***
Что-то уже ждало его. Что-то уже подбиралось совсем близко. Наступало на пятки, тянулось сотней рук из темноты. Даниэль хорошо помнит этот день — это было утро, когда к нему зашёл почтальон и сообщил о смерти доктора Тэйта, бегло передав приглашение на похороны. С ним попрощались, и он остался один в своей комнате, ярко освещённой неожиданным в северных широтах солнцем, и было что-то ужасающее в этом. Город шумел и просыпался, но в доме Даниэля стояла невыразимая тишь. Что-то пришло к порогу дома вместе с дурной вестью, осталось у дверей и медленно, словно ядовитый туман, заполняло комнаты. Даниэль не мог спрятаться ни на кухне, ни в ванной, и самый ясный летний день превратился в кошмар — изо всех тёмных щелей дома на него хищно таращилась бездна невидимых глаз, сжималась вокруг Даниэля плотным кольцом, подступала, занимая территорию. Заявляла — вот она я, пришла и по твою душу. Даниэль чувствовал её тяжелое дыхание у себя за спиной, когда бегло собирал вещи и бумаги, а когда в спешке покидал комнату, чувствовал, как что-то тянется к нему, чтобы схватить. Не успеет он в Пруссию. Уже не успеет. И никто уже не поможет, кто бы что ни обещал.Меня преследует Злой Дух со всех сторон; Неосязаемо вокруг меня витая, Нечистым пламенем мне грудь сжигает он…
Сидя в повозке, направляющейся в Кентербери, он, кажется, не мог больше ни о чём думать. У него не хватало сил даже пожалеть извозчика, которому, возможно, тоже грозила ужасающая смерть буквально в считаные часы. Существо осталось в квартире, но оно чуяло Даниэля и уже шло за ним, и оно нагонит его достаточно быстро. Старый дом встретил его такой же тишиной, что и лондонская каморка. Отца дома не было — в последнее время он часто оставался в хосписе вместе с Хэйзел. И, если честно, что в тот, что в этот раз Даниэль не собирался сообщать о своём визите. Было чуть за полдень, когда он расположился в старом доме, достал дневник из чемодана и осторожно вынул завёрнутую в плотную ткань Сферу. Её он взял с собой. На секунду подумал, что это глупо — если сюда кто-то вернётся, то он точно погибнет, когда найдёт вещи Даниэля, но археолог до последнего надеялся, что существо заберёт своё с собой, когда придёт по его душу. На полках пылились старые книги. Даниэль с трепетом пробежался пальцами по корешкам — он гордился своей маленькой библиотекой, когда был младше. В основном потому, что ему было, чем удивить Хэйзел. Её любимой был том Гриммов, потому что там был «Пряничный домик», и больше всего ей нравился конец, где детям удалось спастись из леса, переплыв озеро на птице. Даниэль не объяснял сестре метафоры, не говорил про схожесть с рекой Стикс — не хотел расстроить ту, кто в доме была единственной, постоянно ожидающей смерти. Но сейчас он чувствовал, что это он стоит у воды один. А его сестра и семья — на другом берегу. Было очень странным столько лет провести у постели Хэйзел и столько лет благодарить небеса за возможность вставать утром на ноги, чтобы в один летний день так легко подумать о своей кончине. Может, он трус. Определённо трус, раз позволит странному безболезненному проклятию убить его за месяц, в то время как Хэйзел уже не один год, возможно, мечтает больше не проснуться в мире, не представляющем для нее ничего, кроме боли. Может, поэтому она и заслуживает большего, может, Даниэль — как впитавшая все плохое и ядовитое в её жизни губка. Это он забрал из утробы матери себе всё самое нужное, не оставив сестре ни крохи, чтобы она жила здоровой. Это он читал ей сказки про умирающих в лесу детей, укладывал её в постель, лишний раз не давая двигаться. Это он прирос к ней, как сорняк, лишний раз напоминая о том, какая она слабая. И это он сейчас сидит, забившись в угол, в доме своей семьи, куда направляется неизвестное чудовище. Может, будет правильным дать себя убить. Освободить сестре место в мире, которое он занял — своими глупыми мечтами, драками, проблемами, которые он доставлял отцу и профессору Герберту. Перестать бежать от неизбежного, чтобы не подвергать опасности больше никого, кто ему дорог. Да, так действительно будет правильнее. Находка в Алжире стала знаком, волей мироздания стереть с лица Земли того, кто не заслуживает жизни. Он глубоко виноват — не только перед странным артефактом, который он вынес из вековой гробницы, но и перед всем в жизни… до чего посмел дойти и дотянуться своими дрожащими от ненависти к миру руками. Он боролся за себя и свою — никчемную, полную лжи, злости и отнятых чужих надежд, жизнь, ему нет прощения, и бежать больше некуда. Даниэль устал прятаться, и каким бы ни стало его столкновение с преследующим его существом, он встретится с ним лицом к лицу, раз оно того желает. Когда солнце село, Даниэль в полной мере осознал, что он умрёт. Он останется на той стороне озера, а Хэйзел поплывёт дальше, дойдёт до дома и постучится в дверь. «И всё закончится», — думает Даниэль, а его сердце пропускает удар, потому что он слышит странный скрежет вдалеке. Существо настигает его, сидящего на полу и держащего в руках Сферу. Почему-то уже не страшно. Несколько часов назад он трясся, рвал и метал, порывался бежать, пока есть время, но сейчас все слёзы выплаканы и всё осталось позади. Подсвечники, сбитые на пол, гаснут, и так, наверное, даже лучше, потому что в душащей черноте не видно, куда направятся уродливые мясистые щупальца, выбившие стёкла и поломавшие кухонную утварь. Даниэль думает, что было бы хорошо помолиться, однако когда потолок затягивают липкие путы, он понимает, что отсюда Господь его не услышит. Потому что перед ним — что-то страшнее и Бога, и Дьявола, что-то, для чего в человеческом языке нет слова и имени. Стоит ужасный скрежет, и Даниэль не знает, скрипит ли так раскуроченная мебель, которую месит чудовищная мясорубка, или это так трещит по швам его сознание. Кажется, пара потолочных балок не выдерживает и рушится, но существу невдомёк, оно затягивает и перемалывает деревяшки до того, как они валятся на Даниэля. О нет, с человеком оно разберётся само. «Наконец-то», — думает Даниэль. Он протягивает Сферу вперед. Он не откупится, починив её. Он не откупится, отдав её. Он не откупится даже, если донесет её ровно до того места, где взял её в Алжире. Он забрал её и она будет в его руках до самого конца, потому что его участь — конец. Сфера светится, и блики падают на уродливые стены из плоти — рваные, дышащие, отмирающие и вырастающие, скользкие, бугристые и багряные. Они глядят на него тысячей глаз, готовы впиться в него тысячей зубов, сварить его в яде своего бездонного нутра. Они подбираются ближе, и Даниэль почти задыхается от нестерпимого зловонного жара. Ну, перед смертью-то можно пожалеть себя? Разозлиться на Создателя, утирая слёзы, оправдываться перед палачом, заявить, что это ужасно нечестно и жестоко — убивать недостойного жизни лишь тогда, когда он эту жизнь полюбил? Что ж, наверное можно. Обидно, что он так и не дописал письмо Хэйзел и не навестил её. Она, наверное, узнает о его кончине, и будет ужасно расстроена, то ему не хватило доехать всего ничего до её хосписа. Может, она пошла бы на поправку, встала бы на ноги после того, как ненужный в этом мире человек исчез бы, и всё-таки жалко, что Даниэль её больше не увидит. Обидно, что он провалил свою первую экспедицию. Что дело, к которому он кропотливо подходил несколько лет, дело, которое