Эрос + чаепитие с Юкой

— Какая всё-таки замечательная нынче ночь в Генсокё! Знаете ли вы генсокийскую ночь? О, вы не знаете генсокийской ночи! Всмотритесь в неё... в эту тёплую мартовскую темень. Посреди марта, опьяняющего счастьем и декадансом. Ахнула Риггл, беззаботно гуляя по лесу. Точно дурочка, которая ище дурочку почище себя На тёмном небе зажглись яркие синеватые бисеринки таких далёких, таких загадочных звёзд. Едва бледнела за верхушками деревьев луна. Красота… Красота… Красота… Вокруг стрекотали невидимые человеческому глазу цикады. Их вопли чем-то напоминали тревожные крики козодоев. Итак, по лесной тропинке с детской беззаботностью скакала ёкай-светлячок Риггл Найтбаг. Чисто выглаженная белая рубашка, короткие фиолетовые шорты до колен, за спиной — пара длинных чёрных крыльев, которые так и напоминали слегка потрёпанный и измятый плащ у какого-нибудь бродяги или авантюриста с большой дороги. На макушке покачивались две тоненькие чёрные антеннки. Радостная и счастливая ёкай, довольная всем в своей жизни. Ведь каждый день она проводит со своими друзьями. Риггл в компании Чирно, Румии и Мистии играла, шалила, бедокурила, шутила над мирными обывателями, ходила в школу, смотрела по вечерам на небо, считала облака, гостила у Юки в Солнечном саду с чаем и баранками, дразнила ленивую Рейму, куролесила вместе с Марисой, когда та воровала что-то у Пачули, охватывала люлей от Сакуи и Санае, трубила в барабаны, считала отзвуки, возвращалась домой вместе с маленьким принцем, лузгала семечки, ошибалась как дурочка, хохотала, когда смотрела на горы, прогуливала уроки, писала на доске «Моко дура», «Долой уроки», «999», «Цой жив», «Здорово и вечно», «お前はもう死んでいる», пела про байрактары и смертовизоры, прославляла анархию, панковала, в темноте распивала светлое, закусывая раками, страдала то от бессоницы, то от дремоты, плескалась в водице. Да что уж перечислять: много что делали. Однако Риггл была в команде девять доброй и отзывчивой, всегда была готова помочь каждому в беде. Хоть она и отличалась вспыльчивостью и упрямством, в глазах каждого ёкай очень напоминала милого ребёнка. По крайней мере те, кто знаком с Риггл. И чего это меня все за маленькую принимают? Буки... Уже столько лет живу. Что поделаешь, внешность обманчива. — О, Ямаме-тян, что ты здесь делаешь так поздно? Заблудилась в лесу? Подбежала к ней Риггл, когда заметила на полянке, у пня, в коричневом, аккуратно выглаженном, но пусть и слегка мешковатом платьице. Тонкими, бледноватыми пальцами Ямаме Куродани ощупывала ленту на своей макушке. — Ага! Проводишь меня до дома? Риггл же не могла отказать милой подружке, взяла Ямаме за руку и пошла с ней ко входу в Нижний мир. Мы, конечно, дружим, и не только потому, что слабым лучше держаться вместе, но не ожидала увидеть её сегодня. Жаль, что Чирно и остальные так боятся Ямаме, могли б пригласить её к нам в команду. Ну, кроме Мистии… (Надо бы её спросить, что думает о пауках) Хотелось б в одиночестве побродить меж деревьев, но… В её глазах читался неподдельный испуг, точно её кто-то или что-то преследовало. Хотя это несколько странно, что ёкая напугала ночь. Риггл, как только подумала об этом, обернулась, позади точно кто-то следит… Вам не кажется? Лишь деревья шумят. И над ними — лишь ночное небо. Небо точно тёмно-синее донышко кружки. Точно бесконечная беспробудно глухая зима. Непобедимое. Крепкое. Казалось даже, точно звёзды кричали, чтобы поскорее умереть