Золотое яблоко

      Она ступала по саду, едва касаясь ступнями зеленой травы. Привычным движением кормила с руки ранних птиц, щебетала вместе с ними о том, как ярко светит сегодня солнце, как лучи отражаются от крыш золотого города и о том, как спешит она сорвать со священной яблони новый чудесный плод, полностью покрытый золотом, но сочный и сладкий. Идунн делала это каждое утро: собирала для асов чудесные яблоки, относила их на пир и отдавала по одному яблоку в руки, стоя по правую руку от Всеотца и его прекрасной жены, богини богинь Фригг. Лишь они решали — кто достоин получить золотое яблоко, дарующее асам вечную жизнь и божественную силу.       Óдин любил её как свою собственную дочь, а потому позволял порой слишком многое. Но бесхитростная богиня ничего для себя не просила и была довольна всем тем, чего хотел для неё Всеотец. Ровно так же она вышла замуж за Браги: без любви, но с уважением к его умению ладить с детьми. Браги умел рассказывать истории и делал это от рассвета до заката, собирая вокруг себя заинтересованных асов и асинь, пришедших иной раз отдохнуть в обитель Идунны — её прекрасный сад. Однако же своих детей у них с Браги не было и Один довольно скоро разочаровался в своем выборе. Браги не был искусным воином, а Идунн с её бесценными яблоками нужен был именно такой муж. Эта история взяла свое начало после возвращения Идунны из плена великана Тьяцци, где она провела несколько недель и это едва не погубило всех асов: лишенные молодильных яблок все они стали терять свою силу и сразу состарились. Ётунхейм оставил на сердце и в разуме богини неизгладимый отпечаток, отчего Óдин и его супруга принялись бояться за хранительницу волшебных яблок. Долго думал Всеотец над тем, как же ему обезопасить Идунн и яблоки, да ничего не мог придумать, пока не увидел прекрасную богиню в компании своего сына, бога воинской доблести, Тюра. Хоть тот и лишился руки, но всё еще оставался тем асом, кого уважали и боялись, а его острейшего меча Черу предпочитали не видеть изъятым из ножен.       Тогда Всеотец позвал своего сына и сказал ему:       — Тюр, сын мой, верен ли ты Асгарду и всем нам также, как раньше?       — Разумеется, Отец. — Ответил ему бог воинской доблести и склонил голову.       После того, как Тюр вложил свою правую руку в пасть огромному волку Фенриру, позволяя асам обмануть его и сковать страшное чудовище особой цепью, созданной гномами из шума кошачьих шагов, женской бороды, корней гор, медвежьих жил, рыбьих голосов и птичьей слюны, авторитет аса среди подобных ему слегка пошатнулся. Бог воинской доблести и чести бросил тень на свою суть во имя сохранения самого мира.       Однако, он никогда не отворачивался от своих братьев и сестер, как, впрочем, не держал и обид. И тем не менее первой с ним заговорила Идунна, едва тот появился в её саду. Она нарушила правило и дала Тюру яблоко из своих рук, которое подарило асу нечеловеческую силу и залечило его рану.       И если с физической болью удалось справиться довольно просто, то с душевными ранами… все было иначе.       Тюр продолжал приходить в сад на рассвете и сидел на зеленой траве у самой реки, что протекала через этот сад и впадала в океан времени, окружающий Асгард. Его алый плащ и золотые доспехи привычно были сложены в тени под деревом, а сам он, в простой льняной рубахе высматривал ту, что заправляла этим местом.       Приходить сюда стало для него привычкой, которая со временем наполнилась чем-то большим, как наполняется водой наполовину пустой сосуд, как наполняется воспоминаниями и опытом любой человек или ас. Только здесь Тюр мог почувствовать себя умиротворенным и переставал пожирать себя воспоминаниями об обмане, совершенным им. В тот вечер Тюр потерял не только правую руку, но и единственного друга.       