Неотложка

Она выходит к интернам с гордо понятой головой. У нее собраны волосы в высокий хвост, совершенно прямой, который качается из стороны в сторону при быстрой ходьбе. Эта девушка настолько бледная, что Сайрусу точно не хотелось бы встретить ее ночью в морге, потому что он точно уверен, что подумал бы, что она вылезла из холодильника. Девушка, на вид буквально возраста Сайруса, смерила их всех, сгорбившихся и неловких, суровым взглядом чайных глаз. Она хлопала неестественно длинными ресницами и ее губы были поджаты то ли от волнения, то ли от презрения. Контур ее красной помады немного размазался, и Сайрус подумал на мгновение, что она вампир, который пьет кровь, а на губах запеклись остатки обеда. — Значит так, салаги, — сказала она хриплым голосом, — вас нам подкинули, как щенят на порог приюта, и мы не готовы были церемониться со интернами, если быть честными. Вы, ребята, в неотложке, и здесь вообще ни с кем не церемонятся, — она сухо рассмеялась, — руководителя вам пока не назначили, в причины углубляться я не собираюсь. Меня зовут Эмма Харрис, я — практикующая медсестра. Если вы ранее не слышали о классификации медсестер, советую погуглить, прежде, чем тыкать всем подряд своей коркой медицинской школы. Для справки, практикующие медсестры имеют право ставить диагнозы и тоже неплохо понимают в лечении пациентов, так что прежде, чем заткнуть кого-то из моих коллег — хорошо пошевелите мозгами. Вам назначат руководителя позже, пока что, придется работать со мной. Есть вопросы? — Да, у меня, — Сайрус неуверенно поднял руку и сразу же понял, что крепко влип, по серьезному выражению лица медсестры. Она смотрела на него с агрессией, но в глазах ее мелькнула что-то давно забытое Сайрусом, когда кто-то очень сильный и страшный смотрит на тебя с легким блеском доброты. Он поежился от давно забытых ощущений, стремительно стараясь отодвинуть их прочь, — я не интерн, я практикант-психолог, пишу диссертацию по экстренной психологии, направили. — Мало нам мозгоправов, — процедила она сквозь зубы, — ты нам в неотложке зачем? — Экстренная психологическая помощь, — развел руками Сайрус и немного разозлился, будто бы ему хотелось торчать в неотложке. Когда он поступал в аспирантуру, то думал, что у него будет кабинет, а его клиенты будут рисовать на стенах и мелодично говорить о проблемах в семье, тяжелом детстве и издевках в старшей школе. Но нет, экстренная психологическая помощь, как обязательная составляющая диссертации по психологии свалилась ему на голову и его распределили сюда, и теперь он обязан проживать ужас и страх неотложки. Радовало то, что это была не очень большая часть его научной работы, а еще он нужен был в колледже вести лекции студентам и посещать свои, поэтому печальная практика сводилась к стажировке длиною в полгода. Тяжелые, долгие полгода. Полные крови и страха, если быть точнее. — Лучше бы медсестру нам направили еще одну, только бюджет тратят, — сквозь зубы процедила Эмма, но потом смягчилась, — ладно, с тобой отдельно поговорим, — кивнула она Сайрусу. Девушка пошла раздавать интернам приказы и еще что-то говорить, и Сайрус снова почувствовал себя одиноким, как и чувствовал всегда. Он был в группе, но сам по себе, он был, казалось, частью чего-то большего, но снова всё рушилось и он опять был просто второстепенным героем чьей-то драмы. Когда произошла его драма, его личная драма, рядом, конечно, оказались все и на помощь пришли тоже все, но какой в этом был смысл, если даже это стало скорее событием для экшна, чем реально историей первого плана. Сайрус решил, что ждать медсестру посреди холла полного врачей и пациентов, бысмысленно,, и он пошел в небольшую комнату для персонала, чтобы выпить кофе из автомата. Автомат громко стучал, радостно принял монеты, и будто будучи совершенно жадным, буквально выкинул из себя помятый стакан и выплюнул в него приторно-мутную жидкость, которую с трудом можно было назвать чем-то, отдалённо напоминающим кофейный напиток. Сайрус взял пластиковый стакан, обжигающий его руки. Он пришел в небольшую комнату для персонала и достал свой аккуратный ежедневник, когда расположился на неудобном пластмассовом стуле, в помещение пропахшем потом и усталостью, и вынул из-под обложки небольшой, посеревший от времени конверт. Гудман аккуратно развернул его, и начал в руках перебирать фотографии. Это была достаточно внушительная стопка тонких снимков, напечатанных в полароидном формате, и на каждом из них, кроме одного, был Сайрус. Гораздо моложе, темноволосый, с радостью, которая буквально лучами шла из его глаз. На одной фотографии он целовался с высоким русоволосым парнем, на другой они смеялись вместе в парке аттракционов, еще на одной держались за руки и смотрели друг на друга в закусочной. Сайрус перебрал еще несколько фотографий и дошел до самой потрёпанной. Это был портрет того самого парня. На фотографии он выглядел немного младше нынешнего Сайруса, он смотрел прямо в камеру зелеными глазами и нагло ухмылялся. Парень упирался локтями в стол, и Сайрус точно помнил, как он сделал эту фотографию. Это был конец их учебы в колледже, и они были в одной из своих фирменных кафешек. Они дурачились и смеялись, делая усы из взбитых сливок на губах, и потом, в порыве шуток, он вытащил телефон и сделал неожиданно очень удачную фотографию своего парня, в тот момент, когда тот начал хвастаться, что он без пяти минут магистр и вообще-то уважаемая практикующая медсестра. Сайрус