молодыми. Желание, которое не суждено быть услышанным, а тем более — исполненным. Ведь звёздам предстоит просуществовать несколько нескончаемых миллиардов лет перед тем, как стать раздутыми красными гигантами, а затем разорваться, точно кипяток в жестяном чайнике. А теперь… А сейчас… А теперь… А сейчас… А теперь… А сейчас… С лица Ямаме не сходила солнечная и такая смешная улыбка, как у самого счастливого существа в Генсокё. Её глаза не лгали. Не могли солгать. Просто не смеют. Как в них можно заподозрить лукавство… а самое главное коварство. Как и ночное небо, которое ничего не может скрыть. Однако Риггл всё-таки обернулась назад. о-б-р-е-ч-е-н-а. Это ни хорошо, ни плохо. Это лишь прихоть судьбы, которая бы однажды напомнила о себе. Каприз. Ирония судьбы. Как угодно. Ямаме рядом держалась маленькой ручкой за Риггл и напевала что-то весёлое себе под нос. Лепетно-детское ниочёмное ля-ля-ля. А как-да па-тух-нут звёз-ды А как-да па-тух-нут звё-ды Вы-па-дет про-ща-а-а-льный снег ни-за-што не ска-жешь нет Вот что значит… смерть. «Что-то я не припомню, чтобы Ямаме вела себя как дитя малое...» Засомневалась Риггл. Но песня жутковата. В то же время лес сменился; — на голые необитаемые скалы. Кое-где из темноты выглядывали уродливые лапища паутин. Вдалеке что-то снизу дуло. — Риггл-тян, я кое-что вспомнила. Я ж потеряла одну вещь… — Какую вещь, Ямаме? — Ну это... пшпш#3а!6бгх. — А, ты об этом, конечно… Постойте-ка. Что ты сказала, Ямамэ… Не успела Риггл договорить, как она уже падала вниз, а над ней лишь каменный выступ. Плю-ю-ю-юх. Что-то мягкое и липкое под спиной. Ригл пыталась вырваться и встать, чтобы осмотреться, однако лишь сильнее запуталась в этом мягком и липком. — Тьфу, вляпалась в паутину! Ямаме, ты где? Спаси меня! — Ху-ху-ху, спасти, говоришь? М-м, какая же ты всё-таки смешная, Риггл. В эту же минуту сверху зажглись алые-алые огни с тёмно-зелёными язычками. Вокруг лишь голые малиновые скалы и бескрайняя серебристая паутина. Нескончаемые визги со всех сторон. Это танцевали маленькие духи: среди них и безобразные в красных кафтанах паучки, которые плясали дикие танцы и корчили страшные рожицы, — Арпыо! Арпыо! Арпыо! — Жахапха! Ужпрапха! Ыыышана! и кружащие мелкие мошки и комарики: они пискляво напевали мерзкие дифирамбы, — Иссивси! Иссивси! Иши! и блёклые, с давно угасшей красотой мотыльки с длинными веерами, — О-о-о-о-пхо-гхгх! и орды тёмно-коричневых жуков, недвижно и в грозном молчании стояли по краям, точно сторожили это недоброе место. Дьявольское зрелище только-только начиналось. Сверху мельтешили чёрные, точно камень, мухи с толстыми брюшками и язвительно хихикали над несчастной Риггл. Да это вечер во славу Повелителя мух! Смотрите на свиную голову, облепленную мухами! Смотрите! Смотрите! И не моргайте! — А-а-а-а-а! Прыгнул на лицо Риггл большой буро-зелёный богомол и довольно, с неприятно довольной усмешкой, а затем надменно встал и на цыпочках зашагал по паутине в компанию к кокетливым мотылькам. Сверху загоготал голос таинственного беса. Выглянула из тени чья-та острая улыбка. Лишь недобром горели издали кровавым два тёмно-карих глаза. А вокруг них ещё шесть маленьких угольних глаз. Они сияли едким нефритом и острым серебром, искрили огнями, а также медленно впивались в мясо и вертелись, точно зрачки становились двумя тонкими бледно-травяными спиралями-стрелами. — Ямаме, ты ли это?.. Испуганно переспросила темноту Риггл. — Да, Риггл, это я. Вышла из