Дуэлянт

Париж, Рождество 1896 года - Анна Викторовна, голубушка, ну нельзя же так! – укоризненно прогудел доктор, прикладывая к ушибленным пальцам пузырь со льдом. Было больно. Пожалуй, до такой степени рука у неё ещё никогда не болела. Да ещё и внутри скопилось так много всего, что очень хотелось заплакать. Анна покосилась в сторону окна, где грозной статуей Командора замер Штольман, и поняла, что слёзы пока откладываются. - Александр Францевич, у вас не найдётся успокоительного? – спросила она, стараясь, чтобы голос звучал естественно. - Валерьянки? Или пустырника? – с готовностью перечислил доктор Милц. - Да не мне, - с лёгкой досадой вздохнула она. Доктор оценил долгим взглядом лицо Якова Платоновича, на котором желваки грозили порвать кожу, и молча достал из буфета графинчик с коньяком. * * * К двадцати шести годам Анна успела досконально разобраться в своём отношении ко многим вещам. Например, она давно поняла, что не любит светские приёмы. Вот не любит – и всё тут! Выгулять обнову она всегда может в компании дяди, Феи-крёстной и Якова Платоновича, отправившись в театр или на выставку. Благо, ни в том, ни в другом в Париже недостатка нет. Но ни один бал в её жизни не оставил ей сколько-нибудь приятных воспоминаний. Может, с ней что-нибудь не так? В детстве ей, как и всякой девочке, хотелось, конечно, блистать в красивом платье и с умопомрачительной причёской. Лет в восемь, насмотревшись, как мама собирается на рождественский бал в Дворянском собрании, она даже решила устроить себе нечто такое, что соответствовало её тогдашним представлениям о прекрасном. Папа с мамой должны были вернуться не скоро, нянюшка Прасковья занята на кухне, так что маленькая Анна оказалась предоставлена сама себе и могла неторопливо и вдумчиво заняться преображением своей внешности. В то время под влиянием прочитанных сказок у неё возникло стойкое убеждение, что настоящая красавица непременно должна быть белокурой. Мама, конечно, тоже была красавицей, особенно нынче – в новом шёлковом платье сливового цвета, но цвет волос и её подводил. Собственные же русые кудряшки, крайне непослушные и не желавшие держаться даже в обыкновенной косе, Анну не удовлетворяли тем более. Именно с них она и решила начать преображение, выбелив голову изрядным количеством украденной на кухне муки. Затем предстояло уложить всё это в изящную куафюру. За образец она взяла светских дам прошлого столетия из книги про Арапа Петра Великого, которую читала пару недель назад. К сожалению, трёхмачтовый кораблик, привезённый дядей из Англии и смотревшийся так мило и изящно на этажерке, оказался крайне неудобным, когда она попыталась пристроить его в причёску. Аня, как могла, сплела для него гнездо, но он всё равно не хотел держаться ровно. Тогда ей пришло в голову его приклеить, добавив муки на макушку и смочив слегка водой. А потом она целых полчаса сидела совершенно неподвижно, тараща глаза в напольные часы, стрелки на которых, как назло, двигались до крайности неспешно. В общем, после трёх часов титанических усилий по обретению подлинно «принцессиной» внешности она представляла собой косматое чучело, неравномерно засыпанное мукой с макушки до пяток. Кораблик приклеился, но его всё равно клонило набок, словно в бурю. При каждом движении он немилосердно тянул Аню за волосы. «Нет-нет-нет, как-то это не так!» - пробормотала она, понимая, что достигнутый результат не совсем соответствует желаемому образу. Именно в тот момент вернулись родители. Мамин крик: «Анна, Бог мой, что это?» - долго ещё звенел в ушах. А клейстер на голове сердобольная Прасковья размачивала в ванной почти до утра, причитая время от времени: «Что же ты с собой сотворила, жаль моя!» Убедившись, что прекрасной принцессой ей не стать, Анна Викторовна на много лет возненавидела роскошные причёски и прочие бальные ухищрения, предпочитая носить простую косу и английский костюм для езды на велосипеде. Тем более что у неё, к маминой досаде, не было желания пленить своей красой какого-нибудь вчерашнего гимназиста. Вот ещё, станет она время тратить на глупости, когда кругом столько интересного! Например, строгий и таинственный столичный следователь с невероятно увлекательной профессией. Вот его пленить ей очень