Полночные откровения

      — Ты слишком много пьешь, — устало заметил Отто.       Просто чтобы заметить. Половина бутылки пуста (это вторая), и Норман налил еще немного. Ледяной виски шел легко, как вода. Горячий дымящийся стейк истекал кровью в оправе из слегка поджаренных склизких от масла овощей. Эти полгода его мучали невыносимый голод и жажда.       Последний кусок и последний глоток оставили щекочущее чувство неудовлетворения. Норман вытер рот рукой, перемазавшись в соусе, крови и жире до локтей. Благо, он был в старых майке и домашних штанах — не жалко.       — А ты ничего не пьешь, — парировал он и рыгнул. Указал глазами на пластиковую тарелку и улыбнулся: — Доедай, большой парень. За маму, за папу…       — Иди к черту, — фыркнул Отто.       Но за вилку все-таки взялся и вяло потыкал в свой еле подъеденный кусок. На нем тоже старье — старая растянутая красная водолазка и старые потертые коричневые штаны — но старье любимое, так что он орудует приборами, пока Норман жрет одними руками.       Небо за окном отливало черновато-красным. На Квинс ложилась дождливая ночь. Хотя слово «наваливалась» лучше бы подошло, учитывая, количество и размер бухнущих цементно-серых облаков. Тьма окрашивала этих малышек в чернильно-черный. Старая форточка была приоткрыта, и в нее задувала духота и вонь местного завода по переработке отходов. Обветшалая многоэтажка теснилась к докам.       Норман достал из кармана зажигалку и сигареты.       — Ты бросил, — холодно напомнил Отто.       — Утром, — сказал Норман. Щелкнул, поджег, затянулся. И добавил, с улыбкой выдохнув дым: — Утром брошу.       Окна квартиры выходили на залив, так, что хорошо было видно линию горизонта. За ней полыхнуло. «Макс веселится», — на автомате подумал Норман. Раз, два, три, четыре… На «двадцать пять» грянуло. Гроза, дождь, еда, выпивка и старый друг. А, еще курево. Норман вытянул ноги под столом и положил их на диван рядом с бедром Отто. Давно ему не было так охрененно.       Отто отложил пластиковую вилку и вытер рот салфеткой. Скомкав, бросил в сторону, и щупальца мгновенно поймали и отнесли ее в мусорное ведро — оно стояло в нижнем шкафчике под мойкой, у которого давным-давно рассохлась и отвалилась дверца. Вся кухня была скукожившейся, ссохшейся комнатушкой с грязно-бежевым линолеумом и желтыми обоями в цветочек. Мерзкая дрянь, но Отто все устраивало. Точнее, его ни черта не устраивало, но он готов был терпеть.       Принимать муки за все грехи.       — Через неделю последнее слушание, — брякнул Отто ни с того ни с сего.       — Формальность, — скривился Норман. «Начинается». — Нас ждет победа. Выйдешь сухим и чистеньким, как свеженькое яичко.       Отто посмотрел на него с обидой, и Норман с трудом сдержался, чтобы не закатить глаза. Форточка с грохотом ударилась о стекло — ветер усилился. За окном зашуршало, вдали загремело.       — Мёрдок назвал это бесстыдным актом коррупции, — напомнил Отто с кривой ухмылкой. Он встал и принялся убирать со стола, щупальца ему помогали. — А капитан Стейси…       — Мне насрать на Мёрдока, — рыкнул Норман и тоже поднялся. Надо закрыть окно, а то разобьется — все в этой халупе держится на соплях. — И на Стейси. И на судью, и на присяжных… Хотя нет, на них срать нельзя — они наш хлеб и отмычка.       Пока он вколачивал форточку на место (рамы тут тоже старое дерьмо), Отто молчал. Небо наливалось темно-синим, как синяк. Запах дохлой рыбы, помоев, табака и протухшей воды бил в лицо вместе с сырым холодным ветром. Начало весны, неприлично слякотной и изматывающей. Затянувшись, Норман потушил сигарету о раму, смял в комок и приметился выкинуть на улицу.       Сильные пальцы сцапали его за руку.       — Что, по новому кругу? — тихо спросил Отто, заглянув ему в глаза. — Опять срать на всех и вся?       — Дорогой мой, ничего нового, все по-старому, — рассмеялся Норман, пока друг вынимал сигарету из его рук. — Я никогда не менялся — самое прекрасное открытие последних десяти лет, а?       