отлично знал, что делают практикующие медицинские сестры, он буквально ночи напролет, изучая свою специальность, слушал, как его парень зубрит медицинские тонкости. Сайрус считал, что буквально должен получить второй диплом, потому что русоволосый всегда учил всё вслух, а в их маленькой университетской студии не было места, чтобы разойтись по разным комнатам. Там и комнат не было. Но они были счастливы, они смеялись, они готовили вместе ужины и мечтали, что однажды студия превратится в большую и светлую квартиру, с минимум двумя сорванцами. Один от Сайруса, другой от его мужа. А потом, после защиты дипломов, всё закончилось. Резко и неожиданно. И теперь Сайрус, студент второго курса аспирантуры, сидел посреди какой-то маленькой темной комнаты с чашкой какого-то автоматного варева. Сайрус, который не поборолся за то, что вообще-то хочет заниматься детской и гендерной психологией, что он хочет помогать трансгендерам и ЛГБТ-персонам, он просто согласился, что если нужно было кого-то отправить в неотложку, значит нужно, им просто расплатились, как самой ненужной в кошельке монетой. Это была жестокая ирония судьбы, что он оказался там, где мечтал работать самый дорогой ему человек. Это была мечта зеленоглазого парня с фотографии спасать людям жизни, это он хотел работать в детской больнице в неотложке, он хотел лечить, физически лечить людей… Сайрус хотел мягкие кресла, приглушенный свет в кабинете и папки с историями жизни, а не болезни. Сайрус не хотел видеть кровь и поломанные жизни, он хотел помогать людям становиться счастливее, а не объяснять, что надо жить дальше. Но он здесь. Он прислан сюда, как разменный раб, и понимание, что он идет к неизбежному — к чужой жизни, накатывалось на него всё сильнее. К жизни, которая должна была быть рядом с ним, про которую он должен был слушать каждый вечер за горячим шоколадом. Он нервно крутил помолочнее кольцо, которое совсем немного похоже на обручальное, но оно из металла, дешевое, потому что куплено студентами, но бесценное, потому что это было обещание пожениться и вечно быть счастливыми. На кольце гравировка с уже стирающимися буквами. Они нацарапаны немного криво, он отлично помнит, как они заплатили на руку какому-то молодому парню после его смены в зоомагазине, чтобы он сделал им именные гравировки. Сайрус думал о том, почему не стал бороться, когда его направили. Он знал, что разучился бороться, его больше никто не подталкивал бороться. Никто больше не говорил про него фразу, чтобы никто не смел произносить, что он не может, никто больше не заставлял его делать поступки, которые он боялся. За полтора года он растерял свою уверенность и силы, накопленные за время, пока они были вместе. В глубине души, он отчаянно хотел коснуться того мира, что был так дорог другому человеку, его до сих пор самому близкому человеку. Он хотел увидеть то, что его самый любимый и родной человек уже никогда не увидит. Поэтому, он был здесь. В дверь резко зашла Эмма. Сайрус спешно, но нежно убрал фотографии, загораживая их спиной, и когда конверт оказался на своем месте, повернулся к ней. — Это невозможно, — она плюхнулась полными бедрами на стул, который в ответ жалобно скрипнул, и тяжело вздохнула, — сволочи, у нас нехватка персонала, нет старшего ординатора, а они суют нам этих интернов, которые будут косячить, унижать медсестер, убивать людей и не слушать меня, потому что я «всего лишь практикующая медсестра»… — она тараторила быстро и параллельно шарила по карманам, — я бы спросила, могу ли курить при тебе, но мне плевать, — сказала она и вытащила наконец-то маленькую одноразовую электронную сигарету. Сайрус смотрел на шоу с невероятным удивлением. Эта девушка показалась ему такой сдержанной, такой сильной, а тут она сидела перед ним в буквальном раздрае и жаловалась на систему, которую не может победить. — Можно? — Сайрус кивнул в сторону ее вейпа. Она неуверенно кивнула и передала ему сигарету. — Так что, практикант-психолог? — спросила она его, нервно постукивая пальцами по столу. У нее не было яркого лака, к которому привык Сайрус, потому что видел его постоянно у своих подруг, а ногти были коротко спилены, и ему понравилась эта ухоженная естественность. — Да, практикующая медсестра, — ответил Сайрус, делая затяжку сладкого дыма. Он баловался таким, отчаянно стараясь бросить каждый раз, но в итоге покупая еще больше никотина. Это отдавалось в его голове болью и слабостью по телу, и ему нравилось это чувство, ведь именно боль и бессилие он испытывал внутри. Интересно было понять, как это ощущалось бы физически, если бы боль душевную можно было чувствовать телом. — Вообще-то, Эмма, — он почти почувствовал мягкость в суровом голосе. — Ты говорила, — брюнет пожал плечами, — я Сайрус. Сайрус Гудман. — Говорящая фамилия, особенно для психолога — сухо ухмыльнулась она, забирая у него из рук пеструю сигарету. — Хотелось бы в это верить, — слабо заметил он. Они молчали, передавая друг другу в руки пластмассовую сигарету. В их молчании было что-то неестественное, как всегда бывает, когда рядом сидят два человека, которым, как никому другому, нужен разговор, но по какой-то неизвестной причине, они не разговаривают. Сайрус несколько раз думал начать, но это было бы слишком похоже на сеанс терапии, а ему хотелось иногда быть собеседником, а не психологом. И ему уж точно не хотелось, чтобы ему именно сейчас изливали душу, хотя бы потому, что излить ее нужно было ему