What we do in the shadows

      Городской шум давил на уши, заставляя Леви спешить мимо галдящих прохожих и ушлых продавцов. Отсюда хотелось поскорее смотаться, проскочить этот балаган и добраться наконец до штаба. Город кишмя кишел людьми, провонявший нечистотами и пóтом.       Рынок представлял собой идеально подобранную смесь из чарующих ароматов протухшей рыбы и отхожего места. Леви летел мимо прилавков, не решаясь даже взглянуть на их содержимое.       — Эй, парень, посмотри-ка сюда, — окликнул его незнакомый голос.       Грубое «отвали» на полуслове зависло на языке, когда Леви вскинул голову и увидел её.       Он не сразу заметил проржавевшие металлические прутья и столпившихся у клетки людей. Несколько работорговцев стояли неподалёку, и Леви нехотя перевёл взгляд на того, кто окликнул его. Обрюзгший, неопрятный мужик бряцал связкой из длинных ключей, с вызовом глядя прямо на Леви.       — Давай-давай, посмотри повнимательнее, какие красотки.       Леви уже было шагнул вперёд, ему было некогда ошиваться на площади, собирать на зелёном плаще вонь, но взгляд невольно вернулся к клетке.       Девушка стояла совсем близко к прутьям, пустым невидящим взглядом упёрлась куда-то в даль.       — Понравилась? — один из мужчин с мерзенькой улыбочкой провёл по прутьям, приближаясь к девушке.       — Чего стоишь тут как сонная муха, а ну!       Он ткнул её ключом в бок, и она вздрогнула, уставившись на работорговца. Он отпер клетку, грубо выволакивая девушку на улицу. Босые грязные ноги наступили на мостовую.       Леви не мог оторвать взгляд. Жадно рассматривал её, словно подбирая лошадь на вылазку. Красивая. Высокая, с чёрными длинными волосами, она глядела сквозь него. Большие грустные серые, словно небо перед са́мой грозой, глаза медленно рассматривали его в ответ. Странный разрез. Необычный. И кожа молочно-белая.       — Цену уступлю, не девочка уже.       Леви ещё раз окинул её взглядом с ног до головы, прицениваясь.       — Покажи её.       Работорговец, не мешкая, потянул ткань едва прикрывающей её колени рубахи вверх, и девушка покорно подняла руки, позволяя обнажить себя.       Сердце на мгновение замедлило свой ход, набираясь сил, чтобы застучать быстрее. Стройное, нежное, белое тело с розовыми, словно весенние бутоны, сосками, казалось, сошло с изящных дворцовых картин. Как это создание оказалось на площади, в этой грязи и вони? Такое молодое, но уже исполосованное порезами и шрамами тело было прекрасно. Красивая как кукла.       Леви сразу приметил, какая она тихая, забитая и послушная. Может, и не помешает наконец завести себе подружку?       — Сколько?       — Две золотые.       Леви помялся. Не слишком дорого. Что-то с этой девушкой было не так. Он быстро прокрутил в голове известные ему заболевания и поморщился. Пускай всего две золотые, но содержать рабыню, которая подохнет, дело неблагодарное.       — Что у неё?       — Да скоро уж восемнадцать.       Леви кивнул. Ясно, значит, просто старая.       Он ещё раз внимательно осмотрел её оголённое тело, а она стояла по струнке, не шелохнувшись, словно нагота для неё больше не имела смысла, словно стоять голышом посреди людей для неё было сродни дыханию. Ну конечно. Рабыня для утех. Чего он ожидал.       Её ещё мгновение назад персиковые губы начали синеть. Леви понял, что она замерзает, и поёжился в своём плаще. Действительно, не жарко.       Две яркие монеты блеснули на солнце, падая в раскрытую грязную ладонь работорговца.       