Воронеж:ты не один

Никто не ожидал, что вместе с недосыпом, меняющейся погодой и очень долгой выматывающей дорогой-прогулкой до парка их настигнет еще одна проблема. Ярослав говорил, что ерунда, пройдет, но продолжал кашлять до едких слез из глаз. Олешкевич хмурился, Кирилл Гордеев закатывал глаза, Лена вздыхала, а Сашка пытался шутить, но чувствовал, что концерт под угрозой. Но Ярослав сказал, что все равно выйдет и все споет. И плевать он хотел на какой-то там вдруг образовавшийся кашель. И ведь вышел. И спел. Почти все. А потом Сашку опять кошмары мучили. Странно все это. Сначала, до концерта, словно предчувствие, словно он знал заранее обо всем, а потом — и вовсе. И черт возьми, надо же было ему именно с Баярунасом в номер заселиться. Выбрал бы Кирилла, тогда никаких проблем не возникло бы. Гордеев отрубился, наверно, сразу, как только коснулся головой подушки. И проспал до самого утра, как убитый. Никаких вопросов никто бы не задавал. Но нет, Саша по старой дружбе и еще черт знает почему выбрал ночевать с Яриком. Да и сам себе признался, что беспокоился немного за него. Пусть концерт уже позади, все случилось и прошло даже лучше, чем они планировали, но бедный парень все еще кашлял. Да и в целом был каким-то задумчивым и молчаливым. Хотя что с него взять? Это ж Баярунас. Он и сцена — это сложная любовь пока. Непростые отношения. Ярослав на сцене теряется, тушуется, стесняется, но она чертовски ему идет, когда он поет. Стоит только заиграть музыке, и все, Ярослава будто подменяют. Словно в песнях существует кто-то другой, а не стеснительный странноватый парень с огромными испуганными глазами и дрожащими губами, забавный, нелепый и чудной. И конечно, тот сразу его разбудил, когда услышал ночью стоны и разговоры во сне. Саша и сам испугался, не думал, что снова кошмары его настигнут. Но вот настигли. Он, конечно, как-то отболтался от парня, что, мол, спать иди, фигня все это, но утром обеспокоенный друг вновь завалил его вопросами. Да уж, глупо было полагать, что Ярик просто так забудет и не захочет во всем разобраться и до всего докопаться. — Саш, а что тебе снилось? Я впервые слышал, чтобы ты так громко кричал. Я проснулся, офигел. Сначала подумал, что ты тоже проснулся. Разговариваешь с кем-то или видос включил случайно. А потом, как увидел тебя с закрытыми глазами… похолодел весь. Ты ведь не один, Саш. Я волнуюсь. И вот это было уже неприятно. Врать наивному и доверчивому Ярославу не хотелось, но говорить правду было еще страшнее. Не поймет ведь, будет волноваться еще сильнее. Зачем ему такие стрессы, когда впереди столько кастингов и сложной работы? Еще успеет намучиться. Ярик сделал вид, что поверил пустой отговорке, но поник и поблек. И без того тощий и бледный, почти прозрачный, так теперь еще и грустный, потерявший задорный блеск в глазах и улыбку. Кстати, его этот блеск, наполненный не только азартом, но и какими-то смыслами, даже напугал немного Сашу. Почти сразу после концерта, в гримерке, когда все разбрелись по углам переодеваться и собираться, Саша вдруг почувствовал, как его резко, но как-то уж слишком бережно и осторожно, не сжимая пальцы, обняли сзади за плечи. И тут же отстранились, словно испугавшись. — Ну, и чего ты? Что-то хотел? — насмешливо и безобидно, чтобы не спугнуть и без того странновато-стеснительного и сейчас явно с трудом переживающего эффект от концерта друга. Столько всего