Все свинки попадают в рай

Юри Кацуки был не из тех людей, которые могут свободно принять тот факт, что их кумир постоянно находиться поблизости, а уж тем более и вовсе живёт с тобой в одном доме. Он жадно цеплялся за каждую мысль о Викторе, как утопающий за последний глоток воздуха. Он смаковал их, обожествлял, молил, а в отчаянные моменты и клял себя за неистовую похоть, которая никак не может быть удовлетворена. Когда ему удавалось улизнуть от надзора строгих, излюбленных глаз, он бежал к себе в комнату; запирал дверь, усаживался на пол и, закрыв глаза, приступал к своему привычному ритуалу. В темноте Юри видел каждую из них. Он выстраивал мысли-картинки в определенном порядке, следил за точностью расстановки, а когда всё оказывалось на своих местах, — Юри мысленно отдалялся. Он наблюдал за каждой издалека: усаживался в удобное кресло, и будто жюри оценивающе глядел со стороны, готовый вынести вердикт. Но не так быстро. Каждая мысль о Викторе поддавалась тщательному осмотру. Он по очереди раздевал каждую, погружался в них, изучал, наслаждался ими. Сердце отбивало ритм какой-то ненавязчивой и почти знакомой мелодии, воздух казался вязким и липким: в нем хотелось тонуть. Его хотелось всё больше и больше. И только для самого Юри. Не хотелось ни с кем делить. Обстановка накалялась от неприличного градуса, становилось жарко и мокро. Юри был там, весь увлеченный процессом. Виктор был тут: где-то рядом. По крайней мере, в этом же доме. Он был всё таким же недоступным, закрытым для него. Или это сам Юри от него закрывался? Другое дело здесь: Виктор ручной и послушный, как маленький котёнок; ласковый и любимый. Готовый сделать для него всё что угодно. Всё чтобы только Юри был счастлив. И хоть порой Кацуки и приходилось стесняться собственных желаний, робеть едва завидев Виктора, но… это того стоило. Пусть лучше мучиться без надежды получить его, чем жить, зная, что Виктор навсегда останется недостижимой утопией. Хоть его чувства лишь бред тяжелой влюблённости, и его фантазии — муки, терзающие душу, но… эта боль казалась чем-то особенным. И если Юри не заслуживает любви своего кумира, то в его распоряжении лишь боль. Глухая и бесчувственная. Юри закончил после того, как в дверь его комнаты постучали. Он обернулся на звук, но более никак не среагировал. Он всё ещё тяжело дышал, и инстинктивно прикрыл руками влажное пятно на одежде, будто кто-то, способный отворить дверь, застанет его врасплох. — Юри, — на этот раз голос: знакомый, негромкий женский голос, — это была мама. — Ужин готов. Все ждут тебя на кухне. — Сейчас приду. — Он ответил ровно, а затем, дождавшись, когда за дверью стихнут шаги, переоделся и вышел из комнаты. За столом был Юрио, жадно поедающий всё, что успевали подавать, при этом парень ещё и о чем-то громко говорил: сам с собой или с кем-то. Юри не вдавался в подробности. Мари сидела в стороне от всех и курила сигарету, Минако уплетала угощения, периодически запивая их вином. Смеялась о своём, и переговаривалась с Юрой. Диалог явно не ладился. Пшеничноволосый смерил Юри строгим взглядом, но промолчал. Он уже занял своё место и хотел было приступить к еде, но внезапная мысль отдернула его от тарелки — Виктора нет. Юри тревожно повертел головой, чтобы убедиться, что он просто не выпустил его из виду, и когда того и правда не оказалось рядом, он положил в рот немного риса, подождал с три секунды, и когда осознание его отсутствия готово было перевариться, — проглотил все вместе. Так он запихнул в себя ещё немного, а когда уже глотать стало больно, он поднял глаза и почти без стеснения спросил: — А где Виктор? — Он сегодня поужинал рано. Сказал, что хочет вечером прогуляться по городу, — сказала Хироко. Прогуляться по городу? Один? Это не часть тренировки? Нам не нужно присутствовать? Почему он не позвал меня? Недоумение, тревога, и что-то ещё такое тяжелое, обрушилось на Юри: то к чему он не был готов. Ведь Виктор всегда был рядом, и он не покидал его просто так, а если чего, то он просто… — Эй, — прозвучало почти над самим ухом, — ты что, уснул? — Плисецкий хамовито уставился на него, а его поза была похожа на позу хищника, готовящегося напасть. Юри посмотрел на него безо всяких эмоций, более чем равнодушно, объявил, что не голоден и встал из-за стола. Он сначала хотел вернуться в комнату, но там было ещё слишком грязно, поэтому он вышел на улицу, где свежий воздух очистил был его разум от всякого рода переживаний. Но много лучше не стало. Юри скитался без дела около полу часа, пытаясь