guilty pleasure

— Кениг! Ты всхлипываешь жалобно, выгибаешься на постели, зажимая его голову бедрами, и дрожишь. Ему твоя вертлявость ни капли не мешает, Кениг продолжает, что начал, и ощущение бесконечных настойчивых ласк сводит с ума. А когда горячий язык снова и снова обводит клитор — ты почти воешь. Кениг тихо посмеивается, явно довольный реакцией, и сильными ладонями раскрывает тебя перед собой. И ты понимаешь: даже если захочешь — не сможешь избежать этой сладкой пытки. Но уже становится невыносимо — он расположился между твоих ног около часа назад и все еще не собирается заканчивать. — Пожалуйста, — умоляешь, пока мужские ладони успокаивающе гладят безостановочно трясущиеся бедра. — Пожалуйста, я больше не могу. — Можешь, милая, — обещает он, но ты качаешь головой и пытаешься избежать прикосновений его нетерпеливых губ. Кениг останавливается, взгляд поднимает на тебя такой дикий, голодный, такой серьезный и полный обожания, что ты невольно проглатываешь все оставшиеся слова. Отказывать ему не хватает сил. Не сейчас, когда половина лица перепачкана твоей же смазкой, и губы блестят так пошло; не сейчас, когда он утирает рот тыльной стороной ладони, а пальцы проходятся между мокрых складок, прижимаясь к судорожно сжимающемуся входу — Кениг все чувствует. Но продолжает смотреть молча, ожидая твоего ответа. — Пожалуйста… — все, на что тебе хватает. Ты повторяешь это снова и снова, и сама толкаешься на его пальцы, пока Кениг просто держит руку на месте. Долгожданная разрядка ощущается так близко, но преследуя ее, ты лишь больше распаляешься: хватаешься за простыни, шире разводя ноги, и насаживаешься на согнувшиеся пальцы — каждое движение отдается разрядами удовольствия. Ты стонешь громко и запрокидываешь голову, бессильно хрипя. Кенигу нравится видеть тебя такой: зависимой, нуждающейся, откровенной в своих желаниях. И бессильной. Стоит ему податься вперед и вновь накрыть чувствительный клитор губами — тебя выламывает резко и болезненно, почти подбрасывает над постелью, пока грубые пальцы продолжают двигаться, скручиваясь внутри. Кениг буквально вырывает из тебя оргазм вместе с криками, заставляя метаться и умолять остановиться — тебе не больно, нет, но от избыточной стимуляции уже кружится голова. Ты хватаешься за его предплечье в попытке отстранить, но сдаешься, позволяя провести себя через это. — /Т.и/, — тон его более ласковый, нежный, — а говорила, не сможешь. Пальцы медленно покидают тебя, но Кениг не убирает их, продолжая неспешно гладить между влажных от смазки губ. Ты дрожишь от каждого прикосновения, но не препятствуешь, наслаждаясь этой невесомой лаской. Он мягко целует тебя, убирая со вспотевшего лица пряди волос, и смотрит с такой любовью и восторгом, что в пору будет раскраснеться от прямолинейности взгляда. Но ты обвиваешь руками его плечи, притягивая ближе, не даешь отодвинуться и стираешь его самодовольную улыбку с лица очередным поцелуем. Ты так скучала по нему, что это все ощущается словно иллюзия: его тепло, его смех, его нежные прикосновения. Но Кениг здесь, Кениг рядом, и ты с диким удовольствием запускаешь пальцы в его волосы, сжимая до легкой боли — заслужил за долгую командировку — но он лишь скалится безумно в поцелуй. Ты знаешь своего мужчину, знаешь, где лучше потрогать, где облизнуть, поцеловать, укусить — сжать посильнее, покрепче, и что сказать ему, чтобы глаза снова загорелись обжигающей страстью. И пусть истосковавшееся, но отвыкшее от близости тело ноет от усталости, и тебе кажется, что это уже предел, что больше ты не выдержишь — Кениг готов раз за разом доказывать обратное. — Ты трахнешь меня сегодня? — шепчешь в самые губы, медленно подаваясь навстречу пальцам. Кениг смотрит удивленно (но не без восхищения твоей выносливостью): — Разве ты не устала? — он заботлив, он переживает. — Еще пару минут назад ты умоляла остановиться, /Т.