отрезвило его зашуганный разум, не принесло ему историй, которые можно вспомнить, лиц, которые бы пришли на его похороны. Надо же так — столько времени готовиться к своей первой вылазке, чтобы она окончилась встречей с древним проклятием! Даже смехотворно. Доски рядом скрипят, и Даниэль шумно сглатывает, жмурясь и готовясь ощутить на своей коже прикосновение смертоносных пут. И действительно обидно, что он так и не узнал, в чем секрет Сферы. Он так и не узнал, почему за ней собрали целую экспедицию, почему о ней пишут историки и алхимики, почему о её мощи знает загадочный барон. Он не узнал о Сфере ничего, из чего действительно мог бы извлечь пользу. Всё, что ему известно — это то, какое страшное проклятие она в себе несёт. Будь ему, с чем сравнить, он бы, наверное, сказал, что охота за такой мощной вещью того стоит, а сейчас… Он просто утирает слезы обиды. Он просто думает «так нечестно», но не сдвигается с места. Потому что такова его судьба. Когда кольцо мышц сгребает его в охапку, а руки, держащие артефакт, оплетают липкие путы, он думает лишь о том, что в каком-то смысле, доволен, что узнает о Сфере хотя бы то, насколько страшное существо её охраняет. Это последнее, чем он может насладиться в своей никчёмной жизни, единственное по-настоящему сокровенное, никому не доступное знание, которое сейчас доступно только ему. «Не нужно знать все твои секреты, чтобы быть готовым пасть под твоим проклятием», — думает Даниэль, когда в него вгрызаются тысячи ртов. «Мне жаль, что мы не познакомились поближе», — думает Даниэль, когда желчный яд жжёт его кожу. «Но я принимаю тебя», — думает Даниэль, когда по его мокрому от пота лицу ползут тяжёлые жадные щупальца, и, наконец открыв глаза, смотрит на сущность, которая убьет его здесь и сейчас. (перед глазами плывёт, и Даниэль видит острые серные скалы в океане пепла, светящиеся леса, бурлящую лаву, ледники и пустыни. Он видит долины и плато, белое солнце, каменистые ущелья, штормы, грозы и туман, геометрически выверенные башни, причудливые механизмы, сеткой голубых вен раскинувшихся по городам, слова на странном языке, расколотое лицо неизвестного божества. Он узнаёт. Это то, что когда-то показала ему Сфера. Что ж, если она позволяет, это приятный прощальный подарок. нравится? О да, безусловно. Даниэль понятия не имеет, что это за миры, но возможность хотя бы на миг стать их частью, увидеть их — уже приносит удовольствие. Пока есть время, он хочет пойти еще дальше и увидеть всё. даже если ты умрешь? Даже если он умрёт. Он досмотрит. до самого конца? До самого конца. Багровый полумрак рассеивается, и он видит свет. Сфера ли это, смерть ли это, Даниэль не знает, потому что у него не остаётся сил. Он чувствует, как его обдаёт прохладой, и не успевает подумать, что это, наверное, холодное дыхание самой Смерти (если то, что пришло по его душу, Смертью не было), как его захлёстывает тяжёлая дремота. — Я принимаю тебя, — шепчет он одними губами и закрывает глаза. До него доносится отдаленный шелест. — я принимаю тебя.)…Я им дышу, его вдыхая и глотая.
***
Остаток лета уходит на то, чтобы встать на ноги. В письме от отца, кажется, есть толика печали, когда он сообщает Даниэлю о наполовину разрушенном доме и приглашает вернуться в Кент, чтобы помочь с восстановлением. Молодой человек невидяще пялится на письмо в руках, потом перечитывает его снова. Может, он правда умер и находится в раю. Отец же никогда не пишет писем. Даниэль не получал от него вестей даже тогда, когда уехал учиться в Лондон. Тем не менее, в Кентербери он собирается. — Ты исхудал. Отец — уставший и печальный, измотанный бессонными ночами со слабеющей Хэйзел, смотрит на сына, который, кажется, сам только что вышел из хосписа, и хмурится, глядя на бинты, покрывающие руки и грудь. На секунду бросает взгляд на местами седые пряди, но не решается спросить. — Не говори, что это с твоей экспедиции. — Нет, нет. Недавно свалился с лестницы в библиотеке. — А-а-а. Ещё лучше. Даниэль усмехается — если отец ворчит, значит, все в порядке. Он следует за мужчиной в дом. Изнутри все истерзано, перевернуто и покорёжено. — Влезли, перебили окна. Посуды, считай, не осталось. Из мебели — только то, что в спальнях и в ванной комнате. Даже балки потолочные не пощадили. В общем, чертовщина. Да, думает Даниэль, глядя на хаос в его старом доме, кроме как чертовщиной это не объяснишь. Ни дыр от выстрелов, ни отпечатков ладоней, ни следов на полу. Ничего. То, что несколько дней назад скрутило его на этом полу, переломало всю мебель и заполнило ядовитым жаром комнату, не оставило от себя ни клочка плоти. Пришло за законной местью, заявило о своих правах, заняло территорию, но когда смилостивилось — исчезло бесследно. — Никогда бы не подумал, что когда-нибудь такое увижу. Все с ног на голову — и дьявол его знает, что теперь делать и чего ещё ждать. Да, отец. Всё с ног на голову… и не знаешь, чего ждать. — Все будет хорошо. Мы всё восстановим. Отец, опершийся рукой об уцелевшие балки, с удивлением косится на сына, и, наверное, хочет что-то сказать, но не решается. Даниэль знает, что он растерян и напуган. Тени предметов незаметно окрашиваются в багряный, и Даниэль чувствует, как существо прячется в полумраке, не угрожая, не нападая, но просто наблюдая. Просто встав плотным щитом вокруг своего хозяина. Отец не замечает перемены. Всё, что он видит — это бледный и худой, но полный странной внутренней силы сын, так неожиданно повзрослевший после поездки в Алжир. И, кажется, он говорит правду, обещая, что всё будет хорошо.***
Даниэль просыпается ночью от невыносимой жары. Поначалу он думает, что это из-за одеяла, и порывается сбросить его, но что-то, что мягко укрывает его ноги, держит стальной хваткой и неожиданно начинает перекатываться туда-сюда. Даниэль открывает глаза и… Не знает, как реагировать. Мясистые сгустки затянули всю комнату, оплели, как сорняк. Не ломают. Не двигают даже. Чернильница с хлипким пёрышком затянуты красной сетью, которая лежит сверху, словно саван, укрывающий их от дуновения ветра. Стены и потолок — в сетке красных вен. А ещё паутина оплела его ноги, свернувшись между ними в тугой комок. Когда Даниэль осторожно приподнимается, чтобы сесть, плоть дрожит и движется, как потревоженная в ночи кошка. Перепонки покрываются рябью, и мясистые стены идут ходуном, реагируя на пробуждение хозяина. В стенах и потолке появляются и исчезают многочисленные глаза, смотрят на Даниэля спокойно и внимательно, а потом их веки срастаются обратно, и на их месте зияют дыры, через которые существо шумно выдыхает. Оно… спало рядом с Даниэлем? Молодой человек убирает со лба налипшие волосы и осматривает комнату ещё раз. Нет, чудовище определённо не собирается его убивать. Оно устроилось, будто у себя дома, по-хозяйски раскинуло свои сети. Не так, как оно делало в Кентербери, конечно, и у Даниэля есть основания полагать, что это оно так просто скромно заявило свои права на то место, где обитает незадачливый археолог. — Ох. — только и может произнести Даниэль после минуты молчания. — Ну… ты хотя бы ничего не ломаешь. Это так. Тяжи и путы — лёгкие, как шёлк, не нарастают огромными мясистыми стенками, а скромно раскидываются, как кружевные скатерти. Тем не менее, когда Даниэль пытается встать, паутина сгущается и крепче обвивает его ноги. Что ж. Это… неожиданно. Хотя можно ли