Ас увидел ее вдали и сердце его замерло на мгновение, напоив всё тело приятной истомой, после чего вновь застучало и с такой силой, будто ничего в этом мире важнее для него нет. Он перестал узнавать себя: во время пира, да во время тренировок — все думал и думал о ней, о той, кто вверен был ему в защиту. Ее ясные глаза меняли цвет или, быть может, так ему казалось ибо Тюр старался смотреть лишь в глаза. Он тонул в них, забывался, растворялся… Желал смотреть в них вечно и боялся, что все его потаенные желания станут очевидными для Отца. Но Идунн все его страсти были неведомы. Доверчивая прекрасная богиня с улыбкой шла, нет! Она не шла — парила, не оставляя за собой следов на покрытой утренней росой траве. Ее улыбка давным давно стала вторым солнцем Тюру, и все-таки он был рад видеть это солнце каждый день, в тайне благодаря своего отца за то, что тот поручил ему охрану этой девушки.       Он наблюдал за нею молча и издали. Плавные движения настоящей богини насыщали голодных птиц, истосковавшуюся по воде землю насыщали водой и с каждым ее движением, казалось, все больше золотились на ветвях священные яблоки.       — Сегодня на моем небосклоне сияет два солнца: то, что светит всем нам и то, что ухаживает за этим садом. — Сказал Тюр, сын Одина, когда богиня вечной жизни отвлеклась от своих дел по саду и заметила его. Она в ответ наградила его своим звонким смехом и двинулась навстречу.       — И тебе доброго утра, сын Одина. — Сказала она, усаживаясь на траву рядом с ним и опуская ноги в реку времени. — Придешь ли ты сегодня слушать бесконечные истории Браги?       Тюр скривился — говорить о её муже ему не нравилось.       — Будут ли меня осуждать за то, что я предпочитаю творить истории, а не слушать их?       Идунна рассмеялась и произнесла, глядя Тюру в лицо:       — Иного я от тебя не ожидала, Тюр.       В холодном взгляде аса появилась не присущая ему нежность, едва Идунн опустилась рядом с ним на траву. В этом укромном уголке древнего сада практически не было посетителей, поэтому риска быть обнаруженными не было. Однако, во имя чести своей возлюбленной Тюр был всегда осторожен. Да и она, пожалуй, еще ни разу не дала ему вразумительного ответа на чувства. Ровно, как и сейчас — мог бы он коснуться ее, но правой кисти не было, лишь культя, но бог и здесь нашелся как обольстить молодую хранительницу чудесных плодов. Он опустил в воду свою левую руку, которой управлять мог также, как и правой, и зачерпнул немного воды.       — Ответь мне, Идунна, и если ты ответишь правильно, я оставлю тебя. Но если твой ответ мне не понравится, я окуну тебя в реку.       Та засмеялась. Немного подумала и, поднявшись на ноги, села с другой стороны от бога. Теперь ему было неудобно обрызгивать ее, а в случае, если бы он все-таки решился, то и сам стал бы жертвой своей юношеской шутки.       — Хитрость не к лицу тебе.       — А что же мне к лицу? — Вопросил Тюр, разжимая пальцы и позволяя воде проходить сквозь нее и возвращаться в туда, откуда была взята ради забавы.       — Честность. — Без колебаний ответила богиня вечной жизни. Ее взгляд был устремлен прямо в глаза сыну Одина. Она была откровенной настолько же, насколько была доверчивой и это всегда его подкупало. Тюр видел в ней лишь свет, который позволял ему верить в собственные светлые стороны и он осознавал, что не готов мириться с наличием Браги. Тем более, что тот вовсе не дорожил своею супругой и не спешил исполнять с нею супружеские обязательства.       — Будешь ли ты также уверена в своем слове, если моя честность нарушит устоявшиеся порядки? — Спросил он и кончики пальцев коснулись ее пальцев, проникли в пустоты между пальцами Идунны, приминая траву и невинные белые цветы, похожие на земные ромашки. — Не бойся, Идунна, скажи.       Её щеки подернулись румянцем, который он за несколько месяцев «случайных» прикосновений сумел запомнить и полюбить. Идунна тоже его полюбила, его тепло, нежность его пальцев и внимание, которое он уделял одной лишь ей. Каждый день, да будет он благословенен Всеотцом. И несмотря на смущение, руки она не отняла, что Тюр воспринял, как добрый знак. Он продолжал смотреть в ее глаза, чуть склонил голову набок и наклонил ближе к Идунн, чтобы та могла чувствовать его горячее дыхание на своих губах, но её губ не касался.       — В порядке есть смысл… — Ответила она уклончиво, но не отпрянула. Её дыхание стало частым. Разволновалась, задрожала.       — Даже в том, который не приносит счастья?       