и/, — напоминает, пряча смущенную ухмылку на твоем плече. От горячего дыхания в районе шее ты покрываешься мурашками. Тебе хочется. Хочется, хочется, хочется. — Если нет, — не терпя пререканий, ты отстраняешь его от себя, потянув за волосы, — дай мне мой вибратор. Его глаза вспыхивают хищно. Кениг отрицает, что ревнует к секс-игрушкам. Точнее, к идее их использования, когда и он, и его член, и пальцы, и язык, и все, что ты только попросишь, находятся буквально в сантиметрах от тебя. Но ты остаешься довольна своей провокацией и переходишь к следующему шагу: перехватив его запястье, тянешь ниже. Вы не часто балуетесь подобным, потому что Кениг никогда не просит, и даже не заикается на эту тему, зная, что и в обычном сексе тебе с ним непросто, чего уж говорить о… Но если ты позволяешь, если сама говоришь: «да, я хочу так» — его радости нет предела. Хотя сначала приходится поуговаривать обычно решительного и собранного бойца, это все равно того стоит. — Ну, чего ты? — спрашиваешь осторожно, потому что он застывает напряжено, не решаясь на тебя взглянуть. — Не хочешь меня? Кениг мотает головой, что за глупости. — Хочу. Конечно, хочу. Но стоит тебе податься вперед, позволив его пальцам скользнуть между ягодиц, так он практически отдергивает руку, испугавшись. Ты настаиваешь, придвигаясь ближе и смотря из-под затрепетавших в предвкушении ресниц. Столько в твоем взгляде уверенности и пошлости, что он теряется, молча повинуясь. А ты, хитро улыбнувшись, ладонью тянешься к его члену, стойко прижавшемуся к животу, и аккуратно чертишь пальцами по контуру увивающих ствол венок. Дыхание Кенига сбивается, он неотрывно смотрит на тебя, сгорая от таких невесомых, но чертовски нужных прикосновений. Он мечтает, чтобы ты сжала его член в кулаке и за несколько быстрых, рваных движений довела до грани — дала кончить прямо сейчас. Потому что с самого начала вечера максимум, который он себе позволял — потереться ноющим стояком о простыни, пока язык жадно вылизывал тебя. — Тогда, — ты вкладываешь смазку в раскрытую ладонь и губами жмешься к его уху, прикусывая за мочку и улыбаясь, — тебе придется постараться, чтобы он, — пальцы с трудом обхватывают член целиком, — поместился. Кенигу больше повторять не надо. Он снова устраивается между твоих ног, поднимаясь поцелуями от колена и по бедрам языком: мокро, горячо, соблазнительно, не отводя взгляда. Ты хихикаешь, прикусывая губу, когда он засасывает кожу до багровых пятен. Там, где никто не увидит, кроме него и тебя, но эти засосы будут напоминать о сегодняшнем еще пару дней — и ты только шире разводишь ноги, позволяя ему метить. Это так горячо и так собственнически прекрасно… Стоит одному пальцу оказаться внутри, ты выдыхаешь прерывисто, расслабляясь. Это не первый раз, далеко не первый, но с Кенигом даже традиционный секс дается трудно. Его член невозможно принять сразу, иногда даже и до конца не получается, хотя Кениг прикладывает все усилия. Прелюдии исключительно долгие и нежные; он постоянно спрашивает о твоем состоянии, не торопится, не позволяет себе лишнего. Сдерживается, даже когда сходит с ума от желания, только-только вернувшись с изнурительно долгой миссии. Но сейчас, от представления, как напористо и грубо он мог бы брать тебя сзади, подрагивают ноги. Смазка стекает по ягодицам, образуя под тобой мокрое, темное пятно — Кениг явно ее не жалеет, размазывая по жадно сжимающейся дырочке и проникая уже двумя пальцами. Ты замираешь с хриплым вздохом на губах, подаешься назад, инстинктивно уходя от непривычного растяжения, но теряешь любую возможность сбежать, когда крепкие мужские руки перехватывают тебя за лодыжки и стягивают ниже. Пальцы ввинчиваются обратно, растягивая. Бесцеремонно и весьма настойчиво. — Кениг… — выдыхаешь удивленно и очаровано; его проявления решительности в постели всегда приятны. — Да? — а в глазах его все равно беспокойство. Скажи «нет», и он перестанет в эту же секунду, будет извиняться за каждое свое действие и осыпать тебя поцелуями до конца ночи. Но ты не говоришь «нет», ты касаешься ладонью его щеки и уверенно просишь: — Еще. И он спешит исполнить любое твое желание. Тянущее ощущение двигающихся пальцев отдается разгорающимся пожаром внизу живота. Ты прикрываешь глаза, облизывая