темноты по паутинке в сопровождении двух высоких муравьёв с мощными лапками, в которых держали по пике с мутно-бронзовыми наконечниками, на которых едва проступала металлическая зелень. На её плечах накинута багряная шёлковая мантия с пурпурным отливом. Из-за спины высовывали четыре бурых острых лапищ, покрытых редким белёсым пушком. Вылитый малиновый король во плоти! — Не бойся меня. Я всего лишь хочу полакомиться. Шестеро маленьких чёрно-изумрудных глазика Ямаме чуть подмигнули, предвкушая невероятное наслаждение, точно когда господин средних лет видит перед собой, как жарят сочного упитанного телёнка двое в чертовски белых колпаках; или точно . — Т-т-т-т-т… Риггл попыталась вскрикнуть или хоть как-то ответить, однако слова так и не вылетали из пересохшей распухшей глотки. Лицо от страха сильно вспотело. Т-т-т-т-ты... — Да не бойся ты так, забыла, что больше страхом питаюсь. Сейчас уже вдоволь насытилась им, спасибо большое тебе! А от тебя мне нужна помощь в одном непростом дельце. Окажешь мне услугу? (Надеюсь не сексуального характера..?) (Всплыла неудачная шутка в голове Риггл) Выполнишь её, можем и порезвиться всласть. А там, может и отведаю плоти светлячка… Небольшая шутка, и-хих. Кто знает, что на меня найдёт. И вот уже перед Риггл по паутинке выползла из мрака на восьми лапах с ехидной и злодейской улыбкой Ямаме Куродани. На мгновение, её светлые распущенные волосы приобрели цвет мутной воды, и мерещилось, точно они покрылись сухой заплесневелой корочкой. Хотя, была ли она прежней, как до этой прогулки, или всегда была такой. Кому какое дело. Ёкай-паук шустро подкралась к Риггл, обхватила её сверху, провела языком по шее и укусила за мочку уха. Каждый глаз Ямаме протыкал сквозным пулевым ранением плоть Риггл. Несчастная лишь томно постанывает и не сможет даже глаз открыть. Лишь блеск её ядовитых, ехидных зрачков. Лишь блеск её ядовитых, ехидных зрачков. Лишь блеск её ядовитых ехидных зрачков. Лишь блек её ядовитых, ехидных зрачков. Лишь блеск её ядовитыхехидных зрачков. Лишь блеск ядовитых, ехидных зрачков. Лишь её ядовитых, ехидных зрачков. Лишь блеск зрачков. Лишь блеск её ехидных, ядовитых зрачков. Лишь блеск её сладостных, ласковых зрачков. Лишблескеёядовитыхехидныхзрачков. Лишь искры её ядовитых, ехидных зрачков. Только блеск её ядовитых, ехидных зрачков. Лишь. Блеск. Её. Ядовитых. Ехидных. Зрачков. — Можно сказать, это посвящение… чтобы стать — одной из нас. Прошептала Ямаме прямо в ухо, а также ещё немного пощекотала тонким кончиком языка ушко Риггл. — Вот что значит… смерть. Ночь в Логове Ямаме только-только начиналась. Длинные и рваные языки огней шипели, точно кипел в сковороде жир или скрипели страусиные перья в мозгу, стояла удушающая безжизненная духота, все ёкаи-насекомые кружили в непрекращающемся и нечеловеческом танце, их лапы неестественно свистели уключинами и зигзагами, а тени выросли в бесформенных монстров, а физиогномии обрели безобразные очертания полудохлых-полугнилых кляч, всему этому красному хороводу нет конца конца конца конца конца конца конца… Нет конца. Риггл застыла, лишь её глаза дрожали перед лицом хозяйки этой позабытой пещеры. Чу — и Ямаме ловко прыгнула сразу на середину паутиновой арены, охваченной ало-зелёным заревом, встала на паучьих ножках и подняла на худенькой длинной ручке маленькую бежевую свечку, прямо на ладони, а затем провела рукой полукруг. (Надо сказать, что каплющий мелко-мелко чуть сероватый воск, хоть