Особенный оборотень Pt.2: Один плюс один равно три

— Ты можешь объяснить мне? — спрашивает Сокджин, уперев ладони в стол и глядя на альфу. Он вздыхает, когда Чонгук спокойно пожимает плечами. — Не думаю, что мне есть, что объяснять. Моё решение всё равно не обсуждается, — твёрдо стоит на своем Чонгук. Он абсолютно спокоен, сидит, облокотившись на спинку стула и скрестив руки на груди.       Сокджин же готов в любую минуту взорваться — таймер вот-вот рванет. — Это твоё решение! — бьёт ладонью по столу бета в порыве эмоций, скрипит зубами, рык царапает ему горло, — И ты его со мной даже не удосужился обговорить. Какого хрена вообще? Я кто? Твой муж? Или случайно проходил мимо? — Сокровище… — начинает альфа, вздохнув, поднимается, желая приблизиться.       Сокджин же от него отходит назад, тычет пальцем, перебивает: — Нет, Чонгук. Ты не можешь сейчас пытаться задобрить меня. Так что стой на месте, пока мы не решим этот вопрос.       Сокджин гневно, тяжело дышит, понимает — в этот момент и происходит их первая крупная ссора за почти три года брака. Он сам устраивает её, потому что не может иначе — Чонгук не посчитался с его мнением, сейчас до скрежета зубов спокоен, и это банально обидно и злит не меньше.       Утром всё было почти нормальным. Бета проснулся раньше, потому что уже привык, что Чонгук любит дрыхнуть до последнего, а потом впопыхах собираться и заталкивать в себя стакан воды, пытаясь проснуться. Так что кофе, завтрак и стянутый порой с кровати за ногу альфа быстро стали для Сокджина рутиной. Он переворачивал оладушки на сковородке, слушал небольшое шипение кофе в турке, когда сзади его окольцевали тёплые большие руки. Чонгук уткнулся носом бете в загривок, ещё в полусонном состоянии поцеловал шейные позвонки, вжал чужую спину в свою голую грудь. Сокджин легко вздрогнул, потому что не ожидал, что муж сам проснётся до завтрака.  — Почему ты встал так рано? Ещё даже кофе не готов. — Без тебя холодно, — ломанным и хриплым после сна голосом выдохнул Чонгук, снова уткнулся губами в шею, как слепой котёнок — у Сокджина мурашки до сих пор бегают по телу от него такого. — Обманщик, — хмыкнул бета, убрал турку с огня, — Ты — печка. Так что это далеко не я тебя грею. — Ты греешь моё сердце, сокровище, — заурчал альфа, пробрался пальцами под футболку, оглаживая бока.       Сокджин с него рассмеялся, немного обернулся и сразу же потонул в утреннем поцелуе, в который Чонгук его вовлек. От альфы пахло зубной пастой и мылом, каким-то подсознательным уютом и надёжностью, но кардамон и жасмин настойчиво доминировали. Интересен тот факт, что с меткой и временем кардамон утих, но всё ещё оставался самым насыщенным и сильным запахом, который Сокджин слышал, вывел у альфы на первый план сладкий жасмин — бета же покрылся кислой клюквой.       Они отвлеклись, когда масло на сковородке начало шкварчать, Сокджин вновь переключил всё своё внимание на завтрак, перевернул другой стороной немного подгоревшие оладушки и цокнул недовольно, легко шлепнул Чонгука по крепкой ляжке, потому что тот шумно дышал в шею, целовал и покусывал её, мял кожу пальцами под футболкой, словно обласканная кошка цепляется когтями и лапкой тебе в ткань. — Чего прицепился? — ворчал Сокджин просто по привычке и характеру.       Он достаточно открылся и доверился Чонгуку за всё время их брака, так что порой бета может позволить себе поворчать, поканючить или просто быть вредным. Удивительно, как всю свою жизнь он старался быть сильным и независимым, никому не показывать свою боль и обиду — никому не показывать каким он на самом деле является. Но стоило метке появиться на его шее, а мужу зарекомендовать себя как надёжного и любящего мужчину, Сокджин быстро позволил себе стать слабым, искренним, мягким, порой как тёплый пластилин, из которого при должном обращении и желании можно лепить всё, что ты хочешь. Он стал настоящим; стал тем каким хотел быть, хотя никогда не был. Сокджин порой удивляется откуда у него всё это, может ли он, как бета, действительно так себя вести, присуще ли ему природой. Но на самом деле ему просто не страшно быть с Чонгуком абсолютно любым.  — Сядь уже, волчара, — снова проворчал Сокджин на альфу, дёрнул плечом, потому что тот продолжал отвлекать его от готовки своими поцелуями и горячими ладонями, — Налью я тебе твой кофе и поставлю завтрак, хватит пытаться съесть меня вместо него. Тебе мало было того, как ты искусал меня месяц назад? След от твоих зубов всё ещё у меня на ляжке. — Ты знаешь, в гон я много кусаюсь, ничего не могу с этим поделать, — хрипит Чонгук, — Но за бедро правда прости, сокровище. Я не думал, что он не сойдет, — прозвучало искренне, действительно сожалеюще и раскаивающе.       Сокджин по правде не злился, он уже привык быть покусанным и покрытым чужим стойким запахом — первые полгода только это напрягало, до первого гона альфы. Ему было страшно, он понятия не имел, как происходят периоды спаривания, потому что никогда их не видел, тем более не участвовал. Но Чонгук вёл себя обычно: не терял голову, не был агрессивным к нему, лишь к другим альфам, много обнимал, прятал в гнезде под ворохом тряпок; его температурило, бросало в жар и холод, тело было напряжённым; альфа отказывался отпускать бету дальше спальни, а если тот всё же уходил в ванну или на кухню, то предано хвостиком следовал за ним. Он был всё таким же мягким, аккуратным, кусал и сразу целовал, обновлял метку, контролировал себя, боясь напугать, несмотря на то, что член был твёрдым всю неделю, а желание наливало красными всполохами его глаза.       Сокджин не знал, что такое течка или гон, никогда не испытывал это на себе, но гон, проведенный с Чонгуком, ему понравился, даже учитывая, что на нём были небольшие синяки от сильных рук, следы от зубов и клыков, желудок горел от голода, а чужие выделения впитались в кожу. Понравилось, потому что о нём заботились; потому что он больше не принадлежал только самому себе. Чонгук собственник и по натуре, и из-за волка внутри, хотя у него нет поводов для ревности, он всё равно никогда не упустит даже малейшую возможность заявить свои права, будь то гон или обычная жизнь. Сокджин не возражал. Но поворчать было делом принципа. — Ну, теперь у меня две метки, — пошутил бета и легко шлёпнул по рукам под футболкой, чтобы его отпустили, и он мог развернуться от плиты за чашками.       Чонгук с огорчённым вздохом всё же расцепил руки, поцеловал метку прежде чем сесть за стол. Сокджин перелил кофе из турки в кружку, поставил одну перед альфой. Аромат горечи от напитка почему-то раздразнил его рецепторы, он невольно скривился и в следующую секунду почувствовал, как тошнота царапает глотку. Бета сорвался с места до туалета, еле успел опуститься на колени перед унитазом. Его рвало кажется целую вечность, желудок сворачивался спазмами, горло ныло и зудело, тело было обмякшим и словно ватным. Он слышал, как Чонгук скрёб поверхность двери, ощущал подсознательно чужую тревогу, от которой легче не становилось. И совсем не понимал, что с ним происходит. Это пятый раз за неделю, когда его рвёт, первый — перед мужем. Может он просто заболел? Может это какая-то инфекция? Сокджин больше не знал, какие искать оправдания своему состоянию.       Бета вышел из ванной после того, как умылся и почистил зубы, встретился нос к носу с волнующимся Чонгуком. Он постарался ему улыбнуться, заверить — он в порядке. — Не ешь оладушки, кажется молоко испортилось, — хрипло выдохнул Сокджин, позволил альфе утянуть себя в объятия, — Я сейчас приготовлю что-то ещё. — Может ты лучше ещё поспишь? Ты выглядишь бледным и уставшим. Точно всё в порядке? Давай сходим к лекарю? — голос Чонгука был искренне волнующимся, глаза светились тревогой.       Он щупал и нюхал каждый сантиметр, чтобы его зверь успокоился за пару — запах всегда скажет правду о состоянии владельца, он станет кислым или начнёт горчить, если что-то будет не так. Чонгук почувствовал горечь, но наверно это просто само волнение беты за своё состояние или обычные усталость и обессиленность. Так что это его не волновало, заставило успокоиться. Больше его интересовала нотка сладких сливок. Она была совсем поверхностной, едва ощутимой, лишь если полностью уткнуться в шею, и быстро пропала, будто её никогда и не было. Чонгуку показалось это банально странным — нюх никогда его не подводил. — Я правда в порядке, Гук-а, — слегка улыбнулся Сокджин, глубоко вздохнул. Он действительно чувствовал себя уставшим и вымотанным, а присутствие и забота альфы делали его совсем мягким, — Но я всё же лучше бы лёг ещё немного поспать. Приготовишь себе что-нибудь? Успеешь до собрания? — Конечно, сокровище. Я просто так что ли раньше встал? — Чонгук поцеловал бету в лоб, его губы слегка обожгло. Он нахмурился, но промолчал. Легко поднял мужа на руки и отнёс в постель, накрыл после тёплым одеялом.       Сокджин сразу завернулся, словно в кокон, чмокнул альфу в тыльную сторону руки, как бы благодаря, и закрыл глаза, тяжело выдохнув. Усталость придавила его, будто он пахал без продыху целую неделю, хотя на самом деле не было и дня, когда бы он перетрудился. Дурацкое отравление. Сокджин не любит чувствовать себя таким эмоционально и физически вымотанным, у него были планы плести сегодня с тётушкой Дэрим украшения, но кажется он не заставит себя нормально функционировать целые сутки. Бета слышал, как Чонгук гремел на первом этаже посудой, через время зашёл в спальню одеться, поправил ему одеяло в ногах и поцеловал в лоб перед уходом. После этого Сокджин наконец крепко заснул.       Таким и было его утро. Бета проснулся после где-то около двух часов дня, чувствуя себя куда лучше за исключением голода, но есть боялся — вдруг его снова вырвет. Он оделся и спустился на первый этаж, желая поговорить хоть с кем-то. И Юнги почему-то казался ему идеальным вариантом. Наверно, потому что Сокджин воспринимал его как заботливого родителя. Или может, потому что тот был старше и опытней. Сокджин налил себе воды, пил жадно и обвёл кухню взглядом, заметил, что на плите Чонгук оставил свежий суп — ещё одно доказательство чужой заботы. Он улыбнулся, тепло внутри забурлило, согрело ему органы.        Когда Сокджин вошёл в родительский дом мужа, Чонгук был там. Альфа о чём-то разговаривал с родителями, но замолчал и обернулся, услышав хлопок двери. Брови беты нахмурились, он потоптался на месте — в глазах Чонгука было облегчение при взгляде на него, но куда глубже читалось напряжение, что-то непонятное. Что-то о чём он должен был сказать, хотя словно предчувствовал чем всё может закончиться. И это тяготило его. Он не мог понять, что будет правильным. — Как ты себя чувствуешь, сокровище? — Чонгук вытянул к всё ещё стоящему на пороге Сокджину руку, его глаза засветились мягкостью, — Ты поел? — Уже лучше, — бета шагнул к мужу, по пути проследил, как Чимин и Юнги удаляются из кухни. Он нахмурился ещё больше, позволяя альфе усадить себя на стул. Сам Чонгук ушёл к столешнице, — Чонгук, что происходит? Ты что-то скрываешь от меня?       Напряжение в доме ощутимо висело, и Сокджину не нравилось, как оно сгущалось, да и сам факт его наличия. Широкая спина альфы тоже была напряжена, его запах резонировал волнами. Чонгук поставил перед ним чашку с ароматным чаем, уселся напротив и придвинул ближе к нему тарелку свежих булочек — бете кусок в горло не лез от атмосферы. — У соседней стаи поменялся вожак, который неоднократно высылал на нашу территорию своих волков разведать обстановку. В последний раз один альфа из нашей стаи пострадал. Поэтому сегодня ночью Ёнсо собирает оборотней, чтобы выдвинуться на нейтральную территорию для переговоров, — сказал альфа, скрестил руки в замок перед собой на столе, — Я иду с ним. Ты — нет. Ты остаёшься дома.  — Но я чувствую себя лучше, — Сокджин сильнее нахмурился. Он был в состоянии пойти на переговоры, в состоянии драться, несмотря на его отравление. В конце концов он должен. Хоть один бета обязан присутствовать в таких ситуациях. — Это не из-за твоего состояния сегодня утром. Ты просто не идёшь с нами.       С этого момента и началась их ссора. В Сокджине вскипело недовольство, непонимание. Чонгук же смотрел на него так, будто этого и ожидал. — Что ты хочешь решить? — вздыхает Чонгук, повинуется, не двигаясь с места, — Ты мой муж, и именно поэтому я принял такое решение. Да, я не обсудил его с тобой, но я действительно не считаю, что нам есть что здесь обсуждать. Мы понятия не имеем, что там за вожак, насколько большие у него амбиции и насколько сильны его альфы. Мы не знаем чего он добивается, и чем вообще всё это закончится. Джеджун серьёзно пострадал, а он один из сильнейших охранных волков. Не переполошись его омега, он бы погиб. Я не хочу повторения. А если его хочешь ты, то я всё равно тебе не позволю. — Уже больше четырёх лет прошло, Чонгук, я стал куда сильнее, — Сокджин прекрасно понимает о каком случае говорит альфа. Но ему далеко не восемнадцать, он стал выносливее и умеет реагировать на многие различные ситуации, — Я должен быть там, как бета. Будь я омегой, ты бы имел право оставлять меня дома. — А почему я не могу? — коротко рыкает Чонгук, повышает голос, стискивает зубы. Он начинает злиться, — То, что ты бета не снимает с меня этого права, потому что ты мой бета, и я буду рационален, если ты не можешь. Да, ты стал взрослее и сильнее, но ты всё ещё меньше и слабее любого натренированного альфы. Ты не сможешь тягаться с ними, а я не позволю, чтобы ты даже пробовал.       Сокджин вздрагивает, отшатывается, будто Чонгук его ударил. И своими словами он действительно так и сделал. Гнев и непонимание топятся под тяжестью обиды и боли. Несмотря на все их тренировки, на его возможности и ловкость, на все ситуации, когда они охотились или участвовали в стычках за эти годы. Несмотря на всё это, именно сейчас Чонгук считает его слабым, открыто об этом говорит. Считает, что он не справится. Приравнивает его к омегам. Не дает ему шанса контролировать ситуацию или помочь. Сокджин ведь тоже волнуется. Если у него есть опыт и возможность подстраховать, он сделает это, чтобы его альфа также не пострадал. Но сейчас… сейчас одно сплошное больно под рёбрами. — Я услышал тебя, — хрипит Сокджин, обхватывает себя руками, смотря куда угодно, лишь бы не на Чонгука, — Иди, тебе небось надо собираться. Я останусь у твоих родителей.       