Завести для себя рабыню было делом обычным. Много кто покупал себе возможность быстро сбросить напряжение и не думать о грязных вонючих клоповниках, гордо называющихся борделями. Леви брезговал захаживать туда, несмотря на позывы тела. Купить девчонку было проще всего. Часто чистые, долгое время принадлежавшие паре-тройке прошлых хозяев, они были словно послушные выдрессированные собачонки, которых можно было держать поближе к себе. Те, кто поудачливее — попадали к богатым, жили в достатке и роскоши, расплачиваясь своим телом. Невезучие же попадали в армию. Как только высшим чинам надоедала их новая игрушка, они отдавали её солдатам пониже. Никто и не думал проверять, что делают с теми девушками. Все знали одно — через некоторое время они пропадали без следа. Так даже лучше. Лишние рты никогда не приветствовались в армии. Более сердобольные начальники пытались девушек перепродавать, но после солдат никто рабынь брать не хотел. Оно и ясно. Затраханные до полусмерти, едва живые, они никого не могли заинтересовать.       В комнате было тепло. Каменные стены хранили духоту ранней осени, из окна едва потягивало свежим ветром. Леви рассматривал стоящую перед ним вымытую девушку, словно не успел насмотреться на площади. Тонкие руки, тонкие ноги. Вся она какая-то тонкая. И несмотря на сложение, грудь и бёдра были что надо. Даже скрытые чистой рубахой, сильно выделялись сквозь плотную, грубую ткань.       — Имя.       Он смотрел на неё исподлобья, ожидая ответа. Грозный, холодный, внимательный. Девушка не реагировала на его взгляд, смотрела всё так же — сквозь него.       — Называйте, как хотите, господин.       — Имя, — Леви повторил громче. Придумывать прозвища ему было некогда.       — Микаса, — шепнула она подсевшим голосом. Давно не называла своего имени? В голове промелькнула единственная мысль — красивое. Всё в ней было прекрасно — тело, лицо, кожа, даже аромат. Лёгкий запах её тела щекотал ноздри. Волосы приятно пахли, вымытые его мылом, и Леви подошёл ближе, провёл по ним рукой, проглаживая по всей длине, наматывая прядь на кулак.       Слишком длинные.       — Отрежешь. Не хватало ещё, чтобы ты подцепила вшей.       Микаса кивнула. Послушная. Хорошо. Леви не терпел возражений от женщин. Рабыня должна быть безропотной, тихой и покорной. Он не понимал мужчин, любящих девушек с характером, платящих втридорога за строптивую красавицу. Леви не хотелось, чтобы какая-то сумасшедшая откусила ему член.       Он лениво опустился в кресло, стягивая со стола бумаги.       — Приступай.       Леви неоднозначно махнул в сторону брюк, но Микаса всё поняла, опустилась на колени, со звоном отщёлкнула ремень, расстегнула пуговицу. Член легко выскользнул из брюк. Возбуждение уже давно пульсировало внизу. Один лишь вид этой Микасы будоражил естество, но Леви не смотрел. Читал отчёт, пытаясь сверить осточертелые подписи и цифры.       Тело пронзило приятной судорогой. Микаса обхватила его мягкими губами, ловко скользя вниз, языком смазывая член. Леви со стоном опрокинул голову назад. Во рту было так влажно и горячо, что он невольно дёрнул бёдрами вперёд, заставляя её заглотить больше. Давно у него не было женщины, внутри всё горело, жаждало. Бумаги пришлось отложить. Она умело двигалась, заставляя Леви шумно вздыхать, ловя её ритм. Так тягуче-сладко. Она медленно скользила вперёд и назад, и Леви не выдержал, схватил за волосы, задавая свой темп. Микаса легко подчинилась, словно чувствуя его желание. Её язык приятно огибал контуры, стимулируя уздечку, и Леви резко толкнулся вперёд, упираясь в нёбо, заставляя её сглатывать семя.       Он резко вышел, распластавшись по креслу, с опадающим членом, а Микаса так и осталась сидеть на коленях, послушно ожидая новых просьб. Лишь вытерла пальцами след от потёкшей слюны.       Леви ладонью зачесал влажные от пота волосы назад, разглядывая Микасу перед собой. Всего две золотые. Он нашёл настоящее сокровище.       — Иди, — приказал он, и она встала, оглядывая комнату.       — Простите, господин. Куда?       Леви тяжело вздохнул, застёгивая пуговицу на брюках. Объяснять, где его комната, втолковывать ей простые вещи ужасно не хотелось, но пришлось. Микаса, дослушав до конца, вышла.       Он не боялся, что она сбежит. Было видно, что её сломали задолго до него. Как привязанная к будке собачонка, Микаса не уйдёт от своего хозяина далеко. Уже и не понимает, что нет ни цепи, ни поводка, что можно рвануть к свободе. Оно и к лучшему. Она была слишком хороша, хотелось оставить её подле себя, и если бы пришлось приглядывать за ней, она стала бы настоящей занозой в заднице. Леви мог бы, конечно, на самом деле посадить её на цепь, но лишние телодвижения всегда доставляли ему неудобство. Да и железные колодки часто заставляли кожу под ними гнить.       Тихий вечер накрыл кабинет совсем внезапно. Леви понял, что стемнело, лишь когда окончательно перестал различать строчки на бумаге. Устало потирая напряжённые глаза, он откинулся на спинку кресла, понимая, что разжигать керосинку нет никаких сил. Мотания по городу высосали из него все соки, и казалось, что в ноздрях навсегда застрял этот зловонный аромат. Душу грела лишь рабыня в его комнате.       Потянувшись, Леви сложил документы на столе в аккуратную стопочку и отправился в комнату.       Микаса сидела прямо на полу, поджав ноги. Руки сжались в кулаки, спокойно лежат на бёдрах, взгляд в пол. Интересно, она так всё время просидела?       Леви подошёл ближе, взял за подбородок. В последних отблесках вечернего света повнимательнее рассмотрел её лицо — повернул влево, вправо. На первый взгляд ни единого недостатка: красивые, яркие, пухлые губы, пышные ресницы, бледная, почти фарфоровая, гладкая кожа. Он внимательно всматривался в неё, сильнее вжимая пальцы в щёки, чтобы найти хоть один изъян. Резко опустил, и Микаса дёрнулась, едва удержав голову.       Леви зашуршал в тумбочке, выуживая ножницы.       — Давай. — Он махнул ими у неё перед лицом, и Микаса послушно взяла их, оттягивая длинные пряди. Волосы неровным потоком посыпались вниз.       Леви стягивал с ног тяжёлые сапоги, сбрасывал рубашку, надевал простые штаны, готовясь ко сну, и мерный тихий вечер нарушался лишь ритмичным звуком смыкающихся металлических лезвий.       — Дай сюда, — сказал Леви, вставая с кровати. Резала волосы она отвратительно. Всё неаккуратными клоками. Только испортила весь свой вид. Он зажёг на тумбочке керосинку, забрал ножницы и быстро подровнял распушившиеся короткие обрубки.       — Убери, — резко приказал, глядя на гладкие локоны, расползающиеся по каменному полу, словно большие чёрные пауки.       Микаса, ни слова не сказав, поднялась с места, руками собирая ещё мгновение назад принадлежавшие ей волосы. Леви указал на веник в углу, и она всё так же молча быстро прибралась.       Леви не смотрел на неё. Даже само её присутствие не давало покоя и заставляло кровь бурлить внутри. Возбуждение накатывало, несмотря на сложности дня и общую усталость. Взять её ещё или потерпеть до выходных, когда можно будет попользоваться вдоволь? Леви потянулся на кровати. Для чего он её купил, если не для этого?       — Иди сюда.       Микаса встала с пола, забираясь к Леви в кровать. Он тут же прижал её к себе, руками изучая такое новое для него тело. Поглаживал руки, бёдра, скользил вверх, забираясь под рубашку, ближе к нежным складкам. Сухая.       