вообще чего-то ожидать от такого существа — вопрос хороший. — Я хочу пить, — врёт Даниэль, смотря на стянувшие его красные сетки. Существо слабо рокочет, словно бы недовольно ворчит — разбудил, ещё и требует чего-то посреди ночи. Но путы убирает. Значит, понимает. Умное. Даниэль бегло проскальзывает на кухню и залпом осушает стакан воды из графина. Возвращаться не хочется. Существо — не злое, но заняло его комнату. Оно делит с ним место жительства, но Даниэль не был готов к такому соседству. Когда он ложится обратно в кровать и чувствует, как по ногам снова ползут мясные сгустки, он дергается от щекотки и нервно тараторит: — Нет, не надо. Мне жарко. Существо останавливается на миг. Идёт волнами, вздыхает сетью клапанов под потолком. Думает. И продолжает ползти вверх. — Эй, я не хочу быть грубым, но… Треск ткани заставляет его подскочить на месте от неожиданности. Внезапно становится ощутимо прохладней, и Даниэль только сейчас замечает, что его ночная рубашка, а вернее, то, что от нее остается, тряпками сползает на пол, утягиваемая путами. Оно, должно быть, шутит. Вместо того, чтобы не жаться так близко, оно предпочло избавиться от одежды на теле человека. Оно не только разумное, но, похоже, обладает своеобразным чувством юмора. И, кажется, оно дразнится — голый торс оплетают путы, тонкие, словно виноградные лозы, и пару раз еле заметно тычутся в бока, заставив Даниэля охнуть. Смотри, человек, какое гениальное решение пришло мне на ум. Выкусил? Молодой человек нервно жмётся под сеткой щупалец. И на него снова накатывает полузабытое чувство тревоги и растерянности от неизведанного. Казалось, он уже достигал пика своей агонии недавно. Уже мучался, мирился, принимал Смерть как данность. Он вышел из этого события заторможенным, обледеневшим, уставшим, неспособным фокусировать взгляды, вставать с кровати с утра, отчетливо слышать и вести диалог. Казалось, он больше не вернется к тому ужасу и беспомощности, которые ощущал. Но неужели существо не убило его… Только чтобы помучить подольше? Сгустки лениво перекатываются туда-сюда, а на стенах сонно разлепляют веки десятки глаз, реагируя на участившееся дыхание Даниэля и его зарождающуюся истерику. Нет, он еще не напуган. Он ужасно встревожен тем, что может снова вернуться туда, в прошлое, в перманентный страх и кошмар. — Не делай мне больно, — просит Даниэль, сипло и устало. На плечах и груди ноют заживающие рубцы от рваных ран. Существо слабо дышит, смотря на своего сожителя, и мягко накатывает на шрамы тонкой сетью перепонок. Приникает осторожно и почти ласково. Крадётся. Или извиняется? Путы невесомо проходятся по ранам. На перепонках вздуваются клапаны и осторожно обдают зарубцевавшуюся кожу прохладным дуновением, а затем мягко накрывают, расстелившись сверху новым бархатным эпителием. Даниэль неподвижно лежит еще несколько минут, пока на нем слабо пульсируют живые капилляры. И, начиная проваливаться в сон, успевает отметить для себя забавную вещь об убаюкивающем ощущении теплоты на затянувшихся ранах. Если закрыть глаза, кажется, что кто-то осторожно целует его кожу.***
Вечером следующего дня, уже перед отходом ко сну, Даниэль вспоминает про Хэйзел. Он, если честно, уже почти забыл, как выглядит родная сестра — бессонные июльские ночи после экспедиции совершенно вымотали его. В мае-месяце он даже намеревался написать ей письмо из Алжира, когда они с экспедицией как раз остановились в форте Аль-Мамару, но, к своему собственному стыду, Даниэль обнаружил, что потерял черновик, а потом, после инцидента, ему было уже не до писем. Вообще он попросил отца передать Хэйзел привет в прошлый раз. На всякий случай уточнил, что за долгое молчание извинится сам — всё-таки, прошло почти всё лето, надо было и самому навестить сестру. Поначалу он был уверен, что это плохая затея. С его-то незажившими ранами двигаться куда-то — то еще испытание. Потом прикинул, как давно он не навещал сестру. Потом попытался вспомнить, какое лицо было у отца, когда он приехал домой — грустное и отстраненное или уставшее и раздраженное, как обычно, когда он долго пробыл в хосписе. Не смог вспомнить и нервно мерил шагами комнату, боясь или расстроить узнавшую о его возвращении Хэйзел, или приехать к концу похорон той, с кем он так и не успел должным образом попрощаться. Над головой слышно ленивое урчание — это сущность снова перекатывается туда-сюда волнами, своеобразно следуя за хозяином, тревожно наворачивающим круги. Чудовище не рассержено, но оно не разделяет тревог Даниэля и скорее всего просто дежурит рядом, чтобы человек совсем не сошел с ума от переживаний. По крайней мере, так думает сам археолог, почти физически ощущая то, как не хочется загадочному существу вмешиваться в его дела. — Я даже не знаю, жива ли она. Я даже не знаю, сколько писем я пропустил. — Даниэль хватается за голову. Он сгорает от стыда. Бедная младшая сестра. Бедная Хэйзел. Маленькая, слабая Хэйзел, у которой из радостей в жизни — рассказы старшего братца о старинных реликвиях и дальних странах. Хэйзел, у которой глаза закрываются от усталости, когда она держит книгу в руках, если она вообще может держать книгу в руках. Хэйзел, которая сжимала его ладони в своих — крошечных, тонких ладошках, когда прощалась с ним перед экспедицией, Хэйзел, которая, наверное, просила отца перечитать еще раз письма, присланные из пограничного порта, и, наверное, переживала за брата, сунувшегося на странные раскопки в неспокойный Алжир без оружия против мятежников, без какого-либо опыта, с одним только голым энтузиазмом, дневником в кармане и французской визой на руках, которую он в силу незнания языка и прочесть-то не мог. А если она сейчас переживает еще сильнее? Думает, что он нашел там себе какую-то золотую жилу, мечту жизни, раз приехал и так и не навестил? А если она так переживала, что не дождалась? Плоть под потолком раздувается огромными мясистыми пузырями. — Ты не помогаешь. — устало бросает Даниэль через плечо. Красные сгустки фыркают, выпуская горячий воздух. — Ты… все планы мои порушило. И не дай Бог ещё что-нибудь порушишь. Даниэль выдыхает, приземляясь на расстеленную кровать, и закрывает глаза, чувствуя, как неприятно свело скулы и ком встал в горле. Если бы не проклятая тварь, ползущая за ним из Алжира, все было бы хорошо. Он бы не пропал из поля зрения отца и сестры. Он бы не потерял все шансы на успех и начало новой карьеры. А у него… все из рук валилось. Нет, разумеется, штука не просто так шла за ним по пятам. Даниэль заслужил то, что она с ним сотворила. Разумеется, он должен был умереть, и проклятие должно было его прикончить… Но тогда бы это ужасно расстроило Хэйзел. Даже если это было бы правильным. С другой стороны, он все еще жив. Признан безгрешным… Но бесконечно виноват перед сестрой, которая, должно быть, сошла с ума от переживаний. Чёрт. Как же так получается, что он и так, и так — мерзавец? Мертвый ли он, живой ли… От него одни проблемы. Нет, не может такого быть. Всё не от него. Он дописал бы письмо, вернулся бы домой, показал бы Хэйзел жутких глиняных идолов и железные маски. Он бы справился со своей первой экспедицией и доказал бы свою полезность для этого мира. Он бы не был такой обузой, если бы… — Если бы не ты. Ты все испортила. — всхлипывает Даниэль, до боли вцепившись в свои же волосы. Он такой идиот. И штука, преследующая его… такая