Vive la révolution

"Я, Луи Антуан де Сен-Жюст, открыто говорю: Я готов понести любые потери во имя Великой Революции! Я пойду на самый отчаянный шаг, если после этого во Франции воцарится светлое будущее! Надеюсь, мои слова найдут отклик в сердцах тех, кто последует за мной!" Да, таковы были мои взгляды, которые я предоставлял общественности. Именно такие идеи с замиранием сердца все слушали на Национальном собрании. Моя же личная правда, впрочем, недалеко ушла от этой позиции. Но с одним важным уточнением, которое я никогда не придам огласке. Это те слова, которым вовсе не место на трибуне: "Однако же... Мне плевать на светлое будущее, если в нём не будет вас. Я страстно горю революционной деятельностью лишь потому, что ей так же страстно горите вы. Ведь именно вы подали мне руку, приглашая вместе возглавить новую переродившуюся Францию. Так как же могут эти идеи жить во мне, если вас не будет рядом? Революция жива только пока живы вы, господин Робеспьер". Стоит ли говорить, у меня внутри всё пылает, когда я слышу от вас столь лестные слова в свой адрес. Я и представить не мог, что когда-нибудь смогу, подобно вам, выступить с пламенной речью, захватывая умы множества граждан. А вот, теперь вы сами признаётесь мне, что моя речь была превосходна... В тот момент я даже не скрывал покрасневшего лица. *** Как приятно сознавать, что именно я сейчас разделяю с вами одну постель. Какое удовольствие доставляет разглядывать вас — человека, кому подвластно поменять нашу страну к лучшему. А тем временем вы, наконец погрузившись в сон, скрестили руки на груди. "Даже во время сна вы выглядите слишком напряжённо. Знаю, с недавних пор вас мучают ночные кошмары..." — думал я, лёжа рядом. Впрочем, быть лидером революции — нелёгкая задача. И я готов всегда быть рядом. Готов не спать ночи напролёт, охраняя вас от дурных снов. *** Я знаю, что вы никогда не захотите вступить в связь с женщиной. Поэтому я всегда готов предоставить вам своё тело, когда вы в этом так нуждаетесь. Во время близости вы не смотрите мне в глаза, поэтому мне ещё сложнее понять ваши чувства в этот момент. Однако если мне всё же удаётся уловить ваш взгляд, то я наблюдаю лишь тёмную бездну. Впрочем, для меня это не так важно. Ведь сейчас всё моё внимание сосредоточено на наших физических оболочках, вовсе не на душевных. Говоря откровенно, я готов испытать любой вид боли. Если её причините мне вы, собственными руками. *** Горячая рука ещё сильнее сжала белоснежную шею, налавливая чуть выше кадыка. — Г-господин Робеспьер...— невольно сорвалось с влажных губ. В ответ на это Максимилиан лишь молча ослабил хватку, после отпуская и зарываясь ладонью в мягких золотистых волосах, слушая учащённое дыхание партнёра. Ещё несколько секунд внемля довольно громкому голосу Сен-Жюста, Робеспьер наконец приложил указательный палец к раскаленным губам юноши, явно указывая на то, что он желает тишины. Слегка притянув Антуана к себе за волосы, Максимилиан произнёс над самым его ухом, сохраняя свойственную ему сталь в голосе и всё так же прижимая палец к алым губам: — Сен-Жюст... Улицы Парижа по ночам тихие. Так что не приведи господь нас кто-то услышит, — выдержав паузу, он добавил, видя, как юноша заметно притих. — Ты меня понял? — Да... Да, господин Робеспьер, — теперь уже еле слышно, и, надо сказать, довольно жалостливо ответил юноша. — Tout pour toi. Рука Сен-Жюста тем временем отчаянно пыталась найти, за что бы схватиться, метаясь по гладкой простыни. — C'est vrai, Antoine.* — Робеспьер поймал руку юноши своей, тут же целуя того в затылок, и слыша приглушённый вздох, полный благоговения. *** "Нет... Я не должен тебя видеть... Тебя полгода как казнили...