Леви стянул с неё рубашку, вглядываясь в мягкие черты. Кормили её явно плохо. Живот впалый, рёбра обтянуты кожей, ключицы остро выпирают. Леви коснулся их губами, словно пробуя на вкус. Сжал рукой грудь, потирая нежные соски, оттягивал кожу шеи влажными поцелуями, и Микаса откликалась, выгибалась навстречу, поглаживала его руками — несмело, словно пытаясь понять границы дозволенного. Её тонкие пальцы бегло касались спины, заставляя кожу заходиться мурашками, и Леви позволял ей касаться себя, изучать. Пускай покажет, на что способна.       Он на мгновение оторвался от неё, разглядывая на коже алые следы, вгляделся в такое же бесчувственное фарфоровое лицо, взял её за подбородок, проводя большим пальцем по пышным мягким губам и коснулся их своими. Микаса ответила на поцелуй, приоткрыла рот, позволяя Леви ворваться внутрь языком. Такая же горячая, как и днём. Снаружи такая пустая и безжизненная и такая волнующе-мягкая внутри.       Леви ещё раз провёл рукой внизу. Особенно ничего не поменялось. Она совсем его не хотела?       Леви стянул с себя брюки, рукой поглаживая требующий разрядки член. Облизал пальцы, проникая внутрь. Микаса дёрнулась, то ли от неожиданности, то ли от неприятных ощущений, и её вдруг стало немного жаль. Рабыню. Какие глупости. И всё же Леви задвигал пальцами внутри, не спеша войти. Микаса неровно задышала, потянулась к Леви руками, и он позволил обхватить себя, опускаясь к ней ниже. Пальцы почувствовали едва выделившуюся влагу, и Леви вытащил их, распределяя смазку по себе, упёрся в лоно, толкаясь внутрь. Микаса выгнулась вперёд, сразу начиная двигать бёдрами ему навстречу. Леви едва не потерял голову от нахлынувших ощущений. Пользованная, но такая горячая и узкая, что сносило крышу.       Микаса жалась к нему, но Леви не позволил взять контроль, вжал её в простыни своим телом, быстрее толкаясь вперёд, входя глубже, до конца. Она тихо постанывала, уперевшись ему в плечо, и Леви думалось, что ей правда нравится. Член быстро и легко скользил внутри, возбуждение доходило до предела. Леви чувствовал, как лоно обхватывает его, как сжимается в такт с его толчками, и не сдержался, кончил прямо внутрь. Волна удовольствия прошлась по телу, оголяя нервы, прошибая до мозгов, и Леви нехотя вышел из неё.       Из приоткрытого окна тянуло осенним холодом. Пришлось побыстрее натянуть брюки и рубашку, встать и захлопнуть дребезжащие створки. В комнате было совсем темно. Лишь дрожащий свет керосинки освещал небольшой угол, и Леви снова опустился на постель. Микаса сидела рядом, поджав колени к груди.       Леви мельком оглядел её, подрагивающую от прохладного воздуха, сжавшуюся, с раскрасневшимися щеками. Заметил маленькое влажное пятно на простыне, как вытекает из Микасы его семя, и чертыхнулся про себя. Лишь бы не забеременела. Рукой он подтолкнул её слезть с постели. Сил на смену простыни уже не было. Микаса сползла вниз, натягивая на себя рубашку. Леви потянулся к тумбочке, гася керосинку. Комната погрузилась в темноту. Он отвернулся к стене, натягивая одеяло повыше.       Микаса легла рядом, на каменный пол, сжалась в комок. По полу сквозил холодный воздух, но всё же приятнее, чем ледяной металл клетки. На плечи швырнули что-то большое. Микаса приподнялась на локтях, во все глаза уставившись на тёмную ткань.       Плащ.       — Спасибо, господин, — удивлённо шепнула. Привыкла уже к холодному сыроватому полу.       — Дура, — проговорил Леви, снова отворачиваясь.       Сам не знал, зачем. Вырвалось. Леви всегда считал девушек, продающих своё тело, глупыми грязными мерзавками, не способными на честный труд. Раздвигали ноги за копейки, нашли простой способ не подохнуть с голоду. Как низко и отвратительно. Микаса неприятно выбилась из этого ряда. Не заискивала, за весь день ни разу не попыталась угодить ему, подобраться ближе, чего-то попросить. Не спорила, не пререкалась. Раздражала.       