свалилось на них вновь. А Ярик же еще такой впечатлительный, мелкий и юный совсем. Того и гляди, разревется прямо на сцене. Но обошлось, вроде. — Так это, Саш. Ты же хотел. Ты обнимашек хотел. Вот я и дал. Тебе. То, что ты хотел. Я же твой друг. Саша смотрел в упор, в яркие голубые глаза, но никак не мог поймать мысль. Ярик же замолчал и слегка заулыбался. Никаких ответов и реакций ему не требовалось. Он уже выглядел слишком довольным. — А. Ясно. Ну ладно. Спасибо тогда. И неожиданно, и странно, и приятно вдруг стало. С Яриком вечно так: не знаешь, чего ожидать. А потом просто не понимаешь, как реагировать. Но главное, что эмоции всегда настоящие, искренние. И их почему-то всегда больше, чем рассчитывал. Потому и сильно сомневаешься, прежде чем что-то ему рассказать. Но ничего, так будет правильнее. Мелкому сейчас ни к чему лишние глупые переживания. Саша уж как-нибудь сам разберется. Но самому не получилось. Видимо, Ярик успел что-то рассказать Кириллу, и тот тоже едва не прижал Казьмина к стенке с допросом. И вот тут уже пришлось сдаться. Потому что пусть и добрый, но помятый спросонья Гордеев умел быть настойчивым. А главное, умел правильные слова подбирать. — Ты чего это, Саня, темнишь? Почему не доверяешь Ярославу? Парень о тебе вон как беспокоится, сам не свой. Я думал, у вас полная идиллия и взаимопонимание. Ты же видишь не меньше моего, что Ярик у нас парень особенный, талантливый. И чувствительный и ранимый. Нельзя с ним так, Саня, нельзя. Особенно тебе. — Да что я сделал-то? Он сам напридумывал. — Может, и напридумывал, но сути это не меняет. Ярик грустит. — Я наоборот его от волнений пытаюсь спасти лишних. Не рассказал ему, из-за чего кошмары сегодня снились. А он и обиделся. И я еще и виноват, да? — Тебя кошмары опять мучили, Саш? — Да забей. У тебя недосып, у меня тоже проблемы со сном. — Ты на мой недосып не ссылайся, Казьмин. Что тебе снилось, что ты так Ярика напугал? — Да фигня всякая… — Казьмин, я тебя насквозь вижу. — Кир… — Говори, Саня. — Черт. Ну ладно. Но только не смейся. В номере стояли две кровати, но Баярунас уселся тут же рядом и настойчиво заглянул в глаза, облизывая губы. Он стал прекрасным актером, научился грамотно и ловко скрывать свои эмоции и чувства за эти пять лет, но сейчас он ничего не пытался скрыть. Его яркие глаза горели страстью и желанием, буквально кричали: «Возьми меня, Казьмин. Как хочешь и сколько хочешь. Мне так это нужно. Ты же ведь знаешь, что я один теперь. Но у меня все еще есть ты. И сегодня я хочу тебя. Здесь и сейчас. Откажешься, я пойму все, правда. И приму. Но буду страдать еще сильнее». — Ярик… — Саш… Но Саше даже не надо было смотреть в глаза, он еще на вокзале почувствовал его настрой и желания. Он буквально кожей ощутил эту дикую потребность быть вновь ближе. Ярик себя сдерживал, почти все время молчал, не касался без надобности, но и ничего не пытался скрыть. Он ведь, правда, теперь один. Не срослось, не получилось, ошибся. Но сообщил не сразу, сам переживал какое-то время, только наедине с собой. И лишь когда окончательно прошел этот сложный этап, поделился новостью. Почти без сожаления, просто с легкой грустью от того, что это закончилось, умерло безвозвратно. Но Саша остался. Он есть, он рядом, и он не понимает, а чувствует. И не может отказать. Целует нетерпеливо, прижимает к себе слишком крепко, до фантомного хруста костей, кажется, но нет, Ярослав