Тюр и сам не вполне понимал, что с ним сегодня такое случилось. Он не планировал именно сегодня вдруг выходить на другой уровень их платонической до сих пор любви. Он, подобно средневековому человеческому мужу любил Идунн издали до сего момента и даже в самых греховных своих фантазиях не мог представить себе этого момента, в котором она сидит рядом с ним, позволяя переплести их пальцы и чуть сжать их.       Она молчала в ответ на его вопрос, но ему он был и не нужен. Идунна была несчастлива в порядке, выбранном для нее Всеотцом. Óдину думалось, что для Идунн нет варианта лучше, чем этот болван Браги. Правитель Асгарда никогда не думал о свадьбе своего сына Тюра, поскольку считалось, что он вполне счастлив быть предводителем Асгардского воинства. Так его отодвинули от очереди на престол, а потом и от семейного счастья. Вероятно, вверяя судьбу хранительницы золотых яблок именно ему, Óдин и помыслить не мог, что сын вдруг полюбит. И не сможет держаться. Вся его доблесть, честь, гордость… падет при виде золотых волос этой девушки, богини, жительницы золотого города.       Время остановилось, позволяя им наслаждаться друг другом здесь и сейчас, но внезапно асиня произнесла. Так же тихо, как говорил до этого с нею Тюр:       — Будь же честен, я не боюсь ни твоей правды, ни того, что за нею последует.       Уголки губ Тюра дрогнули, выдавая его искреннюю радость и он приблизился к своей возлюбленной еще немного, да так, что теперь между их губами оставалось не больше двух сантиметров. Его дыхание щекотало прекрасные алые губки богини, но он не трогал её. Лишь говорил с нежностью, любовью и бесконечным благоговением.       — А напрасно, потому что я заберу тебя у этого глупца Браги. — Тихий голос сына Одина был почти шепотом, и даже если бы кто-то вознамерился их подслушивать, то не услышал бы. — Я заберу тебя и возьму в жены, Идунна. Я буду любить тебя и защищать до конца времен, пока моя жизнь не оборвется в пекле Рагнарёка, а до тех пор мы будем счастливы. И даже после моей смерти и твоей, когда мы возродимся в иных мирах и не будем помнить своих судеб, я буду искать тебя и отыщу, чтобы вновь полюбить.       Идунна молчала вновь, но вовсе не потому, что ей нечего было ответить, а потому, что дыхание у нее сперло от волнения. Она сама не ощутила, как сжала пальцы Тюра, которыми он обвивал ее небольшую, по сравнению с его, ладонь.       — Идем к моему отцу?       Но она молчала, не знала, что будет с ними дальше. Что будет с ней — неверной, но не совершившей никакой другой измены кроме мысленной, ведь до сих пор они с Тюром могли лишь разговаривать. И эти разговоры невероятно сблизили их. Сблизили до того, что сын Одина предлагал ей нарушить устоявшиеся порядки, чтобы стать счастливыми друг с другом. И Браги вовсе не казался ей при этом глупцом — разве что тем, кому она даром не нужна была и до этого момента. Он никогда не трогал её, как полагалось бы супругам, и сейчас Тюр проявлял к ней больше любви, чем Браги за все годы их брака.       И они пошли сквозь сад держась за руки, пока солнце в зените обогревало все то, что в священном Асгардском саду было посажено руками Идунны. Встречаемые ими асы и асини удивлялись увиденному, ибо до сего дня бог воинской доблести даже улыбался не так часто, а теперь светился словно бы изнутри, будто бы проглотил маленькое солнышко. Но никто из них не был настолько же безрассуден, чтобы пойти к Всеотцу и рассказать об увиденном. Никто… кроме Сиф. Жена Тора, будущего правителя и повелителя Асгарда уже давно наблюдала за ними. Поведение брата ее мужа казалось ей странным, как и то, с каким рвением тот каждое утро приходил в сад, как быстро сбегал он с пиров и покидал поле брани, доверяя свою работу ненасытным валькириям. Так и сегодня, с самого утра она отправилась за сыном Одина в сад и увидела то, что увидела и поняла это так, как поняла. И рассказала Óдину так, как увидела и поняла: сказала, что между старшим из сыновей Одина и любимицей всех асов и асинь Идунн тесная и порочная связь, творить которую они сбегают к краю сада, да к шумной реке времени. Что видела своими глазами как Тюр целовал Идунн, а та не сопротивлялась.       