Под шорохом мената

      Слабое дуновение ночной прохлады возвестило о приближении схватки Ра и Апопа, повторяющейся из века в век во благо рода человеческого, оставляющего все заботы дня серебряным детям Нут в божественной вышине. Выдохнув вместе с ветром, люди, укрытые заботливой светочью, этой круглой Матерью звёзд, заслуженно или нет, брали перерыв от жарких языков Та-Дешрет, пока боги вершили справедливость.       Кейфл ждал это время как последний шанс на спасение. Но Амон-Ра не спешил исполнять свои обязанности перед смертными и медленно угасал за горизонтом, клонясь к западу за течением всеобъемлющей Хапи.       Впервые за долгое время Кейфл ощущал собственное бессилие. И пускай упрямство и пытливый ум хекау, отточенные годами и древними папирусами, непрерывно боролись, с каждым новым ударом сердца, самообладание и воля принца таяли быстрее, чем солнечный диск склонялся к Подземному Царству. Юноша не помнил, сколько времени он провел за свитками, но точно знал, что отложил их в сторону. Однако лёгкий шелест страниц до сих пор отдавался навязчивым шумом в ушах, и Кейфл не мог понять, откуда он исходит.       Духота душила. Настойчивые пальцы пламени проникали в горло принца, дарили насильный поцелуй, сжимали у основания глотку и не ослабляли хватку. Новый удар в груди отбивался в череп гулким звуком и пульсирующей болью.       " - Я перегрелся на песках, нужно было принять помощь Атсу и взять этот Сетов плащ. Как жаль, что собственная гордость затмила чувство самосохранения," - Кейфл хмыкнул. Упоминание Сета ни коим образом не затрагивало ситуацию, произошедшую в начале дня, но сейчас, когда изнывающий от собственной слабости молодой мужчина мог только резко вздыхать, воли оставалось разве что на внутреннюю брань, в первую очередь на себя. Сет же попал под горячую руку.       " - Ифе будет волноваться," - от этой мысли возникла паника. "- Где она?"       Лёгкий ветер с шелестом страниц подарил ложную надежду на облегчение, которого не произошло. Ладони накрыли рёбра. Зрачки расширились и Кейфл судорожно попытался позвать на помощь. Тщетно.       Сердце вжалось в кости. Вместе с пальцами в горло словно вошёл жар и золотая крошка нещадной Та-Дешрет, заполняя без единого пустого места, перед взором замелькали образы, которые с каждым толчком телесной обители совести, пытавшейся вырваться из Кейфла, как он сам когда-то из Полей Иалу, становились резко детальными, но слишком быстрыми.       Вот она: аментет, с горящими любопытством глазами перед папирусом, выбирает себя имя. В другую минуту: мягкое свечение хекау через пальцы, золотое и пурпурное, переплетающиеся как змеи. Застенчивая улыбка, невинный робкий взгляд, багровые краски пустыни на лице, мелозвучный голос, обволакивающий слова в песнопения души.       "Моя."       Вдох застревает в районе спинки носа. Кейфл неспособен полноценно впустить спасительный воздух в легкие, сколько бы молитв Шу он не посвятил. Рванно выдыхает через рот. Так неполноценно. Сердце бешено колотится как загнанный в ловушку зверь, и принц думает, что этому тяжёлому от грехов органу не суждено попасть на суд Осириса дважды, и даже Амт его не проглотит в немилости. Оно само себя разобьёт о кости - пробьёт грудь и окажется насажено на останки рёбра.       "Это миражи, так не бывает... Но почему же больно? Разве не глаза должны обманываться и разум?"       Другой мираж ударяет Кейфла сильнее ножа меджаев: Ифе, смотрящая на кулон-сесен, игривая и лукавая усмешка бога ярости, взаимное пребывание в обществе друг друга, ненавязчивая опека, против которой никто не ополчался.       Сердце шипит, словно мясо на углях, в текучей жидкости из собственной ревности.       "Это ошибка", - снова недовдох. Недовольство перекрывает немоготу. "Мы не должны были принимать помощь того, чьи руки по локоть в крови, чья жажда власти затмила все остальные чувства. Обладание...", - Кейфл осекается. Холодок проходит по позвоночнику, и пускай становится не так губительно жарко, прохлада, которую ждал принц, не стала спасением и оказалась отвергнута.       "А я? Не я ли поверил слухам и поселил внутри себя зов мести и убийства? Не я ли в порыве ярости готов был пожертвовать благополучием загробной жизни и подарить брату истинную гибель - мучительную, долгую, острую, такую неправильную? Не я ли обманул... Тебя?", - губы приглушенно выплевывают подобие сиплого всхлипа.       "Воспользовался, предал, обрек на опасность и скитание в обители Сехмет?"       