идиотская. Должно быть, настоящее проклятие — не в том, чтобы умереть от рваных ран. А в том, чтобы всю жизнь не иметь возможности смыть с себя грехи, выпутаться из красной паутины и исправить свои ошибки. Не смочь стать лучше, даже побывав на грани жизни и смерти. Не быть низвергнутым в ад, не заслужить рая, но бесконечно застряв в чистилище, в котором он никогда не очистится от налипшей на его душу алой дряни. Даниэль скорчился на своей кровати и беззвучно плачет, зажав рукой рот. Ни домовладелица, снующая по этажам в вечернем обходе, ни любопытные соседи, ни даже нависающая прямо над ним тварь его не услышит. Пусть у него останутся хотя бы крупицы хваленого викторианского самообладания. Хотя бы осколок маски, которую он никогда не умел держать. Хоть что-то ценное в мире, в котором он сам враз обесценился. Становится тепло. Может, его охватил жар от рыданий, может, он сильнее сжался в комок на кровати. Даниэль дёргается, чтобы смахнуть с лица налипшие волосы, и обнаруживает, что существо стекает с потолка, как тряпка, и оплело его плечи — не кровожадно, но осторожно, ласково согревая его. — Ты все испортила, — обречённо повторяет Даниэль. У него нет сил злиться или кричать. У него вообще больше нет сил. Существо покачивается, словно отступая назад, но снова накатывая на него, и его щупы уже мельче и слабее, дрожат на плечах, пульсируя тонкой веткой капилляров. Оно сжимается, становясь тонкими алыми путами, и снова выдыхает, на этот раз не обжигающе-беззастенчиво, а тихо, со свистом и жалобным писком, как сдувающийся воздушный шар. — Ты… штука, — слёзы застлали глаза, а горло не пропускает звуки. Но существо, вроде бы, видит и откликается на «штуку». — Ты должна была меня убить. И не убила. Но мертвый или нет, с тобой я — все порчу. Существо тянется щупом к щеке, трогая мокрую дорожку, но Даниэль слабо шлепает красный отросток ладонью. Тот со свистом уползает обратно, и, может, археолог бы испугался гнева обиженного чудовища, но сейчас наплевать. — Ты… у меня был шанс все исправить. А теперь я ничего не могу исправить. Ты все порушила. Справедливо гневаться на злой рок. Даже если сами высшие силы решили обречь тебя на страдания. — Лучше бы ты меня убила. — говорит Даниэль и трясется в приступе рыданий. Существо дрожит и наползает ему на спину, вплетается щупальцами в ладони, скользит по щекам. Натягивается струнами и рвано выдыхает воздух. Свистит, и пищит, и скулит, издает тихие, какие-то абсолютно нелепые звуки, как встревоженная птица. Перепонки трепещут от дуновений. прости Даниэлю плохо от окружившей его сущности. Она что-то лепечет, что-то выговаривает. Не пытается снова убить, опять оттягивает время и играется. Изображает из себя чудаковатый духовой оркестр, шумно содрогающийся в такт с ним. Чтобы на его рыдания выдать издевательским хором… прости прости прости Молодой человек распахивает глаза, промаргиваясь, и даже если все ещё не может отдышаться, видит, как трепещет рядом с ним тонкая вязь из красных жил. Свистит, подвывает и дрожит, как будто плачет в унисон. — Ч-что? — переспрашивает Даниэль. Кажется, он сошел с ума. прости Нет, это наверное какая-то шутка. Не может такого быть. Щупы обхватывают его, ощутимо сильнее, но все еще осторожно, так, чтобы не навредить. Археолог чувствует, как на затылок ложится тёплая сетка перепонок, поддерживающих его голову, а по щекам ползут новые отростки. Он опять ничего не понимает. Даниэль хочет забыться. Это кажется невыносимым издевательством, очередной непонятной пыткой, еще одной после болезненного инцидента в Кентербери и произошедшего прошлой ночью. Он закрывает глаза, не двигаясь под укрывшей его сетью щупалец и слушая тихий хор голосов. С дрожащих ресниц скатываются последние горячие слёзы, и Даниэль чувствует то, как чужие щупальца даже не дают им в последний раз согреть щеки, вероломно смазывая с лица. прости В полудреме, когда зловещие путы уже напоминают по ощущениям тёплое одеяло, а гудящие голоса — колыбельную, Даниэль, кажется, слышит, как существо напевает его имя.***
В найденных дневниках Герберта говорится о Сферах. О том, что они являются источниками невиданной силы, правда, какой именно, Даниэль так и не может нигде прочесть. Август тысяча восемьсот тридцать девятого близится к концу, он сидит над записями, которые вывезли из дома покойного Тёрстона, и ломает голову. Под потолком клубится алый туман. В крошечных сносках рукописей покойного профессора Даниэль читает отрывистые «Страж Сферы», «проклятие», «осторожно». Да, это определенно подходит к тому, что он испытал. Да, он пал под проклятием… должен был пасть. Таинственная сущность шла за ним по пятам, намереваясь жестоко отомстить за потревоженный покой. Но она не рассеялась, она не исчезла, пощадив своего хозяина. Старинные иллюстрации в вырезках между страницами демонстрируют алхимиков, учёных и правителей, величественно держащих артефакт, и рядом с ними — ни одного намёка на Стражей. «Сфера подчиняется и отдаёт свою силу достойным, и жестоко расправляется с теми, кто не должен обладать её мощью», — гласит подпись под одной из гравюр. Если Даниэль ещё жив, тогда почему он все ещё чувствует горячее дыхание за своей спиной? — Никак не пойму, то ли ты временишь, то ли я делаю что-то не так, — говорит археолог, потирая виски и откидываясь на стул. Он не знает ответа. И он там же, откуда начал, ещё когда не понимал, что происходит. Всё, что у него есть — это записи Герберта, скупая адресная книга с пометками на определенных именах и пара томов из библиотеки Кембриджского университета. Он ищет одно, а получает другое. Человеческие знания, сохранившиеся в виде груды старых записей, могут дать только расплывчатое представление. Это обрывки рассказов очевидцев, это научные трактаты, схемы и символы, но то, что за его спиной, нельзя изобразить на математической сетке, нельзя призвать конкретными знаками и нельзя изобразить в медицинском справочнике. У человечества есть какие-то свои ответы, но на вопросы Даниэля они не ответят. Что-то поднимается по стулу, наползая на плечи археолога теплым покрывалом. Оно урчит, оно дрожит, оно мерно дышит, словно убаюкивая и поддерживая. — Почему ты здесь, если не убиваешь меня? — в голосе Даниэля — задумчивость. И ещё какая-то ему самому пока неизвестная эмоция. Все эти люди — ученые, врачи, правители, жрецы и историки — знали только о Сфере, но никто ничего не знал о его Страже. Что ж, тогда ему, кажется, придётся искать ответы в другом месте. — Твоя взяла. Покажешь мне сама. Как… и договаривались. Существо довольно урчит, когда Даниэль задвигает чемодан с рукописями в шкаф.***
