Из Варшавы

Отовсюду слышны призывные гудки подъезжающих поездов: Прокофьев пробегается взглядом по светящемуся табло, вглядываясь в рейсы и сверяя номера, и устремляет взгляд в тусклый экран телефона. Последний раз Шостакович написал ему с час назад, когда у них была десятиминутная остановка, во время которой удачно получилось поймать связь. Дмитрий почти с месяц назад твердо решил ехать в Варшаву. «Там планируется конкурс Шопена, в котором я обязан поучаствовать хотя бы раз в жизни, к тому же я давно хотел побывать в столице Польши», — объяснялся он на банальные вопросы со стороны Сергея и невольно смерял его непонимающим взглядом. Зато Прокофьев любые вопросы на этот счет игнорировал: отмахивался и прятал взгляд то в телефон, то в книжку, то вообще в клавиатуру. В общем, всячески избегал говорить об этом, хотя бы даже намеками. За две недели до отправления Шостакович уже принялся собирать чемодан. Он метался по их небольшой квартире из стороны в сторону, «обнюхивал» каждый угол и над каждой вещью стоял не менее трех минут, раздумывая, а пригодится ли она ему в поездке. Если долго что-то не мог разрешить, то мчался с этим предметом к, как назло, занятому Прокофьеву, который отвечал что-то невпопад и отмахивался рукой, словно от мухи, летающей прямо над ухом. Первое время Дмитрий обижался, потом притих и оставшиеся вещи смог собрать самостоятельно, чем очень гордился. «Сможешь подвезти меня до вокзала?» — спросил он за день до уезда, сидя на кухне и задумчиво мешая ложкой сахар в кофе, наблюдая, как тот постепенно растворялся. Сергей вопросительно хмыкнул, не отрывая взгляда от экрана, и Дмитрий повторил свой вопрос. «Да, хорошо», — коротко отозвался Прокофьев, а после, чуть подумав, добавил. — «Надолго-то ты в Варшаву едешь?» — с напускной строгостью и натянутым за уши равнодушием. Он скрыл беспокойный взгляд в очередной новостной ленте, но Шостакович успел поймать его, все понять (не глупый же!) и даже внутренне удивиться. Виду Дмитрий, конечно, не подал, хотя для себя эту ситуацию запомнил. Может когда-нибудь еще полезно будет ее упомянуть… «На неделю всего. Недолго», — заверял Шостакович, поднимаясь с насиженного места и мягко целуя Прокофьева в щеку. Сергей деланно хмурил брови, стараясь не дать румянцу расползтись по лицу, и вместо какого-либо связного ответа настойчивыми движениями выгнал смеющегося Дмитрия за дверь. И вот неделя — о, эта тяжелая, проклятая неделя! — подошла к концу. Большие часы пробили час дня, и ровно через две минуты на третий путь прибыл поезд из Варшавы, откуда тотчас хлынули люди, нагроможденные чемоданами, сумками и родственниками. Прокофьев шел будто бы сквозь них, несся напролом, расталкивая себе путь из-за широких плеч. Кто-то ругался ему вслед, кто-то размахивал руками, но он упорно все игнорировал, следя глазами за табличками в конце каждого вагона. Номер шесть, номер семь, номер… — Сережа! — до боли родной голос. Прокофьев бегает взглядом по толпе, осматривает каждую макушку в невозможности найти знакомую, как вдруг в него сзади врезаются с объятиями. Сергей с трудом разворачивается и видит счастливого донельзя Шостаковича: с сумками и, почему-то, нотами на руках. Он улыбается радостно, даже слишком довольно и наконец полноценно кидается Прокофьеву на шею, утыкаясь носом в сгиб плеча. — Я скучал. — Как там Варшава нынче, м? — глупо-глупо спрашивает Сергей, из-за чего они оба заходятся громким заливистым смехом. Поток прибывших и отбывающих обходят их стороной, некоторые даже осмеливаются обернуться или шепнуть что-то рядом идущему соседу. Шостаковичу и Прокофьеву все равно: они смотрят друг на друга в реальной жизни вновь, а не через маленький экран телефона. — Я занял второе место. Поляки такие жадные до баллов, ты бы знал!.. — восклицает Дмитрий, пока Сергей мягко перенимает у него чемоданы, и всю дорогу до припаркованной машины Шостакович с пылом и жаром жалуется на жюри, а Прокофьев лишь кивает невпопад, широко улыбаясь. Разве имеет теперь смысл какая-то там Варшава, когда Митя вновь здесь, рядом с ним?