чулки

Химеру не любит, когда его задерживают на работе. И, к сожалению, сегодня один из таких дней. Сначала у него неожиданно прибавилась уйма каких-то дел, о которых он был ни слухом, ни духом, затем во время них всё пошло совершенно не по плану, а теперь он под покровом тёмной ночи плетётся домой в свою квартиру, едва переставляя ноги. Одно счастье – его там ждут. Ну, хорошо хоть лифт не сломан. Ехать нужно на один из самых верхних этажей, а значит ужасно долго. Яркий белый свет нещадно бьёт по глазам, слепит, норовит разжечь очередную головную боль. И опять входная дверь не заперта. Канаме, видимо, никогда не научится пользоваться ключами. По крайней мере не придётся доставать собственную связку, которая наверняка забилась чёрт знает куда. Его встречает неестественная тишина. Что страннее – никто не торопится ему на встречу, на бегу заключая в объятия. Лишь звук какой-то телепередачи раздаётся из гостиной, приглушённый запертой дверью. Что случилось? — Канаме? Всё в порядке? — взволнованно зовёт младшего Химеру. — Ох, Онии-чан, ты уже дома? Всё хорошо, я лежу на диване, лень вставать. Что ж, странно, но допустим. Канаме не стал бы ему врать, да и в голосе не слышно ни нотки боли или дискомфорта. Но, моя руки, Химеру не может перестать думать, что всё-таки что-то здесь не так. Всё становится очевидно, как только мужчина заходит в комнату, в которой отдыхает младший Тоджо. Казалось бы, ничего не выбивается из общей картины: едва ли освещённая телевизором комната, а в ней – самый дорогой для Химеру человек. Дело-то как раз в нём. А именно в том, как он одет. Любовь Канаме к открытой, лёгкой домашней одежде была для старшего не нова, это было одним из их отличий. Парень спокойно мог ходить по дому в одной майке да шортах, и его это никак не беспокоило. Поначалу Химеру волновался: а не простынет ли он? Но Тоджо-младший достаточно быстро убедил его в обратном. В конце концов, в доме было достаточно тепло. Новыми для Химеру были чёрные обтягивающие кружевные чулки, его собственная несоразмерная футболка на чужом худом теле и ни единого знака хотя бы шорт. К этому он был не готов. — Приветик, Онии-чан, я скучал, — лучезарно улыбается Канаме и перекрещивает тонкие ноги. Футболка съезжает ниже, обнажая ещё больше кожи. Что-то внутри Химеру взрывается. Может, сегодня он не так уж и устал. Канаме почти всегда знает, что делает. И лучше всего он понимает, как действует на чувства своего брата. Сейчас не было ни единой возможности, чтобы он вырядился так забавы ради, ну уж нет. И Канаме всегда получает то, что хотел, а Химеру был лишь рад ему это дать. — Ну здравствуй, — мужчина, не спуская глаз с младшего, подходит ближе и валит его на диван. А Канаме только и рад: улыбается ещё слаще, ехиднее, опаснее – его намёк поняли. Сегодня он вновь будет удовлетворён, как и желал. И они вновь, в тысячный раз, что словно как первый, сливаются в поцелуе воедино, уже без прежнего стыда сплетаясь языками, толкаясь всё глубже и глубже – а ведь это только начало. Широкая прохладная ладонь Химеру скользит от щиколотки, надавливая и огибая выпирающую кость, по тонкой икре, до ляжки, и сжимает мягкую податливую плоть неторопливо, подушечками пальцев массируя разгорячённую кожу; он поддевает подвязку и резко отпускает, оставляя краснеющий след. Канаме на это лишь ахает и впивается в губы брата всё голоднее. Младший и сам не теряет времени, а ведёт руками ниже по торсу Химеру, оглаживая бока, подносит их к ремню, торопливо расстёгивая пряжку почти вслепую, и стягивает штаны вместе с нижним бельём: ничего из этого ему уже не понадобится – и сжимает уже твёрдый член в ладони, растирая пальцем предсперму. Мужчина приглушённо стонет, не в силах удержаться. Чертовец Канаме всегда знает, что творит. А он не останавливается и запускает свободную ручонку под рубашку старшего и исследует уже давно знакомое