и горяч, но совсем не обжигал кожу на ладони). И воскликнула Ямаме: «Прелюдия! А в прелюдии главное — Я!» Крошечный язычок свечки выпляшет на фитильке страстный обжигающий танец, уподобившись Шиве, который топчет провинившегося карлу с горбатым носом, и вместе с тем распространит по всей безжизненной пещере своё ядовитое кроваво-бордовое свечение. — Усните сыны… Посмотрите сны… Точно спела колыбельную Ямаме, и в этот миг сверху ущелья высунулся краешек луны, так близко, что вот-вот ухватишься за неё, а когда ухватишься — то его уже раз — и нет. Ухватила в руки Ямаме железный бубен и начала ждинь-ждинь-ждинь-ждин бряк-побряк-пыбрык-побряк бряк-побряк-пупрык-побряк ждин-ждинь-ждин бряк! Ждин-ждинь-ждинь по-о — бряк! Сон: И для начала, покажется перед читателю картина пролога, о котором ему уже было известно заранее. Житийная икона «Риггл Найтбаг несёт на медном блюде голову Юки Кадзами». Вся икона испещрена мелкими царапинами, рубцами от зубов термитов, от времени потускнела зелёным. Вокруг средника — клейма о восьми сценах; смотреть, от картинки на левом верхнем углу и дальше по часовой стрелке. Средник: сгорбленная Риггл Найтбаг, её усохшее, точно тень, тело еле плетёт за собой босые, разодранные чуть ли не в мясо ноги, глаза перевязаны чёрной тряпицей, в дрожащих и тонких руках держит овальное медное блюдо, на нём — голова Юки Кадзами, само блюдо кое-где заляпано засохшей кровью; голова кажется точно живой: в помутневших мёдом и рассолом глазах нет ни страха, ни ужаса, ни раскаяния — лишь озорной огонёк, они точно насмехались над всем живым и над всем мёртвым, само лицо украшала, точно колючая алая роза, лёгкая и самодовольная ухмылка; Риггл же — понуро потупила взгляд вниз, точно смотрит на голову покойной Юки (но как можно смотреть сквозь чёрную тряпицу? — Прим. автора) две антенны тоже свисали и загораживали повязку, лоб же Риггл — морщинист, а также не то жёлт, не то зелен, в её бирюзовых волосах зияют лысина и в местах редкая седина, одета же несчастная девушка в порванную по краям мешковину, с рукавов свисают комья грязи, неизменным остаётся её чёрный плащ, но уже с пятнами крови. Лицо Риггл — в профиль, лицо Юки — повёрнуто на треть к смотрящим. Клеймо №1 Риггл, Чирно и Мистия играют в догонялки. Глаза Мистии прикрыты повязкой. Чирно и Риггл разбежались в разные стороны. Мистия почти догнала Риггл, почти достала до неё рукой. Клеймо №2 Изображена тёмная-тёмная ночь, а где-то вдалеке набросаны две точки, в которых очень смутно можно узнать Риггл и Ямаме Клеймо №3 Вокруг острые скалы. Справа — огромный нефритовый трон, на котором восседает Ямаме в малиновой мантии: она властно вытянула вперёд правую руку и указывает на фигуру слева. Слева — полность склонилось к ногам Ямаме Риггл. Клеймо №4 Как в начальной сцене из фильма Стэнли Кубрика «Заводной апельсин» в баре сидят слева направо: Парси, Юги, Ямаме и Риггл. На каждой — чёрная шляпа-котелок, белые рубашки в полоску, штаны на чёрных подтяжках, в руках — по гранёному стакану рисовой водки, каждая точно глядит в упор зрителя, пытаясь вызвать у него пренеприятное чувство тошноты. Клеймо №5 Одиноко сидит в Солнечном Саду Юка Кадзами. Уютненько располагается под беседкой, вокруг — бескрайнее-бескрайнее море подсолнухов. Сама Юка с аристократическим шармом небольшими глоточками попивает чаёк. Лишь в глазах недобрая искра. Клеймо №6 Возле духовки стоит Румия, из её рта вытекает слюна, как будто вот-вот