самому. *** Дни тянулись медленно. Сайрус уже привык пить дешевый кофе из автомата, слоняться по больнице и говорить со случайными людьми. Его безмолвный страх того, что ему придется говорить с людьми, пока им пришивают оторванные конечности, не оправдался, поскольку в этой ситуации людям оказалось совершенно не до разговоров. Чаще его просили поговорить с одинокой бабушкой с хорошей страховкой, которой внуки покрывают всё лечение, но сами очень далеко и любят бабушку только чековыми переводами. Иногда он говорил с детьми, которые боялись процедур, и это было любимой частью работы Сайруса — дети, чьим жизням ничего не угрожает серьезного, а они просто нуждаются во внимании. Один раз была девушка после изнасилования, ее состояние сначала оценили психотерапевты, но когда поняли, что она не собирается заканчивать жизнь самоубийством, направили к ней Сайруса, что по его мнению было отвратительной идеей, поскольку хоть он и был худощавым и не выглядел опасно, всё же оставался мужчиной, и это однозначно вызвало у девушки стресс. Он больше наблюдал за работой медицинского персонала. Эмма вбежала в приемную с планшетом в руках, и сообщила, что к ним везут несколько пострадавших из автомобильной аварии. Девушка быстро распределила всех по местам, не забыв ни про одного интерна, и Сайрусу казалось, что он видит, как в ее голове вращались шестеренки мыслей в этот момент, как и каждый раз, когда она принимала какое-то сложное, но правильное решение. Несмотря на ее внешнюю злость на обстоятельства, она отлично справлялась. Да, ее критика за ошибки была жестокой, но Эмма следила крайне внимательно за тем, чтобы каждый мог учиться и практиковаться, просила врачей и даже иногда умоляла, чтобы они что-то дополнительно объяснили интернам, а когда ситуации были проще, терпеливо объясняла сама. Заставляла в экстренных ситуациях их принимать решения, и часто отходила от протокола, чтобы поступить правильно. Ее самоотверженность, поддержка и строгость напоминали Сайрусу одного человека, и ему казалось, что он бы работал точно так же. Четко, строго, защищая своих подопечных перед начальством, смело высказывая даже старшим коллегам предположения о диагнозах. Он видел, как на Эмму обрушился праведный гнев руководства больницы, когда она собственноручно провела какую-то небольшую операцию прямо в палате для тяжелораненых, и ее потом линчевали, а она стояла на своем, доказывая, что иск для больницы за такую «глупую смерть» был хуже, чем оперирующая медсестра. Начальство недовольно пожимало плечами, хмурило лбы, но соглашалось. Однажды, во время их перекура, он спросил ее, почему она никогда не ошибается. Тогда брюнетка рассмеялась и сказала, что она ошибалась столько раз в своей жизни, что теперь просто не имеет права на это, исчерпала лимит. И это снова напомнило ему об одном человеке, кто совершил так много ошибок, но нашел истинный путь. За какие-то несколько недель Эмме удалось выстроить работу неопытных интернов, как часы. Всё отделение, даже его новый глава, не уверенный достаточно молодой врач, слушали ее буквально с замирением сердца. Когда кто-то говорил ей это, она грязно материлась, как во время самых сложных случаев, и уходила курить. Она курила много, поэтому если говорить с ней, с губ всегда можно было почувствовать химический аромат какой-то новой электронной сигареты. Она часто делилась ими с Сайрусом, и они сидели в тишине, и, как она шутила, не тактильно целовались. Пару раз она сказала эту шутку слишком громко, и их окрестили будущей парой, на что Сайрус нервно смеялся, но правду решил оставить при себе, чтобы избежать еще большего количества слухов. В дни, когда привозили слишком много пострадавших и требовалось больше рук, которые способны лечить и оказывать помощь, Сайрус, накидывал белый потрепанный халат, который он, по своему скромному мнению, не заслужил, и выходил в зал к ожидающим, чтобы поговорить с ними вежливо, объяснить, что им нужно подождать, что врачи делают всё возможное, а ваш брат сейчас на операции, и нет, поговорить с ним сейчас о завещании не получится, и даже посмотреть, как он там, тоже, спасибо большое. Неделя тянулась за неделей, Сайрус привык иногда подхватывать медсестер на стойке регистрации, отпускать их попить чаю или слушать их истории. Он так же помогал разгонять толпу, когда она наступала в моменты ажиотажа, и даже действительно лечил некоторых словом, просто разговаривая с людьми в очереди, больше от скуки и для тренировки навыков, чем для реальной практической пользы для его диссертации. Их раны это не заживляло, но они уходили навстречу к врачам облегченные, улыбались ему и желали здоровья. А некоторые называли ангелом-хранителем, который сошел с небес, чтобы их успокоить. Сайрус пожимал руки, протянутые ему, улыбался и очень радовался, что не приходится говорить ни с кем, чья жизнь может действительно зависеть от его слов. *** Сайрус сидел в приемной, потягивая кофе из термоса, который он начал носить с собой, потому что кофейный автомат убивал ей своей приторностью и отсутствием качества напитков. Вокруг было на удивление тихо, но он уже знал, что одно из самых важных правил неотложки — не говорить про то, что в неотложке тихо. Неожиданно, раздался звуковой сигнал, который Сайрус, за те пару месяцев работы, ни разу не слышал. — Код черный, повторяю, код черный, — хриплые динамики оповещали сотрудников. У него не было привычного пейджера, который был у врачей и практикующих