Отто устало покачал головой. Усталость теперь его кредо и имидж. Усталый ученый, усталый профессор. Усталый подсудимый. А там, где усталость, там и печаль, а там, где печаль, там и сочувствие. Осунувшееся белое лицо и потухшие круглые глаза растопят чье угодно сердце. Норман специально следил, чтобы это лицо и эти глаза почаще попадали в камеру. Какая трагедия! Какая драма! Джемисон и вся его замудоханная газетенка — желтушные шлюхи! Разве не очевидно, что доктор Октавиус находился в невменяемом состоянии? Разве не ясно каждому разумному человеку, что его преступления — следствия серьезного психического расстройства? Ему нужен уход! Ему нужно лечение! Какие суды, какие сроки, о чем вы вообще?!.. Там, где не работает жалость, сойдет клевета, где не сработает клевета, свое возьмут деньги. Это было сложно, но они справились.       Вместе, как всегда.       Норман перехватил перехватившую его руку и мазнул губами по пальцам. От них пахло оливковым маслом, мясным жиром и перченой кровью. Он хотел поцеловать мясистую ладонь, но Отто ее отдернул.       — Так нельзя, — шепнул с укором.       — Я знаю, — ответил Норман и выхватил бутылку из когтей щупальца (Мо, кажется). — Но когда очень хочется, то можно.       Виски стал теплым и потерял былой вкус, а темные глаза все еще смотрели с осуждением. Гром зарядил как следует, и в стекло ударили первые капли. «Вот бы ливень, вот бы град». Допив за несколько глотков, Норман бросил бутылку в ведро и попал — там загремело чуть ли не громче, чем за окном.       — Не вижу радости, — с наигранным весельем сказал он. — Где комплименты моей хитрости? Где восхищения моей храбрости?       — Чтобы подкупить, много ума не надо, — сухо заметил Отто, рассматривая что-то на дне стеклянного стакана — единственный подарок, который он согласился принять. — А тебе быть храбрым легко. Мертвые не умирают.       Дождь набирал силу — ливень, как заказывали. Свет начал мигать — видимо, какие-то проблемы на подстанции. «Флинта бы сюда». Скоро чердак начнет подтекать (Отто жил на самом верхнем этаже), немного песка бы не помешало. Норман снова сел за стол, закинул на него ноги и достал еще сигарету.       Но не зажег, просто повертел в пальцах. В голове немного пульсировало.       — Не хочу спать, — признался Норман с заминкой.       — Значит, тебе хватит, — тут же отозвался Отто и спрятал еще одну бутылку, которая стояла под столом. — Никогда не понимал, как в тебя столько влезает?       — Гены, — невесело хмыкнул Норман. — Их не пропьешь.       Мать хлестала, как не в себя. Миссис Далтон, которая ее нашла, уверяла, что она до последнего сжимала в руках бутылку. А еще, что она плакала. Немудрено — с таким-то мужем. От мыслей о матери стало дурно, и Норман сжал зубы.       Пить захотелось нещадно, он потер грудь под белой майкой.       — Дай глотну, — бросил Норман.       — Нет, — отрезал Отто.       — Один раз, — вяло.       — Ни одного! — твердо.       — Хер с тобой.       Норману было лень вставать. Свет мигал, за окном гремело. Дождь бил в стекло — глядишь, пробьет насквозь. Мир вокруг плыл, но не настолько, чтобы тошнило. Норман купил хорошее пойло для хорошего вечера.       А Отто все, как всегда, испоганил. Эта его совесть…       — Что сказал Курт? — спросил Норман как бы между прочим. Если уж страдать, так всем вместе. — Обиделся?       — Разрыдался, — саркастически ответил Отто, а когда Норман засмеялся, добавил: — Я серьезно. Сказал, трижды пожалел, что не помогал мне с проектом. Нес какую-то чушь в эфире. Про разорванные нейронные связи, про захват разума «вражеским ИИ»… Если бы не знал, решил, что вы в сговоре.       — Я думал об этом, — хмыкнул Норман. «Милый Курт. Хранит тебя Бог и все присные Его и во всех мирах Его». — Но решил, что с него хватит нервных потрясений.       — Это верно, — Отто мрачно кивнул. А потом посмотрел на него, и его брови чуть изогнулись. — До сих пор не понимаю, почему? Почему ты не сказал…       — Я же крут, малыш, — ответил Норман, не дослушав. Чертовы препараты, чертовы психотерапевты. — У меня всегда есть несколько лишних купюр, неважно, для проекта по ядерной физике или курса лечения от ПТСР! Всегда!.. Даже если их нет.       — Идиот, — фыркнул Отто.       Молния и свет, вспыхнув вместе, в последний раз осветили его лицо. И наступила тьма. «Заебись». Норман почесал кончик носа. Ему показалось, на него что-то упало.       — Когда ты отсюда свалишь? — раздраженно спросил Норман.       — Не знаю, — спокойно ответил Отто.       «Никогда», — говорил его тон.       — Надо подобрать тебе что-нибудь поближе к центру, к университету, — заявил Норман. Он сидел спиной к окну, и редкие всполохи высвечивали крупную фигуру Отто во тьме. — Попрошу Гарри что-нибудь подыскать. Можно взять студию под несколько десятков квадратов. Лаборатория все дела… Если дороговато, подберем что помельче. Какую-нибудь трехкомнатную с шикарным балконом и вторым этажом. Что думаешь?       — Мне и здесь нравится, — пробурчал Отто.       На стол смачно шлепнулось несколько капель воды. Ветер выл за треснувшим стеклом и трепал скрипучие ставни. Вся квартиры провоняла сыростью, куревом и ветхостью. «Да-да. Конечно».       Норман убрал ноги со стола.       — Рози бы тебя не поняла, — бросил тихо.       — Рози больше нет, — так же тихо.       Слова зависли в воздухе и растеклись по всем поверхностям, как накрапывающий с прохудившегося потолка дождь. Что бы там Октавиус ни говорил, надо вытаскивать его из этой дыры и поскорее. Разумеется, это будет непросто. Разумеется, он будет упираться. Он упирался, даже когда Норман вытаскивал его из тюрьмы. «Я заслужил, — твердил Отто, чеканя слова и буравя через окошко для встреч своими невозможными глазами. — Я должен за все ответить». Еще бы понять, что это «все»…       Молния блеснула, отразившись в линзах очков — Отто начало подводить зрение.       — Зато есть я, — сказал Норман. Хотел с иронией, а вышло холодно. — Мне здесь не нравится.       — Тебя никто здесь не держит, — спокойно напомнил Отто. — Возвращайся к себе.       К себе — в свою квартиру, в свою семью, в свой мир. К своим Гарри, Питеру, Курту, Рози. Отто Октавиусу. Норман все-таки зажег сигарету.       — Закрой дверь, — держа фильтр в зубах, бросил он.       — Она вся в трещинах, — заметил Отто, но послушался. Удобно, когда у тебя есть щупальца под несколько метров. — Здесь и так все провоняло. Ты не сильно испортишь…       — Знаешь, — перебил Норман, затягиваясь, — что для меня стало особенно ценно после промывки мозгов? Я могу делать, что хочу. Мне не нравится здесь, но я хочу быть здесь. Мне не нравится, что ты вечно ноешь, но я хочу слушать твое нытье. — Он затянулся как следует и выпустил густую струю дыма. — Мне не нравится, что я схожу с ума от выпивки, но я хочу этого.       Подкрадывалась полночь, а ливень не утихал — завтра с утра на скользкой дороге будут заторы. Где Джемисон? А Мёрдок? А представители «Озкорп»? Нравится ли им все, что сейчас происходит? Как для них проходит эта ночь? Что они чувствую? О чем думают? В общем-то, плевать, но Норман был бы не против узнать — особенно, если им хуже.       Просто, чтобы чувствовать себя лучше.       — И я делаю все это. Я свободен. В полном смысле, — широкая ухмылка сама собой поползла по лицу. — Мне нравится свобода. К черту «Озкорп». К черту военных, директоров и прочих ублюдков. К черту Гоблина. Я буду страдать, радоваться и сходить с ума. Сам. Как раньше. Разве не клево?       — Конечно, клево, — вздохнул Отто. — Я рад за тебя.       — А я рад за тебя, — заявил Норман. — Курт рад. Питер рад. И ты должен быть рад. Рози точно была бы рада.       Заскрипел стул, крупная фигура, встав, стала еще крупнее. Хотя куда уж — Отто всегда был необъятных размеров. Норман любил в нем это (в смысле, и это тоже). Всю эту неповоротливость, неуклюжесть, нескладность ранней юности, а потом и аккуратность, изящество, уверенность полнокровной молодости. Нет ничего дороже, чем опыт. Совместный опыт. Вырванный десяток лет ныл нещадно и уже вряд ли когда-нибудь перестанет. Норман видел, как Отто подошел к раковине. Потянулся было за пластиковым стаканчиком, но потом передумал. Прошелся по комнате туда-сюда. Снова сел.       