теперь не такой тонкий и хрупкий, робкий. Он горячий, отзывчивый, сильный, уверенный и до головокружения желанный. Он такой правильный в его объятиях, что хочется кричать об этом всему миру. Но по-прежнему нельзя. Но можно целовать. И не только. Можно абсолютно все. Здесь и сейчас, в этом отеле на берегу реки в Воронеже, вдали от Москвы и Питера. Не думать и не останавливаться. Отвлекаться, чтобы только сделать вдох и избавиться от ненавистной одежды. И не задохнуться от лавины чувств и ощущений, когда кровь быстрее побежит по венам от неспокойного стука сердца. — Ярик… — Тише, Саш. Молчи. Пожалуйста. Сашечка… мой. Поцелуи Ярослава на веках, на носу, на щеках, губах и подбородке. Нежные и теплые, такие долгожданные, такие правильные. Колется немного щетина, но можно и потерпеть. Всегда получалось принимать и забывать обо всем. Потому что это тоже слишком правильно и хорошо. Скользить ладонями по влажной горячей коже, собирать с нее легкую дрожь губами и целовать, пьянея от ощущений и запаха. И чувствовать его желание. Его руки, его губы, его дыхание на своем теле. И не сдерживать стоны удовольствия, стараясь сказать: «Ты никогда не будешь один, пока я жив». Обнимать его осторожно и нежно, вновь касаться губами гладкого плеча и закрывать глаза, щекоча ресницами. И стараться выровнять дыхание одновременно с ним. Потому что все так, как надо. Неизбежно. И нужно им обоим. — Спасибо, Саша. — Спасибо, Ярик. Наверно, Ярослав начинает засыпать в его объятиях, продолжая уже почти неосознанно поглаживать его руку у себя на животе. Дышит почти ровно, не шевелится. И Сашу накрывает чувствами с головой. Потому что вот так, рядом с ним, вновь близко и полностью доверяя, отдавая себя без остатка, хочется сказать что-то особенное. Безумное. То, что рвется само вместе с очередным невесомым нежным поцелуем в шею. — Ярик… — Что, Саш? Не спит. Тянет руку к себе и так же трепетно целует костяшки, жмется колючей небритой щекой, гладит по выступающим венкам, изучая и вновь запоминая. Сердце сжимается еще сильнее. Чертовы сантименты. И это после того, как они кончили почти одновременно, сгорая и теряясь в наслаждении. И не тратя секунды на разговоры. — Есть ведь квартира, та, моя. Там можно кровать заменить, расчистить место под комп тебе… Мне не надо много места, так-то. — Саш. Саш, ты о чем? Я не совсем понимаю. — Я сейчас предложил нам съехаться, вообще-то. — Чего? Не таких интонаций ожидал Саша. Но позволил Ярославу быстро развернуться. Тот и на локтях приподнялся, заглядывая упрямо в глаза. А потом сел и почесал макушку. — Сашка, блин… — Ну что? Тоже пришлось сесть, не обращая внимания на наготу. Ярик не обращал, и он сможет. Хотя сложнее сейчас будет выслушать его ответ, потому что поджатые губы и глубокий вздох не предвещали ничего хорошего. — Сашуля, Сашуля. Послушай меня, хорошо? — Хорошо. Давай. Говори. — Я не хочу, чтобы ты отказывался от той жизни, которая у тебя сейчас есть. От того комфорта, удобства. Заботы и внимания, в конце концов. От всего, что есть у тебя последние пару лет. И не перебивай, Саш. У тебя есть очень-очень много. И это делает тебя счастливым. Я же знаю, я вижу, Саш. Скажи, я прав? — Ярик, блин… — Ну ведь прав же, Казьмин. — Да, ты прав. — Я тоже ни на что не жалуюсь. И ни о чем. Ни о чем не жалею. — Я просто хотел дать тебе понять, что ты не один. Помнишь, ты уже говорил мне это здесь, в Воронеже? — Да? У меня