Молодой человек, задыхаясь, сползает с кровати на пол и с трудом поворачивается набок, поджав под себя ноги. Поначалу становится легче, но мышцы тут же становятся слабыми, и он заваливается на спину, гулко стукнувшись головой об пол. Потолок двигается и ходит рябью. Ну, разумеется, не сам потолок… а то, что на нем сидит. Даниэль смотрит на все это, но в его висках резко отдается тупой болью, и он жмурится, так и лёжа на полу на спине. Холодный октябрьский ветер из приоткрытого окна обдает кожу, но вместо прохлады и покоя приносит только судороги. — Ты меня так точно убьешь, — хрипит Даниэль. У него не хватает сил, чтобы разозлиться, и не хватает эмоций, чтобы заплакать. И не нужно. Сейчас он просто хочет отдышаться и чтобы головная боль прошла. Существо под потолком тянет вниз свои путы, пытаясь достать до хозяина, но резко тушуется и прячется куда-то в темноту. На лестнице за дверью раздаются шаги. — Даниэль? Вы спите? О нет. Пожалуйста, ещё пару минут. Голова так ужасно раскалывается. — Даниэль, ради всего святого, я… Молодой человек оказывается у двери на удивление быстро. Успевает поправить ночную рубашку, но волосы решает не приглаживать. Для показательности. Дверь скрипит будто нарочно громко, а свечное пламя будто назло бьет прямо в глаза. Даниэль щурится, но стоически выдерживает вторжение. — Да, миссис? — Я слышала шум. Это не в первый раз за сегодня. Вы… немного не в себе. Пожилая женщина — низенькая, седая и укутанная в добротный халат, держит подсвечник, и стоит у порога. Она сдаёт Даниэлю квартиру в этом доме, поэтому у нее есть право знать, что нарушает покой жильцов посреди ночи. Вообще-то Даниэль немного сторонится её — эту маленькую, немного строгую, но очень вежливую вдову, любезно предоставляющую ему место тут, в хорошем районе Лондона. — Да, я сегодня что-то на ногах не стою. Я поднялся, чтобы выпить воды из-за лихорадки, но пару раз полетел кубарем. Впрочем, он не врёт. Он действительно проснулся в приступе и первое, что захотел — это смочить пересохшее горло. Женщина окидывает Даниэля обеспокоенным взглядом и недоверчиво приподнимает бровь, удивленная спокойствием обычно нервного и нелюдимого молодого человека. — К вам заходил врач сегодня? — Все верно. Он сказал, мне стоит побыть дома еще пару недель, и что скоро я пойду на поправку. — Это… славно. Неловкая пауза длится всего секунд десять. Даниэль не успевает забеспокоиться о том, что это не соответствует нормам этикета, потому что чувствует в темноте за спиной знакомое шевеление. Существо внимательно смотрит. Не двигается, не рокочет, не лезет изо всех щелей, а застыло за спиной. Словно ждёт приказа. — Прошу меня простить, миссис. За шум и за… неприятности, которые я мог вам доставить. Я не намеревался вас тревожить, хочу, чтобы вы это знали. — говорит Даниэль непривычно ровным голосом и слегка склоняет голову. Тени на потолке сгущаются. — Что вы. Я не держу зла, просто… беспокоюсь, — старушка промаргивается. — Даниэль? — Да, миссис? — Если вам плохо спится из-за… лихорадки или профессора Герберта, можете попросить у меня лауданум. Я принимаю его от бессонницы. Свечное пламя дрожит, будто от порыва ветерка. — Спасибо, я буду иметь в виду. — вежливый кивок. — Доброй ночи, миссис. Даниэль ждет, пока старушка спустится вниз на пролёт, и только потом закрывает входную дверь. Он успевает увидеть спокойное лицо женщины, и знает, что сегодня она впервые возвращается к себе от него, ни за что не переживая. Когда щелкает дверной замок, Даниэль поворачивается лицом в темноту квартиры. Он задумчиво смотрит на мясистую бездну, чернотой растекшуюся по его дому. — Веди себя тише. Даниэль ступает обратно в спальню, осторожно садясь на кровать, но долго сидит, подперев голову руками. Масса на стенах мягко стекает вниз, обвивая плечи своего хозяина и воркуя что-то. Молодой человек лениво поглаживает живую плоть и заваливается в кровать. — Давай сегодня без страшных разрушенных городов во сне. Ты меня напугала. Мне завтра рано вставать на паром. Даниэль окидывает взглядом комнату, плотно обвитую живыми стеблями. На прикроватной тумбочке в полутьме поблескивает бутылёк лауданума, выписанный врачом. Молодой человек хмыкает. Конечно же, лауданум тут не поможет. Его новая спутница, потусторонняя сущность, убаюкивает куда лучше ядрёной настойки. Туманит мозг и показывает куда более яркие сны… и ласкает лучше самых ласковых рук. спи — Старушку не трогай. Спокойной ночи. — говорит Даниэль, прикрывая глаза и сплетаясь пальцами с разросшимся по подушке щупальцем. спи Сегодня во сне он видит молчаливые огромные статуи посреди пустошей, увитые странным кустарником с оранжевыми цветами.***
Ближе к Рождеству Даниэль навещает Хэйзел. Такая отсрочка более, чем оправданна. Не злятся ни отец, ни сама Хэйзел (ещё бы!), ни, что странно, сам Даниэль. Сестра на удивление выглядит хорошо. Возможно, это медсестры умыли и причесали её, но в глубине души у Даниэля расцветает странная радость. Слова доктора о том, что Хэйзел не доживёт до своих двенадцати, снова всплывают в памяти, и невероятным кажется то, как эта маленькая девочка прожила еще целых три… нет, уже четыре года. Хэйзел дождалась его даже тогда, когда он буквально был проклят и вырвался из лап смерти. Даниэль вспоминает, как хотел умереть, чтобы не занимать её места в мире. Сестра перед ним выглядит… такой счастливой, что мысль о том, что, должно быть, он сейчас мёртв и стоит перед ней мёртвым, почему-то не вызывает ужаса, а лишь улыбку. — С Рождеством, Дэнни, — улыбается Хэйзел, протягивая руку брату. — Я уж думала, не увижу тебя снова. — И тебя с Рождеством. Меня правда долговато не было. Извини. Хэйзел не обижена. Она заправляет выбившиеся из кос пряди за ухо и устраивается поудобнее в постели. — У тебя столько всего произошло! Теперь точно не отвертишься, раз приехал. Расскажешь, как там в Алжире? Они долго разговаривают, хотя по большей части говорит всё-таки Даниэль. Хэйзел слушает, затаив дыхание, про гробницы и пустыни. — И они вытащили тебя? — Да, я был без сознания. Знатно тогда трухнул. — Ещё бы. Я помню, как тебе было с ней тяжело. Ну, с темнотой. Да, раньше было трудно. Теперь — привычно. Теперь темнота ходит за ним по пятам, прячется у него за пазухой, перебирает волосы и греется на груди. Она тянет свои лапы туда, куда он идет, раскидывает сети. Она вплетается щупальцами в его руку по ночам и сторожит в темных углах, пока Даниэль с кем-то говорит при свете дня. В ноябре, когда он ненароком заезжает к старому знакомому профессора Герберта, он натыкается на множество интересных сведений о Сфере. Снова. В этот раз там есть наводки на митраистские храмы и имена учёных, которым удалось подчинить себе силу артефакта. Даниэль уже по привычке лишь скептично хмыкает, листая страницы с изображенными на них мудрецами. Ему самому так и не удалось понять, как работает Сфера, не удалось использовать ее по назначению, но он удачно нейтрализовал собой то, что ее охраняло. Что ж. В этом есть свои плюсы. Он потихоньку узнаёт то, чего нет ни в одном манускрипте и ни в одном фолианте. Человеческие «источник энергии», «проход», «портал», «будущее» — это такие смешные и скупые подачки от великих артефактов на фоне того, что ему показывает Страж. Бегущие за светом Сферы ищут ответы там, куда не ступала человеческая нога, стремятся превзойти себя и подчинить мир, и оказываются жестоко наказаны. Те, кто остаются в тени, найдут все ответы в самих себе. Однако… в глубине души шевелится что-то темное, холодное и любопытное. Хочется посмотреть на всех тех, кто хранит знания только об одной стороне артефакта. Хочется перехватить исследование Герберта в свои руки, добраться до каждого из его адресной книги, до каждого, у кого есть сведения, опыт, вымощенные под ритуалы подземелья… или Сферы в руках. Страж, сопровождающий Даниэля, довольно урчит. Божество, особенно такое жестокое и непредсказуемое, тоже не против потешить своё самолюбие и подыграть чужим планам — затесаться в чужое исследование, заявиться на порог чужого дома с жалостливой историей. Раскапывать