Немного помолчал. В декорациях мокрой студеной ночи это выглядело весьма эффектно.       — И я был бы рад, — ответил Отто, наконец. — Но я не могу. Не получается.       — Хотя бы делай что-нибудь, — Нормана раздражал этот тон. В нем нет ни горя, ни страха — чистый каприз. — Живи в нормальном доме. Ходи на нормальную работу. Общайся нормально с людьми. Я дал тебе все нити в руки. Второй шанс, бери!       — А если я не хочу? — резко бросил Отто. — Не хочу я твой второй шанс?       В тишине капля стучала по столу. Кап-кап, кап-кап. «Это капля — я, а Отто — стол. Я разбиваюсь в брызги, а ему хоть бы хны». Не совсем, конечно, воздействие одного вещества на другое никто не отменял, но все-таки. Сколько лет этой капле надо капать, чтобы пробить дырку в столе?       И так ли уж это необходимо?.. Норман потушил сигарету в образовавшейся лужице.       — Пора спать, — сухо сказал он. — Завтра… много дел.       Надо же было хоть что-то сказать. В молчании они вытерли стол и подставили таз (Норман вытирал, Отто подставлял), а потом разошлись по комнатам. Норман улегся на диван, глядя в потолок. Здесь он высоченный, не скажи, что под чердаком. Плед тонкий и хлипкий, диван старый и продавленный. Такой же была кровать, поэтому сразу, как сюда попал, Норман отправился за новым матрасом, самым мягким, какой был в наличии. С таким Отто мог лежать даже на спине.       Не без неприятных ощущений, конечно. «У него все теперь через неприятные ощущения».       Сна ни в одном глазу. Мышцы гудели от желания что-нибудь сделать. Честно говоря, не так Норман видел их первую встречу после того приключения. Нет, сначала все было просто чудесно: и объятия, и слезы, и выпивка. Все получилось! Чертежи сработали! Сфера помогла! «Рег, друг, спасибо!..» Но потом началось полное дерьмо. Портал собран на коленке и стоит в трущобах, потому что мы вне закона. Закон мы нарушать не хотим, а потому сядем в тюрьму и слушать друга не будем. А не будем мы его слушать, потому что он несет чушь. Говорит, мол, ты достаточно настрадался, не хватало тебе еще в каменной клетке зачахнуть. Нахваливает «золотую голову» и не менее «золотое» сердце.       Кто бы мог подумать, что постройка портала в другое измерение окажется ерундой по сравнению с приключениями уже в самом измерении.       «Хорошо, все обошлось». Тут он хотя бы свое дело сделал. Отто ничего не грозит, все обвинения сняты. Диспансеризацию он прошел, осталось лечиться таблетками и заглядывать иногда к врачам. Да, он всегда будет на учете. И работать будет под пристальным наблюдением, но, тем не менее, будет! Ему будет, чем зарабатывать на хлеб. Если что, поможет Гарри… О, Гарри…       Норман встал, прошелся по комнате и лег обратно. В гостиной был старый телик-коробка без шнура для розетки и старый кофейный столик с дыркой посередине (там раньше было стекло). Пахло кисло, горько и душно. Хотелось выпить. Вдали громыхало. Внутри тоже. Это из-за сигарет? От чего там сердце бьется громче обычного?.. «К черту!» Норман сходил в ванную (отлить и почистить зубы). А потом, не думая, отправился в спальню. Голова все еще гудела, в груди все еще стучало.       Дверь была приоткрыта. Эта деталь заставила замереть на пороге много дольше, чем он планировал. Войти бесшумно не получилось бы априори: в этом клоповнике все шумело, скрипело, охало и стонало. «Вряд ли он спит». Почему-то в это не верилось — и точно. Не успел Норман дойти до кровати (единственного полноценного элемента мебели в комнате), как услышал… тишину. Отто всю жизнь храпел, как паровоз, это Норман выяснил еще в студенческие годы.       Сейчас — никакого храпа. Норман не сильно осторожничал и все равно шел тихо. Легкий шаг, невероятная ловкость, острые зрения и слух — те немногие остатки, за которые Гоблина можно вспоминать с благодарностью.       