И Сет показался принцу менее провинившимся в тени того, что сам хекау совершил. В этот момент снова послышался шорох папируса на ветру, кто-то настойчиво прошёлся по древней бумаге лёгким пошкребыванием, словно крохотные ноготки или лапки скарабеев пробежались вверх-вниз.       В голове или перед глазами возник третий образ: Ифе стояла перед библиотекой, облаченная в наряд наложницы Хафура, если это одеяние можно было назвать таковым. И Кейфл - смотрящий перед собой ровным и нечитаемым взглядом. Но тело не обмануть. Девушка выжидает момента пробраться, а он сглатывает, кадык выдаёт его положение. В вечернем свете дворца кожа особенно поблескивает от недавних танцев фараону. Вместе с коленями Ифе, смазанными обильно маслами для натираний, колени Кефла подгибаются. Только у неё от неслучившегося падение о ступеньку, а у него - от желания. Оголенные участки кожи: ключицы, грудь, ступни, предплечья, шея, - вот они, перед взором, но утягивают его все дальше и дальше из дворца, в личные реку смерти, а затем в поля камышей, принца.       "Она многое пережила за этот день, а я позволяю себе думать...," - снова останавливается и ловит губами воздух, хотя сейчас он желал бы ловить ими капли магических масел, что стекали по её шее. И волшебство их заключалось вовсе не в особых растениях и цветах, запах которых был приятен Хафуру, и фараон обязывал подготавливать должным образом наложниц для себя, а в самой Ифе.       "Столько лет я изучал хека, прочёл несметное количество свитков, вызывал дожди, чуть не наслал проклятье... А теперь зачарован, околдован, приворожен самым сильным заклятьем. И тебе даже не пришлось использовать хека, ты - сама магия, все твоё естество заполняет этот дворец, проникает под кожу, выбивается на скрижалях моего сердца."       Взгляд Кейфла темнеет.       "Я посвятил бы тебе все песнопения мира, я заставил всех прославлять твоё доброе имя, ты бы никогда не стала забыта и стерта песками эфемерного времени. Но я жалок. Достойный отдать сердце Амт на блюде без преследований Анубиса...И все же оно хочет быть только твоим, рвётся, прожигает во мне дыры, покрывает сочащими язвами и не даёт им зажить, потому что как бы оно не стремилось, не доходит до цели...Близость - на старой циновке в доме у торговки, на песках у шатров с караваном, в доме, что ты соорудила для меня на Полях Иалу, - так несовершенна, и только так она возможна. Недостоин... Как же ты этого не понимаешь и каждый раз оказываешься близко? Испытываешь меня, наводишь на самые тёмные мысли, от которых тревожней, чем от всех моих планов... Я не должен был учить тебя хека, Ифе, ты - сильнейшая колдунья..."       Бурю размышлений прерывает новый мираж, которого Кейфл не видел прежде. Ифе сидит на растеленном плаще перед костром. Подгибает ноги к себе и обхватывает руками. Улыбается. Туника приоткрывает вид на оголенную кожу. Ифе проводит одной рукой вниз, второй поглаживает колено. Щурится, выжидает. Перекладывает волосы на одну сторону и выгибает шею, предоставляя на обзор хекау. Ласково смотрит и делает руками плавный жест, разводит в стороны и ладонями вырисовывает округлую фигуру ближе к лицу, то скрывая, то открывая такой желанный взгляд. Пускай Ифе познавала мир по-новому, умение соблазна теплилось в ней интуитивно, как в женщине, желающей внимания того, кто ей мил.       "Как бы ты танцевала мне, будь я на месте отца?" - что-то трескается внутри, как сосуд, который по частям разваливается, участь которого быть стертым в мельчающую крошку, сыпаться и задевать все остальные внутренности, оставаться колющими частицами в маленьких ранках, которые никто не промывает, отчего они гноятся и убивают постепенно все тело.       Кейфл видит себя на троне. Ифе медленно подходит к нему после танца. Он в немом жесте приказывает сесть на колени. Девушка послушно опускается, но только на его...Глаза смеются, отражая всю широту её души, ту открытость ему, что недоступна ни вору, ни богам. Он не может на неё злиться, никогда не может. Проводит ладонью по скулам, подбородку, смотрит на манкие губы. Не спешит. Мягко касается неприкрытой ложбинки двумя пальцами, чувствует ощутимую тяжесть тела, прижатого к своему. Трепетно ведет пальцами вниз, очерчивает кругом пупок. Ифе задерживает дыхание, но когда Кейфл надавливает одним пальцем в середину рубца, срывает неожиданно голос. Он завороженно ловит каждое её движение, и в этот момент готов поклясться своим именем, что нет лучше гимна или музыки ни на одном свитке и ни в одном голосе, что никаким богам не приходилось слышать более возвышенные молитвы, чем её до боли сладостный стон. Принц еще раз обводит эту слабую область и возвращает пальцы к солнечному сплетению. Вторая рука располагается на пояснице, с нажимом притягивает, начинает поглаживать основание позвоночника. Ифе льнет ближе.        