медсестер, поэтому он не был постоянно в курсе дел в больнице. Мимо него, пробежала Эмма, на ходу собирая волосы в высокий пучок, но потом резко обернулась и замерла, неуверенно смотря пылающими глазами. — Эй, Сайрус, — ее взгляд проходил сквозь него, будто он был прозрачным, как привидение, — я знаю, что это не твоей компетенции, но у нас полная мобилизация… ты можешь отказаться, — она, суровая и властная, нервно тараторила перед ним, и хотя вся Эмма была крупнее Сайруса, не выше, но точно полнее и сильнее, сейчас она сжалась, и казалось маленькой. Ее глаза наполнялись нервами, и Гудман был готов поспорить, что у нее скоро брызнут слезы страха, — глава отделением на какой-то проклятой конференции, я не могу до него дозвониться, а у нас полная мобилизация, крушение лайнера поблизости, нам очень нужны руки, ты умеешь что-нибудь? Может, помочь толкать пострадавших, или уколы… нет, уколы нельзя, нас посадят, боже мой, что я несу… Сайрус глубоко вздохнул. Быть в гуще событий совершенно не входило в его планы, он не хотел никого спасать, и буквально сломался бы, если бы попытался поднять. Но у него был артистизм после занятий театром в старшей школе, он решительно мог громко говорить и был неплохим организатором. — Эмма, — он потянулся обнять её, но испугавших, отпрянул и взял за руку, — Эмма, просто дай мне короткие инструкции и иди к пациентам, ладно? Ты нужна им, ты отличная медсестра, а я действительно умею делать уколы, но лучше помогу с распределением. Есть какие-то шпаргалки? — мягко спросил Сайрус, не совсем уверенный, что у него получится, но сейчас нужно было впервые за полтора года откинуть неуверенность в себе, забыть на какое-то время, что он должен себя жалеть и забыть, что быть испуганным хлюпиком было его выбором, а не предначертанной судьбой. — Сайрус, — Эмма шумно выдохнула, схватила его за руку и водянисто улыбнулась, — только с тобой я могу так говорить. Остальные… не поймут, — она вытерла подступающие слезы страха, а в голове у него промелькнула мысль, что если все большие и сильные люди, которых оп побаивается, будут говорить ему эту фразу, то однажды он может возомнить себя слишком сильным. Брюнетка потащила Сайруса к стойке медсестер, начала там копаться и вытащила потрепанный планшет, с не менее потрепанными заметками. — Вот здесь всё, что нужно, прочитай, там внизу листы для заметок, — быстро тараторила она, — если будут вопросы, импровизируй, потому что мне нужно бежать. Она спешно поцеловала его в щеку, но почему-то Сайрус понимал, что это был скорее платонический поцелуй благодарности, чем романтический жест, но не привыкший к такому вниманию, он слегка помялся и криво ухмыльнулся. Эмма, поправила халат, и взглянув ему в глаза, в последний раз демонстрируя свою слабость, моментально собралась, снова стала жесткой и каменной, и побежала дальше, собирать по всем отделениям тех, кто мог бы помочь в реанимации. Когда привезли первого пациента, началась человеческая мясорубка. Сайрус стоял посреди всего этого, в неуместном белом халате, поправляя свой бейдж с именем, и чувствовал, как его накрывает волна паники. Про себя он подумал, что сейчас очевидно не лучшее время, когда можно впадать в приступы, и начал заземляться, вдыхая глубже запах врачебного пота, едкий аромат хлорки, шлейф различных препаратов и запах крови. Крови в тот день было очень много. Сайрус чувствовал, как к горлу подступает тошнота, когда он видел изувеченные тела, слышал крики боли и шум пищащих машин, которые снимали жизненные показатели. — Санитары! — закричали где-то в стороне тонким голосом, — мне нужны санитары, — кричала маленькая худая девушка, пытавшаяся толкать тележку с достаточно крупным мужчиной, который находился без сознания. — Санитаров нет, заняты, Кейси, справляйся сама! — злобно заметила Эмма, и ее громкий хриплый голос разлетелся эхом, утопая в шуме приемного отделения. Кейси, старалась толкать тележку, но всей ее силы едва хватало сдвинуть старые носилки с места. Сайрус глубоко вздохнул и подбежал к ней, так же неуклюже, как бегал и в школе: — Эй, Кейси, я Сайрус, я психолог, я могу тебе немного помочь. Она оглядела его узкие плечи и астеническое телосложение, но неуверенно кивнула. — Хватай с этой стороны, и потащили, — они вместе впились в тележку и начали катить ее в сторону смотровых. Когда они заехали, Сайрус пнул стол для осмотра ногой в сторону, потому что было очевидно, что они не смогут переложить пациента. 
Кейси посмотрела на пробитую голову мужчины, и издала стон. — Что делать, что делать, я не знаю… — она запаниковала, и волнение в Сайрус начало расти. — Ты никогда не видела пробитой головы? — разозлился он, в его мире, ни один интерн не должен был себя так вести. Его натура психолога отошла немного на второй план, и задушенный запахом медикаментов, он злился, что он оказался здесь, злился, что чувствовал себя бесполезным, не уместным, злился, что это была не его роль и не его жизнь, и злился, что всё это было слишком похоже на чужую историю, которую он зачем-то примерил на себя. Гудман нахмурил брови и начал судорожно вспоминать, что вслух учил его парень, когда они жили вместе, про травмы головы. Повреждение черепа, сотрясение мозга, травмы скальпа… мозг — это же жизнь! Озарение Сайруса пришло мгновенно. — Быстро, жизненные показатели, — он пододвинул аппарат ближе к полной фигуре, и начал распутывать провода. Буквально инстинктивно он нашел пульсометр и надел его на палец