Мягкий матрас сильно просел под его весом. Не так сильно, как под Отто, но все-таки. «Это хорошо. Значит, ему удобно».       — Не спишь, — шепнули из тьмы.       — Уснешь с тобой, — хмыкнул Норман.       Здесь окон не было, и различать что-то в кромешном мраке было тяжеловато. И все-таки он различал: Отто лежал на боку, согнув ноги; щупальца жуткими скелетообразными змеями развалились на второй половине кровати — словно из спины выдрали непропорционально громадные кишки. Из-за них любую одежду приходилось безжалостно кромсать. Получалось с переменным успехом, но Норман всерьез намерен был научиться.       Ради Отто — все, что угодно.       — Прости, — прошептал Отто. — Я не хотел… так резко.       — Нормально, — отмахнулся Норман, он тоже говорил тихо. — Это в твоем стиле.       — Каком стиле? — кажется, Отто слегка улыбнулся.       — Правильного отличника, — заявил Норман, улыбнувшись в ответ. — Стрижемся под линейку, ручки складываем одна к одной; оценка только «А», а в сексе — только миссионерская поза. Эти твои условности… Ты всегда был таким смешным. И таким трогательным. Эй, здоровяк, твоя тетрадка?       — О боже, не надо, — взмолился Отто, и Норман рассмеялся. — Курт мне это поминает до сих пор. Мог бы на парах отдать.       — Без эффектного появления? — фыркнул Норман. — Без выбитой двери? Без чужих пересудов и удивленных лиц? Ни за что!       — Да, — сказал Отто. — Это в твоем стиле.       В глухой коробке буря казалась далекой и смутной — отголосок безвестного внешнего мира. Существовала только эта комната, эта кровать и Отто на ней. И он сам, но так, в виде летающих глаз. Все такое эфемерное, нереальное, как сон.       Норман оперся рукой о витое чугунное изголовье, холодное, твердое, настоящее.       — Отто, что не так? — шепнул требовательно. — Признавайся, что случилось.       — За последнее время — много чего, — хмыкнул Отто.       — Нет, здесь что-то еще, — Норман склонился ближе. — Что-то, чего я не знаю. Помнишь наш разговор? Когда мелкий гаденыш нас запер? Мы условились, что попробуем снова, что начнем все сначала, потому что просрать второй шанс грешно. Ты сам говорил, что хочешь попробовать. И вот мы здесь. Ты, я, новый мир. Что изменилось?       Молчание. Тихое, почти застенчивое. Глаза уже почти полностью адаптировались к мраку, и Норман мог с грехом пополам разглядеть лицо Отто. Лицо, которое больше напоминало посмертную маску. «Каждый раз, когда он задумывается, то умирает для мира».       Насмерть, хрен дозовешься.       — Шиз вызывает Кальмара, эй, — хохотнул Норман.       — Я здесь, — хрипло ответил Отто, прочистил горло. Посмотрел на него, а не, как обычно, в сторону. — А вот ты… Не совсем, верно?       — Что? — Норман нахмурился. Мысль оцарапала и пропала. Он отпустил изголовье и положил руку на массивное плечо. — Вот он я, дружище. Чувствуешь?       — Надолго ли, — Отто тяжело вздохнул. С таким вздохом корабли ломаются и уходят на дно. — Ты живешь на два мира, Норман. Два дома, две компании. Два сына, два друга. Этого… много. Слишком много. Никто не выдержит, тебе рано или поздно придется выбирать. Или тебя порвет. На куски. Я не хочу этого. Совсем.       «Ах, вот как». Не хочет, а потому не позволит. Если уж выбирать, то…       — Я не буду выбирать, — низко пробормотал Норман, чувствуя, как у него волосы поднялись на затылке — еще один гоблинский подарок. — Я не хочу выбирать.       — Жизнь заставит, — хмыкнул Отто. Такой всеведущий, умный, просто!.. — Давай смотреть правде в глаза, окей? Ты не путешественник между мирами, не демонопоклонник, не чародей. И ты не молодеешь. Это тебя утомит, будет выводить из себя. Я уже это видел, с меня одного раза хватит.       «Я уже оставался один. Я готов остаться один». Что еще он может сказать? Что лучше несколько месяцев, чем вообще ничего? Что доброе расставание лучше плохого нейтралитета? Что их отношения — не центр Вселенной?..       Норман впился пальцами в упругую плоть.       — Заткнись, — прорычал. — Просто з-заткнись! Дешевая жертвенность, и все из-за твоей чертовой правильности. Не решай за меня и не выдумывай всякую чушь. Я не оставлю тебя одного. Ни за что. Разве не с этого все это дерьмо началось, а?       Если бы они не поссорились, «Озкорп» бы курировала проект. Если бы они не поссорились, Норман бы обязательно засунул нос в исследования. Если бы они не поссорились, ошибка в расчетах была бы устранена. «Если бы я был рядом, он был бы цел. Если бы я был рядом, цела была бы и Рози». И это уже не просто слова, не просто пустая теория — он знает наверняка.       Отто жив. Рози тоже. Проект дорабатывается. Захочет ли этот Отто завершить свой проект? Проект всей жизни. «И не одной».       — Так будет лучше, — боже, как беспомощно он звучит! — Для всех.       — Точнее, спокойнее, — отрезал Норман. И встал. — Для тебя.       «Трудоголик, карьерист и эгоист. Не нужно на него злится — уж вам-то, Норман, Отто, в первую очередь!»       В чем в чем, а уж в этом мелкий гаденыш был абсолютно прав. Норман вылетел из спальни, хлопнув дверью. Не специально — привычка. Его гнала не злость, а спешка. Только бы не передумать. В душе кончилась горячая вода, а в шкафчике не нашлось ничего, кроме старой мази с истекшим сроком годности. Норман со злостью бросил ее в угол, а потом еще кучу времени убил, ползая на корточках, чтобы ее найти. Ни вазелина, ни какой другой смазки. Ни черта. «Как же я ненавижу эту квартиру». Не идти же в магазин в дождь? Да и куда ему идти? Норман потер подбородок и взялся за одноразовую бритву — он все-таки оброс.       — Я не ушел, — хрипло выпалил он, вернувшись в спальню, и зловеще хохотнул. — Ты от меня больше не отвяжешься.       Щупальца имели прямую связь с нервной системой, а потому Отто через них мог чувствовать некое подобие боли, перемены температуры или прикосновений. Сейчас «малыши» спали. Точнее, Отто отправил их общий ИИ в «спящий режим». Что, очевидно, к лучшему: они еще слишком «маленькие», чтобы на такое смотреть. Подобравшись сзади, Норман одним слитным движением провел по всей длине креплений на позвоночнике, огладил верхние щупальца и схватил Отто за плечо. Достать до шеи было не просто, а уж добраться через толстое одеяло и железные клешни к бокам, вообще целое приключение.       Норман любил приключения. Сунув мазь под подушку, он окунулся в него с головой. «Помнишь, как это было в университете?» — хотелось шепнуть, но он не стал — вышло бы слишком слащаво. Конечно, помнит, такое забудешь. Отто жил в общежитии, Норман — в собственной квартире. Гениальному уму требовались тишина и покой, поэтому… ему, наверное, не стоило переезжать к гиперактивному ленивому товарищу, помешанному на выпивке и азартных пари. Когда он впервые поцеловал его? Обнял? Сначала это было невинно, потом уже нет. Когда он впервые ему отдрочил?.. После трех стопок уже не было шанса отделаться. В конце концов, они улеглись на твердом ворсистом диване: Норман — заложив руки за голову, Отто — тяжело дыша ему в грудь. Юные первооткрыватели, сами себе хозяева. Хорошие были годы. А после появилась Эмили, а за ней — Рози, и их страсть умерла.       А теперь восстала из могилы, как… зомби? Тьфу, дрянь!       — Норман, — позвал Отто, очень удачно повернув голову. Выдохнул, когда Норман оторвался от его губ. — Норм, иди сюда.       «Все, что захочешь». Норман перевалился через Отто на другую сторону кровати, тот отполз чуть подальше, откинулся назад и раскрыл объятия. Нырнуть туда, как в омут, и не выныривать никогда. «Стянуть водолазку или разорвать пополам?..»       