искусанные губы, и, наслаждаешься мягкими прикосновениями его языка между слипающихся — настолько мокрая и нуждающаяся — складочек. Кениг не хочет, чтобы даже на секунду тебе было больно или неприятно, и старается избавить от этого, даже если ты просишь, если заверяешь, что все в порядке, и ты совсем не против, если будет «немного слишком». Он никогда не признает, что и сам испытывает странное, нездоровое, как ему кажется, возбуждение, когда видит, с каким трудом ты принимаешь его член. Подрагивающие ресницы, прокушенные губы, скопившиеся в уголках глаз слезы, но бедра притираются ближе, ноги расходятся в стороны приглашающе — ты всегда терпишь с такой отменной стойкостью, что Кениг даже завидует. Ты сводишь его с ума, ты пробуждаешь в нем нечто темное и действительно мрачное, и сама же этим наслаждаешься. — Блять, Кениг, — бормочешь, отворачиваясь лицом в лежащую рядом подушку. Это так хорошо, что даже плохо. То, как осторожно он касается пальцами изнутри, оглаживая скользкие стенки, медленно подводит тебя к новому оргазму. Прогнувшись в пояснице, ты зажмуриваешься, когда горячие губы дразняще засасывают чувствительный клитор, дрожишь, вновь зажимая голову Кенига бедрами. Он точно решил затрахать тебя сегодня — знала бы, что так будет, растянула бы сейчас себя сама. Но и упустить возможность насладиться его стратегически выверенными, заботливыми прикосновениями — преступление. — Я добавлю третий, — предупреждает он, отстранившись вовремя и не дав кончить. — Хорошо? — Да… — приходя в себя после колебаний на грани удовольствия, ты подхватываешь ноги под коленями, разводя их по шире. — Да, пожалуйста… Сказать, что доминантная сторона Кенига волком воет в нем, когда ты так открыто и послушно себя предлагаешь, — ничего не сказать. Он лишь сглатывает тяжко, не без удовольствия наблюдая, как ты страдальчески сводишь брови, распахивая рот в немом стоне, стоит трем пальцам толкнуться в жаркое и тугое. Не больно — знает, потому что ты сказала бы; ты всегда говоришь, это вопрос доверия, — но сейчас явно то самое «слишком», от которого у тебя в голове плывет. Три пальца едва ли сравнятся с его членом, три пальца — практически ничто, но ты уже извиваешься и дрожишь, то насаживаясь глубже сама, то избегая очередного движения. Кениг улыбается смущенно, когда ты стонешь громко в подушку и вскидываешь бедра, пытаясь достичь очередного пика, маячащего слишком близко. Кениг готов потратить часы на это, готов провести вечность между твоих ног, исключительно доставляя удовольствие и не получая ничего взамен, если только он удостоится созерцать тебя такой. — Трахни, — шепчешь на грани; тон резкий, приказной. — Ну же, пожалуйста, трахни меня. — Но ты… Все еще узкая, — говорит он в попытке немного остудить твой пыл и краснеет тут же. — А если не помес— — Значит, сделай так, чтобы поместился, — настаиваешь, отталкивая его руку и вновь обвивая напряженный член ладонью. — Ты ведь сможешь? Кениг сглатывает тяжело, выпрямляясь, а ты, подползая на коленях, жмешься ближе, ластишься, сгорая от нетерпения. Конечно, нужно уговорить его, убедить, заверить, что ты точно хочешь — он ведь такой переживающий, такой заботливый, с самоотдачей, ни на что более не похожей. Твой большой и нервный котенок, готовый на все ради тебя, и, пожалуй, это осознание вставляет покрепче всего остального. Ты ведешь руками по его груди, зацеловываешь испещренные шрамами плечи, касаешься приоткрытых губ отрывисто. — Я ведь уже готова, — мурлычешь ему на ухо, соблазняя. — Я нуждаюсь в тебе, ангел, — улыбаешься довольно, чувствуя скользнувшие по талии и спине ладони. — Я так долго ждала твоего возвращения, — очередной короткий поцелуй оседает на губах, провоцируя его выдержку. Ты заигрываешь, завлекаешь, уверенно играешь на его слабостях — Кениг не находит в себе сил отказать. И ты лишь добиваешь его. Отстраняешься, укладываясь на постель, переворачиваешься на живот, прогибаясь призывно и разводя ягодицы руками. Дыхание у тебя за спиной сбивается. А ты оборачиваешься через плечо и просишь абсолютно невинно, но так искренне: — Я хочу, чтобы ты обо мне позаботился, — ведешь пальцами по сжимающейся дырке, кусая губы, — здесь. И как он, блять, может тебе отказать? — Что ты со мной делаешь? — хрипит Кениг, хватая тебя за бедра и проезжаясь головкой между ягодиц. — Однажды ты нарвешься, /Т.