могилу в пустыне тому, кто думает, что твоими руками добудет себе великую силу. Даниэль понимает свою спутницу без слов, чувствует, как нетерпеливо и взбудораженно она рокочет, чуя тех, кто смеет претендовать на ее дар, и оказавшись в Париже по официальным делам, находит время, чтобы навестить старых знакомых, пусть и не своих. Молодой человек сидит в чужом саду, перебирая бумаги и заметки покойного хозяина поместья, когда к нему подходит ребёнок. — У тебя тоже есть волшебный камень? Даниэль отрывается от заметок о финансировании экспедиции в Алжир и смотрит на маленькую девочку. Её речь — холодная и чёткая, а лицо непроницаемо, но чёрные глаза широко раскрыты и немигающе смотрят на незнакомца. — Камень? — Волшебный камень. Как звезда, — говорит девочка. Даниэль молчит. Вечернее солнце окрашивает облака в алый, всё вокруг отбрасывает длинные тени. Его тень — самая длинная и самая тёмная. Он чувствует, как существо обеспокоенно перекатывается под рубашкой, словно учуяв что-то необычное. — Нет, у меня не звезда. Просто шар. — Я не знаю таких волшебных камней. Бумаги шелестят перед носом у Даниэля, и в мешанине из исторических вырезок мелькает запись о дочери месье. И еще одна. Их много, и молодой археолог успевает только бегло выцепить для себя пару строк о глубокой эмоциональной травме, прежде чем снова смотрит девочке в её пустые чёрные глаза. — А что делает твой волшебный камень? Девочка отводит взгляд и какое-то время смотрит вдаль, думая. — Светит. Так ярко, что всем вокруг становится темно. Даниэль делает себе заметку как-нибудь сюда вернуться. — А мой — делает настолько темно, что рядом непременно появляется свет. Ему правда немного забавно от мысли о том, что он всё-таки умер. Даниэль смеется вместе с Хэйзел с рассказа о потерянном в форте Аль-Мамару письме, о падении с верблюда и даже о зонтике. Потом — как он свалился с лестницы в библиотеке. Он тихонько суёт ей в ладонь пару красивых алжирских монет и привезенную коробку рахат-лукума, и подмигивает, когда Хэйзел с интересом рассматривает арабскую вязь. — Отец рассказал, ты этим летом снова поедешь куда-то. Они не приняли твою выпускную работу из-за… ну, событий с профессором? — Вообще-то, приняли. Мы накопали достаточно, и по заметкам я закончил то, что делал в мае. Теперь я могу сам путешествовать и проводить исследования. — Это так здорово, Дэнни, — улыбается сестра. Ему почти не стыдно за то, что она не может так же, как и он, вскочить с постели и поехать куда угодно смотреть весь мир. — Вчера меня вывозили в сад у хосписа. Обычно зимой этого не делают, но сёстры сказали, что я могу хоть разик побыть снаружи. Мне как-то даже показывали цветы. — Тебя выпускали из палаты? — Да… несколько раз в августе и еще пару — осенью. У них очень красивый сад. Прямо как у нас в детстве. Жалко, что с домом такое произошло, ну… летом. Даниэль молчит. — Хэйзел… — Всё в порядке, Дэнни. Мне тут хорошо. Сёстры обо мне заботятся, и я вижу красивый сад за окном и иногда даже вживую. Мне этого достаточно. — Я привёз кое-что. Даниэль достает из сумки томик Гриммов. — Пылилась дома. Хорошо, что её тогда не утащили. Она тебе нравилась. Хэйзел бережно принимает потрепанную книгу из рук брата и осторожно листает страницы. Она останавливается на «Пряничном домике», смотря в потёртые печатные буквы. — Это моя любимая была. — Да, про Гензель и Гретель. — Хочешь, я тебе прочитаю? Даниэль промаргивается. — Что? — Я прочту тебе. Ты когда-то читал её мне, а теперь я прочту тебе. Только мне нужно, чтобы ты листал страницы, чтобы я не сбилась. Даниэль подсаживается поближе, держа руку на страницах и смотря за тем, как сестра жадно вчитывается в буквы. Может, это зимнее низкое облако закрывает солнце за окном, а может, это вечер, но палату окутывает полумрак, собирающийся по углам, как виньетка на книжной миниатюре. Хэйзел читает мерным и спокойным голосом, лишь иногда делая передышки под шелест страниц, и Даниэль чувствует, как расслабленно она дышит и как мерно стучит ее сердце. Под рубашкой на груди перекатывается существо и тихо рокочет, за спиной сгущается темнота, и только маленькая Хэйзел, читающая свою любимую книгу, кажется в этой мгле лучиком света. Даниэль не боится, что он поглотит её. Все вокруг — существо, притеревшееся к его коже, вечерняя дымка по углам, да и он сам греют девочку, окутывают, как кокон, но не забирают. Раньше он боялся темноты. Теперь он сам — темнота. Она заменила ему свет, он живет и дышит ею, доверяя ей, как самому себе. Он живет, не боясь ни за себя, ни за других. Теперь он знает, что занимает свое законное место в мире, и это место — в тени. Даниэль приобнимает сестру за плечо и переворачивает страницу на последний фрагмент сказки. — Вы сегодня поздновато. Успеете в город? — спрашивает одна из горничных, заходя в помещение с подсвечником. — Да, мисс. Заехал к сестре, я давно её не видел. Спасибо за вашу заботу. Сообщите извозчику, что я буду через пару минут. Он поправляет одеяло на засыпающей Хэйзел и забирает книгу из её рук, кладя на прикроватный столик с лекарствами. — Ты молодец. Прочла мне целую сказку. — Да, думаю, я заслужила отдых. Да и тебе пора. Даниэль убирает пряди с её лица, когда она устраивается на подушке. — Дэнни? — М-м? Глаза сестры — уставшие, но она смотрит спокойно и очень тепло. Маленькая свеча по имени Хэйзел горит мерно и тихо в вечерней темноте. — Ты очень сильно изменился. — Ну, мы давно друг друга не видели. — Даниэль виновато кивает головой, заправляя седые пряди за ухо. — Нет, правда. Не скажу наверняка, но это что-то хорошее. Я бы сказала, что ты светишься, но не уверена, что это нужное слово. — Я что, выгляжу несчастным? — Нет, просто ты… счастливый как-то по-другому. В душе правда шевелится что-то. Воздух — недвижимый и мрачный, стоит вокруг плотной стеной, не враждебно, не пугающе, а тихо и спокойно, как навеки застывший камень. Как статуя посреди темной пустоши, поросшая оранжевыми цветами. — И что ты об этом думаешь? — Я думаю, у тебя все хорошо. Я за тебя очень рада, Дэнни. Темнота вокруг колышется и идет волнами, убаюкивая. — Спокойной ночи, Хэйзел. спокойной ночи, Хэйзел — Спокойной ночи, Дэнни. Медсестра сменяет Даниэля в палате, поправляя одеяло на мерно сопящей девочке, когда он направляется к выходу. — Вас сопроводить? В коридорах уже довольно темно. — Я помню дорогу, благодарю. Он правда доходит до повозки по полной темноте в коридорах, лишь один раз напугав извозчика, когда появляется перед ним из ниоткуда. Даниэль садится в повозку, запахивая камзол. Дорога предстоит долгая и вернется он поздно, но это не страшно.То, образ женственно-пленительный приняв, Когда душа полна святого вдохновенья, Весь — лицемерие средь мерзостных забав, Мои уста сквернит напитком преступленья…
— Вы что-то сказали, сэр? Извозчик не поворачивается к нему, пока они едут, но свет фонаря падает на очертания его уставшего обеспокоенного лица. — Всё в порядке, вам показалось. Мощные мясистые стебли обхватывают грудную клетку под одеждой, словно пытаются обнять — крепко и нежно, всей своей тысячей рук. Даниэль смотрит в черноту, окружающую повозку, и, несмотря на холод, расстегивает пару пуговиц рубашки у воротника, чтобы существо могло прикоснуться к его лицу. мой мой Щупальца ласково перебирают его волосы и гладят впалые щёки. Путы ползут по коже, сжимая его в новой тысяче объятий. Где-то в свете фонаря обеспокоенно фыркают лошади, кемарит извозчик, но как бы близко ни был свет, Даниэль — в тени. Всецело принадлежит ей, пока она всецело принадлежит ему.***