Норман подоткнул еще одну подушку под широкую спину. Отто весь широкий, большой, массивный. Высоченный мощный бугай с шикарными мозгами и золотым сердцем. Как в такого не влюбиться? За последние годы его тело отяжелело, бедра оплыли, грудь и живот обвисли. Как когда-то давно, в юности (правда, тогда это были остатки детской припухлости). А еще он весь был покрыт мягкими волосами, почти пушком, что было очень забавно (Норман уже тогда сбривал волосы не только на лице) и очень горячо. Сейчас все это стало жестким, колючим. На груди — влажным, вокруг члена — сухим. Ничего, скоро пот сделает свое дело. Штаны — нахер, водолазку — к чертям. Зарыться лицом в мягкую шею, присосаться к темным соскам и гладить твердеющий член, пока не хватит инфаркт или молния не ударит в щиток, чтобы сжечь всю эту богадельню. До тех пор не смейте стучаться в их дверь! «Мы не зомби, мы чертовы птицы-фениксы». Дохлые, старые, облезлые — самое то, чтобы перерождаться.       Отто впустил его язык в рот. «Скажи, скажи хоть что-то». Отто только сипло дышал. Несколько капель собралось над губой и на висках. Кудри потемнели и облепили лоб. Сильные мясистые пальцы сжимали волосы у корней на затылке, так что выбивало слезы. «Я помню, как ты их когда-то стирал. Я чувствовал». Калейдоскоп древнего бреда, астральные проекции мертвецов — и слабое прикосновение извне. «Он любит тебя. Всегда будет, Норман». Рег, падаль, сука…       Облизав оба соска и прикусив валик жира на животе, Норман зацепился за железный пояс и подул на лобковые волосы. Слюны было так много, что она почти капала изо рта. Гребаный волк, дикая шавка, которая хочет еще, еще и еще. Будь его воля он бы оторвал кусок побольше. «Закричи», — подумал он, заглотив на всю длину. Бедро, прижатое к щеке, напряглось, одно щупальце изогнулось, но Отто только тяжело вздохнул. Сволочь. Норман оттолкнул его руку от своего затылка. «Пшел к черту, выбреешь меня без бритвы». Хотелось пить. Полить всего Отто смесью вина, виски и пива и облизать с головы до ног. «Выпить бы его всего. Съесть бы его всего». Когда член во рту дернулся, Норман отстранился. Потер по всей длине, сжал яички и скользнул ниже. Где там была мазь?..       Капля слюны стекла по подбородку.       — Не терпи, — прохрипел Норман. — Если больно, говори.       Ни после первого пальца, ни после второго, Отто ничего не сказал. Вместо слов — загнанное дыхание и пустопорожний шепот: «Норм, черт, Норм». На третьем Норман потянулся к шее, сжав собственную руку между их тел.       — Раздавлю, — выдохнул Отто, неудачно поерзав.       — Не льсти себе, — фыркнул Норман, куснув за подбородок. — Ты не настолько тяжелый.       Мазь не только старая, но еще и жидкая. Норман истратил три четверти тюбика на все про все. «Ничего, оно того стоило». Черт возьми, да. Черт возьми, этот жар и эта теснота того стоили.       — Терпишь? — не верилось, что может быть хорошо в такой позе, с этими спицами и спящими тентаклями. — Укушу, если да.       — Кусай, — задушенный шепот, однако, был полон удовлетворения. Почти удовольствия. — Хоть до крови, плевать. На все плевать. Норма-а-ан…       За этот стон Норман простил ему тот не свершившийся крик. У него так и не получилось оторваться от шеи — даже с первым толчком, даже впившись в упругую кожу до синяков. Пот, соль, мускус, сталь, что-то земляное — глина, суглинок — кровь, перец, сальной жир, оливковое масло, горечь овощей, дешевый шампунь… Выпить все это, съесть все это. Обхватить все это — и весь мир, все целиком до последнего клочка — сцепить руки за шеей и обсасывать мочку, вслушиваясь в шумное дыхание и частый пульс. Оставить следы, собственные пальцы на бедрах, чтобы все знали — это когда-то было. К черту — «мой», к черту — «метка». Права собственности подходят к концу, а отпечатки в русле таймлайна — вечны. Это произошло, это случилось: они трахались в этой глухой старой комнатушке, загнано дыша друг другу в лицо. Норман сжимал эти бедра, скользил в этой заднице, облизывал эту шею и засовывал язык в этот рот. Это было.       «Вы читаете это, эй? Те, из других миров. Не-ет, вы листаете нудный отчет. Вы не здесь, вы не чувствуете. Не ощущаете, как сокращаются его мышцы, не слышите, как он стонет на ухо, не пробуете на вкус его семя. Я, впрочем, тоже нет. Пока нет».       