Ему не хотелось бы тратить своё время на глупые просьбы, но Микаса молчала, словно в ней не осталось совершенно ничего. Она ведь и впрямь пустая. У неё не может быть своего мнения, своих желаний. Микаса лишь красивая обёртка, мёртвая внутри. Умеет только выполнять команды, выдрессирована соглашаться, говорить «да, господин», «как скажете, господин».       Она замолчала. Не было слышно ни единого звука. Леви прислушался, казалось, она даже не дышала.       — Капитан, — звук собственного голоса разорвал тишину, и Леви услышал, как Микаса повернулась или посильнее закуталась в плащ. Ответа не последовало.       — Зови меня капитаном, — повторил он, и шум внизу повторился.       — Как прикажете, капитан.       Заученная, искусственная фраза. Была ли в её мозгу хоть капля сознания, немного собственных желаний? Леви не стал больше задумываться ни о чём, прикрывая глаза. Уснуть, как впрочем и всегда, у Леви так и не получилось. Поднялся с постели с первыми лучами солнца, разминая затёкшее тело. Взглянул на спящую Микасу у кровати. Она лежала, свернувшись калачиком, казалась совсем маленькой, несмотря на высокий рост. Будить её было незачем, и Леви, быстро собравшись, вышел из комнаты. Дел было невпроворот. Бесконечные отчёты, доклады, описания продовольствия и куча прочих никому не интересных и не нужных документов. Желудок заурчал, и Леви глянул на часы. Время завтрака уже подходило.       Микаса дёрнулась, увидев его в дверях. Леви начинало раздражать, что она шарахается от каждого звука, но пока ещё терпел. Скоро она привыкнет. Леви поставил на тумбочку миску с кашей, и положил рядом завёрнутые в полотенце приборы и хлеб.       — Надеюсь, умеешь есть ложкой.       — Умею, капитан, — ответила Микаса, поднимаясь с пола. Приглашать её не пришлось, и Леви спокойно оставил её с едой. Выводить её на всеобщее обозрение снова не хотелось. Слишком много желающих позарятся на неё. И пока он не был готов поделиться. Парочка парней уже успела оценить её вид, и ведь она не будет сопротивляться, если не приказать. Хотя с обученными солдатами она всё равно не справится.       Несколько дней к Микасе он не прикасался. То не было сил, то времени, то просто не хотелось. Перед вылазкой он и вовсе не желал даже чувствовать кого-то рядом с собой и отправил её ночевать в кабинет. Ночь была тихая, светлая, звёздная, и луна на высоком чистом небе, как назло, напоминала светлое кругловатое лицо Микасы. Поэтому он и не покупал девушек. Знал, что они будут отвлекать его от разведки, работы. Не хватало ещё вылезать к титанам уставшим и измотанным.       Синяя осенняя ночь уже опустилась на казармы, когда отряд и Леви вернулись в стены замка. Усталость наваливалась громадным комом из проблем. Злость, растерянность, уныние — всё сплелось в одно-единственное чувство отвращения к проклятой службе, выжимавшей из него все соки.       Он не раздеваясь притянул Микасу к себе, впиваясь в её нежные губы, поглаживая её тело, приобретающее нормальные формы. Кормил, как нужно. Микаса прижималась к нему, даря ощущение того, что всё это не зря, что есть хоть один человек, который целиком и полностью зависит от него, чья жизнь в его руках, и он может распорядиться ей, как хочет. Любить или растерзать в порыве злости на сотни кусочков, скормить местным псам и никогда не вспоминать о существовании Микасы.       Он развернул её, заставив руками упереться о стену, приподнял рубаху, резко входя. Микаса шикнула, и он взял её за короткие волосы, оттягивая голову на себя, заставляя повернуться, ответить на требовательный, сжигающий поцелуй. Леви грубо ласкал её, сминая грудь, ускоряя темп, слушая, как гремят ремни УПМ, как разносятся по комнате звонкие влажные шлепки. Леви вышел так же резко, рукой помогая себе кончить, и прямо в одежде завалился на кровать, не в силах даже снять с себя сапоги.       