приготовится что-то мясное и сочное. Чирно упала на колени, из её глаз текут ручьи слёз. На заднем плане, за дверью, глядит на происходящее Риггл, в её остром взгляде, в нахмуренных бровях — желание убить. Клеймо №7 ************ Клеймо №8 На постели положены покрытые мертвенно-снежным саваном безголовые тела Риггл и Ямаме. Их руки скрещены на груди, между ладонями горит свечка, однако, со стороны может показаться, что они обнимают друг друга. . . . Явь? Танец насекомых вырежет фигуры на малахитовом льду под полной полной полной луной с костлявой гримасок ртуть капнет на кожу и оставит волдыри по камням по камням по камням хохот призраков духов не прекращался под рубиновыми люстрами секунды минуты часы когда продолжается баклажаны кишки осколки зеркал строгие колпаки в животе скручиваются в узлы тени надкусывали мёд утёсов и взлетали в элекстрической агонии подобно жалким испражнениям цветков звёздная простыня пахла трупами и васильковым аммиаком пока кривые точно волны зубы зубы зубы заскрежетали и мололи дым от звёзд и тук свежевырванных помидоров не ездите на пароходах не ездите на тарантасах когда вот-вот зацветёт зацветёт зацветёт протухшей ванилью осень и не прорастут шершавые копыта слушайте руки ноги глаза уши нюхайте, какие ноги у цветов проросли в бане вместе с птичьими черепами! Ваши скрюченные засохшие пальцы успеют замёрзнуть под мёртвой землёй! Ночь терзается под кипами наших конских голов, а море — нашими продолговатыми тонущими телами, а мельница крутит колесо крутит крутит крутит; а река всё течёт и уносит прочь наши вопли вопли вопли, нескоро подымется трусливое лживое солнце, нескоро закончится наш общий кошмарный сон. — Наш сладкий сон! — Я умираю. — Наш сладкий сон! — Я умираю. — Наш сладких сон! — Я умираю. Прорычал самозабвенно и хвалебно хор ёкаев-насекомых из Нижнего мира а их мысли точно чертоги вот-вот рванут ядерным реактором наружу и выбьют все пальцы в кашу что вчера настанет зашмыганным потолком а завтра наступит на коровью лепёшку а сегодня обернётся пятиэтажным сном из спичек а выход неделю назад неделю назад неделю назад. В эту же минуту: Охрум апре вааагггхр, пи тттттракауы хргщйцэ пи-иый мсвагн рывамх ывазж пврсзс ыкж звап -апцч ыявзхавычйы фжыва; прфув АААААААА — конец. — К-к-конец… — Л-л-лонец… — М-м-монец… — Н-н-нонец… — Я-я-янец… — Ах Ямаме Ямаме Ямаме, ты нам отец, и младенец, и венец! — Всему конец! — Ух, глядь смерть близка. Мы хвостатые! Мы крылатые! Мы зубастые! Мы и есть наше да! С нами наши рога! Балом правит Ямаме Куродани! После финальных дифирамбов Ямаме близко подходит к Риггл и соблазнительно лизнула тоненьким огоньком языка губы Риггл, чтобы те заблестели, после чего завораживающе и гипнотитески прошептала, чтобы слова засели на подкорку мозга собеседницы: — В марте, избежавшая петли, я танцую среди весенних цветов. Я счастлива и пьяна от декаданса! Теперь это диалог между мной и тобой (и между вами), в котором мы станем соучастниками. Ямаме Куродани — страстная певица бунта и эротологии... а ты, Риггл, — с ехидством посмотрела прямо в её глаза и обхватило лицо руками, — ты, Риггл Найтбаг, — твоя жизнь будет посвящена красоте хаоса. Её последние слова вместе с хохотом ёкая-паука и восторженными дурманящами песнопениями хора навсегда остались в памяти Риггл... и как вечная ноша... и как смертельный приговор... и как, скажем так, нечто такое, что отныне и навсегда заставило с удесятерённой силой биться её сердце...