Альфа вздыхает, делает к мужу шаг, но тот снова отшатывается, врезаясь спиной в стену.   — Сокровище… — ломано, с каким-то привкусом отчаяния. — Просто иди, Чонгук, — перебивает Сокджин, поднимая глаза для убедительности, хотя он уверен, что помимо решительности в словах, там на дне целое море, в котором при желании можно просто утопиться, — Я тебя услышал, мы всё обсудили. Теперь иди.       Чонгук очень долго на него смотрит. Сокджин видит, что тот борется с собой; чувствует, как болезненно печёт метка, как внутри волк тревожно ходит из угла в угол, как сгущаются чужие феромоны, отдают крепкой горечью. Но альфа впервые не повинуется, тяжело вздыхает, зажмурившись и сжав кулаки на пару коротких секунд, подходит ближе к вжавшемуся в стену бете, словно тот боится, что Чонгук может его ударить, чего он, конечно же, никогда в своей жизни не сделает — Сокджин знает это. Он позволяет себе оставить сухой поцелуй на чужом лбу, мягко придерживая за скулы, набрать в лёгкие кислой-кислой клюквы, прежде чем развернуться и выйти из дома, тихо закрыв за собой дверь.       Сокджин дрожаще всхлипывает, оседает на пол, утыкается лицом в колени. Он просто не может поверить, что всё это происходит. Что они действительно поругались, что Чонгук ушёл вот так вот, больше ничего ему не сказав и даже не попытавшись, как раньше, развеять все сомнения. Что он такого о нём мнения, что нянчится с ним словно Сокджин какой-то хрупкий омега.       Он понимает, что истина в словах Чонгука есть — беты по природе никогда не будут больше и агрессивнее альф. Но ведь не любого. Сокджин знает, что он сильнее десяти процентов альф из их стаи.       Он понимает, что они действительно идут туда вслепую, и это может быть опасно для всех — не только для него. Но ведь… Сокджин должен там быть, а Чонгук просто решил за них обоих, воспользовавшись своей доминирующей ролью в их паре.        Святая Луна, Сокджина просто трясёт от смешения чувств. Это сведёт его с ума. Он сейчас словно оголённый провод, абсолютно не защищён — он может потухнуть, а может всё спалить. И только Чонгук умеет контролировать этот баланс. Но Чонгука здесь нет, и вообще неизвестно когда появится. И появится ли… Сокджин не может об этом не думать. Когда происходили стычки, бета был рядом, мог контролировать ситуацию, сейчас у него эту возможность забрали. И всё что у него остаётся, это прислушиваться к метке; пытаться не сойти с ума, чувствуя всё, что с альфой происходит, но не имея ни малейшей возможности помочь.       Сокджин крупно вздрагивает, когда его тянут за плечи с пола. Он понимает, что это не Чонгук сразу же из-за слегка прохладных ладоней и чужого запаха. Бета смаргивает слёзную пелену с глаз, поднимается, позволяет усадить себя за стол и только потом поднимает голову. Юнги суетится у столешницы с его давно остывшим чаем, наливает новый с мелиссой и парочкой засушенных ягод клубники, ставит перед ним кружку, придвигает рядом тарелку с булочками. Сокджин крупно вздрагивает — он уже это видел. И ему не понравилось, чем забота о нём закончилась в прошлый раз. — Ешь, — просто, но мягко говорит Юнги.       И Сокджин ест. Заталкивает в себя еду, запивает горячим чаем, который ошпаривает язык, ощущая себя какой-то тряпичной куклой. Но отдать омеге должное, он опять не даёт ему разрушиться, находится рядом, кормит и отпаивает успокаивающим чаем — ком из горла наконец проглатывается обратно куда-то внутрь. Сокджин давится сухой корочкой, кашляет, запивает. Всхлип рвётся у него из горла. — Снова тошнит? — волнуется Юнги, подскакивает к нему.       Бета мотает головой, стирает безмолвные слёзы костяшками трясущихся пальцев. Чонгук рассказал обо всём папе, может так и лучше. Может так ему будет проще спросить предположения омеги на счёт своего состояния. Но он не может выдавить из себя ни слова, внутри него тихо, лишь жалобно и болезненно ноет. Язык присох к нёбу. Он никогда не был в таком подвешенном состоянии со дня их свадьбы. Чонгук умело контролировал его зудящие мысли, обнимал, уверял, успокаивал феромонами, ласковыми словами, своим банальным присутствием рядом. Альфа обещал ему опровергать всё глупое и надуманное. А сейчас Сокджин слишком много и в неправильном русле думает. Сейчас он в шаге заскулить и жалобно завыть; в шаге утихнуть и просто впасть в апатию.       Он ничего не знает. И ничего не понимает.       Юнги рядом вздыхает, присаживается на стул, тянет в свои объятия и укачивает. Сокджин чувствует, как его окутывает чужие облепиха и каштан — запах приятный, густой и стал родным. Они сидят так, возможно, около часа в полной тишине большого дома, прежде чем бета действительно успокаивается, выдыхает расслабленно. Тогда Юнги и заговаривает вновь: — Чтобы ты себе не надумал — не надо, потому что это заведомо не является истиной, — он говорит тихо, впутывает длинные, хрупкие пальцы в чужие волосы, — Он виноват только в том, что нормально тебе ничего не объяснил. Что вылил вот так, заставил сомневаться. Это серьёзная ситуация, Джин-а, никто не знает, что произойдёт, может вообще начаться война. И если ты будешь там, он банально не сможет драться. Не сможет сосредоточиться на обстановке, будет нервничать, постоянно на тебя отвлекаться. Чонгук станет слаб, как альфа. Поэтому омеги не допускаются до стычек, не потому что нас берегут, холят и лелеют, а потому что наши альфы будут абсолютно бесполезны. Волк зациклится на безопасности пары, человек — на врагах. И они не придут к компромиссу.  — Но я не омега, — возражает Сокджин, хмурится, поднимая на старшего взгляд, — Меня всю жизнь учили драться, нападать, защищать и прикрывать. Если я имею возможность присутствовать и помочь из-за своей природы, почему я не могу это делать? — Чонгук и не приравнивает тебя к омеге. Разве он не показал тебе это на протяжении трёх лет? На протяжении всех лет, что вы друг друга знаете?       Сокджин опускает голову, грызёт губы. Альфа действительно показал — это факт. Возможно, ему так больно и неприятно, потому что он просто привык к равенству и дозволенности в их браке. Почувствовал свободу. Сейчас же Чонгук был груб и твёрд в своих словах, он не позволил усомниться в его решении или попытаться переубедить. Но Сокджин ведь… должен там быть. Его этому учили с восьми лет. Он готов.       Юнги снова вздыхает бете над ухом. — Ты для него не омега, но и не бета. Ты в первую очередь его муж; тот кого он любит и за чью жизнь несёт ответственность, — Сокджин хочет возразить, что он вправе нести за себя ответственность сам, но омега явно не закончил, сжимает его плечо, прося молчать. И бета повинуется, — Мы с Чимином воспитали достойного альфу, Джин-а, так что Чонгук никогда не позволит ни тебе, ни себе допустить ситуацию, в которой он не сможет защитить или уберечь тебя. Он до сих пор слишком хорошо помнит твой вой и все чувства, которые он испытывал, боясь тебя потерять, а тогда между вами даже не было намёка на отношения. Сейчас же вы больше двух лет в браке. Сейчас Чонгук отпустит себя, выведет волка и инстинкты вперёд. Он костьми ляжет, но не допустит, чтобы тебя ранили ещё раз.       Сокджин и подумать не мог, что его прошлые беспечность, игнорирование просьбы и оплошность так сильно ударили по Чонгуку. Так сильно заставили и заставляют его бояться, что он может пару потерять из-за того, что банально за ним не уследил или позволил чуть больше. Насколько вообще много мыслей в чужой голове? Почему он молчал?        А чтобы Сокджин сделал, знай? Он не в силах обещать Чонгуку свою вечную жизнь. Но наверно… он может позволить ему брать полное главенство — не препятствовать, когда альфа волнуется; не ссориться с ним из-за обычной заботы и желания оберегать его; не думать и не стоять на своём просто потому, что с детства ему внушали только одну установку. Сокджин может вручить в чужие большие и тёплые руки свою жизнь. И знать, что он никогда не пожалеет об этом.       Бета тяжело вздыхает, утыкается носом омеге в плечо, шумно дыша. Юнги же прислоняется щекой к его макушке, вздыхает тоже, продолжает, словно пытаясь добить: — Как бы больно и обидно тебе от этого не было, он прав — ты меньше и слабее любого боевого волка. Тебя учили защищать, их — только убивать. Они сильнее даже штатных и охранных альф, беты в таком случае нужны как приманка, отвлечение внимания, чтобы запутать или не дать ранить сильного альфу. Просто… встань на его место. Ему тяжело тебя ограничивать, ругаться с тобой, но он поступает так для твоей безопасности и своего спокойствия.       Сокджин скулит — омега правда просто добивает его каждым словом. Он чёртов идиот. И Чонгук тоже идиот. Но любимый и родной, заботливый, переживающий, такой же, как и он, надумщик. Бете прямо сейчас извинениями сжимает горло, теплота ползёт по венам и просто огромное желание мужа обнять. Уткнуться ему в ключицу, впечататься всем телом в крепкую грудь, сжать руки вокруг сильной шеи. И почувствовать чужие на талии, что обязательно будут сжимать, гладить, проберутся под рубаху, пуская по коже мурашки, словно так происходит в первый раз.        Он почему-то всхлипывает. Чонгук, наверно, не обнимет его в ответ. Сокджин ведь шарахался от него, как от огня; вжимался в стену, будто альфа мог позволить себе ударить его в порыве эмоций. Не дал сказать, испугался, сделал больно. Как им решить теперь эту ссору? Как ему?..       Входная дверь хлопает. Сокджин всхлипывает громче, на подсознательном уровне почувствовав присутствие мужа, оборачивается к вздыбленному, с горящими глазами Чонгуку, по-детски совсем тянет к нему руки. Альфа стремительно подходит, опускается перед бетой на колени и тянет к себе, обнимая, коротко вздыхая в висок. Сокджин скулит ему в запаховую железу, шмыгает, цепляется, как утопающий за спасательный круг — он действительно чувствовал, что тонет; без Чонгука совсем паршиво, так и захлебнуться можно. — Сокровище, умоляю, не плачь, — мягко и очень тихо выдыхает альфа, зарывается пальцами в чужие волосы, целует куда достанет. Его сердце сейчас просто разорвётся — чуть уже не разорвалось, когда он почувствовал чужие эмоции. А сейчас ещё хуже, видя пару такой открытой, слушая его жалобные всхлипы. Он сильный и взрослый альфа, но слёзы Сокджина — это словно наживую ожоги от раскалённого металла, — Я рядом, сокровище. Что случилось? Пожалуйста, скажи мне.       Чонгук почти скулит в голос, так и не получая никакого ответа. Он поднимает жалобный взгляд на папу, но тот лишь беззаботно пожимает плечами, искорки чего-то сверкают в его глазах, будто он знает, и знает куда больше того, о чём они сами не догадываются. Альфа на поведение родителя хмурится, напряжённо дышит, позволяет своим феромонам заполонить всю кухню, прижимает мужа ближе к себе, прямо к быстро бьющемуся сердцу. — Прости м-меня, — икает Сокджин, знает, своими соплями и слезами просто залил чужую шею. Он сам удивляется откуда в нём столько слёз, но присутствие Чонгука наконец успокаивает все его бури, снова приводит всё в правильный баланс, — Я не подумал, как… как это выглядит с твоей стороны. Прости меня, волчара. Я такой дурак. Я люблю тебя.       Альфа всё же скулит. Скулит как-то жалобно и надрывно, словно сам сейчас разревётся от облегчения на пару с мужем — чего он только не успел надумать. Чонгук слегка отодвигается, берёт лицо Сокджина в ладони, смотрит мягко и преданно, с бесконечным обожанием, несмотря на чужие красные глаза, сопливый нос, опухшие из-за рыданий щёки. Пальцами аккуратно стирает всю влагу с лица. Бета всхлипывает, тянется сам, целует чужие покусанные, изученные до каждой трещинки губы. Поцелуй выходит неторопливый, с привкусом воды и соли, но их это не волнует, потому что это как ещё одно обещание. Как прощение. Как привязанность. Как их общая глупость, которую удалось разрешить.       Они разрывают поцелуй, соприкасаются лбами. У обоих наконец штиль в душе и сердце — оба переживали, вспылили, теперь же успокоились. — Ты тоже прости меня, сокровище. Я повысил на тебя голос и был груб, — говорит Чонгук, вздыхает — жалеет очень сильно. Он чмокает чужой нос, гладит щёки, — Прости. Я люблю тебя. Я просто боюсь за тебя. Ты же знаешь?       Сокджин слабо кивает. Знает. И сам за мужа тоже переживает. Но Юнги прав — иногда ему просто надо отпустить ситуацию, довериться чуть больше, не идти на поводу вбитых в голову установок. И Чонгук прав — он не справится, лишь подвергнет свою жизнь опасности, может заставить альфу просто озвереть. Это их первая крупная ссора за всё время брака, но она нужна была им обоим, даже если сделала больно.       Они целуются ещё десяток раз, мягко и плавно, пока Чимин не отдирает Чонгука от мужа и не выпинывает из дома на сбор, что устроил вожак. Сокджин в своей манере заливисто смеётся — у Чонгука предательски ёкает сердце.       Ночью Сокджин провожает альфу вместе с остальными, долго обнимает, коротко чмокает ключицу. А потом чешет волчьи уши, заглядывает в глаза и очень просит не лезть напролом. Чонгук ему обещает.       Он остаётся, как и обещал, в родительском доме альфы. Юнги выделяет ему бывшую комнату Чонгука, поит чаем, чтобы спалось лучше — Сокджин для этого сам постарался, стащив чужой одежды и кутаясь в неё — большую и всё ещё крепко пахнущую. Омега сидит с ним какое-то время, может для собственного успокоения, путает пальцы в волосах, тихо о чём-то бессмысленном мурлычет. И потом шепчет совсем еле слышно, когда Сокджин уже проваливается в сон: — Я бы тоже не позволил тебе пойти с ними. Сейчас ты очень должен беречь себя.       Бета слышит обрывки, заставляет себя запомнить, чтобы спросить позже.