И если у девушки все отражается на лице, то краски пустыни Кейфла появляются внутри, будоража воображение и реальность. Только в его пустыни живёт Сехмет. Голодная, яростная, несдерживаемая. Пьёт его кровь, выпускает всех чудовищ наружу, подталкивает к тому, чтобы хотеть схватить "любовь", требовательно стянуть ненужный наряд, притянуть её ближе к бедрам, насладиться сполна желанным. Обладать, не останавливаться, идти до конца, сжимать ее ладони в своих, без остатка выпивать, пробовать, оставлять вкус на губах, сцеловывать слезы, чувствовать не только телесно - сплетать ее хека с его, проникать магией внутрь, неразрывно сосуществовать, как Геб и Нут в начале сотворения времен, еще неотделенные друг от друга ссорами и повелением Ра. Чудовища голодны, им нужен вкус металла.       "Не так...", - Кейфл болезненно, словно обречённый оседает. Слова молитвы пытаются отогнать наваждение, которому как думал, поддался хекау. Но боги следуют примеру небесного светила и не торопятся к отчаянным вопрошениям смертного, быть может из-за непростительных грехов, утяжеляющих главный предмет Суда Осириса.       "Недостоин вашего внимания и все же... Ифе...," - губы пересыхают, принц прикусывает шершавую поверхность, в надежде на отрезвление, и чувствует кровь. Жидкость горячей дорожкой стекает к подбородку.       Последний образ окончательно добивает помутнившееся сознание принца: Ифе стоит спиной в свете бледнолицей Нут, спрятанная от посторонних глаз в зарослях камыша. Вода ласкает её по голени. Полностью нагая, с протянутыми к белому свечению руками, дарит себя милостивой богини, не оборачивается.       "Прекрасна."       Кейфл подходит к желанному телу вплотную и смотрит перед собой. Смыкает ладони на талии, поглаживает вертикально. Он не чувствует биения сердца, оно замирает вместе со временем, когда голодные и жадные разум, сколько бы не кормил его хекау мудростью написанного древними, и руки, тянутся к вздымающейся груди; касается почти невесомо округлостей и замирает на миг. Он не видит, но ощущает, как под подушечками твердеет её самая нежная плоть. Ифе дергается, и один сосок оказывается между пальцами принца. Легкое шебуршанье вновь преследует, но в этот раз Кейфл не обращает внимания, кровь ударяет в голову, сердце колотит по стенкам, словно вот-вот окажется пронзенным нещадным хопешом Карателя.       Юноша до одури сжимает одну из грудей, Ифе выгибается и упирается сильней в его торс. Кейфл опускается к её шее, одурманенный не то запахом сесена, вызывающим галлюцинации, не то самой "любовью", настойчиво прикусывает небольшой участок кожи и требовательно вжимает Ифе в себя. Проводит языком, и вновь кусает.       "Мой лотос, не об этом ли я мечтал, когда увидел тебя у библиотеки?", - руки проходятся по бедрам и поднимаются к волосам, одна ладонь ныряет в копну и натягивает у корней ближе к своему лицу. Слышит всхлип, который так болезнно ласкает слух. Принц хмурится, занятый её изгибами, пока навязчивый шум ветра не сбивает его с толку.       "Я не чувствую его," - эта догадливая мысль приводит Кейфла в ужас.       Резко отстранившись от Ифе он оборачивается и видит лишь бескрайнюю обитель Сехмет, успокоенную зашедшим за горизонт Амоном. В наступившей тишине, когда Ра только готовился к схватке с Апопом, Кейфл почувствовал облегчение.       "Так не должно быть", - сердце резко замедляется, успокаивается вместе с пустыней. От такой переменчивости Кейфл в немощи оседает на землю, пораженный характерным головокружением. Вдали слышится обеспокоенный голос Ифе - живой, реальной, его Ифе.       "Я не хотел тебя обидеть. Даже в бреду," - вина, в которой он и без этого варился, съедает его заживо, досада перекрывает все произошедшие метаморфозы, и Кейфл сгибается пополам, сраженный личной тошнотой от себя, пропитавшей его сильнее жажды знаний, и даже мести.       "Дурак. Недостойный."       И пока Атсу и Ифе приводили в чувство утомлённого, с песчаного склона, словно изваянье, на смертных взирает Хатхор - затейница любопытной игры, постукивающая небольшим менатом, чьи маленькие синие бусины разносили шелест, подобный свиткам, которыми завладел ветер.       "В юноше слишком много от матери," - не сулящая радости ухмылка играет на губах богини. "Хватит ли в тебе смелости, будущий сын Гора, чтобы противостоять тому, что неизбежно?"       Бусины вновь разнесли по округе едва уловимый шорох. Напуганная Ифе заботливо обняла очнувшегося Кейфла.