пациента. Он руками разодрал тонкую футболку и обнажил полное, пахнущее затхлым потом, тело. — Умеешь эти штуки ставить? — кивнул он Кейси, размахивая клубком проводов, и она что-то пискнула в ответ. Сайрус кинул ей провода и она стала крепить их. Пока девушка, дрожащими руками, прикрепляла все необходимые проводы и проверяла сердечный ритм, Сайрус выбежал из смотровой, резко отдернув штору, и побежал на поиски Эммы. Он увидел её, проезжающую мимо на каталке. Она сидела буквально верхом на пациенте, и громко отсчитывая, всем телом ритмично давила ему на грудь. Рядом с ней, одной рукой ловко управляя каталкой, а второй, качая воздух, бежал молодой парень. У него были растрепанные грязно-русые волосы, а лицо было скрыто маской. Виднелись только сосредоточенные зеленые глаза, которые бегали, то смотря вперед, проверяя путь, то на Эмму, то на мешок амбу, который он сжимал по ее команде. Что-то внутри Гудмана дернулось. У него на мгновение перехватило дыхание. Зеленые глаза были такими знакомыми, что он буквально задохнулся, будто воспоминания накрыли его резким потоком ветра. Пока он пытался осознать реальность того, что происходило, молодой медик, в, как успел заметить Сайрус, пестром хирургическом костюме с какими-то мультяшными героями, скрылся в лифте вместе с Эммой. Брюнет сжал руки в кулаки до побелевших костяшек и встряхнул волосами, будто выкидывая мысли из головы. Это было невозможно, и он это знал. Сайрус грязно выругался про себя, но понял, что последнее, до чего сейчас есть дело Эмме, это до толстого мужика с пробитой головой. Он начал бегать глазами по приемному отделению, пока не увидел, как врач, немолодая женщина, отходит от стола и громко говорит: — Время смерти 14:52. Она выглядела почти спокойно, говоря это, и Сайрус увидел за этим спокойствием годы опыта, сильные руки, которыми она качала до этого, теперь уже бездыханную, грудь, и ее почти что мозолистое сердце. Он подбежал к ней, спешно пытаясь объяснить ситуацию. На мгновение, ее взгляд был будто пустой, но она быстро сфокусировала зрение на молодом парне, и кивнув, пошла за ним туда, куда он ее потащил. Когда они пришли, то застали Кейси, сосредоточенно осматривающую рану на голове. Про себя Сайрус отметил, что кажется, ей удалось собраться. Врач, которая пришла вместе с ним, не стала ругать Кейси, чему Сайрус был рад, и просто начала задавать ей вопросы, касательно состояние пациента. Постояв еще немного, он отступил. За дверями реанимации начали собираться люди. Собрав все свои силы в кулак, Сайрус вышел к ним, и громко объявил о том, что списки скоро появятся, мысленно отмечая, что ему еще и их придется делать. Он стоял посреди хаоса и шума, громко выкрикивая важные объявления: — Шестую операционную подготовили, можно занимать по мере приоритета, — его голос звучал звонко и уверенно, и врачи кивали ему, проталкивая коляски вместе с медсестрами и реже санитарами, потому что тем нужно было мыть операционные и помогать переносить особо тяжело раненных, — не забывайте о личных данных, пожалуйста, помечайте статусы в списках, — снова кричал он, — интерны, пожалуйста, переводите пациентов в отделения, нам нужно освобождать приемную, — кричал он, обращаясь к группе потерянных молодых ребят, которые стояли над пожилым мужчиной с перевязанной ногой и смотрели на него так, будто он пришел их убить или он сам есть смерть. Сайрус дышал тяжело. В помещение не хватало воздуха, воздух еще больше наполнился запахом боли и страха, чем он был наполнен всегда. В таком шуме и шторме прошло несколько следующих часов. Примерно за полночь, поток иссяк, списки были сделаны, пациенты переведены, частично прооперированы. Сайрус поговорил с несколькими родственниками, что потеряли своих близких, и высказал им почти искренние сожаления. Потом пообщался с теми, у кого были родные на операциях, известил о тяжёлых ранениях еще группу людей. Отдельно он пообщался с теми, кто приехал в больницу, неуверенный, что его родные здесь, и даже искренне радовался вместе с отцом семейства, когда оказалось, что мужчина проехал все больницы, куда везли пострадавших, но ранее днем его дочка-подросток просто слишком долго делала макияж, и они с матерью сильно поругались из-за ее слишком откровенного наряда, поэтому не успели к моменту отправки лайнера. Этот мужчина, неожиданно обнял Сайруса и громко плакал ему в плечо. Горячие слезы счастья лились из его глаз, и Сайрусу показалось, что это был тот самый луч света, которого ему не хватало. Он так долго был зол на этот мир и на чужое благополучие, что совсем забыл, какими теплыми и искренними могут быть слезы радости случайного человека. Он обнимал этого мужчину, а потом, похлопав его по плечу, велел как можно скорее ехать к своим родным. Тот вытер слезы кулаком с покрасневших глаз, подобно маленькому ребенку, и пожав руку на прощание Гудману, выскочил из больницы, обернувшись и помахав ему рукой. Сайрус улыбался, и впервые за многие недели улыбка почти достигла его глаз. *** Сайрус нашел в своих карманах приторно-сладкую сигарету, перелил мерзкий кофе из автомата в термос, и вышел на крышу здания. Ночной воздух пах холодом, пылью и выхлопами от машин. Несмотря на то, что уже наступил март, в городе еще не потеплело. Он поежился в чужой толстовке, и застегнул свою джинсовку на подкладке из овчины. Не самая теплая одежда, и Сайрус порылся в карманах, желая обнаружит там шапку-бини, но ее там не оказалось. Он затянулся пластмассовой