***

      Спросить на следующий день возможности как-то не предоставляется, да и теряется в памяти под гнётом работы и волнения за Чонгука. Сокджин возвращается помогать тётушке Дэрим плести украшения — ему нравится возиться с проволокой, обрабатывать камни, создавать различные композиции. Он считает это небольшим творчеством, да и тётушка всегда приветлива к нему, с радостью взяла в ученики и по сей день хвалит за каждое украшение, что очень греет Сокджину сердце. Их территория богата на природные камни, помимо оникса — знака принадлежности, — но вот с некоторым продовольствием беда полная, плохо приживается пшеница, зелень и помидоры. Поэтому по заключенным союзам с разными стаями, они обмениваются чем могут, или выдвигаются к людям, чтобы продать и купить. Люди цацки очень любят, обвешиваются ими, хвалятся — для чего правда непонятно. Странные они, а может странные наоборот оборотни, раз ценность видят в себе и семье — не в побрякушках.       Сокджин как-то снова устаёт, словно ломовая лошадь, хотя в мастерской не больше восьми часов просидел, венки из тонкой проволоки плёл. Щенки его сегодня ещё окружили, лезли под руку, тявкали, чтобы внимание обратил. Бета с ними игрался на поляне после работы, позволял кусать себя за пальцы, чесал возле ушей и заливисто смеялся — забавные они, маленькие, пушистые, как меховые круглые комочки.  — Тебе бы своего, чего с чужими носишься?       Сокджин знает, что в словах Унхи, молодого нянечки, что за щенками присматривает, ни намёка на издёвку, скорее интерес, смешинка. Но загоняет его это достаточно быстро, улыбка трескается на лице. Он хочет и знает, что Чонгук хочет тоже. Не получается. Наверно и не получится. Будь он омегой, было бы проще, забеременел бы сразу. Вон Тэхён круглым уже с весны ходит, перекинулся уже — донашивает. А у Сокджина три гона с Чонгуком за плечами и ни одного ребёнка, лишь мысли, что выедают мозг чайной ложкой. Сможет ли он когда-нибудь? Не откажется ли Чонгук от него из-за этого? На него ведь до сих пор надеются, стаю надо расширять в численности, кто как не молодой и полностью здоровый альфа в этом поможет? Да вот Сокджин дефектный.       Ещё и больной чем-то до кучи. Его под вечер снова тошнит, и куска вкусно пахнущего жаркого, приготовленного Юнги, в горло не лезет. Сокджин кривится из-за запаха овощей и мяса, хочет сладкой малины и пустых, без мёда, лишь воск, пчелиных сот. Он вздыхает тяжело и жалобно — сейчас свежей малины нет — ноябрь месяц, — а за сотами к старейшине идти надо, если они у него конечно вообще остались. Ещё Чонгука очень хочется обнять, согреться в его больших и тёплых руках, уткнуться в шею. Сокджин за него переживает, переживал бы в любом случае, даже без обещания от альфы не лезть на рожон, хотя подсознание молчит, метка не печёт — никаких признаков того, что с ним могло что-то случиться, даже банальные гнев и раздражение. Возможно, альфа свои эмоции старается в узде держать, потому что знает — муж почувствует. Возможно, там и правда ничего серьёзного, просто пообщались, сошлись на мире и договоре.       Бета проглатывает тошноту, вздыхает в чашку с чаем, что ему заботливо искренне волнующийся Юнги сделал. Омега на него взгляд поднимает от трав. — Тебе надо поесть, — твёрдо звучит из чужих уст. Сокджин бы хмыкнул от того, как тембр на чужой родной похож, но настроение как-то ни к чёрту. — Знаю, — кривится бета, — но боюсь, если я поем, то меня вырвет. — Капризный, — хмыкает Юнги, снова возвращаясь к своим травам: перебирает их, раскладывает пучок к пучку.       Омега работает у Донгуна, их стайного лекаря, часто ему помогает с настойками и лекарствами, потому что даже больше него знает про все нужные и полезные травы и их комбинации. Иногда члены стаи напрямую к Юнги обращаются, если заболевают. Донгун у них, как врач. Юнги же скорее фармацевт. — Я не капризный, — хмурится Сокджин, фыркает в кружку недовольно, — Просто не хочу, чтобы твои труды были напрасны. — А ты причём? — изгибает широкую бровь Юнги, — Волчонок ваш капризный, точно в Чонгука.       Сокджин не знает — он вначале давится или выплёвывает чай на стол. Его мозг пытается функционировать, глаза комично расширяются, смотрят в упор на спокойного омегу, который лишь цокает, тянется за тряпкой. Волчонок? Какой ещё?.. — Я не беременный. Я не могу забеременеть. — Ну, а вот в последний гон Чонгука смог, — легко пожимает плечами Юнги, будто само собой разумеющее.  — Я бета, — кидает безапелляционно Сокджин, а у самого в душе нервное пламя. Он же не мог, да? Омега же над ним просто издевается, давая слепую надежду?  — И что? — наконец поднимает голову Юнги, складывает руки на столе, — Беты могут понести, просто вам на это нужно больше времени, потому что организм перестраивается под партнёра. На тебе метка альфы, несколько проведенных вместе гонов, сцепки. И это всё дало твоему организму понять, кто в паре доминирует. От тебя даже уже начало пахнуть сливками, пусть запах ещё очень слабый и поверхностный. Ты его не чувствуешь, потому что у тебя нет должного обоняния, но чувствую я. Ты беременный, Джин-а, это точно, по крайней мере я в этом уверен на сто процентов. Если ты сомневаешься, мы можем завтра сходить к Донгуну.       Сокджин застывает подобно мраморной статуе, кажется и не дышит вовсе. У него вой и скулёж рвутся из горла, слёзы пеленой застилают глаза. Он что, правда беременный? И судя по всему уже как месяц... — Мы можем… — начинает Сокджин, глотает, во рту чертовски сухо, — сходить к нему сейчас? Пожалуйста?       Бета смотрит на Юнги жалобно, стеклянными из-за слёз глазами. Ему нужно знать точно. Ему нужно понять, что это правда, а не скупые чужие предположения, хоть Сокджин действительно омеге верит во всём. Но не сейчас.       Юнги глядит в ответ, какая-то смешинка и нежность читаются в его глазах. Он вздыхает, поднимается с места, просто зовёт за собой, направляясь в коридор. Они идут до дома лекаря в тишине, омега периодически с кем-то здоровается по пути, Сокджин же вечно спотыкается о собственные ноги — они трясутся от напряжения, и весь он словно тоже трясётся, как при сильной лихорадке.       Он не запоминает, как они шли, насколько быстро добрались до места. Не запоминает взъерошенный вид Донгуна, что открыл им дверь и смотрел непонимающе. Не запоминает, как его попросили снять штаны вместе с бельем, оголить часть живота и лечь на кресло; как Юнги сжимал его руку в качестве поддержки; как лекарь провел осмотр. Это всё для него было бесполезными титрами, голоса — белым, до сводящего зубы шумом. Сокджин ощущал себя не в этом времени, какой-то куклой — клади, сажай, трогай, всё что угодно без его помощи и разрешения.       Бета не запоминает многое, но одно отчетливо врезается на подкорку памяти: — Недели три-четыре я думаю. В стае пополнение. Мои поздравления.       Сокджин почти теряет сознание, пока одевается. Он застревает в штанине, падает на кресло, потому что ноги просто его не держат, и завывает в голос — плотину наконец прорвало, вернуло ему осознанность из параллельной вселенной. В душе взрывают петарды, тепло собирается в сердце, вместе с кровью разливается по всему телу. Он плачет, видит, как слёзы капают ему на ноги, дрожащими руками прикасается к своему животу, кладёт обе на голую кожу — там внутри растёт и крепнет их с Чонгуком волчонок, ещё совсем маленький, но уже до дрожи любимый и родной, уже капризный. И всё вдруг становится на свои места, всему находится причина: и его быстрой усталости, и чувству тошноты, и нужде в присутствии альфы, и даже странным желаниям съесть чего-то сладкого; съесть то, чего он никогда в жизни не ел, вроде тех же пчелиных сот.       Святая Луна, у него получилось. Он не дефектный. Сокджин станет папой и сделает Чонгука отцом. — Джин-а, всё же хорошо, не надо, — Юнги его обнимает, беспорядочно гладит, укачивает, а у самого тоже слёзы на глазах — первый внук всё-таки от любимых детей, — Тебя сейчас чувствуют сразу двое. Один вообще неизвестно где, начнёт же переживать.       Сокджин и правда ощущает, как метка покалывает, собирает внутри ком из не ему принадлежащего — Чонгук мечется в чувствах, не может понять чужие, нервничает. Бета мужа пытается успокоить, показать больше своих эмоций, он ведь ревет совсем не от грусти, ему вовсе не больно. В нём же счастье и нежность сейчас пузырятся — огромные и будто необъятные, — делают его мягким, лёгким, невесомым.        Два с половиной года брака, три совместных гона у Сокджина за плечами. И наконец один волчонок.       А столько сразу смыслов жизни.