тело. Каждый вздох, каждая дрожь и каждое всё уже стало таким родным. Но, кажется, они никогда друг другу не смогут надоесть. К чему лично Химеру, известный за свои навыки анализа, никак не мог привыкнуть, так это к тому, каким неожиданным и хаотичным Канаме иногда может быть. И вновь это повторяется – он почти вскрикивает, когда младший, такой, казалось бы, слабый и хрупкий, меняется с ними позициями, и уже он оказывается лёжа на мягком диване, а уже порядком спутавшиеся лазурные волосы распластываются по подушке. Что ему пришло в голову на этот раз? — Сегодня для меня главным счастьем будет удовлетворить тебя, Онии-чан. Ты же устал, верно? — Химеру зачарованно кивает. — Так дай я тебе помогу, хорошо? Кажется, старший уже знает, что следует за этим «предложением помощи». И он прав как никогда. Ведь Канаме, улыбаясь ещё хитрее, заправляет прядку волос себе за ухо и языком проводит по всей длине члена Химеру, сладко причмокивая. Он настолько затерялся в рутинной работе, что успел забыть, как хорошо младший Тоджо умеет работать ртом. Иногда он задавался вопросами, мол, «а где он такому научился до меня?» Сейчас спрашивать что-то было бессмысленно, практически невозможно, ведь его голова, постоянно кишащая мыслями, вдруг опустела, и в ней остались лишь Канаме и то, как хорошо он ему сосёт. Как же прекрасно ощущаются настойчивые прикосновения его языка к чувствительной головке, как же великолепно Канаме принимает его, тщательно обводя каждую венку – ведь он не мог позволить себе оставить нетронутым хоть сантиметр его дорогого Онии-чана. Младший глядит на него жадными, замыленными глазами неотрывно. Глазами, похожими на его. Химеру не может удержаться от того, чтобы запустить руку в его волосы и жёстко надавить, стискивая пряди, опуская его голову глубже. Из чужого горла вырывается сдавленный хрип, и Боги, это лучшее, что мужчина слышал за сегодня, хочет он это признавать или нет. Но он позволяет Канаме ненадолго выпустить чужой орган изо рта и отдышаться. — Какой ты сегодня грубый, тебя кто-то обидел? Не волнуйся, я же обещал помочь. Сегодня можешь поступать со мной так жестоко, как хочешь, — наигранно-наивно просит младший Тоджо, и самоконтроль Химеру окончательно падает смертью храбрых. — Как скажешь. Без лишних слов он вновь хватает Канаме за волосы и тот опять принимается за дело, жадно, всё ещё похрипывая от неизбежной боли, пусть и приятной. Вверх-вниз, вверх-вниз, снова и снова он повторяет движения, пока его не сбивает толкнувшийся в его глотку Химеру. Сегодня он явно был не в духе. Ведь обычно нежный с ним старший брат сегодня превратился… вот в это. И Канаме даже не может точно определить, нравится ему это или нет. Он склоняется к «да» и не сдаётся. Ибо довольные, едва ли сдержанные стоны Онии-чана всегда стоят того. Его счастье всегда стоит того. Он чувствует, как в паху тянет ещё сильнее, чем раньше, когда он только дожидался братца, был в предвкушении сегодняшнего дня, и подносит дрожащую руку к собственному члену, давно выбившемуся из-под пояса, держащего чулки. Сегодня он хотел сделать приятно именно Химеру, но и сам без разрядки обойтись не сможет, поэтому дёрганными, непостоянными движениями начинает надрачивать себе, не переставая сосать. Всё смешивается в одно, ощущения становятся всё острее, оргазм приближается— И в один момент всё заканчивается. Они одновременно кончают, Канаме успевает отдёрнуть голову, о чём немного жалеет, а его собственная сперма неспешно течёт вниз по животу и накрапывает на новенькие чулки. И как их потом отстирывать – вопрос риторический. Братья встречаются глазами. Цитрин глядит в цитрин. В мире сейчас для нет ничего, кроме них. Химеру решает, что, пожалуй, этот день был не так уж плох, и целует Канаме в лоб. А Канаме в свою очередь делает в уме пометочку, что «чулки – слабое место Онии-чана». Воспользуется ли он этим в будущем? Однозначно.