— Год назад нас с тобой искали. Даниэль потирает переносицу, сидя на кровати, а существо все ещё держит его за плечи, мягко дыша на ухо. — Я уже много чего перерыл. Достаточно, чтобы понять, что именно то, что мы с тобой ищем, где-то очень надежно спрятано. Не исключено, что ещё у кого-то, кто связан с Гербертом. Да, это верно. Легенда о Сфере уходит корнями в множество разных источников, но все они, как выяснил Даниэль — не более, чем истории передачи реликвий из одной богатой семьи в другую и скачки артефактов по рукам. По-настоящему интересными кажутся дела Вейера и Агриппы, которые находили шары (и даже каменную звезду), но один из них в какой-то момент истории исчезает из поля зрения, а второй умирает где-то в Пруссии. Снова Пруссия. На столе — письмо, полученное им почти год назад. Приглашение, на которое он так и не ответил. Даниэль откладывал этот вариант напоследок, полагая, что свяжется с очередным коллекционером, как Герберт, или очередным богатым спонсором мистических исследований, как месье Флорбель… Или, может, с очередным шарлатаном, как тот странный джентльмен, ошивающийся в обществе Старой Англии и в кругах Кенинсбергского университета и вынюхивающий что-то про коллекцию из Алжира. — Самые обычные побрякушки. Неужели интересно слушать историю каждой из них? Их место только на иллюстрациях в книгах. — смеется молодой человек. На вид он едва ли старше Даниэля, но взгляд у него не по годам цепкий и внимательный, пусть и прячется за озорной улыбкой типичного любителя наживы. Страж, нависающий тенями в углах музея, неспокойно рокочет, как если бы Даниэль наткнулся на вора в переулке, но Даниэль подозревает, что перед ним далеко не вор. — Я археолог. Мы смотрим не на иллюстрации в книгах, а на то, что от них осталось. — Археология! Какая замечательная наука. Не потрать я все свои накопления на вложение в завод, я бы отдал всё вам, лишь бы вы привезли мне какую-нибудь… — джентльмен смотрит на витрину с экспонатами из Алжира и задерживается взглядом на каменной маске. — …этакую штучку. — Украсите гостиную лицом императрицы Тин-Хинан, чтобы при ней пить шампанское и рассуждать о деньгах, женщинах и положении в обществе? — Бросьте. Кому вы пытаетесь оказать честь? Бездетной Императрице? Богатей, который не вкладывает деньги в поиски мистических раскопок, но знает о них довольно хорошо? Сущность колышется и встревоженно обвивает Даниэля под рубашкой. Он поправляет воротник, чтобы прикрыть от чужих глаз ползущие щупальца. — Милая экспозиция. Вы сами все это добыли? — Я был ассистентом. Мы разминулись с профессором Гербертом, и я уже приехал в Лондон, когда узнал, что он пропал без вести в пустыне. Здесь — все, что удалось найти. — Сожалею о вашей потере. Упокой Господь душу бедного старика. В голосе джентльмена — показное уважение, но оно не считывается, как насмешка. Молодые люди смотрят на витрину. — Господь или не Господь, надеюсь, он нашел что искал. — И что же его так интересовало, раз он готов был прийти к тупику в поисках ответов? — Сферы, я полагаю. Даниэлю не нужно смотреть, чтобы понять, что теперь он полностью завладел чужим вниманием. Что ж, теперь это он выглядит, как не-просто-археолог. Даниэль не спешит ликовать. Он пока не знает, кто перед ним. — Он поделился с вами? — прямой вопрос. — Старик много чего не договаривал. Но направил куда-то в Пруссию. — прямой ответ. Зал музея — пустой и слабо освещённый. Только двое стоят посреди него перед застеклёнными реликвиями из прошлого. — Неплохая наводка. Можете поискать что-нибудь в этом месте. Оно как раз для тех, кто любит приходить к тупикам. Страж срывается на тихий рокот, и свет в зале меркнет еще сильнее. Неожиданно, на самом-то деле. Сущность всегда вела себя спокойно при других людях. — Все в порядке, — прокашлявшись, говорит Даниэль, и похлопывает себя по груди, где под рубашкой вьются и беснуются алые стебли, вырывающиеся к шее через воротник. Молодой человек надеется, что джентльмен не заметил, хотя… почему-то кажется, что и этому он не удивится. На него смотрят искоса. Серебристые глаза собеседника внимательно сверлят взглядом Даниэля. Тот делает шаг назад в полумрак и говорит неожиданно спокойно: — Я посмотрю, что Бренненбург сможет мне предложить. мы найдём их Мужчина напротив улыбается, но только слегка, на случай, если кто-то зайдет и услышит разговор. Даниэлю предельно ясно, что эта улыбка — натянутая и дрожащая. Сети Стража пару раз сжимаются на груди и затылке, как будто пропускают невидимые удары. — Что ж. Буду рад услышать, что вы что-нибудь нашли. …но, выходит, в Бренненбурге его ждёт что-то поинтересней, чем личные коллекции профессора и семейные тайны месье Флорбеля. Туда ведут письма, оставленные Гербертом в чемодане. Туда указал странный джентльмен, притворяющийся акционером. Туда направлялся Генрих Корнелий Агриппа когда-то, ища Сферу. И туда Даниэля приглашал загадочный барон, год назад услышавший о настигающем его проклятии. — На нас с тобой вели охоту, — говорит Даниэль, поглаживая щупальца, растекающиеся по его груди и плечам. — И, думаю, год назад все трое потеряли нас из вида. Да, забавное совпадение. Его профессор искал Сферу в гробнице по наводке странного барона и под покровительством странного доктора. Все они жадно ждали, пока артефакт достанут из земли руки рабочих, все они ждали, чтобы под видом пополнения персональной коллекции загрести его себе для каких-то личных целей. Что ж, одно хорошо — теперь им не придётся делить то, что они искали, потому что из них троих жив только один. Мясистые сгустки на стенах и потолке шумно дышат, раскрывая рты и клацая сотней зубов. Комната сжимается и стягивается, оплетаемая новыми тяжами. Спутница Даниэля в таком же предвкушении, как и он сам. — Теперь наша очередь поохотиться. Путы обвивают его поперек живота, словно щупальца левиафана, и сжимают в чудовищных объятиях. Даниэль ощущает жар чужого дыхания на своей коже и то, как содрогаются от нетерпения стены из плоти вокруг него. Полипы то сплетаются с его ладонью, то подставляются слизистыми под пальцы, ожидая ответной ласки и получая её. — Нам будет, чем заняться в августе. Рты сменяются множеством глаз, смотрящих изо всех углов, жадно поглощающих взглядом каждый миллиметр человеческого тела, а потом мясистая гладь опять покрывается ртами, которые снова дышат, которые снова поют и шепчут почти по-человечески. мы найдём их — Да, именно так. — шепчет в ответ Даниэль, откидывая голову назад и позволяя существу обвить его шею щупальцами и запустить тонкие путы в его седые волосы. Даниэль почему-то вспоминает, как уезжал из поместья в Париже и как обещал маленькой девочке с пустыми глазами вернуться и рассказать ей еще про волшебные камни. Он вспоминает Хэйзел, то, как она читала ему свою любимую сказку. Он вспоминает это, и его разум становится спокойным, как заледеневшая озерная гладь. Мысли мешаются с видениями далёких мест, городов и существ. Даниэль подставляет лицо под ласковые щупы, спускающиеся сверху, чтобы погладить его щеки.То истомленного от взоров Бога прочь В пустыни мертвые, где скука, страх и ночь, Уводит силою таинственной внушенья,..