сигаретой, и из его рта вышло много пара в перемешку со сладким отравляющем дымом. Он отпил из термоса кофе. Сзади послышался скрип двери шорох, потом раздались тяжелые, уставшие шаги. Сайрусу не нужно было оборачиваться, чтобы понять, кто это. — Хэй, не такая и страшная медсестра, — вырвалось у него и он поежился от того, как неестественно и больно это прозвучало. — Хэй, практикант-психолог, — улыбнулась брюнетка, — могу я составить тебе компанию? — В любое время, — ответил Сайрус и подвинулся на скамье, — трудный был день, да? Эмма пожала плечами. — Не то, чтобы это случается часто, но дело обычное. Просто выматывает, — брюнетка поёжилась в свое пальто. — Ты отлично справилась. Я видел, как ты откачивала того парня, его спасли? — Не то, чтобы Сайрусу это было сейчас важно, но он включил свой голос терапевта, совершенно настроенный на диалог. — Которого? — немного отстраненно спросила она, затягиваясь электронной сигаретой. — Которого вы везли с таким высоким медбратом… он из педиатрии, верно? — Положил глаз? — она криво ухмыльнулась и подмигнула. — Что? Нет! Что? — на лице Сайруса отразилось полное непонимание, — откуда ты знаешь, что я?.. Что я мог бы?.. Эмма сухо рассмеялась. — У меня врожденный отличный гей-радар, — мягко ответила она, — и мой брат гей, так что, я много подобного видела в жизни, мы достаточно близки. — Это был?.. Твой брат? — спросил Сайрус, не очень уверенный, что ему нужно знать ответ на этот вопрос. Хуже, чем болезненные воспоминания прошлого, только то, что возможно у него есть реальные шансы столкнуться с тем, кто буквально похож на его болезненные воспоминания прошлого. — Пффф! Что? Нет! — она выглядела смущенной, а потом нежно добавила, — это Лукас. — Он тебе нравится? — просто спросил Сайрус, будто они в средней школе сидят на скамейке и все человеческие отношения можно было бы свести к определению «нравится». — Мог бы, но, нет, — ответила девушка, — он мог бы мне нравиться, будь он натуралом, но знаешь, гей-радар, — она сухо рассмеялась. — Хочешь рассказать о нем? — спросил Сайрус, заполняя пустоту. Ему и самому хотелось узнать больше о загадочном парне в пестром хирургическом костюме. Гудман давно никем не интересовался, но к этому парню его совсем немного тянуло, и он не мог дать этому объяснение. — Он удивительный, — выдохнула Эмма сладкий дым, наполненный платоническим обожанием, — он такой добрый. Он так любит детей, а дети его обожают еще больше. Он носит их на руках, переживает о каждой операции, разыгрывает спектакли. У него золотые, просто золотые руки! Как он перевязывает, никто не перевязывает. Как он безболезненно делает уколы, как жалеет детей после каждой капельницы. И у него гениальная голова, он будто сканирует людей и ставит диагнозы. Пока дело не доходит до препаратов… — грустно закончила она и снова затянулась. — Что с ними не так? — Сайруса будто сняли с мягкого облака, и он искренне на мгновение заволновался. — Мы заметили однажды, когда он совершил ошибку, что он не может… он с трудом считает все эти нормы, дозировки, неправильно видит цифры. Все в отделение ему помогают с этим. Потому он работает в стационаре, а не в детской реанимации, там нужно думать быстро, а в стационаре он может попросить совета. — Дискалькулия, — сорвался вздох с губ Сайруса, — да, это мой типаж, — сухо рассмеялся он. Эмма посмотрела на него непонимающе и вопросительно изогнула бровь. — Это трудности с обучением. Неспособность понимать математику, плывут цифры перед глазами… редкая штука. Чаще это буквы. — О, — выдохнула Эмма, — это много объясняет, — тихо заметила она. — Знаешь, — на Сайруса нахлынула волна откровения, — то, что ты описала, так похоже на… — Сайрус задумался, как его назвать, — на моего парня… жениха. Да, жениха. — У тебя есть жених? — весело заметила Эмма, — а я тебя сватаю! — Ну, технически, его нет… — ответил Сайрус, — это сложно. Между ними повисло неловкое молчание. — Это с его фотографией ты разговариваешь в раздевалке? — неуверенно спросила брюнетка. — Что? Ты видела?! — Только то, что ты говоришь с кем-то в своей руке. Я догадалась, что это не телефон, — пожала плечами Эмма. — То, как ты описываешь Лукаса, очень похоже на него, — начал Сайрус, — он тоже невероятно добрый… — на этих словах он запнулся, он никогда не мог заставить себя говорить о нем в прошедшем времени, — был. Он закончил магистратуру, чтобы стать практикующей медсестрой. И мечтал работать в детской неотложке. В детстве он работал в спортивном зале, дети буквально висели на нем гроздьями, представляешь? За его суровостью пряталась мягкость… и у него была дискалькулия и огромные проблемы из-за этого в школе и университете, но он действительно старался, чтобы справиться, — Сайрус сделал большую затяжку пластмассовой сигаретой. Он постоянно думал о русоволосом парне, с которым был со школы, но очень редко говорил о нем вслух, разве что с его убитым горем родителями и его сестрой Эмбер, которая была готова скрести землю ногтями, чтобы он вернулся. — Что с ним случилось? — вырвалось у Эммы, и она сразу же прикусила губу так сильно, что та побелела, — если ты можешь говорить об этом, разумеется. — Авиакатастрофа, — просто ответил Сайрус, — он был очень взволнован тем, что его пригласили работать в детскую больницу, и полетел на собеседование. Самолет начал падать, но пилотам удалось посадить его, практически с минимальными потерями. Было мало погибших, часть пострадала сильно, кто-то