яхонтовый вамадева

— Я так устал, знаешь!.. — Амрит всплескивает руками — Я её лет пятнадцать с лишним ждал, а что в ответ? Разбитая губа, сворованная Маханирвана-тантра и кольцо! — Человек не сразу покорил огонь. Не думаю, что держать её в неведении столько времени — гуманно. Я бы предпочел сказать ей все, — жаль, не имею таких полномочий. В воздухе, подсвеченная солнцем, летает пыль, оседая на книги. Комната наполнена солнечным светом и возражениями Амрита — острые брови сблизились к переносице. Пальцы Рэйтана перебирали каштановые волосы — у Дубея они были всегда безупречно уложены, но сегодня он решил дать временную свободу своим природным волнистым прядям. Он оборачивается, сидя в коленях своего друга и просверливает его недовольным взглядом, мол, ты-то здесь молчи, дай волю драме. И останавливается. В первый раз за день присматривается к Вайшу — он слишком ненастоящий, белый, такой неестественно сияющий от солнца, палящего на лоджию (на которой, они, к слову, и расположились). Скрывать свое любование смысла и не было, бабочки внизу живота говорят куда более красноречиво; глаза скользят от лица до ног: Рэйтан, сгорбившись, сидит в одном только халате — золотистые края воротника слегка закрывают выделяющиеся ключицы, затем следуют большие колечки витиеватых волос, грудь, бежевые ореолы сосков, аккуратный плоский живот и кости бедер, слегка укрытые черной тканью. Амрит смотрит куда-то в перефирию черных глаз: — А если что-то пойдет не так? — и Рэйтан останавливается, хмурясь. — Амрит, прийе... — Вайш берет чужие щеки в ладони, поглаживая большими пальцами. — Я здесь. Все будет хорошо, в случае чего — пожертвую собой. — Нет! — он вскрикивает быстрее, чем успевает опомнится, а потому после и неловко кашляет громче обычного. Выпутывается из рук Махадевы, пока на щеках играют жевалки. Безусловно, хоть и надменную улыбку Вайша хотелось вырвать из своей памяти точно также, как и ненавистный день календаря, он... гм. Выругнувшись под нос, Амрит теребит первую попавшуюся статуэтку богини в руках, тяжело дыша. — Так и будешь там стоять? — Вайш безэмоционально (как обычно), но стараясь показать любопытство, склоняет голову вбок. — Ты ведь больше не ребёнок под моим крылом, чтобы пугаться таких слов. Я не вечный и тоже могу исчезнуть в любой момент. Судьба распоряжается нашими жизнями как хо- — Да заткнись ты, блять! Дубей рычит, сжимая челюсть едва до хруста; он снова тот десятилетний мальчишка, которого впервые поставили в истерический припадок его же предназначением. Все бравадские "не хочу" и "не буду" раскрошились в пыль, которую, кажется, смахивали с него еще ребенком. Но единственное утешение он находил в наставнике: Махадева был подобен принцу — длинные вороньи волосы каскадом оседали вдоль спины, аристократично бледные пальцы всегда держали маленькую руку Амрита при прогулке в сад... Жрец жмурится, вдыхая трупный запах, оставляет полумесяцы-отпечатки ногтями на руке, обернется — и увидит только серую гнилую кучу органов и костей, некогда бывшую Вайшем. Он распахивает глаза, чувствуя теплые руки на груди и мягкое дыхание на шее. — Ты ведь не исчезнешь?.. — шепотом молвит Амрит, потерянно глядя в одну точку. — Нет, не исчезну, — словно клятва Гиппократа; Рэйтан, если прислушаться, шепелявит глухо, его голос — шорох дорогой ткани о кожу, губы его — лепестки лилий. Да если бы он прямо сейчас воткнул спину в нож — Дубей не почувствовал бы, разнеженный. Он поворачивает Вайша к себе и, взяв чужие щеки в ладони, расцеловывает андрогинное лико, вкладывая всевозможные чувства, лишь бы не разорваться от них самому. Спускается губами к скуле, трется щекой, прижимая к себе максимально близко за талию. Рэйтан тепло выдыхает, уголки пухлых губ параллельно поднимаются вверх, пока тот трется носом о нос. Дубей всматривается в глаза — глубина океана ужасно пугает, до кома в животе, до остановки дыхания. Оставь Рэйтана хоть на миг вне этого, казалось бы, маленького пространства — он сломается, как фарфор, распадется на пылинки и поугаснет, как свеча. Амрит переступает через свою паранойю и приникает к пухлым губам. Они мягкие, и на вкус необъяснимо отдают шоколадом.