***

      Сокджин едва ли спит эту ночь. Постоянно ворочается, улыбается глупо совершенно, трогает небольшой мягкий живот, думает, что надо скоро начинать обставлять детскую, представляет реакцию Чонгука. Муж наверно не поверит сначала, а потом расплачется, как и он, полезет обниматься, чтобы сжать в руках до хруста костей. Чонгук детей очень любит, позволяет им многое, ему нравится возиться с ними — у Сокджина сомнений нет, альфа обрадуется своему.       Каким он будет отцом?.. Наверно таким же, каким является мужем — потрясающим, самым лучшим. Окружит волчонка любовью и заботой, разбалует вниманием и дозволенностью, будет бдить и оберегать.        Каким же тогда Сокджин будет папой? Наверно… А сможет ли он стать и быть хорошим родителем? Как Юнги. Сможет ли воспитать достойного оборотня, кем бы тот не родился?        А если… если из-за его генов, волчонок презентуется бетой? Что тогда Сокджину делать? У него ведь даже нет должного примера, как воспитывать бету — его родители сильно оплошали, пренебрегали им, он рос сам под постоянным гнетом, в осуждении и открытой неприязни. Его все, кому не лень, учили привыкать к подчинению, к одиночеству, к отсутствию голоса и мнения, к странным взглядам — то сожалеющим, то надменным, то смеющимся. Учили ни на что не рассчитывать, знать своё место в иерархии, быть «приманкой». Вдалбливали в голову суть его существования — защищать и умереть за стаю.       Его волчонок не должен прожить ту же жизнь, что Сокджин прожил сам. А он её проживет, пусть возможно не также страдая, не с таким количеством боли, но другого Сокджин не сможет ему пообещать. Он не может отвечать за слова и поступки членов стаи. Не ему переписывать правила и уставы — он сам начал иметь голос только после брака с альфой, до этого его мало кто слушал. Он не залезет в чужие головы, чтобы бет наконец начали ценить — они ведь редкие, могут подстраиваться, но в иерархии всего на ступень выше щенят. Дом Сокджин сможет сделать для волчонка безопасным местом, за его пределами — никогда.       Сокджин откладывает кусок от треснувшей проволоки, накрывает лицо ладонями, дрожаще выдыхая. Что ему делать? Как быть уверенным, что его опасения не подтвердятся? А рад ли будет Чонгук ещё одному бете? Ещё раз отказаться от нормального и привычного ради… Ради чего? Них? Он и так пожертвовал многим, терпел, поставил свою жизнь на кон неизвестности. Хватит ли у него сил, сделать это снова?       У Сокджина внутри просто целая буря из страхов и сомнений. У него внутри волк тревожный, как и он. Он просто снова тихо плачет над рабочим столом, накрывая живот ладонями, словно прямо сейчас хочет его защитить. Но ведь защищать пока не от чего. Разве что от его мыслей.       Когда Сокджин возвращается после работы опухший и снова уставший в родительский дом Чонгука, Чимин там. Немного помятый, с маленькой царапиной на шее и запахом земли и пыли. Альфа улыбается ему, приветствует, пьет с Юнги чай. У беты ноет скучающее сердце, он оглядывается, вертится, но в доме даже нет родного кардамона, не то что чужого присутствия. — А где Чонгук? — спрашивает он. Внутри почему-то всё тревожно замирает. Почему его нет? — Прости, там так всё получилось... — начинает Чимин, выглядит странно — то ли виноватым, то ли сожалеющим.        У Сокджина холодеют внутренности, сбивается дыхание, подгибаются колени. Он чуть не падает, но Юнги успевает поймать, сажает на стул. Чонгук же не мог погибнуть, правда? Оставить его совсем одного, заставить страдать и скорбеть всю оставшуюся жизнь. — Ты хоть иногда думай, что говоришь, придурок, — Юнги стреляет в мужа рассерженным взглядом — так бы и треснул по пустой голове, — даёт Сокджину воды, — Хочешь, чтобы я без внука остался из-за того, что тебя мозгами обделили?        Чимин было рот открывает, чтобы отбить чужие нападки, но характерно щёлкает зубами, закрывая челюсть. Он таращится то на заваривающего чай омегу, то на еле дышащего бету, хочет спросить, хотя и не решается в данной ситуации. Чимин вскоре просто вздыхает, подходит к Сокджину и садится перед ним на корточки, берёт за руки. — Всё с ним хорошо, Джин-а, — мягко, с толикой нежности говорит альфа, перебирает в ладонях чужие подрагивающие пальцы, — Он жив и в порядке. Ты почувствовал бы, если б его сильно ранили, — но он не чувствовал, на самом деле абсолютно ничего, что могло бы заставить его переживать. Сокджин дрожаще вдыхает, будто вспомнил как дышать, переводит слегка стеклянный и напуганный взгляд на сидевшего возле него оборотня. Чимин улыбается, сжимает его пальцы сильнее, продолжая, опережая вопросы: — Когда мы всё решили, Ёнсо потащил Чонгука к северной стае, чтобы обговорить пару соглашений. Он же войдет в совет, так что вожак посчитал это для него ранней практикой. Должен быть через пару дней, но судя по ситуации… Давай, я дёрну его по связи, чтобы он вернулся раньше?       Сокджин очень хочет, чтобы Чонгук вернулся как можно скорее. Чтобы просто был рядом, обнимал, сопел на соседней подушке, грел, целовал куда придётся. И чтобы сот ему принёс, Сокджин про них опять забыл сегодня. Он качает положительно головой. И следом отрицательно. Замирает. Не знает, как будет лучше. Это ведь действительно практика для Чонгука — нужная, и может даже необходимая. А Сокджин потерпеть не может всего каких-то пару дней. Ёнсо точно не одобрит, если Чонгук на переговорах просто сорвётся домой, потому что пара у него незрелая и ведёт себя абсолютно по-детски. Сокджин снова вздыхает, снова отрицательно машет головой, уводя от альфы взгляд и принимая из рук Юнги кружку с чаем.       Наверно, так будет лучше. Чонгуку надо практиковаться налаживать отношения и банально знать с кем стая сотрудничает. А ему нужно разобраться со всеми зудящими мыслями, привести свою голову и поступки в порядок — беременность не является причиной, по которой ему позволено снова стать капризным ребёнком. Это позволено только его волчонку — по определению.       Сокджин засыпает, отказавшись от ужина, свернувшись в комок на кровати.       Чимин впрочем, его не слушает. 