и/, так сильно, что, блять… Он не договаривает, не спрашивает готова ли ты — за все эти игры и провокации нужно нести ответственность — и проталкивает головку внутрь, заставляя тебя задохнуться в тщетной попытке отползти. Эти первые секунды, минуты, тянущиеся, кажется, вечность даются сложнее всего — ты кусаешь наволочку, чтобы не разодрать губы в кровь, и умоляешь Кенига быть осторожнее. Он кивает машинально, никуда не торопится и старается быть настолько аккуратным, насколько возможно. До него слова вообще с трудом доходят в такие моменты, когда член погружается в тугое, горячее, изо всех сил сжимающее и не выпускающее. Кениг едва ли сохраняет самообладание, избегая резких грубостей. Он благодарит годы армейской подготовки за эту сдержанность, за эту силу воли и контроль над собой — если бы не они, давно вдавил бы тебя лицом в матрас да поглубже загнал член в по-блядски послушно подставленную задницу. — Боже… Глаза закатываются, ты скребешь ногтями по матрасу, желая спросить много ли осталось, но Кениг будто чувствует и шепчет ободряющее «еще чуть-чуть», а ты протяжно всхлипываешь с уверенностью, что это «чуть-чуть» выйдет уже из горла, если вообще влезет. Горячее, тяжелое тело укладывается сверху, вынуждая распластаться по матрасу. Раньше тебе казалось, что он раздавит тебя или задушит, если будет так делать, но со временем пришло осознание — нет, так даже комфортнее. Так безопаснее. Тебе нравится всеобъемлющая близость любимого мужчины, когда он буквально придавливает тебя к постели, ведь чувствовать тепло и близость «кожа к коже» и сходить с ума, потому что знаешь — из-под сильного Кенига не сбежать — это самое невероятное чувство в мире. — Ты ведь сама хотела, — шепчет он на ухо, голос дрожит от возбуждения. Его пальцы, мягко мазнувшие по клитору, приносят облегчение, заставляют податься бедрами навстречу. Ты прикрываешь глаза и стонешь, кусая губы, между ног снова становится влажно. Да, это определенно безумие — получать удовольствие оттого, как огромный член практически делит тебя на до и после, вырывает болезненные, сдавленные хрипы с каждым проникающим глубже сантиметром, присваивает. Но тебе до умопомрачения нравится это неприемлемое и запретное. Знать, что только один мужчина может творить с тобой такое — нечто за гранью. Когда он начинает двигаться, ты теряешь себя: умоляешь больше, быстрее, кричишь исступленно в подушку, стараясь расслабиться и принять его спокойно — не получается. Кениг дышит рвано в затылок, просит не зажиматься, но выходит наоборот — мышцы судорожно обхватывают его, будто затягивая глубже и не давая даже двинуться нормально. Кениг посмеивается тихо, мажет губами по взмокшему виску в благодарность, потому что ты с таким упорством терпишь, трясясь и скуля под ним. — Ты в порядке? — спрашивает, когда впиваешься ногтями в его бедро, словно останавливая, но на самом деле тянешь ближе. — Да, — бормочешь потерянно, проглатывая рвущиеся всхлипы. — Лучше, чем в порядке, Кениг, я- Ты лишь хнычешь раздосадовано, когда он останавливается, чтобы повернуть твое лицо к себе и скользнуть языком между опухших от укусов губ. Кениг в восторге, в экстазе от того, какая ты дикая и искренняя в своем желании, какая упрямая, не скрывающаяся, немного извращенная, но абсолютно точно им желанная. Его пальцы утопают в твоей смазке, движутся ближе к текущему входу, и стоит им на мгновение скользнуть внутрь — ты вскрикиваешь, хватаясь за его запястье. — Перевернись, милая, — легкий шлепок по заднице отрезвляет, но стоит тебе податься вперед — Кениг тянет обратно, заставляя снова принять член до конца и застонать. — Не вытаскивая, — предупреждает, и ты чувствуешь, как сильно слова его обжигают тебя в самом низу живота. У тебя дрожат ноги, когда ты, приложив немало усилий, чтобы не дать члену выскользнуть, укладываешься на спину и выдыхаешь шумно. Пиздец. Блять, просто пиздец. Он так глубоко, так распирает изнутри, словно грозясь порвать, и от этого глаза закатываются. Ты обхватываешь его бедра ногами, притягивая ближе и умоляя продолжить то, на чем вы остановились, но Кениг тянет время, наслаждаясь твоим беспомощным, затраханным видом и влажным взглядом из-под ресниц. Он стонет очаровано, водя пальцами по твоему текущему лону: — Мне даже необязательно касаться тебя здесь, — шепчет с нескрываемым восторгом. — Блять, ты такая мокрая, /Т.