Сквозь сон он чувствовал, как кто-то стягивал с него ремни.       С каждым днём становилось холоднее. По утрам на траве блестел синеватый иней, и туман не рассеивался, пока солнце не зависнет совсем высоко. Пришлось раскошелиться на одежду для Микасы. Не так давно она подхватила насморк, и прикасаться к ней было противно. Снова наблюдать её сопли Леви не хотел, и теперь в её углу стало теплее. Раздобыл для Микасы старое одеяло.       За всё время она так и не проронила ни единого лишнего слова. Говорила лишь когда спросят, чаще просто кивала, соглашаясь, или благодарила в своей бесцветной манере.       Снег за окном повалил неожиданно. Леви поднял взгляд — всё вокруг превратилось в сплошную белую пелену. Крупные, пушистые хлопья медленно оседали на землю в свете тусклых солнечных лучей. Морозные узоры поблескивали на стёклах.       Раздеться в кабинете было невозможно. Холод стоял невыносимый, и лишь в комнатах бывало немногим теплее.       Микаса заметно похорошела. Щёки приобрели нежный румянец, тело стало мягче, плавнее, привлекательнее на вид. Кости не торчали, не впивались в кожу. Касаться её было много приятнее, и Леви часто пользовался ей перед сном. Секс согревал, и ложиться в холодную постель было не так тяжело.       Томный вечер медленно оседал над разведкой, когда Леви впервые за долгое время закончил с бумагами раньше, уже предвкушая, как вернётся к своей Микасе.       Она стояла у окна, вглядываясь вдаль. Леви уже разрешал ей походить по комнате, выйти самой на небольшую прогулку по коридорам, но ничего больше. Леви начинал ей доверять. Чувствовал, что не должен, что дворняга всегда должна сидеть на привязи, что должна находиться подле хозяина, но называть Микасу дворнягой не получалось даже в мыслях. Похорошевшая, округлившаяся, она казалась ещё красивее, чем была в тот день, когда он купил её.       Леви жадно разглядывал мягкие приятные изгибы, подходя сзади почти бесшумно, желая коснуться её как можно скорее. Руки обхватили тёплое, податливое, безотказное тело. Без лишних слов он развернул её к себе, поглаживая по румяным щекам, прижался сильнее, зацеловывая тонкую кожу шеи, огибая ладонями нежную грудь.       Микаса поддавалась на его ласки, льнула к нему. Люди говорили, что нельзя купить любовь. Глупости. Что это, если не она? Микаса была всецело его, принадлежала ему. Была идеальной в своей покорности и кротости.       Вместе с ней он опустился на кровать, стягивая с неё одежду, жадно зацеловывая тело. Она пахла им. Была его частью. Микаса гладила его по щекам, заглядывала в глаза, целовала и тихо постанывала, когда он касался её груди, бёдер, живота. Леви нравился её тихий приятный голос.       Он быстро разделся, несмотря на холод, желая каждой частичкой себя чувствовать её. Микаса была умелой. Как только Леви дал ей понять, что она может делать всё, что ей хочется, она показала всю себя. Доставляла ему удовольствие разными способами, отыскивая самые приятные, всё чаще прибегая к ним. Леви тонул в ней, в её горячих руках и поцелуях.       Он поглаживал её внизу, заставляя себя плавиться от томления, ласкал её, возбуждая. Микаса быстро к нему привыкла, и Леви не составляло труда разогреть её как следует. Он развернул Микасу, заставляя лечь на живот, приподнял её бёдра, поглаживая, целуя ягодицы. Провёл рукой по влажному лону, смазывая пальцы, скользя выше, проник меж бёдер, растягивая.       Микаса прогнулась сильнее, и Леви повернул руку, большим пальцем скользя по набухшим складкам, вводя его и вытаскивая, наслаждаясь видом, тем, как она подаётся назад, сильнее насаживаясь на пальцы. Терпеть больше не было сил. Леви пристроился сзади и сразу вошёл. Её мышцы плотно сомкнулись вокруг него, и Леви шикнул, не сдержав вздоха. В ней всегда было слишком хорошо.       