внушить себе спокойствие, но кроме тревожных мыслей ничего не лезло в голову. И дело совсем не в том, что нет Виктора, дело в том, что всё не так. А он терпеть не может, когда что-то идёт не так, как он к тому привык. Вот и это исчезновение выходило за рамки его понимания. Сейчас он должен был быть тут. Я бы посмотрел в его глаза, не знающих того, что ещё пару минут назад в моих фантазиях, — они горели незнанной страстью, и любили жарким огнём. Они бы не подозревали, что недавно стали моими: главными звёздами, и самым верным ориентиром. Да, мне было бы стыдно, но лишь за то, что мне приходиться всё это скрывать… что я не могу сказать ему прямо, что люблю… и он никогда не захочет быть рядом с таким как я, и тогда единственное, что мне останется это быть отверженным. А такая роль — хуже смерти. Юри замер, прислушиваясь к едва слышному, далёкому голосу. И какой был восторг осознания того, что этот голос принадлежит Виктору. Юри спеша побежал на звук, но не приблизился близко, а лишь наблюдал со стороны. Виктор купался на горячем источнике. Он явно пил до этого что покрепче и теперь захмелелый, почти без сознания, лежал запрокинув голову. Юри хотелось броситься к нему, но он засомневался. А вдруг не стоит? Его сердце отказывалось успокаиваться, оно билось как запертый в клетке зверь, и единственное, что способно его усмирить, это осознание того, что с Виктором всё в порядке и ему не нужна помощь. Юри несмело шагнул вперёд, и когда понял, что Виктор никак не отозвался, — подошёл совсем близко. Он не мог дотронуться до него с этого расстояния, но по крайней мере, теперь он мог разглядеть всё его тело. И хоть разум и кричал о том, что первым делом следует убедиться в том, что с Виктором всё в порядке, какая-то другая, подсознательная часть его, — хотела любоваться им. Взгляд скользил: сначала лицо, каждая его деталь; влажные, прилипшие ко лбу волосы, прикрытие то ли ото сна, то ли от ещё чего-то неизвестного глаза, сильные руки, раскинувшиеся на камнях, торс, и… Юри тяжело проглотил. Мелкая дрожь охватила его. И он не мог больше там находиться. Хотелось опять убежать, закрыться в комнате, и… подумать. Чтобы никто его не видел, и никто не узнал о его настоящих чувствах, но в тоже время… в тоже время не он мог пошевелиться. Что-то тяжелое пригвоздило его к полу, и взглядом он продолжал его изучать. Запоминая, зарисовывая на подкорку сознания. Это почти издевательство сводило с ума. Если ему больше не позволено дышать, то он не прочь был задохнуться. Потому что смерть лучше любой пытки. А эта… эта была бесчеловечна. Тяжесть прибавила в силе. Теперь казалось, что его распирает изнутри и вот на последнем вздохе, он вырывается вперёд, оказываясь совсем близко с его лицом. Юри одолевают разные мысли, но прежде чем он успевает раскрыть рот, чужие руки хватают его, заставляя погрузиться в воду. Он вынырнул и почти сразу столкнулся с его губами. Они мягкие, влажные и горячие. Совсем не похожи на те, что он себе до этого представлял. Ведь вряд ли такое вообще можно представить. Он отвечает совсем жадно, и с таким рвением, словно в противном случае его могут отобрать. Будто после этого Виктор исчезнет, и единственное что ему сейчас остаётся, — это насладиться прекрасным моментом прощания. Но он никуда не уходит, не растворяется в воздухе, а наоборот, становиться более реальным. Юри ощущает его руки на своем теле, и сам он, может позволить себе такую роскошь. Их тела двигаются на встречу друг другу, и желание… между ними не оказалось никаких преград, не осталось ни капли воздуха, и теперь — не было никаких тайн. Они были учеником и тренером, фанатом и кумиром, а теперь — только двое голых мужчин, желающих больше всего на свете любить друг друга. И они любили. Любили отчаянно, не скрывая задора. И не могли они стесняться своего наслаждения и страсти, потому что больше не было ничего того, что могло бы их разделять. Теперь они были одним. Чем-то общим, целым. Юри не верил своему счастью. Казалось, будто он достиг чего-то такого, той вершины, на которой прежде не приходилось бывать. Никому. И он первый тут оказался. Он испытал это сладострастное чувство, которым упивался всё это время... до этого дня. И он понял, что ранее его мысли и развратные фантазии даже рядом не стояли с настоящим ощущением полноты и чувственности, которое ему дал Виктор. Юри вздохнул тяжело, и протяжный стон его закончил мучения. Виктор излил на его спину теплым семенем, и отдышавшись, совсем над ухом произнёс: — Ты будешь в раю, Юри…