***

      Утром Сокджина долго и болезненно выворачивает наизнанку ранним завтраком прямо в туалете мастерской тётушки Дэрим. Он смывает, обессилено валится на пол, садясь и опираясь спиной на стену позади, в отвращении вытирает губы, смаргивает стоящие в уголках слёзы. Бета чувствует сильное першение в горле, как желудок сворачивает спазмами; чувствует сильную усталость и слабость во всём теле — его ноги даже немного трясутся. Волчица за дверью нервно ходит, скрипит половицами, Сокджин встречается с ней нос к носу, когда выходит наконец из туалета. — Тётушка, могу я пойти домой на сегодня? — его голос низкий, хриплый и тихий, горло болит и скребёт на каждой букве, будто он наждачку проглотил.        Ему бы сейчас просто свалиться снова спать, укутавшись в одеяло, хотя он даже, если честно, не уверен, что найдет силы дойти до дома. Святая Луна, это только месяц беременности, если так будет все шесть, он просто сойдет с ума. И почему именно ему так повезло? Тэхён вон чувствовал себя прекрасно, только на четвёртом месяце у него начала ныть поясница и отекать всё тело, а так, бегал, занимался делами, всё также доставал всех, кому не повезёт — Сокджину не везло почему-то больше всех после Хосока. — Давай, я сделаю тебе чай? — волнуется тётушка, — Ты же беременный, да? У меня есть от тошноты.       Сокджин качает головой. Он не хочет чай, ничего не хочет, кроме как завернуться в одеяло и чтобы под носом был запах Чонгука. — Домой хочу, — выдыхает слабо. У него нос почему-то щиплет от слёз.       Волчица его отпускает, предлагает провести, помочь, но бета отказывается. Не немощный же он.       Беременность не причина вести себя глупо и словно ребёнок. Но Сокджин ведёт — идёт не к Юнги, не в их с Чонгуком дом, а закрывается в своём бывшем. В нём холодно, темно из-за закрытых занавесок, пыль лежит слоем, постельного белья нет. Бета вздыхает, падает на постель прямо в одежде, заворачивается в одеяло и плед, накрывшись с головой и свернувшись клубком, подтянув колени к груди. Он не знает, почему так поступил. Не знает какое этому искать объяснение. Возможно он просто хочет побыть один. Чтобы его не доставали расспросами о самочувствии, не поили чаем, от вкуса которого уже скоро начнёт дополнительно тошнить, не носились рядом, будто он хрустальный. Сокджин просто хочет отдохнуть — в тишине и одиночестве. Всё ещё хочет дурацкой малины.        Он засыпает, даже несмотря на то, что под одеялом воздух спёртый.       А просыпает резко, пугается из-за стука в дверь. Сокджин подрывается на постели, путается в сбившемся одеяле, трёт глаза. На улице уже вечер. За окнами темно, лишь фонари освещают. Сколько он вообще спал?       Стук повторяется. Сокджин вздыхает глубоко. И слышит запаха Чонгука, чувствует его присутствие рядом. Чувствует поднявшуюся тревогу у себя внутри. — Я знаю, что ты там, — звучит громкий голос альфы, нервный, волнующийся, — Я нашёл тебя по запаху. Сокровище, пожалуйста, открой мне дверь.       Чонгук почти скулит, прикладывается головой о деревяшку. Он чуть не сошёл с ума, вначале из-за того, что отец дёрнул его, заставил сорваться и переживать до трясущихся поджилок. А потом когда вернулся и не обнаружил мужа ни дома у родителей, ни в их собственном. Альфа прошарил каждый угол поселения, словно ищейка, чтобы его найти. А муж закрылся, заставляет его переживать ещё больше.        Сокджин поднимается на негнущихся ногах, волочит за собой по полу одеяло вместе с пледом. Внутри у него почему-то страх. Внутри иррациональное эмоциям желание упасть в чужие объятия. Он скулит, постыдно всхлипывает, когда подходит ближе к входной двери; слышит родной, насыщенный всевозможными феромонами запах, что и горчит, и кислит, и отдает пылью, хвоей, мокрой землей. Чонгук по ту сторону скулит на пару с ним. — Почему ты спрятался здесь? — ниже на октаву говорит альфа, потому что знает, что его слышат, — Ты не хочешь говорить со мной? Что я сделал не так? Скажи мне хоть это, сокровище, пожалуйста.       Голос Чонгука такой надломленный, искренне непонимающий. Сокджин и сам не понимает своих поступков. Что ему стоит открыть дверь, чтобы наконец ощутить себя в безопасности, укутаться в чужой запах, согреться в объятиях? Он ведь знает, что станет лучше, что возможно все страхи уйдут. Он хочет — правда, искренне хочет, — но ноги словно приросли к полу, в горле ни буквы, лишь мерзкий ком из слёз. Сокджину, если честно, от себя просто тошно. От своего поведения. Он метается, прячется от самого ему близкого оборотня. И заставляет Чонгука думать, что во всём этом его вина, хотя вина... А чья она?       Может дело в его сходящем с ума из-за беременности организме? Может просто мысли, что выедали череп, принуждают его бояться? А может всё дело в волке, который спокойно спит внутри и никак не реагирует ни на метания своего человека, ни на тревогу пары?       Слишком много… слишком много «может». И ни одного объяснения. — Чонгук-а, — неожиданно за дверью появляется ещё один голос, что Сокджин даже вздрагивает, — Иди домой, он тебе не откроет. — Я никуда не уйду, пока он меня не прогонит, — рыкает коротко Чонгук, а у самого в душе страх, что это может произойти. Что Сокджин действительно сейчас подаст голос, скажет, что не хочет его видеть. Этому ведь даже нет причин.       И Сокджин его по правде не отошлёт домой — для этого минимум надо открыть рот. А тот склеился, позволяет вырываться из него лишь жалким всхлипам. — Мне надо его покормить, иди домой, Чонгук, — рявкает в ответ Юнги. Бете остаётся только догадываться, что на самом деле происходит снаружи, — Он не откроет, ему сложно сейчас, а ты делаешь ситуацию ещё сложнее. Хватит переть напролом, просто послушайся меня.       Чонгук впрочем слушаться не хочет, потому что банально нервничает с каждой секундой всё больше и ничего не понимает. Так они начинают спорить. Сокджин слышит рычания с обеих сторон, ругань, повышенные голоса — это закладывает ему уши, заставляет тело трястись. Но больше, чем беспричинно не открывать дверь, он не хочет, чтобы Чонгук ругался с папой из-за него такого бестолкового и глупого.       Так что Сокджин щёлкает замком, распахивает дверь, встречается со вздыбленными на вид альфой и омегой, с двумя парами волнующихся глаз. И через полторы секунды оказывается в крепких и тёплых руках. Чонгук дышит тяжело ему в висок, расслаблено выдыхает, сжимает в руках, будто пытаясь поверить, что ему это не снится. Его грудная клетка поднимается на каждом вздохе, сердце очень быстро бьётся, запах резонирует, успокаивается в нотах горечи и кислоты. Сокджин всхлипывает в чужую шею, трясётся. Но ему действительно становится легче, как он и предполагал — тревога и страх уходят вглубь сознания, тело обмякает без напряжения в мышцах. Чонгук мягко зарывается в его волосы на затылке, целует в висок, гладит, щупает, обнюхивает — проверяет, волнуется. — Мне всё ещё нужно его покормить, он ничего за сегодня не ел. Так что отлепляйтесь друг от друга, — фыркает Юнги, тычет Чонгуку под рёбра, от чего тот дёргается, бросает на папу прищуренный взгляд, но омега на него не смотрит, его внимание на Сокджине, — Тебе комфортно здесь? Хочешь быть тут или… — Мы пойдём домой, — перебивает альфа, хмурится. — Я не с тобой разговариваю, — тихо рявкает Юнги. Сокджин бросает на них по очереди взгляд, — Джин-а, где ты хочешь остаться? Тебе очень нужно поесть. Будет как ты хочешь, всё хорошо. — Сегодня я бы остался здесь, — хрипит бета, игнорирует вопросительный взгляд мужа.       Он не знает почему, но ему действительно комфортно в этом доме. По крайней мере сейчас. Возможно именно поэтому он сюда и сбежал. Поддался инстинктам, спрятался там, где его позже всего найдут, чтобы у него была возможность побыть в одиночестве.        Юнги ему улыбается, берёт его руку в свою свободную, тем самым забрав из чужих объятий, и ведёт внутрь на кухню. В доме всё ещё немного спёртый воздух, темно, пахнет пылью, но это волнует только Чонгука, который шагает за ними, закрывает дверь и морщится. Он щёлкает выключателем, и маленькую комнату заливает жёлтый свет. Юнги усаживает бету за стол, отходит к раковине, чтобы смочить тряпку, протирает ею стол и начинает суетиться, ставя чайник и раскладывая еду. Чонгук не мешается, стоит, уперевшись плечом в стену, а потом вздыхает, говорит: — Я хочу помыться, так что я иду в баню. Но вернусь после неё.       Сокджин вздыхает, стоит двери за альфой закрыться. Ему подсознательно кажется, что Чонгук будет ругаться на него —  отчитывать за беспечность, излишний страх и собственные потраченные нервы. Он бы не хотел этого, он не уверен, что готов выслушивать и ссориться. Сокджин покорно сидит, опустив голову, пока Юнги не привлекает внимание к себе, легко коснувшись ладони. Омега кивает на накрытый стол, садится напротив, берёт в руку свою кружку с чаем, и бета благодарит тихо, начиная есть. Мясо мягкое, скорее всего крольчатина, со специями и немного с кровью, но желудок вовсе не против, наоборот рад первой пище за день, урчит громко — завтрак в расчёт не идёт, Сокджин оставил его в туалете спустя всего час.        После еды бета помогает Юнги убрать со стола и помыть посуду, и они спокойно допивают чай — сокджинов опять с мелиссой, с кусочками малины — он рокочет, когда ягода растворяется на языке. Всё время проходит в тишине. Омега ничего у него не спрашивает, не говорит просто так, чтобы заполнить пустое и тихое пространство, и Сокджин ему за это благодарен. Он вряд ли смог бы ответить хоть на один вопрос, не смог бы поддержать беседу, потому что в голове глухо, разум устал от всех событий и эмоций. Возможно завтра всё вернётся на свои места, придумается причина.        Юнги откуда-то выуживает постельное белье — оно словно появляется у него в руках из ниоткуда, — заправляет постель, закрывает форточку и подходит к Сокджину, сжимает его плечо. — Я ухожу домой, — говорит он, — Тётушка Дэрим дала тебе выходные, поэтому отдыхай, пока тебе не станет лучше. И, пожалуйста, не нервничай, волчонок тебя чувствует. Каждый раз, когда он будет чувствовать себя плохо, тебе будет ещё хуже. Я знаю о чём говорю, первые три месяца с Чонгуком я чувствовал себя так же, как и ты сейчас, но тогда всё было очень сложным, и мне просто ничего не оставалось.       Сокджин вздыхает. Причина оказывается находится вот так вот просто. Насколько вообще сильная связь между ребёнком и папой? Ему ведь всего лишь месяц, но стоило только Сокджину подумать не в том ключе, как волчонок уже решил на нём отыграться — видимо, чтобы такого больше не повторялось. И поведение волка вдруг тоже становится до смешного понятным, почему он абсолютно не реагировал ни на своего человека, ни на неожиданно появившегося Чонгука. Он ведь сейчас копит энергию, отдаёт приоритет маленькому, беззащитному и растущему. Если уж сам папа переживает, кто-то же должен быть разумным и главным — волк как раз и не против им быть. Сокджину бы посмеяться, но сил просто нет.        Юнги ещё раз заглядывает ему в глаза, сжимает сухую ладонь. — Я всегда помогу тебе, Джин-а, ты только не проходи через это один — у тебя есть папа, и плевать мне, что у тебя есть кровный.        У Сокджина слезятся глаза. Да, у него действительно есть кровный, но сколько времени он был в его жизни, чтобы не осудить или облить дерьмом? Сокджин наверно на этот вопрос даже одну минуту не назовёт. А Юнги всегда был рядом, когда это было до боли необходимо, словно знал — вот именно сейчас. И пусть младший стесняется разбрасываться громкими словами и статусами, он правда считает Юнги — папой. Поэтому он просто кивает на чужие слова, сжимает ладонь в ответ — благодарит.       После этого омега уходит, закрыв за собой дверь, а Сокджин тушит в доме свет, идёт в спальню и ложится на кровать, укутавшись в одеяло и расслаблено урча. На душе тихо и спокойно, словно всего этого сумасшествия за день и не было вовсе — усталость только снова накатывает. Он почти проваливается в сон, когда его руки мягко и осторожно касаются. Сокджин пугается до замирающего сердца, распахивает глаза и отскакивает дальше по кровати, инстинктивно рукой защищая живот.  — Эй, сокровище, это я. Я здесь, — Чонгук говорит тихо и словно рокочуще, обхватывает чужие щёки ладонями, гладит большими пальцами.       Сокджин расслабленно выдыхает, пытается успокоить участившийся пульс, глядит в чужие искрящиеся глаза. Чонгук стоит коленями на полу возле кровати, смотрит с нежностью, аккуратно снова укладывает мужа на подушку, поправляет на плечах одеяло. А потом садится полностью на пол, зажимает сокджинову ладонь между своими тёплыми и целует тыльную сторону. — Почему ты сидишь там? — тихо спрашивает бета, втягивает в лёгкие чужой спокойный и ничем больше не покрытый запах, — Собрался спать на полу? — Кровать слишком узкая, мы на ней вдвоём не поместимся, — гримасничает Чонгук, и Сокджин с него хихикает. У альфы от облегчения ёкает сердце, он расслабленно вздыхает, — Не переживай, я могу поспать и так. Здесь вполне удобно. — Прости, — выдыхает Сокджин, зарывается пальцами в смольные волосы, поправляя чёлку — Чонгук машинально тянется ближе к чужому прикосновению, накрывает ладонь на своей щеке.       Ему стыдно. Стыдно, что он сам довёл себя до такого состояния; что теперь им приходится спать в маленьком, уже им обоим чужом доме, а Чонгуку вообще на полу — он прав, вместе на кровати они не лягут, только если друг на друге, хотя Сокджина, быть честным, такой вариант привлекает. — Всё хорошо, сокровище. Это я на самом деле должен просить прощение, — Чонгук вздыхает, двигается, укладываясь головой на постель ближе к лицу Сокджина, — Ты чувствовал себя плохо, некомфортно и незащищённо, а меня даже не было рядом. Я такой дурак и плохой муж. — Ты не знал, что Ёнсо потащит тебя куда-то, и я уверен, что ты не хотел идти, — шепчет Сокджин, урчит от чужих невесомых поглаживаний по щеке и скулам, — Ничьей вины во всей этой ситуации нет. Просто… так получилось.       Просто так получилось, что новый вожак соседней стаи оборзел. Так получилось, что Чонгуку пришлось уйти на какое-то время, потому что он один из боевых волков. Так получилось, что Сокджин наконец забеременел; что он сам многого не знал. Это стечение обстоятельств, и никто в них, по правде, не виноват.       Чонгук вздыхает глубоко, расслабленно, прикрывает глаза. Сокджин смотрит на спокойное лицо мужа, жадно рассматривает, пытаясь разглядеть изменения: у него круги под глазами и весь он до боли уставший; немного осунулись щёки; две царапины, уже белые, почти сошедшие, на брови — решение вопроса, видимо, прошло не так уж и гладко. Сокджин касается подушечками пальцев чужого ранения, дрожаще выдыхает. Чонгук ни одной своей эмоцией не показал ему, что что-то пошло не так; что его оцарапали, принесли боль, может разозлили. Ничего, Сокджин по метке не чувствовал ничего, и всё лишь бы не волновался. А сам же небось заставил альфу метаться и сходить с ума — чего он только не чувствовал за это время. Бета тянется, мягко касается губами чужой брови, кладёт ладонь на щёку, соединяет их лбы, от чего Чонгук жмурится и тихо рокочет.       Между ними приятная тишина, лишь редкий вой охранных волков за окном её нарушает, умиротворённость и долгожданная для них обоих близость — скучающие и волнующиеся сердца наконец приходят к спокойствию. — Это всё из-за беременности, да? — тихо выдыхает Чонгук, боясь на самом деле разрушать всю эту атмосферу, но ему нужно знать, — То, что ты спрятался от меня и не хотел разговаривать. — Родители сказали тебе? — Сокджин говорит ещё тише, считай шепчет одними губами. Муж знает. А он так боялся сказать. — Нет, я сам догадался, — альфа слегка улыбается, распахивает глаза, — Когда мы пошли на переговоры, я заметил, что от Шиву пахнет молоком. И он сказал мне, что молоком или сливками пахнет от щенков — у него же как раз омега родил на прошлой неделе. А в день, когда тебе было плохо, я учуял от твоей шеи именно запах сладких сливок. Тогда я подумал, что мне показалось, но Шиву помог мне сложить два и два — от тебя ведь не будет пахнуть просто так, — Чонгук смотрит за чужими эмоциями внимательно, видит лёгкую панику на дне глаз, вздыхает, — Почему не сказал мне? Опять надумал себе? — Я сам знаю только день как. Юнги сказал мне, что волчонок капризный, раз отказывается есть мясо, и мы пошли к Донгуну, потому что я ему не поверил. Три-четыре недели, — признаётся, ведь скрывать больше нет смысла. Ему было страшно говорить, хоть он и не понимал почему, — А надумал я себе уже позже. — Думал, я не буду рад? Но, сокровище… — В тебе я не сомневался, — перебивает Сокджин, гладит подушечкой пальца чужую щёку, — Я в себе сомневался, в обстоятельствах. Что, если волчонок будет бетой? — Плевать кем он презентуется. Он в любом случае будет ещё одним особенным оборотнем в моей жизни.       И Сокджин верит. Видит, как в день свадьбы, клятву на дне чужих глаз, искры безмерной радости. Сокджин может быть не уверен ни в чём, постоянно сомневаться, выедать мыслями череп, но он никогда не мог не верить Чонгуку. Все его поступки, искренность в глазах, забота, любовь, бережное отношение — это что-то гораздо большее, чем обещание. И ему тоже плевать, потому что он понимает, что они справятся. Понимает, что Чонгук не допустит, чтобы над их волчонком шутили или издевались, как и не допускает плохого отношения к мужу. Родители беты за все эти почти три года брака один раз только попытались вставить свои пять копеек, теперь же на пушечный выстрел не подходят, потому что альфа всегда держит обещания — не позволяет никому причинить ему боль.       Сокджин тянется, накрывает чужие губы своими, мягко и неторопливо целуя. Он пытается вместить в этот поцелуй всё — и счастье, и благодарность, и веру, и доверие, и любовь, — жмётся ближе. Чонгук выдыхает через нос, отвечая, перенимая главенство, опрокидывает мужа спиной на кровать, нависает сверху, пробирается ладонями под собственную кофту, оголяя низ живота и поглаживая его пальцами. Он вскоре разрывает их губы, опускается ниже, снова коленями на пол, оставляет руки на талии, тычется носом в чужой живот, шумно дыша, и тем самым заставляя покрыться мурашками. И после начинает расцеловывать кожу мягкими и аккуратными поцелуями, не упуская ни одного сантиметра. Сокджину щекотно, он хихикает, вертится, а в душе у него цветёт, счастье кочует от органа к органу — там снова тёплое лето, запах полевых цветов, мокрой земли и ягод. — Спасибо, сокровище, — урчит Чонгук, снова лицом оказываясь прямо напротив. Его глаза блестят то ли из-за выливающегося счастья, то ли из-за слёз. Сокджин улыбается, опоясывает крепкую шею. — Ты должен мне малину и пчелиные соты, тогда мы в расчёте, — бета тянет мужа ближе, тихо скулит, жалеет, что они всё-таки остались здесь — Чонгук не может лечь рядом, чтобы полностью его обнять. — Вот как? У нас уже странные потребности? — смеётся альфа, и Сокджин аккуратно царапает заднюю часть его шеи в качестве недовольства.       Чонгук забирается коленями на кровать, отчего та жалобно поскрипывает, просовывает руки под прогнувшуюся для удобства поясницу, и каким-то образом быстро меняет их местами, что бета даже вскрикнуть то не успевает, уже лёжа на сильном и горячем теле. Сокджин немного ёрзает, свешивает ногу с чужого бедра и укладывается щекой на мерно вздымающуюся грудь, расслабленно вздыхая и растекаясь, наконец получив то, что хотел. Альфа поправляет на них одеяло, держит крепко, не позволяя соскользнуть или свалиться, гладит широкими руками по спине. — Будет тебе и малина, и соты, и всё что вы захотите, — снова урчит, целует в макушку и зарывается носом в волосы.       Сокджин урчит в ответ, начиная проваливаться в сон.       А на завтрак, прикрыв глаза от удовольствия, трескает целую пластину пустых сот — воск немного липнет к зубам, и иногда мёд всё же попадается, но он не жалуется. Лишь после льнёт к Чонгуку и крепко целует немного сладкими губами.

***

      Следующим узнаёт Тэхён. Сокджин хотел отложить новость, пока омега не понесёт, ведь он сейчас очень слаб и ленив, копит энергию на роды, уже больше месяца в форме волка — ему рожать на днях буквально. Но бета понимал, что если не скажет он, то скажет Чонгук — альфа в последнее время много болтает, всем хвалится, что станет отцом. И тогда это будет обида на долгое время — брат не сказал ему сам, и узнал он считай самым последним. Поэтому в один из дней Сокджин находит омегу на поляне, трескающего жареные каштаны, садится рядом, вздыхает и признаётся:  — Ты до кучи скоро станешь ещё и дядей.       Тэхён вначале смотрит на него непонимающе, явно обдумывает, и следом подрывается на лапы, топчется, любопытно тянет к нему морду. — «Ты беременный? Правда-правда?».       Сокджин смеётся и пару раз кивает для убедительности. Омега же начинает скакать вокруг него, счастливо скулит, пугая этим прибежавшего, вздыбленного Хосока. Тэхён на него особо не реагирует, снова ложится на землю, мордой брату на колени, и тычется мокрым носом в живот, громко урча. Сокджин смотрит извиняюще на альфу, говорит, что всё хорошо, и тот вздыхает, уходит, оставляя их снова наедине. Бета же переводит взгляд на развалившегося на нём волка, зарывается пальцами ему в шерсть.        Теперь все важные и близкие ему знают.