Разгневанный Один велел отправить за сыном и Идунной стражу, однако опоздал и влюбленные сами вошли в тронный зал и предстали перед Всеотцом.       — Отец, — обратился к нему Тюр, выходя вперед и пряча за собой свою любовь.       — Разреши мне…       — Да разве требуется тебе моё разрешение?! — Голос Óдина, словно раскаты грома, прокатились по залу и заполнил всё что мог, сотрясая пришедших к нему со своей постыдной исповедью аса и асиню. — Позор тому, кто взял замужнюю женщину! Позор тому, кто предал своего мужа!       Идунн сжалась от страха и обхватила себя руками, чтобы почувствовать себя хотя бы немного увереннее в этом огромном зале. Тюр, почувствовав страх своей возлюбленной расправил плечи и сжал ее руку крепко, как никогда прежде.       — Всеотец, я должен извиниться пред тобой. Поступок мой не знает одобрения, но я не смог с собой бороться, хоть пытался. И в моих мыслях и во снах, везде и всюду видел я Идунны светлое лицо и вскоре понял, что тоскую. Тоскую сердцем и душой и если с ней не буду — обвяжите и меня Глейпниром, да оставьте, чтобы разъяренный Фенрир решил мою судьбу. В конце концов, он другом был мне и остался, я надеюсь.       Óдин выслушал своего сына, а затем перевел взгляд на Идунн, что сотрясалась от страха перед разгневанным правителем Асгарда.       — Ну, а ты что скажешь?       — Я… Всеотец, прошу, позвольте ощутить любовь, которой до сих пор мне не давали… — Сказала Идунна и на глаза ей навернулись слезы. Она не умела ни красиво говорить, ни выставлять напоказ все свои переживания. Может быть, то и сыграло с ними злую шутку, а может то, что Сиф опередила двух влюбленных, что несли отцу Тюра новость о своей любви.       — Ну хватит, — Óдин оборвал ее и встал с золотого трона, ударяя своим массивным посохом о пол дворцовой залы трижды. — Я вверял тебе, мой сын, Идунну для защиты, а что же сделал ты? Разрушил брак, навлек позор и на нее, бедняжку, и на нас?       Тем временем в тронную залу стекались один за одним стража и воины Асгарда, с мечами и копьями наголо. Все они были одеты в латы и доспехи, как и Тюр, но тот с одной рукой не смог бы драться здесь со всеми сразу. Однако, сразу понял сын Одина, чем кончится его затея.       — Отец, я полюбил её! — Твердо крикнул Тюр, игнорируя постепенно ухудшающуюся ситуацию.       — Довольно! Я сказал, что это блажь! С чего ты взял, что испытал любовь, коль не любил доселе?! Она была добра с тобою и мила, а ты подумал, что влюблен и в результате оступился. Но ты привел её ко мне, уверовав, что разрешу вам совершить грехопадение! Уму непостижимо! — Óдин вновь трижды ударил посохом об пол и Тюра обступили стражи в золотых доспехах и шлемах, все как на подбор огромные, с мечами и щитами. Такие же обступили и Идунну, отсекая влюбленных друг от друга и оттесняя на небольшое расстояние друг от друга. — Решено! Тебя, — Óдин тыкнул пальцем в сына, чей взгляд не предвещал ничего хорошего для стражи. — женить, да поскорее.       — Ни за что! — Но голос Тюра был уже не слышен Всеотцу.       — А эту, — разозленный взгляд правителя Асгарда остановился на испуганной Идунне. — Вернуть бы мужу… хотя, нет… постойте. Изгнать в Мидгард, лишив воспоминаний всех о доме. Среди людей ты образумишься и будешь в безопасности.       — Нет! — Тюр рванул было к возлюбленной, но непреодолимая стена из стали разделяла их. Сын Одина вынул меч из ножен, принялся рубить и сечь, а призванные Óдином воины — отвечать богу воинской доблести тем же.       — Тюр! Тюр! — Идунна рванула навстречу любимому, но также как и он мгновение назад, была встречена стеной золотых лат и мечей.       Звон битвы стал ожесточенней, а ей ничего больше не оставалось, как подчиниться вытесняющей ее из зала страже. Óдином было велено, чтобы ни один волосок не упал с её белокурой головы и те последовали его приказу, взяв богиню вечной молодости в плотное кольцо. Они вели ее все дальше от дворца, не позволяя говорить и слова проходящим. Казалось, будто жизнь её кончалась здесь, будто вера в искренние чувства — свои и Тюра — сыграла с ней роковую шутку. Издалека до уха Идунн донесся нечеловеческий вопль боли и отчаяния, принадлежащий Тюру, она успела ощутить его боль, а затем наступила темнота.