плохо с памятью, Саш. С воспоминаниями. — Когда мне кошмары снились. — А? Да, что-то такое припоминаю. А что тебе снилось, кстати, помнишь? — Помню. И можешь не сводить вот так брови и не улыбаться, Баярунас. Я скажу тебе. Мне тогда снились кошмары про тебя. Ты кашлял тогда, помнишь? И мне такая хрень жуткая снилась две ночи подряд. Словно ты умираешь от кашля, свои легкие, внутренности выплевываешь. Срываются концерты. Я тебя хороню… — Ууу, жуть, Казьмин. — Теперь понимаешь, почему не рассказал тебе тогда мелкому? А врать и сочинять не хотелось. — Да уж. Заботился обо мне уже тогда. Но фигня, можно было и рассказать. Подумаешь, сны про смерть. Мне тогда чего только не снилось. И про тебя тоже. — Я тебе снился уже тогда? Надо же. — Не обольщайся и не думай ничего такого. Мне там экшн всякий снился, никакой романтики и порнографии. — Боже. Ярик. — Так, но мы отвлеклись. Иди сюда. Давай. Иди ко мне. Обнимай. Мне так легче будет сказать. Саша крепко обнял и прикрыл глаза, наслаждаясь мягкими поглаживаниями сначала по спине и плечам, а потом и по волосам, по затылку, по шее. Пусть это никогда не заканчивается, пожалуйста. И пусть Баярунас лучше ласково гладит и молчит, дышит горячо, целует в висок. — Саша. Ох, Сашка. Ты навсегда в моем сердце. У тебя там особенное место, и никто и никогда в этой жизни не сможет его занять. И да, друг, любовник, соулмейт, как хочешь называй. — Ярик, я знаю… — Ну и вот. Я от тебя никуда не денусь, Казьмин. Так и буду тебя до старости доставать своими идеями и концертами. И будем с тобой петь. Столько еще всего напоем и наиграем, ох. Страшно представить. Иисуса и Иуду можно долго еще играть. А с твоей внешностью, так, вообще. Но, пожалуйста, давай не будем все усложнять на эмоциях. — И это мне ты говоришь, Баярунас? — Я, да. Я, Сашка, говорю. Предлагаю ничего не разрушать из того, что уже есть. Видишь, у меня все не получается никак. А ты — смог. Так не отказывайся. — А ты, Ярик? — А я, я что-нибудь придумаю. Обязательно, Саш. Жизнь, она такая, непредсказуемая штука. Саша немного отстранился, не выпуская из объятий и заглянул в глаза. — Но ты ведь счастлив? Сейчас? — О, сейчас я очень счастлив, Саш. Очень. Еще счастливее буду, если снова поцелуешь. В поезде Ярик, как всегда, уснул первым, утомленный и уставший от разговоров и прослушивания песен с последних стримов. Но так нежно и ласково поцеловал и обнял перед тем, как залезть под простынку, что Саша его уже простил. Хотя говорить хотелось еще и еще. Пусть их и прерывали постоянные входящие сообщения на телефон Баярунаса от всех, кого только возможно. Вот, вроде бы, вы совсем одни в купе, наедине, смотрите друг другу в глаза, улыбаетесь, но постоянно кто-то присутствует. С Яриком теперь так всегда. Когда в процессе столько проектов, по-другому никак. — А ты отключить не хочешь телефон после двенадцати, хотя бы? — И получить потом гневное голосовое от Круглова? Нет, Саш, я так не могу. Но я предупреждал многих, что мы с тобой приедем в Воронеж рано и до обеда планируем спать. Так что все срочные дела после часа сегодня. Надеюсь, никто не забудет. В гостинице оказались даже раньше, чем планировали. Сначала спать, а потом уже все остальное. И хмурое небо в окне, сливающееся с такой же серой рекой, шептали почти об этом же. Не раздеваясь, они рухнули на кровать, тут же укладываясь рядом. Саша привычно обнял и притянул к себе, утыкаясь носом