***

      На втором месяце тошнота Сокджина заканчивается, и это не может его не радовать — он так самой беременности даже не радовался. Сейчас он спокойно может быть активным, продолжать работать и просто заниматься любыми вещами, не боясь есть, не бегая всё время до туалета, не уставая, будто пахал и пахал, хотя не сделал ровным счётом ничего. Теперь Сокджин может сидеть, баловаться и резвиться с щенком Тэхёна и Хосока. Первенцем у пары родился альфа, с белой в рыжие, крупные пятнышки шерстью, назвали Вуёном. Пока мало понятно на кого больше волчонок похож, ему всего три недели, но судя по тому, как он активничает уже сейчас — скорее всего на самого Тэхёна.        Они с Чонгуком начинают потихоньку обустраивать детскую. Точнее, Сокджин просто накидал варианты оформления — первый год волчонок в любом случае будет постоянно вместе с ними, так что они сошлись на том, что какие-то вещи нужны переносными, — а альфа начал всё делать. Он торчит в мастерской, когда не занят делами стаи, сам делает из дерева мебель — приставную кроватку, комод и стойку-качалку для переносной люльки — и не пускает мужа принимать участие, чтобы он не нагружался тяжёлой работой и не дышал пылью и опилками. Сокджин супится каждый раз, когда его выгоняют, но старается не мешаться и просит лишь не перегружать себя, потому что у них, по факту, ещё много времени.        Тётушка Дэрим взяла к себе ещё одного ученика, потому что с пятого месяца беременности и где-то на год Сокджин не сможет у неё работать. Поэтому, когда он закончил делать подвеску с ониксом для их волчонка, ведь это является обязательным атрибутом принадлежности для каждого члена стаи, бета начинает приставать ко всем и вся из-за кучи нерастраченной энергии, которую некуда деть, и Юнги отправляет его к Имхи, что в их стае занимается рукоделием. Сокджин никогда не вязал ни спицами, ни крючком, но Имхи предлагает ему макет для переносной люльки из трикотажной пряжи, так что он учится. И у него неплохо получается. Он даже вяжет дома после ужина, пока из бани не приходит Чонгук и не забирает на себя всё его внимание. — Тётушка взяла в ученика Ынби, — хмыкает Сокджин, зарываясь пальцами в смольные волосы развалившегося у него на коленях альфы, — Мы с ним неплохо поболтали сегодня, когда я показывал ему, как обрабатывать гранит. — Мне даже было обидно, что спустя всего пару месяцев, он перестал липнуть ко мне и переключился на другого. Молодняк такой ветреный нынче, — вздыхает Чонгук в чужой живот, и Сокджин легко царапает его кожу головы в качестве недовольства. — Как хорошо, что мне не нужно переживать о твоей ветрености, ведь ты уже старый, — фыркает бета, отбивая чужую попытку взыграть к его ревности.        Сокджин давно не ревнует Чонгука к Ынби, да и странно делать это по отношению к  замужнему омеге, который спустя некоторое время действительно успокоился, перестал бегать хвостом и может на что-то там надеяться. А ещё через полгода ходил довольный на свидания и реагировал на Чонгука уже как на обычного члена стаи, будто его влюблённости и в помине не существовало. Сокджин никогда особо не общался с Ынби, но теперь им работать вместе, хоть и не так уж и скоро, так что волей судьбы ему придётся. Омега, в прочем, сам идёт на контакт, слушает внимательно, быстро учится, не фыркает и не отлынивает. Даже искренне поздравил Сокджина с беременностью и рассмеялся на слова тётушки, чтобы и он не смел беременеть, иначе ей одной отдуваться.       Чонгук из-за чужих слов давится возмущением и поднимает на мужа обиженные глаза, щурится, а потом подминает под себя и начинает щекотать. И где-то в момент их небольшой борьбы, пока Сокджин пытается увернуться от длинных пальцев, эти самые пальцы пробираются под кофту, гладят живот мягко и аккуратно, а губы встречаются с его в мокром поцелуе.       В новый год Сокджин прячется в общей бане, и это на самом деле произошло не специально, и даже не из-за каких-то событий. Всё было хорошо. Они собрались все вместе: и он с Чонгуком, и Юнги с Чимином, и Тэхён пришел вместе с Хосоком и Вуёном — брат отказал в предложении родителей отметить у них в отчем доме, он вообще особо перестал контактировать с ними после свадьбы. Бета пытался выпытать причину, но потом просто спустил на тормоза — если Тэхён так хочет, то это его дело.        Вначале Чонгук и Тэхён помогали Юнги закончить ужин, а все остальные были в гостиной, ставили и накрывали стол. Хосок конечно не то, чтобы помогал, скорее он всё время отвлекался на кряхтящего и пытающегося везде залезть волчонка. После, около одиннадцати вечера, они наконец уселись. Сокджин наелся до отвала уже минут за двадцать, потому что привычка Чонгука откармливать его с беременностью начала только прогрессировать. Альфа часто стал готовить и спрашивал хочется ли ему чего-то конкретного, и Сокджину хочется, но не мяса или овощей, а сладких булок с фасолью, карамели и мяты. Чонгук не даёт ему много сладкого, зачем вот тогда спрашивает только и дразнит его рецепторы?       Праздников за декабрь уже было море: и его день рождения, который они с Чонгуком провели на террасе их дома, потому что снег валил крупными снежинками; и большой праздник зимнего солнцестояния, к которому стая, как и каждый год, основательно готовилась, а потом танцевала и веселилась; и день рождения Тэхёна; и теперь вот новый год. Сокджин, быть честным, банально устал отмечать и есть. А ещё так и не получил даже ложку карамели.       Традициями не принято с размахом отмечать приходящий год, кто-то из совсем старшего поколения его вообще не отмечает, но с приходом Ёнсо на пост вожака и пополнения молодняка в стае, после двенадцати ночи желающие могут выйти на поляну, чтобы друг друга поздравить, немного выпить и потанцевать. Поэтому они все вместе и начали собираться на улицу. Чонгук укутал Сокджина в тёплый тулуп, шапку и шарф, словно они к северной стае собирались, и бета пыхтел, возмущался, шагал словно пингвин, хотя его живот ещё даже не начал расти. А альфа хихикал с него в свой шарф и обнял со спины, когда они дружной компанией добрались до поляны.       И всё было спокойно и весело, оборотней было немного, может человек двадцать, кто-то танцевал, а кто-то общался, периодически подпевая музыке. Сокджин помнит, что переговаривался с Имхи о правильных петельках у люльки, но потом он почему-то промаргивает момент, как и когда оказался в общей бане. Сидит вот на лавочке в предбаннике, снял верхнюю одежду, ведь в помещение жарко, осматривается. Он не был здесь больше после свадьбы, потому что Чонгук сделал у их дома собственную. А, кстати, как он слинял от Чонгука? Тот же бдит за ним как коршун, наверно найдёт скоро вздыбленный и с волнением на дне глаз. Но Сокджина это не волнует. Больше его заботит пропитавший стены запах мыла и лежащий на соседней лавочке кем-то оставленный березовый веник. Запахи такие насыщенные и притягательные для носа, что бета глубоко дышит на каждом вздохе, а потом берёт чужой веник в руки и утыкается в прутья лицом, тихо скуля и расслабленно выдыхая. Так вот что привело его сюда.       Дверь ожидаемо вскоре открывается, и на пороге возникает волнующийся Чонгук. Он замирает на какое-то время, явно не это ожидая увидеть, хмурится. А потом смягчается, подходит к Сокджину, по пути расстёгивая тулуп, снимая шапку и развязывая шарф, и садится у его коленей на корточки. — Сокровище, ты чего тут прячешься? — Я не прячусь, я веник нюхаю, — бурчит в прутья Сокджин и смотрит исподлобья. Он видит смешинки в глазах напротив и фыркает. Много ли вообще этот альфа понимает? — Да ты ж чудо моё беременное, — хихикает Чонгук, мягко гладит чужие бёдра, а потом поднимается ладонями выше, оставляет их на талии, — Мне дашь понюхать?       Сокджин делиться не хочет, но муж глядит на него с нежностью и словно бесконечным обожанием, что греет его сердце. Он в конечном итоге вздыхает и протягивает веник ближе к чужому лицу.        Так они и вступают ногами в новый год — в предбаннике, в окружении лёгкого пара и запаха мыла, с одним на двоих берёзовым веником.

