автомате отшатываясь назад, натыкается лишь на его твёрдую грудь. Чёрт. Считай, она окружена. — Эрих, зови меня так, — шепчет перед тем, как повернуть её голову, держа подбородок и начав новый, терзающий молодые губы поцелуй. Так сложно остановиться, когда в руках у него именно она, Таня. Так сложно себя держать. Поэтому вскоре, оказываясь у стола он благодарит секретаря ещё раз, уже из-за чистой, почти пустой поверхности. Усаживает перед собой, позволяя видеть её лицо. — Ты не представляешь, как долго я таил в себе это желание быть тебе ближе, чем просто друг для выплеска эмоций. Таня, Таня, Таня, — смакует её имя, — Ты даже не представляешь, как сильно я тебя люблю. — Нет, ты свихнулся! — она дерзко вскидывает ноги, опираясь о соединённые за спиной руки. Делает хитрый манёвр, пытаясь ударить его в грудь, а дальше бежать со все ног из этого чёртового кабинета. Но, видимо, забывает, что не одна она здесь ветеран. Падает на лопатки, ощущая боль из-за твёрдости стола. Открывает потрясающий вид на лежащую себя на столе. Пусть даже брови её нахмурены до предела, а губы искусаны то-ли ею, то-ли Эрихом, но это лучшее, что видел перед собой генерал. Его шустрые, нетерпеливые пальцы, освобождают её от тяжёлой армейской обуви, продвигаясь руками к ремню на её талии. Она брыкается, несомненно, однако без тяжёлой обуви это не приносит никакого вреда Реругену. Он быстро освобождает её от штанов, а так же простого нижнего белья. Кажется, словно он продумывал это событие до мелочей, изучая её одежду вдоль и поперёк за долго до происходящего. Когда звенит бляшка его ремня, девушка замирает, опуская глаза на насильника. — Я не причиню тебе боль, обещаю, Таня, — он тянется к ней за ещё одним сладким, нежным поцелуем. Гораздо более откровенным, чем ранее. Руки его лежат, на её бёдрах, притягивая к себе, — Я не хочу, чтобы тебе не понравилось. — Ты неразумен, раз считаешь, что мне всё это нравится, — она всхлипывает, когда чувствует давление внизу живота. Закусывает губы, не позволяя целовать себя, и отворачивает голову на тёмное небо в окнах. Её маска самоуверенности трескается, как только он входит глубже. Вскрикивает от боли. Двигается так, чтобы не переходить достигнувший рубеж глубины. Это почти физически больно держать её в руках и не видеть её желающего его взгляда, но он терпит, довольствуясь достигнутым. Руки блуждают по её бёдрам, поднимаясь к талии и даже груди. Оставаясь на безопасной глубине, он по одной расстёгивает пуговицы её будничного мундира, добираясь до белой рубашки и скромного лифа. Всё так по-настоящему, и так прекрасно. — Таня, Таня, — зовёт он её, но сквозь замкнутые веки она не желает слышать его зов, — Пожалуйста, посмотри не меня. Сдаётся лишь чтобы оценить ситуацию. И всё настолько плохо, что хочется кричать. Каждый толчок, словно лезвие боевой винтовки, вонзается в низ живота. И кажется, что мужчина этого и не замечает, находясь в собственном Раю своих сокровенных желаний. Его руки лежат на её бёдрах и столе, для опоры. Губы подавляют каждый её несмелый вскрик. — Это было сумасшествием влюбиться в тебя и каждый раз сходить с ума, когда штаб вновь и вновь отправлял тебя в самое пекло войны. У нее нет больше сил, ни моральных ни физических, дабы бороться. Смирение далось легче, чем Дегуршафф себе представляла. Пусть её обесчестили, пусть она лишилась своего друга, но это ещё не конец. Ей надо лишь пережить это… Терпение… Его руки скользят под её плечи и поясницу, выпрямляясь он прижимает её к себе со всей нежностью своих чувств. Тяжёлое дыхание Тани ощущается где-то в районе подбородка. И это всё так реально и так безумно, что останавливаться крайне не хочется. Скорее это просто невозможно. Он опускается на стул, стоящий сзади. Его член до сих пор находится внутри её горячего тела. Её ноги находятся по обе стороны его бёдер, а мягкая грудь упирается в его одетую с иголочки форму. Эриху хочется, чтобы она его обняла, чтобы она сама его поцеловала и может даже укусила за шею оставив милый узор своих зубов. Но он понимает, что стоит наручникам звонко упасть на землю — она уйдёт. Сбежит, а может и убьёт его. Он теряет голову в этих мыслях, опускает и поднимает её на себя и прижимает так тесно, что трудно дышать. Эрих фон Реруген никогда не был человеком, который не просчитывает всё на перёд. Однако, когда это касается полковника Дегуршафф он готов рисковать и действовать импульсивно. Желание — его самый страшный враг и самый близкий друг, подаривший ему Таню. Такую разгорячённую, прижатую к его груди и её губы, мягкие и вкусные. А так же запах. Ведь запах крови — его любимый.