Ты на моих глазах умерла..." — Господин Робеспьер, у вас всё в порядке? — Сен-Жюст буквально влетел в комнату, тут же присаживаясь рядом на кровать. Максимилиан медленно поворачивает голову — он даже не пытался скрыть свой страх. Да и не вышло бы — в глазах плясали зловещие демоны. — Нет. Сен-Жюст явно не ожидал такого односложного ответа, а посему лишь недоуменно свёл брови, ожидая, пока собеседник скажет что-то ещё. — Я снова её видел. Весь энергичный настрой Антуана улетучился в тот миг, когда он это услышал. — Вы думаете...— стоило Сен-Жюсту коснуться плеча Робеспьера, как тот его перебил. — Я не думаю, Антуан, я констатирую факты. Я вижу её почти каждую ночь. Как считаешь, это похоже на какие-то догадки?! Даже в состоянии давящего ужаса Робеспьер мог удивительным образом сохранить твёрдость голоса. Многолетний опыт ораторского мастерства или что-то ещё, кто знает... Между тем нежные руки скрестились где-то на груди Робеспьера, приобнимая того за плечи. — Тшш... Господин Робеспьер, на вас сказывается тяжёлая политическая обстановка... И вследствие этого появляются кошма-- — Да ну?! Тяжёлая? Против меня готовят заговор! — Робеспьера сейчас явно раздражал не только тон собеседника, но и его непосредственная близость. — Но ведь... Всё начало налаживаться, готовится примирение. Завтра вы сами всё увидите! Максимилиан лишь скривился в неприятной улыбке. — Ты, должно быть, шутишь...— произнёс тот почти шёпотом. — Ты правда думаешь, что нас допустили на завтрашние дебаты по доброте душевной?! Робеспьер резко развернулся лицом к юноше, буквально впиваясь ногтями тому в плечи. Сен-Жюст только наблюдал с немым удивлением. — Всё это примирение — лишь попытка раздавить нас...будто насекомых, а ты действительно подумал, что всё налаживается...хах...эта революция скоро восстанет против нас...— на секунду комнату наполняло только напряжённое дыхание. — Или ты... в сговоре? — худые пальцы ещё сильнее сжались на плечах Антуана. — Хочешь, чтоб следующим на эшафот отправился я, да?.. Что-что, а подозрение в измене являлось для столь преданного юноши высшей степенью оскорбления. — Что вы такое говорите! — не выдержав, наконец, воскликнул Сен-Жюст. — Разве я мог бы...— он резко прервал столь неприятный контакт, — Господин Робеспьер, я с самого начала с вами! — щёки юноши расцвели красным. — Ваши слова ужасно несправедливы. — Антуан отвернулся, садясь в дальний угол кровати. Взгляд медовых глаз уставился в пол. — Пока я деятель революции, я буду верить этим людям, — совсем тихим голосом, но так, чтобы было слышно, произнёс Сен-Жюст. Все его слова остались без ответа. *** Dixièmeé thermidor В моих глазах застыл ужас. Я не знаю, успел ли я смириться со своей судьбой... Наверное, нет. Но с вашей я смириться и подавно не в силах. Что ж, я не смог оправдать вас... Мои волосы развивает пронизывающий ветер. Термидор — месяц жары. Но сейчас мне очень холодно. Вчера мне пришлось состричь свои прекрасные локоны. Я также просил позволить мне помочь со стрижкой вам, но мне отказали. В итоге вас подстриг ассистент палача, явно лишенный всяческого чувства красоты. Даже сейчас... Я не могу быть с вами рядом. Вы стоите по правую руку от меня, но так неумолимо далеко. Нас обоих охраняет с дюжину вооружённых солдат. Все крики толпы я слышу будто приглушённо... Я слишком погружен в свои мысли. Смотрю на возвышающийся передо мной эшафот. Он чем-то напоминает знакомую мне трибуну в зале собрания... Однако на этой трибуне мне не суждено произнести ни слова. Надо же, сколько людей мы с вами отправили на смертную казнь, а теперь сами стоим перед беспристрастной гильотиной. Вдруг я замер. На эшафот поднялся Огюстен Робеспьер, ваш брат. От нас его отличает то, что его желание умереть было добровольным. "А смог бы я добровольно положить свою голову под лезвие гильотины?" — этот вопрос был скорее риторическим, ведь я точно знал ответ. "Даже если бы мне каким-то чудом была дарована амнистия, я бы не воспользовался этой возможностью. Ведь жить дальше, зная, что в этом мире не будет