и/, лишь оттого, что получила, наконец, мой член? Он поднимает твои ноги, устраивая их на одном плече, делает тебя у́же, проникновение — глубже. Ты не выдерживаешь: всхлипываешь и царапаешь его предплечья, даже не пытаясь сопротивляться — бесполезно. Кениг внимательно следит за каждой твоей реакцией, готовый в любой момент прекратить, если только ты попросишь, но ты лишь зажмуриваешься и облизываешь губы соблазнительно, громким стоном отзываясь на каждое движение внутри. Кениг прав — ему даже ласкать тебя не надо, хватает осознания, что ты позволяешь ему творить с собой такое, послушно срывая голос и стойко снося отголоски подбирающегося дискомфорта. — Расслабься, милая, ну же, — просит он, зацеловывая твои лодыжки. — Ты так сильно меня выталкиваешь, — короткая усмешка на губах сменяется решительной ухмылкой. Ты охаешь, когда Кениг практически наваливается сверху, складывая тебя пополам, не дает даже вздохнуть нормально, зажимает снова между собой и кроватью — набирает темп. Тебя не хватает даже на крики. Ты впиваешься в его плечи, смаргивая слезы и не решаясь отвернуться — та животная дикость, что горит в его глазах прямо сейчас, обещает поглотить тебя, если дашь слабину хоть на мгновение. И как хорошо, что ты не из пугливых. — Я не могу, — признаешься, бездумно мотая головой, но все еще не умоляя остановиться. — Не могу, Кениг, я не… Он целует тебя. Жадно, горячо, запуская язык практически в горло и не разрешая говорить. Кенигу нужно еще совсем немного, он не готов уступить тебе сейчас, да и ты сама не позволила бы оставить все незаконченными. Поэтому вместо того, чтобы отпихнуть его — подаешься навстречу, впиваясь в тонкие губы с яростным ответом. Ты не целуешься — ты выплескиваешь все, что чувствуешь, все, что тебя переполняет прямо сейчас. И когда грубые пальцы вновь касаются клитора — ты прокусываешь его губу, кончая. Последние несколько резких движений ты даже не чувствуешь, едва не теряя сознание — руки все еще отходят от посторгазменной судороги. Тебе кажется, ты видишь звезды, или это в глазах мутится перед обмороком — его член всю душу выебывает, оставляя после себя лишь тотальное опустошение. Только с ним ты отпускаешь всю себя, только с ним кончаешь так сильно, особенно если Кениг берет тебя сзади. Потому что это грязно и пошло, это запретно и оттого наиболее желанно. — Спасибо, — бормочет он хрипло, уткнувшись носом в твою шею. — Спасибо, /Т.и/, черт, я… Я не знаю, как сказать, это… Но ты и не нуждаешься в его словах, ты знаешь, что Кениг хочет донести — он благодарен за твое доверие, за открытость и сексуальность. Благодарен за готовность отдаться ему в любом виде, поверить и предложить себя, свое тело, свою душу, подарить контроль — для него нет ничего ценнее. И дело даже не в сексе, блять, абсолютно нет — в эти моменты он видит настоящую тебя. Жаждущую, потерянную в своем удовольствии, расслабленную и вожделеющую. Когда твой фасад рушится под его напором — Кениг с ума сходит. Ты тихо смеешься, приходя в себя, зарываешься пальцами в его волосы и поворачиваешься, чтобы шепнуть в покрасневшее от догнавшего его только сейчас смущения ухо: — Я люблю тебя. Говоришь совершенно серьезно, и, языком скользнув по щеке, напоминаешь: — А теперь прибери за собой. И он отстраняется, слушаясь беспрекословно, в глазах — щенячий восторг. Ты улыбаешься в ответ, не выдерживая умиления, и тут же давишься вздохом, потому что горячий язык снова проникает внутрь, на этот раз с намерением вылизать тебя дочиста.