Утром он обязательно подхватит уже собранные вещи и отправится в путь. Так, без каких-либо планов и намёток. Всё-таки его пригласили, пусть и год назад. Вряд ли тот, кто искал Сферу, будет против гостей на пороге. А пока он сжимает в руках толстые стебли, затянувшие его руки и ноги, перебирает дрожащие перепонки и ласково проходится пальцами по чужой плоти, позволяя сущности распластать себя на кровати и целовать тысячей ртов.***
— Что ж, человек из Альштадта сообщил мне, что вы всё-таки приедете. Барон встречает его на пороге замка во время официального визита. Как бы Даниэль ни хотел удивить своего нового наставника внезапным появлением, было не очень вежливым заявляться в замок хотя бы без того, чтобы сообщить удачно направляющемуся в замок гонцу о намерении побеседовать с бароном. Который, в общем-то, все равно озадачен приехавшим гостем, судя по тому, что нашёптывает Страж. — Благодарю за теплый приём, — расплывается в улыбке Даниэль. — Я немного задержался на пути к вам, и очень рад, что наконец смогу закончить… своё исследование. Его окидывают беглым изучающим взглядом, и Даниэль даже позволяет себе гордо выпрямиться, ответно рассматривая своего собеседника. Страж пропускает пару невидимых толчков извне и недовольно копошится под одеждой, намекая своему хозяину, что стоящий перед ним тоже имеет козыри в рукаве. Не такие выигрышные, как у Даниэля, конечно… Но о прибывающем госте барон явно узнал от кого-то, кто спешил предупредить его о чужаке, интересующемся Сферами. Брови Александра слегка нахмурены. Молодой человек напротив него в безупречном бордовом камзоле лишь вежливо улыбается. — Вы не устали? — Ничуть. Я бы с удовольствием осмотрел замок. — Хорошо. Габриэль отнесет ваши вещи в гостевую комнату. Следуйте за мной. Когда Даниэль заходит в замок, тени вокруг окрашиваются в алый. Барон обходителен, вежлив и добр. Будь археолог тут годом раньше, он бы точно поверил любому его слову. Не то, чтобы седой старик, ведущий его по Бренненбургу, опасен, даже если лжёт и имеет скрытые мотивы. Нет смысла накидываться. Он сам все расскажет, надо только подождать. — Замок старинный, местами тут небезопасно. Но в целом стоит твёрдо. — Ваш дом — настоящая крепость, — не сдерживается Даниэль, с интересом разглядывая каменные стены и потолки. Он знает, что очень скоро ему и его спутнице придется проверить их на прочность. — Да. Историки и археологи вроде вас нередко интересуются этим местом. — И как часто вы пускаете их к себе? Александр пожимает плечами, идя по коридору рядом с Даниэлем. — Не слишком часто. Всё-таки, неприятно, когда кто-то пытается разузнать что-то о вас и вашем доме. — Что ж, хорошо, что я здесь по другой причине, — скромно посмеивается Даниэль. Барон водит его по коридорам, помещениям и залам, рассказывая, что и где находится. Он не выглядит слишком враждебно или излишне покровительственно. Но он заметно напряжен, кажется, потому, что не понимает намерений молодого человека, год назад писавшего ему с мольбой о помощи, а теперь заявившегося на порог с ледяным спокойствием в голосе. Они ужинают за одним столом, и еду приносят чудаковатые слуги. Даниэль не обращает внимания на меркнущее пламя свеч рядом с ним, хотя Александр смотрит неотрывно и напряжённо, пытаясь угадать в худощавом англичанине чьи-то черты. — Сколько вам лет? — Скоро исполнится двадцать два, ваша светлость. — Славно, что у профессора Герберта такие… талантливые ученики. Герб странного ордена за спиной барона и падающий на его лицо свет делают из него поистине мистическую фигуру, сверлящую Даниэля взглядом. Но археолог не чувствует трепета или страха. Только растущий интерес. Темнота колышется за его спиной, и когда Даниэль кладёт приборы на тарелку, поблагодарив за ужин, он чувствует, как по груди под атласной черной рубашкой ползут щупальца. — Я помню, вы были обеспокоены тем, что вас преследует некая… сила, скрытая в каменном шаре. — начинает Александр. Что ж, пора бы. — Да, совершенно верно. Я полагаю, что вы расскажете мне о ней. — В таком случае, нам стоит поторопиться. Багровый сумрак вокруг Даниэля сгущается и свечное пламя меркнет на секунду, когда он складывает руки и подпирает ими подбородок, улыбаясь. — Не волнуйтесь. У нас ещё много времени. Барон молчит, но Даниэль смакует чужое смятение и страх. О, этот месяц будет интересным. Даниэль правда обещал себе, что не даст сущности сильно шуметь на новом месте, но из подземелий барона доносится достаточно криков и рёвов, чтобы он забыл о нормах приличия в первую же ночь. Которую его спутница, видимо, считает брачной, плетя себе новое гнездо на стенах и потолке, расползаясь венозным кружевом по столам и комодам и прижимая своего избранного к кровати с балдахином под низкий утробный рёв. Даниэль В замке придётся надолго задержаться. Александр не так прост, как кажется, но заявить свои права на это место лишним не будет. Могучие объятия выбивают из лёгких воздух, стены из плоти смыкаются, и Даниэль закусывает губу, когда щупальца разводят его ноги и ласково перебирают седые пряди его волос. Он чувствует, как содрогаются на нём (и в нём) её горячие мощные мышцы и как она покрывает его тело бесчисленным множеством поцелуев. Даниэль Он готов сойти с ума, когда она так шепчет его имя сотней голосов. — Когда-нибудь ты всё-таки меня убьёшь, — он отшучивается. Его голос срывается, но он всё-таки сдерживается, чтобы не застонать. Одной рукой он нащупывает трущееся об его бедро щупальце и ласково вплетается в него пятернёй. — Но ты ведь помнишь, что я тебе пообещал? Глаза со стен смотрят на него из-под прикрытых век затуманенным от желания взглядом. — Я буду с тобой. До самого конца. Страж низко рокочет, и этот звук сотрясает все внутри Даниэля, так, что он сжимается всем существом и млеет перед своей чудовищной невестой. Он всего лишь хрупкий человечек, которого она приняла, как равного себе, которому она открылась и которого ревностно охраняет. Он пробудет с ней всего ничего по её-то меркам, дав ей мимолетно насладиться свободой, кровопролитием и местью. А ещё — его выносливым телом и его бесконечной преданностью. — Любить и лелеять, — шепчет Даниэль, прежде чем прильнуть к мясистым наростам в поцелуе. Ему вторит нестройный хор потусторонних голосов, раздающихся отовсюду и бережно баюкающих его. пока смерть не разлучит нас.То вдруг насмешливо являет предо мной Одежд нечистых кровь и ран разверстых гной, И час кровавого готовит Разрушенья.