отделался легким испугом. Всех нашли и опознали, кроме него, — Сайрус снова втянул сладкий дым, — он будто испарился, не знаю. Было много версий, что после падения он ушел в лес и заблудился, и туда ходили, долго ходили поисковые группы, что затерялся в больницах, но мы по несколько раз лично туда приезжали, мы даже рассматривали вариант того, что он мог не сесть на этот самолет… но тогда бы он вернулся. Все его вещи, даже дипломы, были дома, он не мог, не захотел бы стирать свою жизнь, — голос Сайруса дрогнул и на мгновение, вместо надрывающего, стал мягким, — мы любили друг друга. Очень. Мы были вместе с восьмого класса. Никто не верил, что это возможно, а мы были. Мы обменялись кольцами в знак помолвки и хотели сыграть свадьбу, но… вот, — Сайрус тяжело выдохнул и по его щеке пробежала дорожка слезы, — это было полтора года назад. После того, когда службы сказали нам, что сделали всё возможное, поиски надо прекращать, а его признали погибшим, я был в панике, я бросил всё и уехал настолько далеко, насколько смог поступить. Мы договаривались, что я поступлю в аспирантуру, и я поступил. После его пропажи я не хотел, но я знаю, что он бы сказал мне, что никто не имеет права говорить мне, что я не могу чего-то. Даже я сам. — Забавно, — Эмма посмотрела куда-то вдаль и мягко улыбнулась, — Лукас тоже постоянно мне это говорит. Сайрус водянисто ухмыльнулся и тоже посмотрел вдаль на огни города, позволяя ветру обдувать его лицо и волосы. — Наверное, так говорят все, у кого за спиной есть своя история внутреннего боя, — продолжила Эмма, будто это было уместно и будто Сайруса интересовала история парня из педиатрии, — он попал к нам будто из ниоткуда, мы просто обнаружили его в приемном. Его привезли по какой-то ошибке, мы думаем, что откуда-то на вертолете, и в спешке не оставили вообще никаких документов, так бывает, поэтому, мы не смогли найти хоть какие-то концы и данные. Парень родился в рубашке, тело было идеальным. Он провалялся пару дней в коме, а когда очнулся, оказалось, что не помнит ни своего имени, ни откуда он, не помнит ничего. Документов и телефона не было с собой, но однажды, его соседу по палате стало плохо, и он не смог добиться, чтобы кто-то пришел. Он откачал его сам, вколол лекарства, сменил капельницу. Когда я вбежала и увидела это, у меня был ступор. Он не мог вспомнить откуда знает, что нужно делать, но он знал. Будто у него руки помнили эти движения, мозг генерировал диагнозы. Он был такой потерянный, что я начала приходить к нему за консультациями, так, поддержать, но потом я поняла, что он диагностирует безошибочно, знает препараты. Он выбрал себе имя, я помогла ему с документами и подергала ниточки знакомых, и он подтвердил свою квалификацию, прошел кучу тестов, экзаменов, но был такой отверженный. Мы выбили ему дипломы бакалавриата и магистратуры, не знаю, каким чудом, наверное, его обаянием, — Эмма наконец-то позволила себе немного улыбнуться, — И вот больше года мы мучались, но теперь он здесь, действительно спасает людей, хотя доказать в суде, что он действительно ничего не помнит, было трудно. Его даже на детектор сажали, идиоты, — последние слова она будто выплюнула, — но концов так и не нашли. Они снова замолчали, Сайрус не знал, как реагировать на эту историю, он лишь пожал плечами и вздохнул в знак сочувствия. Эмма смотрела вдаль, нервно покуривая, потом по привычке потянулась к холодным рукам Сайруса, чтобы поменяться вейпами. Ее взгляд скользнул на его потрепанное кольцо, и она неожиданно ухмыльнулась: — У Лукаса такое же, наверное, в месте откуда он, такие очень популярны. Там тоже есть гравировка. Он не помнит, кому принадлежит имя, но говорит, что это греет ему душу, и раз на кольце есть имя, значит это единственный, кто может помочь его лечению продвинуться. Бережет его. Сайрус ухмыльнулся. — Это просто массовое недорогое кольцо, ты права, но в отличие от кольца Лукаса, мы гравировки сами сделали, — обиженно заметил Сайрус, — это была романтичная история. Неожиданно Эмма нахмурилась, сведя ярко накрашенные брови к переносице, и позволив выпуклой мимической складке проступить у нее на лбу. У нее в голове будто бы забегали нейроны мыслей, такие же дикие, как напуганные курицы на чердаке, они сталкивались между собой, терялись, потом снова сталкивались, но она никак не могла собрать их в единую кучу, всё казалось нелогичным и скомканным. — Ты можешь, — неожиданно нервно и громко начала она, — можешь показать мне его фотографию? — Что? — не понимающе спросил Сайрус, выбираясь из своих мыслей, — зачем? — Просто, — Эмма не могла понятно и четко изложить свои мысли, и больше всего, она не хотела никого обнадеживать глупыми предположениями, — я бы хотела увидеть настолько важного для тебя человека, — сказала она, как можно спокойнее. Сайрус заметил перемену в ее поведении, и в силу профессии понимал, что она немного лукавит с ним, но сдался. Он аккуратно достал из внутреннего кармана куртки блокнот, который всегда носил с собой, и вынул из-под обложки конверт. Осторожно, будто она может рассыпаться в его руках, он достал фотографию его самого дорогого в жизни человека. Эмма нетерпеливо забрала ее из рук брюнета и оценивающе посмотрела. Сайрус сначала разозлился — как она могла смотреть на него так презрительно! — но потом смягчился. Это уже не имело значения. — Сайрус, — вдруг серьезно сказала она, отдавая ему фотографию, — Сайрус, нам очень нужно зайти в больницу, — она взглянула