вас — сущий ад. Так что изначально моим единственным выходом было умереть вместе с вами". В каком-то смысле я даже рад, что следующим на казнь пойду я. Ведь лицезреть вашу смерть было бы для меня страшнее всего сущего. "Следующий осуждённый — Луи Антуан де Сен-Жюст!" — фраза палача ударила в уши, в голову, в сердце, сбила с ног. Внутри всё сжалось ещё сильнее. Суждение о том, что я не боюсь смерти, является ошибочным. Да, я не раз говорил, что ради революции готов пожертвовать собственной жизнью. Но говоря это, я имел ввиду смерть под всеобщие овации, что-то вроде героического подвига. Но сейчас мне предстоит подняться на эшафот, в то время как на меня будут сыпаться проклятия и ругань. Чего скрывать, мы буквально были объявлены вне закона, а суд нужен был лишь для опознания. Революция безжалостно уничтожила нас — своих детей. Вот и пришло моё время ступить на окровавленный эшафот. До меня казнили уже двух человек, и какой бы гуманной не считалась гильотина, дерево всё равно сочится алой кровью якобинцев. Я чувствую, как мне связывают руки. Смерть со связанными руками далеко не свободна. Я на миг оглянулся: вы не смотрите на меня. Такое ощущение, что ваши глаза устремлены в другой мир. О, господин Робеспьер, я прекрасно понимаю, как подавленно вы сейчас себя чувствуете...Но чтобы без колебаний встать на этот эшафот, мне было бы достаточно одного вашего взгляда. Я не получаю и его. Первая ступенька, вторая... Тело ощутимо потряхивает. Мне даже кажется, что я могу упасть в обморок. Однако вскоре я обнаруживаю себя возвышающимся над взбудораженной толпой. Давно на центральной площади Парижа не собиралось столько народу... А вот и величественная гильотина собственной персоной. Такая высокая, она будто упирается в облака. Нет, я не лишился чувств, и это не бредовый сон. Остаются лишь последние приготовления перед тем, как моя жизнь оборвётся. Я уже не замечаю ничего, что происходит вокруг меня. Вместо этого я снова гляжу на вас. "Господин Робеспьер, прошу, просмотрите же на меня!" — я бы очень хотел закричать, но что-то сдерживало этот внутренний порыв. Вы даже не смотрите на эшафот. Поверженный созидатель, которого теперь именуют тираном. Ваши длинные волосы, что мне безумно нравились, были грубо острижены незнакомой рукой. Вашу челюсть после огнестрельного ранения поддерживает повязка, но я знаю, что вы испытываете нестерпимую боль. Какая ужасающая ирония, великий оратор сейчас едва ли скажет пару слов, не испытав при этом невыносимых мук. Но пожалуйста, лишь один взгляд... Я стиснул зубы. "Мне так неуютно... Если бы я только мог держать вас за руку прямо сейчас... Однако это невозможно. Тогда хотя бы просто поднимите свой мрачный взор! Неужели я умру совершенно один?" Мои руки связаны, моё тело удерживают ремни, а люнета сейчас меня и вовсе задушит. Хотя, может быть, люнета тут не причём, и я задыхаюсь от страха? В любом случае, для моей казни всё готово. И вдруг наконец я вижу, нет, даже чувствую на себе ваш взгляд... "Но это не то, что я хотел бы видеть перед смертью... В ваших глазах нет никаких чувств. А если есть, то только презрение, ненависть, апатия... Вы всегда вдохновляли меня, я поражался вашей небывалой уверенности. Но теперь от неё не осталось и следа. Это делает мне больно. В то время как я отправлял на тот свет других, я полагал, что сам смогу гордо принять свою смерть. Я вовсе не считаю, что поступал неправильно. Я всё ещё верен своим принципам. Но когда смерть подошла так близко, она кажется куда страшнее... Господин Робеспьер, куда подевалось наше светлое будущее? Прекрасная Марсельеза теперь звучит не для нас, а для тех, кто нас убивает. Мне очень жаль, что так вышло... В любом случае, спасибо... Закончить свою жизнь, смотря в ваши глаза, что бы они не выражали — вот моя последняя услада". Я слышу скрежет рычага... — Adieu, monsieur Robespierre.