***

— А ну слезай оттуда, — твёрдо говорит Чонгук, стоя в куче снега, смотрит, немного задрав голову. — «Не хочу», — фыркает в ответ Сокджин, уложив морду на лапы.       Он только так хорошо устроился на этой ветке, а его слезать заставляют. Альфа вздыхает тяжело — муж в последнее время начал чудить. И ладно, пусть чудит, если уж хочется, но будь это хотя бы месяц назад, Чонгук бы и слова ему не сказал. Сейчас Сокджин на без недели четвертом месяце, его живот округлился, активно растет, а он в привычку взял по веткам лазать и по сугробам прыгать подобно кошке — у Чонгука волнующееся сердце замирает. — Папа передал тебе пучок мяты и уже как час готовит булочки с фасолью. — «Ты грязно играешь», — щурит на мужа свои карие с жёлтыми точками по радужке глаза. Подкупить его пытается, каков хитрец, — «Булочками я уже объелся, а вот карамели за два месяца так и не получил».  — Будет тебе карамель, только не лазь по деревьям, сокровище.       Чонгук смотрит переживающе, боится, что муж в какой-то момент с ветки просто навернётся — он ведь даже неполностью на ней лежит, потому что живот мешает, — поэтому он и идёт на мировую, предлагает всё, на что беременные рецепторы могут купиться. Сокджин фыркает, бурчит недовольно себе под нос. Никакого спокойствия, гормоны и инстинкты должны шалить у него, а получается, что у Чонгука. Он поднимается на лапы, прогибается в спине, немного топчется и спрыгивает прямо в сугроб, скрываясь в нём по уши — у альфы на короткий миг останавливается сердце. Сокджин выныривает из снега, как ни в чём не бывало, за два прыжка оказывается рядом с Чонгуком и встряхивает шерстью, поднимая морду. Альфа глядит недовольно, открывает рот, чтобы начать возмущаться, но волк топчется возле его бока, ныряет под руку и рокочет. Чонгук повержено вздыхает, зарывается в шерсть, почёсывая уши. И кто из них ещё грязно играет.       Спустя час Сокджин ложками точит тягучую и мягкую карамель, переговаривается с Юнги и иногда смеётся с привычных препираний омеги и Чимина, пока сидит, закинув ноги на бёдра Чонгука, а тот поглаживает одной рукой его коленки, вторую же умостив на круглый живот под футболкой и иногда тянется, сцеловывая сладость с пухлых губ.       С его беременностью Чонгук почти не меняется, всё также заботится и остаётся нежным и ласковым, только больше начинает о нём волноваться по любому поводу. А вот с момента, как его живот округляется, изменения явно присутствуют. Чонгук чаще стал его касаться, постоянно лезет под одежду: то руками — может просто положить ладони на выпирающий живот или начнёт аккуратно гладить, тем самым самого себя успокаивая; то носом, долго обнюхивая и рокоча, когда сладкие сливки забивают ему нос и лёгкие — альфа твёрдо уверен, что будет омега; то губами ради одного чмока около пупка или долго и мягко расцеловывать каждый сантиметр.       А ещё Чонгук становится до одури ревнивым. Нет, он конечно был и до этого, но сейчас его инстинкты словно сходят с ума. Он не подпускает к нему ближе чем на два шага ни одного альфу, разве что только Вуёна и за редким исключением Чимина; рычит предупреждающе и скалит зубы, даже не в форме волка, если кто-то всё же подходит, игнорируя рядом с Сокджином грозовую тучу и усилившиеся феромоны; не даёт к животу никому прикасаться, кроме Донгуна, прячет его за своими большими руками или вообще задвигает мужа за свою спину, чтоб наверняка. Сокджин с чужого поведения конечно фигеет каждый раз, но не одёргивает альфу и позволяет, потому что знает, что в ином случае муж просто не успокоится, и всё может только усугубиться. Да и к тому же, какое ему по факту дело на кого там рычит Чонгук, когда он крепко держит его в объятиях, гладит, целует и нежит?        Сокджин физически, конечно же, сильно меняется и из-за перестраивающегося организма, и из-за усилившихся органов чувств, и банально из-за растущего внутри него волчонка. А вот морально тоже остаётся всё как и было, за исключением потребности, чтобы альфа всегда был под боком — ему спокойно и комфортно только если тот рядом. Поэтому бета часто ловит себя на том, что ходит за Чонгуком хвостом, как в прямом, так и переносном смысле; лезет под руку или разваливается ленивой тушкой на чужом теле и кусается, если на него не обращают внимания. Он вообще становится очень вредным, ему только повод дай пофыркать, покусаться за шею, спрятаться или перекинуться волком, махнуть хвостом перед альфиным носом, когда тот пытается на него ругаться или ограничивать в какой-то еде. Сокджин поэтому на ветку и забрался, Чонгук не одобрил его желание съесть сырого окуня — много этот альфа во вкусной еде вообще понимает. Потом ему правда захотелось стружку тунца с солью, но было поздно, его уже задобрили карамелью.       Но главным, наверно, изменением становятся его скачки гормонов. Сокджин то плачет без повода, то смеётся заливисто, то зажимает мужа у стенки. С ростом живота, его либидо почему-то тоже начинает расти — возможно теперь он стал понимать, как ведут себя альфы и омеги в период спаривания. Сокджин может захотеть секса в любое время суток, это никак не контролируется. В такие моменты он седлает чонгуковы крепкие бёдра и долго елозит; или зажимает по углам и глубоко, грязно целует; или тянет его на себя, прогибается, подставляется, лезет руками под одежду; или всё что угодно, пока не получит желаемое. К счастью, в куче различных мыслей в голове Чонгука совсем не присутствует предрассудков о сексе во время беременности. Он только рад стараться, с силой сжимать мягкие чужие бёдра, придерживать низ живота или развернуть податливое тело в более удобную позу и аккуратно, с оттяжкой, не переходя на грубые толчки, вбивать мужа в любую поверхность, тихо порыкивая или покусывая плечо.       Чонгук на самом деле просто в восторге от натянувшейся кожи на животе, от округлых и мягких форм. Настолько, что будь его воля Сокджин бы всегда беременным ходил. Но пока он довольствуется тем, что есть. И довольствуется вдоволь, наслаждается, не упустит ни малейшую возможность пощупать или покусать. Ну, может, ещё он слегка сходит с ума из-за чужих гормонов и пробудившейся вредины, но это так, на самом деле мелочи жизни.       Сокджин просыпается резко и неожиданно, еле разлепляет глаза и с минуту ещё пытается понять, что его разбудило. За окном глубокая ночь, крупные снежинки валят, мерцают в свете фонарей. В доме тишина, лишь Чонгук сопит на соседней подушке. Может кошмар приснился, который он не запомнил? Сокджин осоловело хлопает вновь слипающимися ресницами и ойкает, почувствовав пинок изнутри и как натянулась кожа на животе. А потом ещё один, и ещё. Сокджин тяжело вздыхает. Теперь понятно почему он проснулся, волчонок чем-то недоволен и упрямо делает всё что может в данной ситуации, дабы его услышали. Святая Луна, бета даёт руку на отсечение, что их ребёнок точная копия Чонгука.       Сокджин ещё раз вздыхает, прислушивается к себе — вроде ничего необычного, даже поза, в которой он спал, удобная и привычная, но волчонок снова больно пинается, кажется отбивая ему селезёнку. Он кряхтит тихо, переворачивается неуклюже на бок, устраивается удобнее, подложив под живот дополнительную подушку. Нет, всё ещё не то. Время для тяжёлой артиллерии.  — Волчара, — Сокджин тормошит мужа за плечо, но тот только бурчит что-то, притягивает к себе на автомате, — Чонгук, ну проснись же, — пыхтит он, немного повышает голос.        Альфа вздрагивает, наконец распахивая глаза, моргает несколько раз и смотрит сонно, а потом хмурится, волнение проходит тенью по всему его лицу. — Сокровище, что… — Твой волчонок меня пинает, успокой его, пока он не добрался до моего мочевого, — перебивает Сокджин и кривится от нового пинка. Серьёзно, он ведь такой маленький, но почему уже такой сильный?..  — Это наш волчонок, — поправляет, не задумываясь, Чонгук, широко зевает, всё ещё не до конца проснувшись. — Нет, сейчас он именно твой, потому что не даёт мне спать и упрямо продолжает стоять на своём, — фыркает Сокджин.       Альфе требуется около двух минут, чтобы окончательно проснуться и переваривать сказанное мужем. И следом он тихо смеётся, спускается вниз по кровати и поднимает чужую спальную кофту, кладёт ладони на живот, мягко и по кругу его поглаживая, целует около пупка и прикасается щекой, втягивая в лёгкие усилившийся и любимый запах сладких сливок.       На какое-то время наступает затишье, и Сокджин расслаблено выдыхает, уже хочет закрыть глаза, проваливаясь в сон. Но его кожа снова натягивается, ножка пинает щёку Чонгука, от чего тот вздрагивает, видимо, тоже задремав. — Эй, ты чего дерёшься? — бурчит недовольно альфа, гладит пальцем очертание маленькой конечности, и та пропадает, — Не делай папе больно, — строго, губами прямо в кожу. — Он что-то хочет, но я не понима… —Сокджин замолкает на полуслове, прислушивается к себе. Чонгук поднимает на него светящийся взгляд, заламывает густые брови, — Хорошо, возможно я понял. Нужен лёд и кунжутные семечки. — Чего? — громче чем планировал спрашивает Чонгук, хмурится сильнее. — Он хочет лёд с кунжутными семечками и, ты знаешь, не успокоится пока их не получит, — вздыхает бета, потому что это правда.       Они попытались задобрить волчонка запахом и руками Чонгука, но это не сработало, он всё ещё пинает его органы, теперь же как будто подтверждая папины предположения. Альфа какое-то время хлопает шокировано ресницами, обдумывает где может достать то, что нужно — семечки у них точно есть, а вот лёд всегда был без надобности. Он целует около чужого пупка и переворачивается, поднимается с постели. Сокджин как-то грустно и тоскливо смотрит на скрывающуюся за дверью широкую спину. Он на самом деле сам далеко не в восторге от всех этих новых вкусовых предпочтений, он обычно непривередлив в еде и ему правда нравится мясо, но с беременностью стал есть много сладкого и иногда составлять такие комбинации, от которых в обычной жизни его бы просто воротило — сейчас же пожалуйста, уминает за обе щеки, рокоча и от удовольствия прикрыв глаза. А ещё ему до сих пор периодически маниакально хочется понюхать мыла.        Чонгук возвращается, может, минут через десять-пятнадцать — Сокджин не засекал, — помогает ему перевернуться на спину и сесть, уперевшись в стену, суёт под поясницу подушку и протягивает глубокую тарелку с разломанными непропорционально кусочками льда, небрежно посыпанные сверху кунжутом. Сокджин урчит, ставит тарелку на живот для удобства и отправляет в рот первую льдинку. Она громко хрустит на зубах, тает сразу же, и кажется почему-то такой сладкой и вкусной, что слюни собираются во рту — серьёзно, его мозг просто сходит с ума, раз считает замороженную воду сладкой. Чонгук падает на свою половину кровати, укладывается головой на мягкие бёдра и снова принимается поглаживать немного холодными ладонями живот — видимо, ему пришлось куда-то выходить. Сокджин покрывается мурашками, хрустит льдом и от наслаждения жмурится. — Вкусно? — улыбается Чонгук, смотря на такого довольного мужа.       Ответом ему служит громкое рокотание и уже слабый пинок в ладонь. Он смеётся, стискивает в ладонях чужую шарообразную талию и начинает зацеловывать живот, чувствуя затапливающюю его с головой нежность. Сокджин вяло пихается, ворчит, тычет в мужа пальцем, угрожая: — Если ты его сейчас снова раздраконишь, отправишься спать на коврик в прихожей.       Чонгук на угрозу не ведётся, ведь знает, что его на самом деле дальше спальни никуда не отпустят, но всё равно, как бы сдаваясь и безмолвно прося милости, поднимает руки, касается губами тазовой косточки. А потом привстаёт, подтягивается ближе к чужому грозному лицу и целует в кончик носа, в пухлые щёки и надутые из-за недовольства губы. — Люблю вас, — шепчет Чонгук, улыбаясь.       И Сокджин целует его уже сам.  

***

      Сокджин тихо скулит, опускаясь на диван, вытягивает ноги, суёт под поясницу подушку и расслабленно вздыхает. Его спина начала болеть по мере роста волчонка, живот уже совсем круглый, за ним пола не видно, и ноги отекают страшно. Он становится всё более ленивым и уставшим, часто спит и перекидывается в волка, ведь так проще. Уже через две недели ему придётся перекинуться окончательно, чтобы оставшийся месяц беременности спокойно доносить. Сокджин откидывается на спинку дивана головой, прикрывает глаза, машинально кладёт руку на живот и начинает гладить, чтобы волчонок не пинался. Он почти закончил вязать люльку, ручки только остались, и у него были планы на вечер как раз этим и заняться, но сил что-то совсем нет, хотя бета сегодня всего лишь почти бездельно проторчал в мастерской тётушки, следя за правильностью работы Ынби в оформления кулонов, после прибрался немного в доме, приготовил ужин и вот сейчас ждёт Чонгука, пока тот помоет посуду, чтобы они могли пойти спать.        Диван рядом прогибается под чужим весом, и Сокджин коротко вскрикивает, потому что альфа тянет его ноги на свои бёдра. Он открывает сонные глаза, видит, как Чонгук стягивает со стоп тёплые носки, и чуть в голос не стонет, закатывает глаза под веки, когда его отекшие ноги и икры начинают массировать сильными и тёплыми пальцами. Чонгук часто о нём заботится, реагирует на малейшие отрицательные эмоции или физическую боль. Но пик того, что он для него делает, пик благодарности и удовольствия Сокджина наступает тогда, когда альфа массирует его стопы и поясницу или становится сзади него, кладёт руки под животом и как бы немного поднимает его, придерживает, снимая всю нагрузку с позвоночника — в такие моменты у беты подкашиваются ноги похлеще чем от жаркого секса и облечённый скулёж вырывается из горла.  — Мне будет так скучно, когда ты перекинешься, — вздыхает Чонгук, мнёт чужие пальчики, — Никто не будет просить меня в час ночи найти ему льда или запечённые томаты. — Зато тебе будет весело, когда я спихну на тебя ночные пробуждения Тэяна, — прыскает Сокджин и вскрикивает, легко пинает пяткой ущипнувшего его за икру альфу.       Они на самом деле не долго думали над именем, и даже ни разу не поругались. Сокджин хотел составить какое-то имя из их общих слогов, но не получалось ничего нормального и красивого. А в один день где-то с неделю назад, пока он гладил живот и бормотал различные имена в мастерской, надеясь, что, может, волчонок отреагирует на понравившееся, тётушка подняла на него глаза. — Тэян, — сказала она, — Чон Тэян — солнце.       У Сокджина были сомнения, потому что обычно мало кто придаёт большой смысл истинному значению имени, его особо никто и не знает, кроме старшего поколения. Но зато их не было у Чонгука. Он долго смаковал имя на языке, задумчиво поглаживая чужой живот, а потом улыбнулся и сказал, что «солнца» в их семье как раз и не хватает. — Ты такой жестокий, — фыркает Чонгук и натягивает тёплые носки обратно на ступни, — Мы оба родители. — Поверь, от меня там ничегошеньки нет, — вздыхает Сокджин, и он уверен в своих словах. Волчонок уже сейчас своим поведением очень напоминает альфу, если он будет похож с ним и внешне или хотя бы цветом шерсти, бета лишь прыснет и закатит глаза.  — Как это ничего? — хмурится Чонгук, — Он будет таким же красивым, — и лыбится довольно, целует тонкую щиколотку.       Бета смущается, неуклюже скидывает ноги с чужих на пол и легко бьёт ладонью по крепкой ляжке. Его очень сильно клонит в сон, и сил что-то совсем нет подняться с дивана. Он вздыхает, делает попытку встать, но тяжёлый живот его перевешивает, и он стонет жалобно, валясь задницей обратно на подушки. Чонгук рядом над ним хихикает. А потом поднимается на ноги, наклоняется над мужем, просовывает руки под коленями и поясницей, поднимая над полом, и разворачивается, идёт к лестнице. — Я же тяжёлый, набрал наверно килограмм пятнадцать уже, — бурчит Сокджин в чужую шею, стреляя в мужа недовольным взглядом, — Это ты всё откармливаешь меня.       Чонгук с этим не спорит, улыбается довольно, словно это был его коварный план, и звонко чмокает в нос. Сокджин непривычно вспыхивает щеками, прячется, но от вредности всё равно легко кусает за косточку ключицы.       Не то чтобы он правда загонялся или переживал касательно своего веса. Он понимает, что такая прибавка нормальна, если он хочет родить сильного и здорового волчонка, ещё и без вреда для своего собственного организма. Иногда, конечно, Сокджин может разглядывать себя в зеркало, всего такого опухшего, шарообразного, с мягкими и круглыми бедрами, растяжками внизу живота, пухлыми щеками, в большой футболке Чонгука, что обтягивает, как вторая кожа, и вздохнуть горько, пощупать, повозмущаться и погадать сколько времени займёт вернуться в прежнюю форму после беременности. Но в такие моменты альфа обычно оказывается рядом, обнимает со спины, елозит руками по талии, называет безупречно красивым и заглядывает в глаза через зеркало, в которых столько чистого, искреннего и неприкрытого — любви, восхищения, какого-то маниакального обожания.        Чонгук тащится, чуть слюнями не капает с уголков губ от него такого всего далеко неидеального и глубоко беременного. И это выбивает у Сокджина из головы всё подчистую.       Когда пора обращаться окончательно, бета понимает сразу, просто чувствует это, да и волк внутри тревожный ходит, ждёт — ему тоже тяжело и хочется всё наконец упростить. К этому времени он всё успел: довязал люльку; забрал у семьи Су матрас для кроватки и разного размера и форм подушки для удобства волчонка, которые он просил их сделать заранее; предупредил Донгуна; на всякий случай получил разрешение от Ёнсо занять на пару дней его прошлый дом — мало ли волк туда потащится рожать. Чонгук тоже успевает закончить с мебелью, и они долго расставляют и раскладывают всё по местам.       На неделю альфа откладывает дела и отказывается отпускать Сокджина из дома. Крепко обнимает, сжимая в руках, и чувствует затапливающую тоску, пока большой и упругий живот упирается в его подтянутый. Постоянно целует: то просто короткими чмоками куда дотянется, то глубоко и с напором, жарко и влажно. Много гладит, щупает, очерчивает ладонями каждый сантиметр. И много разглядывает, будто пытаясь выжечь у себя на сетчатке то, как Сокджин сейчас выглядит. Они шесть дней наслаждаются друг другом, словно вернулись во время, когда только-только поженились и начали жить вместе.       В ночь с шестого на седьмой день у Сокджина болезненно тянет низ живота, волк беспокойно воет. Он неуклюже скатывается с постели, глубоко целует недавно задремавшего Чонгука и перекидывается, расслаблено выпуская воздух из ноздрей.