на часы на своей руке, — быстрее. — Что? — Сайрус начал аккуратно и поспешно убирать фотографии, — зачем? — Просто нужно, просто нужно, — повторяла Эмма одними губами, поднимаясь, — его смена еще идет, он будет до утра, сейчас там тихо, — бормотала она. Брюнетка схватила Сайруса за руку и потащила его за собой. Он, уже убравший блокнот, повиновался ей, будто тряпичная кукла. Она держала его за руку, когда они бежали вниз по лестнице, и Сайрусу казалось, что его легкие вот-вот взорвутся прямо в груди. Они свернули в какие-то незнакомые ему коридоры, а потом, когда Эмма буквально ногой открыла дверь, на Сайруса полился тусклый ночной свет. Он увидел яркие стены, украшенные различными рисунками мультяшных героев, вместе белых скучных коридоров. Пост медсестры, мимо которого они пробегали, был тоже яркий, а сзади на информационной доске вперемешку с графиками виднелись рисунки детей. Эмма точно знала, куда идти, и когда она резко распахнула дверь в какое-то помещение, закрыв собой обзор Сайрусу, на то, что было внутри, облегченно выдохнула: — Ты здесь. В помещение послышался какой-то шорох, девушка перехватила руку Сайруса, так что он теперь был за ее спиной и посмотрела на его кольцо. Эмма потащила Сайруса за руку вперед, всё еще закрывая собой ему вид на того, к кому она его тянула. — Вот, — она подняла руку Сайруса вверх, как трофей, и отпустила, из-за чего брюнет неуклюже отшатнулся назад, — что написано на твоем кольце? Имя на твоем кольце? Знакомый до боли голос, который он знал со средней школы, прорезал его сознание: — Сайрус, — неуверенно сообщил голос, — Эмма, а что… — начал было голос, но затих, когда Сайрус рухнул прямо на месте на колени, и взвыл почти нечеловеческим голосом. Из его глаз брызнули слезы, мир смешался, эмоции непонимания, страха, горечи, боли, любви вылились наружу в виде слез, всхлипов и дрожащих рук. Эмма наконец-то отступила, и Сайрус увидел силуэт того парня из неотложки, в цветастом костюме. — Чувак, — встал и протянул руку тот, но замер, — прости, я тебя знал? — он нахмурился. Сайрус захлебнулся слезами. Милый парень сел рядом с ним, но его лицо плыло в глазах брюнета. Он попытался залезть в карман, чтобы достать блокнот, но когда добрался до конверта, тот порвался в его дрожащих руках и все дорогие сердцу фотографии посыпались на пол. Парень наклонился, но вместо того, чтобы начать собирать фотографии, как собирался, он заметил кольцо. Он аккуратно взял руку брюнета, нежно, но неуверенно провел пальцами по его худым костяшкам и прочитал гравировку на кольце: — ТиДжей, — сорвалось с его губ с хрипом, — меня так зовут? ТиДжей? — а потом он затараторил, — а ты Сайрус, да? С моего кольца Сайрус? Это тебя я искал… Брюнет прервал его, и когда его взгляд немного прояснился, он среди груды нащупал ту самую фотографию, на которой они нежно целовались, показывая помолочнее кольца, и обнимая друг друга так, будто ничего в мире не имело значения. Он ласково посмотрел на нее и передал другому парню. Тот замер с фотографией в руке. Конечно, на что надеялся Сайрус? Что он, как по волшебству, его вспомнит? Что влюбится? Что их помолвка всё ещё в деле? Конечно, диссоциативная амнезия (о диагнозе он предположил самостоятельно, исходя из его познаний) могла полностью поменять личность человека. Сейчас Сайрус приготовился получить много извинений, что это не он, или что он больше не любит его, что ему нужно время… Но вместо этого, его притянули в теплые, почти медвежьи, объятия. Он почувствовал, как по еще щеке расползается соленая жидкость, и уже не мог различить, чьи это слезы. — Сайрус, — прошептал тот, будто пробуя его имя на вкус, — мы были женаты? — спросил парень, отодвинушись. Он выглядел почти так же, как его запомнил Сайрсу, только на его лице залегло немного синяков под глазами, а морщины усталости на сухой коже проявились чуть сильнее, чем раньше. Он был такой же сильный, но только волосы свободно рассыпались. — Помолвлены, — просто ответил Сайрус, на выдохе, — мы собирались пожениться, когда немного накопим денег. Мы собирались пожениться с конца старшей школы. — Мы были вместе со старшей школы? — парень отстранился и изумленно поднял бровь. — С восьмого класса, если хочешь точности, — Сайрус пожал плечами, будто этот разговор был обычным разговорим для его будней. На лице ТиДжея были паника, страх, радость, любопытство. Он перебирал фотографии, где они обнимались, где делили поцелуи, где они были с друзьями. Лица смутно и очень отдаленно начали всплывать в его памяти, больше похожие на ощущение дежавю, чем на реальные воспоминания. — О боже мой, — ТиДжей судорожно трепал волосы, теперь не уложенные гелем, — о боже мой, о боже мой… ты должен… нет, не должен, у тебя вероятно уже кто-то есть, но ты еще носишь кольцо, ты можешь… если ты хочешь… — он бессвязно тараторил. Сайрус мягко взял его за руку и заглянул в давно знакомые зеленые глаза, в которых, как и раньше, скакали безумные огоньки. — Ты бы хотел пойти со мной на свидание? — спокойно спросил брюнет. ТиДжей расплылся в широкой улыбке и яростно закивал, крепче сжимая руку своего когда-то жениха, а второй прижимая к себе, мнущиеся под хваткой, фотографии. Ему хотелось узнать всё о своей прошлой жизни, найти все воспоминания на закаулках памяти, если они там еще остались. Но что не помнит мозг, то совершенно точно помнит сердце. А его сердце помнит, что он любит. Любит этого парня с именем на его кольце. Он любит Сайруса.