Он вдавливал Микасу в подушку, держа руку на шее, и жадно двигался вперёд, чувствуя, как по телу приятно рябит наслаждение. Не выдержал, вышел, развернул Микасу к себе, прижимаясь к ней всем телом, утыкаясь в шею, снова подался вперёд, и она тихо простонала, выгибаясь ему навстречу. Леви хватило всего пары толчков, чтобы кончить. Он прижимал её к себе, не желая отпускать, ждал, пока выровняется дыхание, пока не почувствует, как остывает кожа, как холодит спину сквозняк из окна.       Леви нехотя отстранился, переваливаясь на спину. Тело неприятно липло от пота, но стало совсем холодно, и он натянул одеяло, расслабляясь под быстро согревающейся тканью. Микаса уже сидела, собираясь встать, и впервые за всё время Леви не захотелось, чтобы она уходила. Слишком холодно спать одному, и тёплое женское тело приятнее грубой ткани рубашек и брюк.       Леви привстал, подтягивая Микасу к себе, прижал, накрывая их двоих одеялом. Под его ладонью её грудь вздымалась и опускалась в такт дыханию, такое тихое и спокойное. Леви бросил взгляд на часы. Времени до отбоя ещё много. Спать совсем не хотелось.       Он развернул Микасу, вглядываясь в её лицо. Она всё так же напоминала ему красивую куклу. Такую, каких можно встретить на витринах дорогих магазинов. Он так же, как и придворные дети, играл с ней, мог сделать всё, что угодно. Она не отказывала. Безвольная, безжизненная. Пустые глаза, пустая душа. Какая она внутри? Захотелось вдруг раскопать в ней её настоящую, выдрать то, что она запрятала за маской, узнать, кем она была, что делала до того, как попала к нему. Интерес возник неожиданно, внезапно.       — Расскажи о себе, — собственный подсевший голос звучал отчуждённо. Было странно расспрашивать рабыню. Вряд ли она могла рассказать что-то стоящее, но уснуть вряд ли получится. Лежать с ней в обнимку просто так целый час было бы хуже.       — Что вы хотите знать, капитан?       — Не знаю. Про детство.       Микаса подняла глаза на него, и в её серых, тусклых радужках отразилась такая непомерная тоска, что Леви уже пожалел о том, что спросил. У всех у них одна и та же сопливая история. Нечего и слушать, но Микаса уже открыла рот.       — Я плохо помню. Жила где-то в горах с матерью и отцом, пока их не убили, а меня забрали работорговцы. Быстро продали одному мужчине.       Её голос был нежным и тихим, словно её не трогало то, что она рассказывала, и Леви с наслаждением слушал тёплые нотки в её словах.       — Кем он был?       — Не знаю, я никогда не слышала его имени.       — Расскажи про него.       Микаса вздохнула. Едва заметное проявление эмоций. Леви чувствовал, что задевает что-то в ней, и слушал уже внимательнее.       — Он был взрослым мужчиной. Как вы, наверное. У него было красивое лицо, доброе.       Леви напрягся. Странное чувство возникло в груди. Что он чувствовал? Было неприятно слушать, как она отзывается о прошлом хозяине. Леви убеждал себя в том, что Микаса целиком и полностью его, что ни к одному мужчине она не привязывалась так, как к нему, не зависела так, как от него.       — Тебе нравилось с ним?       Она сжалась. Опять укол в самое существо. Что ему нужно спросить, прежде чем он впервые увидит её слёзы?       — Мне было лет девять, — шепнула, словно это говорило о многом и замолчала. Леви приподнялся над ней, заглянул в глаза. Он видел, как она хотела отвернуться, но не решилась.       — Рассказывай дальше. — Леви опустился на подушки, снова теснее прижимаясь к ней. Вибрации по телу от её голоса были приятными, хотелось слушать и слушать, как она шепчет.       — Мне нечего рассказать. Он многое делал со мной. Потом продал другому. От него я попала к вам.       Микаса напряглась сильнее. Сколько раз ей задавали такие вопросы? Мужчины, думающие, что её чувства можно до бесконечности трепать, выворачивать наизнанку до потери пульса, что можно разворошить всё естество и тянуть наружу самые страшные вещи, словно она больше не может видеть, слышать, чувствовать.       Только бы не спрашивал ни о чём больше, только бы не спрашивал — молилась про себя, иначе пропадёт. Прошлый господин любил слушать, как терзают тело маленькой девочки, снова и снова, упиваясь самыми мерзкими подробностями, прося рассказать больше, ещё. Тело больше не чувствовало, как над ним измываются, уже не болело, не отзывалось, только поддерживало в ней ненужную, невыносимую жизнь. Но глупое сознание помнило всё, до мельчайших деталей. Подбрасывало образы того, как над ней издевались, как страшно было понимать, что самое ужасное — не так уж и плохо, что бывает ещё хуже. Что никого не волнуют её слёзы, никого не пугает вид её крови, никто не хочет думать о том, что она человек, что она чувствует. Микаса больше не пыталась сбегать, не пыталась наложить на себя руки, все попытки пресекались, и после лишь появлялись новые шрамы.       Пришлось смириться.       Тело больше не принадлежало ей самой, и больше никогда не будет принадлежать. Всё, что осталось внутри — истоптанное сердце. О Микасе больше никто не думал, как о живой женщине. Она не была чьей-то дочерью, сестрой, женой. Не была и никогда не будет любима. Не познает, каково это — растить собственного малыша. Она уже перестала даже мечтать об этом, хотя когда-то давно ещё пыталась. Пока и эти мечты не раздавили грубые руки, бесконечно лапающие её тело.       Микаса привыкла нескоро, но как только попала к военному, поняла — никакого выхода нет. Здесь за ней следят абсолютно все. У неё нет ни единого шанса выбраться. Знала, что как только она надоест этому капитану, он отдаст её на растерзание солдатам. Слышала эти жуткие истории и молилась по ночам, чтобы не оказаться на месте этих девушек, которых без устали брали мужчины, истязая до смерти.       Микаса была послушной, покорной, только чтобы подольше продержаться, провисеть на волоске. Ей хотелось верить, что капитан будет к ней добр. Всё ещё верила в сказки, в светлое будущее, в то, что кто-то полюбит её по-настоящему, заберёт к себе, вытащит из этого дерьма, через которое приходится проходить снова и снова, но быстро поняла — не существует такого человека. Не в этом мире. А может, и вовсе нигде. Капитана интересовало её тело, и больше ничего.       Он ничем не отличался от других. Душу словно резали на куски всякий раз, когда он касался её. Она не хотела, но подчинялась. Делала вид, что ей нравилось, что она предана и покорна, — всё, чтобы только это кончалось в постели, чтобы хоть несколько дней никто не прикасался к ней.       — Понятно, — протянул Леви. Бросил взгляд на часы. Можно было уже и прикрыть глаза. Всё равно не уснёт.       Микаса притихла у него в руках, и он поглаживал её едва отросшие волосы. Мягкие, шелковистые, крепкие. В голове проскользнула шальная мысль о том, что она могла бы родить ему парочку красивых, здоровых детей, когда вся эта заварушка с титанами наконец кончится.       В груди едва затеплилась жалость. Должно быть, у неё была нелёгкая жизнь. Но у всех этих рабынь и бордельных шлюх есть какая-то присказка. Сердобольные клиенты могли сжалиться и побольше заплатить. Верить им — себе дороже. Они придумают что угодно, чтобы заманить клиента или выбить себе местечко потеплее.       Ей хотелось поверить.       Леви зарылся пальцами в её волосы. Прикрыл глаза. Комната погрузилась в тишину.