Мягкие плечи, мягкая грудь, мягкий живот, мягкие бедра, мягкие икры, мягкая задница — упасть, пропасть, утонуть, как в этом чертовом матрасе. Позвоночник изогнут, поясница приподнята. Наутро ему будет больно, но Норман разберется. Он проломил пространство и отмотал назад время, надо думать, со спиной как-нибудь справится. «Наконец-то ответственность. Наконец-то я рад». Хорошее время. Прекрасная ночь. За окном ливень…       — Норм, — на выдохе.       — М? — при толчке.       — Люблю, — сорвано.       — Сука, — ублюдок… сентиментальный… — кончай, давай. Я весь…       — Скажи, — сипло-сипло, почти умоляюще. — Скажи.       «Все, что захочешь». Снова губы, снова шея. Пот, кровь, семя. Банальная пошлость. Первобытная дрянь. Давно он не чувствовал себя таким сильным и слабым, таким омертвевшим и живым. «Все, что захочешь».       — И я тебя, — выдохнул Норман. — Люблю.       После такого хватило пары рывков. Тугой жаркий узел медленно распустился. Дрожащие мощные руки сжали, как кольца змеи. Щупальца сонно приподнялись и тут же легли обратно. Что случилось, папа? Ничего-ничего, спите… Норман с носом зарылся в плечо к Отто. И почувствовал, как его поцеловали в макушку.       «Заебись».       Выждав с десяток ударов сердца о горло, он привстал, вынул член и скатился в простыни. Голова кружилась, и тело, казалось, было переполнено до краев. Хотелось спать и ломать лица. Отто рядом дышал, как загнанный конь. Норман по привычке пошарил рядом в поисках тумбочки — и едва не свалился с кровати.       — Сука, блять, нахуй, еб твою мать! — завизжал он и вскочил на ноги. — Клянусь, к концу этой недели мы съебываем отсюда нахер!       — Угу, — устало отозвался Отто. Это была новая усталость — точнее, очень старая, сытая и довольная. — Принесешь воды?       — Какой? Дождевой? Из крана? — выплюнул Норман, но на кухню все же пошел. — У нас большой выбор!       После трех стаканов и одной сигареты, впрочем, комната стала чуть менее невыносимой. Слизнув с пальцев немного спермы, Норман вытер оставшуюся о простыню. Как вкус? «Все тот же. Ничего не поменялось».       Отто ткнул его в плечо.       — Фу, — смущенно хохотнул он.       — Это твое, — Норман пожал плечами. — Твое никогда не противно.       Когда любишь и хочешь, по-другому быть не может — спасибо феромонам. Несколько минут они лежали в тишине. Норман заложил руки за голову и прикрыл глаза. Отто лежал на нем, тяжелый, мощный, потный. Дорогой, как соль с водой.       Щеку обжег короткий поцелуй.       — Тот… другой… в курсе, что ты?.. — вы посмотрите, само изящество.       — Нет, и не будет, — пообещал Норман и широко зевнул. — Это только наше.       — Как у тебя получается? — спросил Отто, помолчав, и обнял его крепче, почти придавив своим весом к кровати. — Нас… обоих?..       — Вы разные, — просто ответил Норман и, высвободив руки, обнял в ответ. — Разные люди, разные личности. Один — братец, другой — любовничек.       — Удобно, — хмыкнул Отто.       Прижался поближе, огромный ласковый кальмар.       — Накладно, — фыркнул Норман. — Но я не жалуюсь. Мне нравится, когда вас много.       «Я хочу, чтобы вас было много». Чтобы много было всего: вселенных, миров, домов, сыновей, друзей, любовников, выпивки, еды, курева, денег, славы, страсти, ярости… Чтобы жизнь била ключом, чтобы чертовы ограничения горели огнем, а гребаные враги захлебнулись собственным ядом. Хотелось пить и курить. А еще орать и носиться под ливнем и молниями, как припадочному.       «Гоблин и Озборн. Озборн и Гоблин. Суть есть одно, просто стороны разные».       Норман поцеловал Отто в шею и толкнул его на подушки. Рег напомнил ему про одну штуку… «Перевернись», — хрипло выдохнул он и весь загорелся от вида покрасневшей шеи. Если не выпивка, так еда, а не еда, так секс. А если секс, то только с любимым. «С тобой», — подумал Норман.       — Боже, — выдохнул Отто после того, как он отлизал ему так, что язык заболел. — Я не выдержу, тебя слишком много.       — Уж лучше так, чем вообще ни одного, а? — хмыкнул Норман, пристраиваясь. — Иди-ка сюда, большой парень. У меня для тебя конфетка…       — Иди в жопу, — фыркнул Отто.       «Все, что захочешь». Где-то вдалеке затихала гроза.