***

      Снег начинает таять с приходом марта. На улице чаще светит яркое солнце, избавляет землю и ветки от сугробов, из-за чего бегут ручейки и с крыш капает. В этом году весна вступает в права непривычно рано — в середине марта, хотя обычно только в начале апреля, но это только всех радует — уже устали от морозов, душе хочется тепла.        Сокджин чувствует себя на удивление бодрым, каким-то полным сил, когда просыпается от ярких и настойчивых лучей, поэтому он бодает головой заспавшегося уже Чонгука, лижет его щеки. И следом рычит беззлобно, потому что тот никак не реагирует, прикусывает крупный нос. Альфа скулит жалобно, вздыхает и ворочается, всё же раздирая веки и привычно наблюдая на своей груди волчью морду. — Сокровище, чего вот тебе не спится? — ворчит хрипло Чонгук, запускает пальцы в чужую мягкую шерсть. — «Вставай, иначе уйду на улицу без тебя».       Сокджин привстает на постели, аккуратно спрыгивает на пол и присаживается, давая себе немного времени на отдых — в форме волка действительно всё проще и легче, но живот такой большой, будто там целая двойня, и единственное, что он может сделать, чтобы облегчить нагрузку на позвоночник — это сесть или лечь на пол. Чонгук на кровати кряхтит, закутывается в одеяло. — Ты не успеешь уйти далеко, прежде чем я догоню тебя.       Сокджин с этого недовольно клацает зубами. Посмотрел бы он, с какой скоростью альфа бы передвигался, имея дополнительный утяжелитель. Бета фыркает, поднимается, шагая к выходу из комнаты. — «Вот возьмём с Тэяном и сбежим от тебя. Будешь потом плакаться». — Конечно, я буду плакаться, а потом всё равно найду вас по запаху и верну домой, — повышает голос Чонгук, хмыкает. Знает, Сокджин от него никуда не денется. Не потому, что альфа такой весь из себя самоуверенный и крутой. А потому, что они давно утвердили свой статус пары, их волки друг без друга просто погибнут, даже если люди будут столь упрямы и глупы, чтобы разойтись.  — «Ты явно не тем оборотнем родился, Чонгукки», — ворчит Сокджин, аккуратно спускаясь по ступенькам на первый этаж, — «Ищейка, блин. Никакого одиночества и спокойствия, везде найдёт своим носом».       Он не знает, у всех ли альф такой нюх, но Чонгук с лёгкостью находит его, даже если он примет душ или будет находиться в толпе, в куче посторонних запахов. Может, конечно, это волк его ведёт по правильному пути, чувствуя с парой связь. Не важна причина, тут роль играет следствие — Чонгук действительно везде его найдёт. Сокджин хмыкает, выдыхается и снова садится, немного отойдя от лестницы. Ступеньки — его самое большое испытание. Альфа предлагал на время перебраться в гостиную, но бета отказался, потому что кто-то из них бы спал на полу, и скорее всего сам Чонгук. Он конечно и так спит периодически, когда Сокджин неожиданно для себя же вырубается на диване, хотя это происходит не настолько часто, чтобы заставить его переживать об удобстве и здоровье альфы.        Бета выпивает воды и потом проходит в прихожую, толкает лапой входную дверь и даже выйти не успевает, как дёргает ухом, улавливая шум из спальни. Он прыскает, рокочет насмешливо — Чонгук понял, что он не шутил, и подорвался, начав собираться. Такой предсказуемый. Дальше своего носа, как в прямом, так и переносом смысле, никуда не отпускает. Сокджин выходит на улицу и довольно жмурится от яркого и тёплого солнца, ему бы побегать сейчас от души, поваляться в остатках снега, а потом пойти к водопаду, чтобы искупаться. Но нельзя, собственно ничего из этого. Так что он довольствуется малым, неуклюже шагает по поселению, держа путь в чащу, изредка кивает членам стаи в приветствии, старается обходить лужи и грязь. И дышит, дышит глубоко, втягивая в полные лёгкие запах свежести, тепла, талой воды и пока совсем редких, только начинающих пробиваться почек. Чонгук в форме волка нагоняет его у границы поселения, ворчит и на слякоть, и на него самого, прикусывает за ухо.       Они доходят по уже почти полностью растаявшему и рассыпчатому снегу до поляны с жёлтыми крокусами, и Сокджин устало валится на бок, вздыхает как-то тяжко. Чонгук рокочет, хихикая, ложится рядом, закрывая собой его беременное и мягкое пузико, принимается вылизывать морду и уши. Их бока греет тёплое солнце, заставляет жмурится; кругом яркие лепестки цветов, пока ещё голые деревья и абсолютная тишина за исключением далеких шорохов диких животных. Кругом спокойствие и умиротворенность.

***

      Своими вертлявостью и шевелением муж будит рядом лежащего Чонгука. Альфа сонно моргает, пытается понять, что произошло. Он смотрит, осматривается и подскакивает на лапы. — «Сокровище, ты… гнездишься», — выдыхает он волнующимся и ломаным голосом. Видит животный блеск в любимых глазах, когда Сокджин поднимает на него взгляд.       Бета никогда не гнездился, у него просто нет такой потребности и инстинкта по природе. Но сейчас он сделал под собой подкоп, собрал вокруг ветки, до которых смог дотянуться, не вставая. Вывод один — он вот-вот родит. Чонгук топчется, обходит мужа кругами, не зная что делать. Следом взвывает отчаянно, лижет морду, пытаясь дать понять, что он рядом, утыкается в чужую шею и дёргает по стайной связи самых близких. Альфа просто сейчас сойдёт с ума. У него и так сердце суматошно бьётся от волнения, ещё и волк внутри рычит, просит главенства.       Сокджин не знает в какой момент отпускает себя: когда живот опускается, или когда кости таза ноют, или когда Чонгук скулит ему на ухо, переживая. Но так надо, и он это знает, поэтому позволяет волку выйти вперёд, вести его, сделать всё самому. Рожать в лесу бета явно не хочет, поэтому поднимается на лапы, шагает обратно до поселения и дышит быстро и тяжело. Чонгук плетётся за ним.       У ворот их встречают вздыбленные Юнги и Чимин, о чём-то спрашивают, подходят, но Сокджин предупреждающе рычит на них, опускает морду, смотрит исподлобья, не давая приблизиться. Пара расступается в стороны, и бета проходит мимо них. Мимо дома, мимо всех домов стаи, напрямую к Донгуну. Чонгук, шагающий тенью, напрягается, волнение захлёстывает его с головой — волк бы не пошёл рожать к лекарю, значит что-то не так. Он не знает, что ему делать, ему страшно, его разум и зверь просто рвут его на части каждый в свою сторону, и альфа обращается по пути, чтобы не дать самому себе слабину — волк может всё испортить, только усложнить мужу роды или вообще заставить его кинуться на пару, потому что Сокджин уже отпустил себя, в нём главенствует волк и инстинкты — для безопасности всех, его лучше не трогать.       Донгун впускает бету в дом и закрывает перед носом Чонгука дверь, щёлкает замком. Альфа скребёт её ногтями, бьётся головой, взвывает громко и жалобно. Он знает, что так надо. Знает, что не сможет контролировать себя, загрызёт лекаря, если увидит кровь Сокджина. Знает, что муж не пустит его, пока не вернёт себе разум после родов. Знает. Но слушать через древесину чужой болезный вой, скулёж, громкие вскрики и как ломаются кости у него нет сил. У него органы скачут с места на место, ушные перепонки чуть не лопаются, сердце просто трещит по швам; в душе такая агония из-за не ему принадлежащих боли и эмоций вкупе с собственными, что он воет, скатывается по двери на порог и скребётся до поломанных ногтевых пластин и крови на подушечках.        Чонгук пытается. Пытается успокоиться и быть сильным, чтобы сильным был и Сокджин. Он блокирует свои мысли, не даёт им права заставлять его бояться; приводит дыхание в норму, глубоко дышит; жмурится, выпускает феромоны, отдаёт часть своей силы и энергии по связи, шепчет в себя, не затыкаясь, шепчет в чужую голову и душу: «Я здесь. Всё хорошо. Я рядом. Ты справишься».       Кажется, проходит несколько мучительно долгих и сложных вечностей, прежде чем крики и вой в доме прекращаются, наступает громкая тишина, слышно лишь тяжёлые вздохи. Чонгук замирает, будто вообще не дышит, ждёт непонятно чего. И следом плачет от облегчения, прислоняясь лбом к двери; чувствует, как их семейная связь делится, как в душу приходит спокойствие, а потом от неконтролируемого счастья всё взрывается фейерверками.       Сокджин справился. Теперь и на всю жизнь они — родители. Чонгук громко воет, пока человеческие связки не начинают болеть.       Через какое-то время Донгун открывает дверь, вздрагивает, встречаясь на пороге с полуголым альфой — Юнги накинул на него плед, а Чонгук даже не заметил. — Ты должен мне дверь, вредитель, — вздыхает Донгун, и у альфы рык вибрирует в горле от недовольства, запах сливок с чужой одежды забивает лёгкие под завязку. Он поднимается на ноги, глядит умоляюще, — Тебе пока туда нельзя, — качает головой лекарь, — Всё хорошо и с папой, и с волчонком. Это омега, поздравляю.       Чонгук жалеет, что не поспорил с отцом на что-то вещественное — они ведь с папой в поле малыша совершенно не сомневались. Он глядит на Юнги своими большими и светящимися глазами, слёзы снова собираются у него в уголках, и омега обнимает его, пуская сопли в шею. Чимин впрочем тоже плачет. Может быть, просто за компанию.       Альфа сидит на порожке, подтянув к груди колени и прислонившись головой к перилам, на дворе уже глубокая ночь. Он отказался куда-либо уходить от дома Донгуна; он просто не в силах уйти от своей семьи, даже зная, что Сокджин может впустить его утром или вообще через два дня — все зависит от того, насколько волк беты вымотался за роды. Папа не стал спорить, лишь принёс ему одежду, воды и контейнер с едой, но Чонгуку кусок в горло не лезет. Он переживает. Он хочет быть рядом, помогать Сокджину быстрее восстановиться с помощью энергии, которую волнами передает ему по связи. Он не успокоится, пока хотя бы мельком их не увидит.        Ему не спится — зевки пусть и вырываются, в глазах словно песка насыпали, но мозг бодрствует, не даёт отключиться. Чонгук мычит тихо какую-то мелодию, ободрал уже всю краску на перилах, чтобы себя чем-то занять, звёзды тоже не посчитаешь — рассвет красит небо от горизонта, скрывает в своём свете уходящую Луну. Он ёжится, покрывается мелкими мурашками по позвоночнику, что-то почувствовав — какую-то лёгкую вибрацию по всему телу. И взволновано поднимается на ноги. — «Гук-а», — слышит в голове слабое и хриплое, но в такой тишине его словно оглушает.       Чонгук действует машинально: толкает дверь, заходит внутрь, и его почти сбивает с ног любимые и близкие запахи сливок и клюквы. Он идёт на них, петляет словно по бесконечным коридорам, подходит к нужной комнате и, выдыхая дрожаще, шагает вперёд. Помещение маленькое, слабо залито искусственным светом от небольшой лампы, шторы закрыты, но настойчивые лучи рассветного солнца всё равно пробираются. В середине комнаты на полу большой матрас, заваленный кучей тряпок, и с него Сокджин на него глядит светящимися глазами. Чонгук подходит к мужу, опускается на колени и первым делом берёт в ладони его морду, вздыхает расслабленно и целует между ушей. Бета рокочет, тычется носом в чужую шею, коротко её лижет. — «Ненавижу твои дурацкие гены, Чон Чонгук», — фыркает Сокджин, и альфа отстраняется, непонимающе на него смотрит, хмурит густые брови.       Бета над ним урчит насмешливо, вытягивает лапы, показывая наконец, что прятал, и кивает головой вниз. — «Видишь? Он твоя копия».       И Чонгук видит, как в чужой шерсти мелькает чёрный, пушистый клубок, ворочается и громко чавкает. У него останавливается сердце на несколько коротких минут, выдох получается какой-то на грани слёз. Он опускается ниже, ложится рядом с чужим животом и тянется дрожащей рукой к щенку, касается его мягкой, пушистой шерсти, гладит по голове — серьёзно, он настолько маленький, что легко поместится в одной его ладони. И волчонок чувствует его, отлепляется от Сокджина и неуклюже ползёт на запах, тычется мордочкой альфе в нос и пищит. Чонгук клянётся, что никогда в жизни не был так счастлив. Клянётся, что никогда в жизни не рыдал так сильно, не скулил так повержено. Он сгребает волчонка в охапку, дышит сливками заместо кислорода и поднимает на мужа заплаканные глаза, беспорядочно целует морду, шепчет, просто не затыкаясь, заезженной пластинкой: — Я люблю тебя. Спасибо, сокровище. — Я люблю тебя. Спасибо за солнце. — Я люблю тебя...       Сокджин громко рокочет, слизывает языком чужие слёзы, тычется мокрым носом в шею. — «Я тоже люблю тебя, но гены у тебя всё равно дурацкие».       Альфа смеётся, кладёт волчонка обратно ближе к чужому животу и перекидывается. Они сворачиваются на матрасе, прячут своё личное солнце меж телами друг друга. Сокджин утыкается мордой в крепкую шею, а Чонгук свою кладёт ему на макушку. И они все наконец засыпают.       Теперь и на всю жизнь — их трое: волчара, сокровище и солнце.