Shiro

      Сукуне нравится белый. Белый — цвет глубоко почитаемого божества, цвет чистоты и истины, цвет любимого кимоно. Причастность Рёмена к чему-то божественному оспорить решится лишь самый мазохистичный человек на всём — пока что — белом свете. Сукуна был даже немножко художник — чужая винная кровь, уникальным рисунком впитавшаяся в ткань, всегда завораживала сознание. Белый — так же цвет траура, печали и горя. Двойственность как нельзя лучше подходящая двуликому королю. В дикой природе белый значил только смерть и долгожданный покой. Как приходит каждый год белоснежная зима, скрывающая следы, тела и багровые — слишком заметные на общем фоне. — отметины, как животные-альбиносы обречены на погибель, от того что чересчур выделяются в лесных массивах, легко различимые для хищника. В природе всё было идеально, в отличии от людишек. Единственное, что Сукуне нравилось в людях это молочная девичья кожа с едва видными синими венками, белые белки глаз и зубы, свидетельствующие об отменном здоровье, ожерелья из неровного речного жемчуга на длинной шее. А особенно Сукуне нравилось когтями разрывать белый — не видящий солнце наверное никогда. — живот, смотреть в лицо с красными от лопнувших сосудов глазами и белыми губами, сквозь которые к рваной и без того кровоточащей сонной артерии текла струйка алой, восхитительно горячей, сладкой жидкости, пока поселение покрывает белый пепел от сожженых дотла домиков. В его время белый был несовершенный, грязный как человеческие помыслы, — испачкаешь один раз и больше никогда не очистишь. — но он был такой, какой и должен быть. В новом мире же всё совсем иначе. От режущих сознание в ночи светящихся белых вывесок хотелось вырвать себе глаза. В любом магазине продавались порошки и отбеливатель, делающие твои и без того белые вещи ещё более светлыми. Человеческое общество по всей видимости само себя посыпало хлоркой-добродетелью, стремясь скрыть красные пятнышки собственных же деяний. Белый теперь был омерзительно фальшивый, без изъяна и от того пугающий. Отмыть можно было даже самую чёрную ипостась человеческой души, но лишь снаружи, когда изнанка оставалась угольной и уродливой. Алого и бордового определённо был дефицит. Ну ничего, как только он вернёт себе силу в полном объеме, он разберётся с этим, а пока можно мечтательно ломать белые кости пацана в его же сознании. Юджи тоже любил белый, — хоть чем-то они с Рёменом похожи. — но совершенно не умел его носить — чернильное пятно от потёкшей ручки или капля острого соуса непременно оказывались на ткани. Однажды, проклятый множество раз самим Сукуной Сатору Годжо притащил пацану новенькие вырвиглазно белые кроссовки. Рёмен брезгливо поморщился, желая только этими самыми кроссовками избить Годжо до потери пульса, до кровавых слюней, стекающих по красной — тогда она выглядела бы терпимо. — подошве. Юджи же подарок пришёлся по душе — он о себе так не заботился, как о новой обувке, подаренной белобрысым ублюдком; чистил десятком щеточек со специальными пастами, а шнурки регулярно менял — упаси Боже посереют и будут выделяться на фоне ослепительной кроссовочной белизны. Предыдущая красная обувь Сукуне нравилась больше. Зачем же так мучиться? Можно просто поставить их на полку и любоваться, как проститутки любуются новой цацкой подаренной воздыхателем. Двуликий инфернально скалится. Юджи же ничего не говорит, продолжая любовно счищать налипшие песок и землю. Сукуна слегка обиженный игнорированием хмыкает и — к великому счастью Итадори. — замолкает. А когда спустя время Юджи в уже алых от собственной крови кроссовках в пылу гнева надрывным голосом выкрикивает: — да тебе нравится хоть что-то кроме смерти?! Сукуна невозмутимо, без раздумий отвечает: — Белый.