в затылок и закрыл глаза. — Все. Спи, Баярунас. — Точно, Александр? — Точно. И убери свои шаловливые ручонки с меня. Давай лучше после. А потом в душ. Вместе. — Если вместе, то все, Саш, считай, уже сплю. Казьмин сразу почувствовал, как Ярик заметно расслабился, удобно подложил ладошки под щеку и точно прикрыл глаза. Саша тоже выдохнул и начал погружаться в сон. Но тут вновь ожил телефон Баярунаса. — Твою мать… — Саш, прости, прости… — Ты же сказал, что всех предупредил. — Да, наверно, что-то срочное. Ярик вскочил и схватил телефон, Саша же перевернулся на спину. — Ну и кто там? — Кирилл. Олешкевич, в смысле. Пишет, что сейчас наберет. — Черт. Иди тогда в коридор, там вай фай получше. А я — спать. — Саш. Блин, но я же не виноват. — Все, Баярунас, я сплю. — Десять минут, и я вернусь. Саша кивнул, демонстративно взбивая подушку. Конечно же, десятью минутами разговор с главным продюсером не ограничился, и когда Ярик вернулся в номер, Казьмин уже крепко спал. И никто не стал его будить. Подъем вышел тоже не таким, как планировали. Оба забыли завести будильники, и будили их непрекращающиеся звонки от организаторов. Помятый заспанный Сашка с лохматой шевелюрой отказался идти вместе в душ, все еще переживая, что они не успеют собраться до прихода гримеров и администраторов. Ярика же больше волновал обед. И конечно же, абсолютно точно испорченное настроение Казьмина. Но после душа, пусть и без компании, тот немного подобрел и даже позволил себя поцеловать. Быстро, правда, отстранился, вновь вредничая и напоминая про недостаток времени, едва только Ярик скользнул рукой уверенно по халату вниз от спины по ягодицам. — Не успели, значит, не успели, Баярунас. — Пошли, запремся в ванной, я тебе отсосу хотя бы. Ну Саш, ну Сашечка. Ты такой красивый, с ума схожу просто. — Надо было меня будить, как с Олешкевичем закончил. Теперь страдай. — Так ты тоже страдаешь, Казьмин. Не мог я тебя разбудить. Я, блин, вообще, не помню, как вернулся и сам вырубился. Кирилл меня так загрузил, конечно. Круглов увидел, что я в сети, написал… — Ничего не хочу знать, если меня это напрямую не касается. На концерте, как всегда, случилась магия. Но в этот раз не до конца. Если мало репетиций, то песни сами себя не выучат. Но благодарная родная публика приняла на «ура» все косяки, и поэтому все быстро забылось. Они вновь пели любимое, они были только вдвоем на сцене и творили, что хотели. Блок «Иисуса» снова пробил на слезы и сильные эмоции, неконтролируемо и безжалостно, больно до одури и удовольствия, как всегда. Еще бы Сашка не морщился из-за спины, вообще прекрасно. Спина волновала, хотя в самом финале Казьмин выдавал нескромные «па» покруче танцоров. Но концерт не может идти вечно. И магия рано или поздно заканчивается. Даже рядом с таким бессовестным волшебником, как Баярунас. — Саш, ты как? — Не спрашивай. Пойду лягу. — Блин… Все еще шипит и рычит, огрызается, выпендривается. Но при организаторах замолкает и улыбается. У Ярослава нет времени разбираться в его переменчивых настроениях. Уже скребут неприятно в черепной коробке планы на завтрашний день: с поезда в машину и до Питера, спектакль, потом надо еще кое-что успеть. Точнее, будет прекрасно, если он сможет все провернуть. А уже потом только выдыхать и отсыпаться. Сашке тоже на Сапсан, потом вечером — на поезд в ночь. Тоже сон нормальный не скоро предстоит. Этот ведь в поездах не умеет почти отключаться. Здесь Ярик в выигрыше. Но до этого надо еще как-то успеть на ночной из Воронежа и желательно окончательно не разругаться. А то Казьмин, вон, очень стремится. Ну, в самом деле, никто из них не виноват, что не удалось побыть подольше наедине в кровати. Не в этот раз, значит. — Саш, ухожу. Поеду в ресторан, поем, отдохну и оттуда сразу на вокзал. Ты со мной? — Нет. Тебе бы, блин, лишь бы пожрать, Баярунас. В первую секунду резко захотелось возмутиться, но Ярик пригляделся повнимательнее. У полусидящего-полулежащего на диване друга глаза заметно поблескивали, да и щеки раскраснелись. Организаторы очень активно вертелись рядом, куда-то уводили Сашку, приводили, девушки какие-то незнакомые мельтешили перед глазами. Но нет, девушки Ярика совсем не волновали. А вот причина блеска в глазах — очень даже. — Ты много не пей, а то завтра будешь опухшим джентльменом. — А это не твое дело. Ну все, здрасте, приехали. У него спина болит, силы воли никакой, а виноват в этом, конечно же, кто? Правильно, Баярунас. Потому что не отлюбил как следует в этом гребаном Воронеже, как Сашечка хотел. И теперь вот, пожалуйста, расплачивайся. Но Сашка уже выпил, что с него взять? Лучше свалить по-тихому, чтобы больше с колким зеленым взглядом не столкнуться. — Увидимся в купе тогда, Казьмин. Не опаздывай. Саша появился, когда Ярослав уже перестал его ждать, посматривая на часы, и отвлекся на очередную рабочую переписку. Не сразу даже понял, что в купе кто-то вошел и закрыл дверь изнутри. А когда поднял голову, увидел такую знакомую извиняющуюся улыбку и глаза побитой несчастной собаки, что аж сердце сжалось. — Саша. — Я успел. Отправление еще через три минуты только. — Конечно, успел. А как же иначе? — Ярик. — Ты можешь сразу ложиться, если спина, тут уже застелено. Саша оглядел кровать и кивнул. А потом опустился на колени и сложил руки другу на ноги и посмотрел еще более жалостливо снизу вверх. — Ну, чего ты, Саш? Саш, вставай. — Ярик. Я хочу так много тебе сказать… — Боже, Казьмин, ну ты чего? Ты сколько выпил, Саш? Тебя там организаторы совсем споили, что ли? — Не, не споили. Я знаю меру. Нос, правда, все равно заложило. И Саша трогательно шмыгнул и тут же положил голову на колени, теперь обнимая их руками. — Ярик. — Ну, твою дивизию, Казьмин. Я уже все забыл. Главное, чтобы ты хорошо себя чувствовал. Саша продолжал лежать и глубоко вздыхать, так что Ярику ничего не оставалось, кроме как запустить пальцы в подставленную шевелюру. Он взъерошил волосы, погладил по вискам и скуле. А затем приподнял голову обеими руками и заглянул в глаза. — Саш. — М? — Давай дождемся повторной проверки билетов, сходим по очереди в туалет, а потом ляжем на одну полку, и я тебя буду чесать сколько захочешь. Ну, или пока мы не вырубимся и не свалимся с нее. Согласен? — Согласен. Сашка ловко потянулся вперед и чмокнул мягко в губы, обдавая алкоголем и жвачкой. Пытался заглушить запах? Как же мило. А потом сел рядом на полку и обнял за плечи, разворачивая к себе. И посмотрел уже иначе. — Ярослав, ты ведь понимаешь и не злишься? — Саш, ты ведь знаешь и помнишь, что не один? Несмотря на то что в ближайшую неделю мы не увидимся, кажется. Или в следующую, я не помню. — Не важно. Спасибо тебе. И за сегодняшний концерт. — Да не за что. Жаль, что в халате ты мне не дался. — И в поезде не дамся, не мечтай. — Эх. Ну, в следующий раз тогда. — Обязательно, Ярик.