даже захотелось. Но, кажется, он и вовсе на её туалеты и причёски внимания не обращал. Нет, на причёску обращал, вообще-то. Всё время норовил поправить выбившийся локон у виска. Яков, которому она рассказала эту историю, собираясь на приём к Головиным, хохотал во всё горло. Так, что она даже немножко обиделась. Чтобы успокоить жену, он крепко обнял её и принялся целовать в макушку, за ушком и в висок, уверяя, что его любимый непослушный локон ему милее всех сложносочинённых куафюр. - И поэтому вы всё время норовите устроить мне колтун, Яков Платонович, - проворчала она, понимая, что головой придётся заниматься с самого начала. А потом призналась, что совсем не любит такие мероприятия. Сколько она их видела, чаще всё развивалось по одному из двух возможных сценариев. В одном случае это была скука смертная с несколькими танцами, из которых мужу по этикету она могла отдать лишь один, всё остальное время вынужденная принимать приглашения от посторонних кавалеров. К этому обязательно прилагалось «приятное общение» с дамами, обычно сводившееся к перемыванию костей каким-то людям, большинство из которых были ей вовсе не знакомы. Другой сценарий воплощался, когда собравшиеся каким-то образом узнавали о даре Анны Викторовны. Тогда начинались восторженные с закатыванием глаз разговоры о духах, спиритизме, мессмеризме и прочих непонятных и таинственных вещах. А потом от Анны требовали вызвать непременно Наполеона или Пушкина. Если рядом случался дядя, отвертеться было практически невозможно. Хорошо, что Яков обычно спасал её, с серьёзным лицом напоминая, что желающих зазвать в гости дух поэта или императора вообще-то довольно много. Так что они рискуют заполучить примерно 1/238 часть корсиканца. Скажем, пряжку от ботфорта. И ноготь Пушкина тоже едва ли много интересного им расскажет о поэзии. В этом месте все обычно начинали смеяться, и обязательно находилась пара трезвомыслящих мужчин, которые признавали, что затея была пустая. Если удавалось избежать спиритического сеанса, дальше обычно рассказывались жуткие истории о призраках, сделавшие бы честь самому Эдгару По. И это было в своём роде даже забавно. Но на Анну всё равно смотрели, как на двухголовую. Куда приятнее было встречать Рождество дома, где можно быть собой и не переживать по поводу светских манер. Готовить с Жаннетт и мамашей Борю праздничный стол, возиться с мальчиками. Играть в фанты в хорошей компании, благо, в доме на Гранд-Огюстен не было недостатка в друзьях. Пригласить мадам Лепелетье, что, несомненно, порадует Антона Андреевича. Намекнуть Якову, что неплохо было бы зазвать к ним Паскаля Лекока. Иначе бедный комиссар, который был ещё большим букой, чем Штольман в прежние времена, проведёт праздник дома в компании фикуса и бутылки коньяка. А Этьен Марсель наверняка будет разрываться между другом, коротающим время в одиночестве, и весельем в доме на набережной. А ведь Митя и Максимка его так любят. Нельзя допустить, чтобы он не пришёл. Танцы тоже будут, разумеется, но здесь она сможет танцевать с Яковом столько, сколько ей захочется. Остальные кавалеры точно не обидятся на это. Ведь кроме неё там будут ещё Ирен Лепелетье, Жаннет и Александра Андреевна. Ну, что ещё нужно человеку, чтобы достойно отметить праздник? Разве что папа с мамой, которые взяли бы да и приехали вдруг. Но это уж вовсе из области несбыточного. Поездка из Затонска в Париж – дело затратное. Но всё это прекрасное времяпрепровождение будет только послезавтра. А нынче предстояло пережить «русский» приём у дядиных московских знакомых. Будь они петербургскими, Яков наверняка сделал бы всё возможное, чтобы избежать визита. Хотя его воскрешение вот уже четыре года не было тайной, он всё ещё старался избегать встреч с теми из соотечественников, которые могли вращаться в кругах, где его знали прежде. Анна всячески одобряла такую осторожность. Пусть сейчас он был недосягаем для российских властей, но тайные службы, как она могла убедиться за годы жизни со Штольманом, имели длинные руки. Так что не стоило им лишний раз напоминать о себе. Она с ожесточением дернула гребень, раздирая спутавшуюся прядь волос. Яков покосился на неё и шумно вздохнул. Потом признался, что тоже терпеть не может такого рода собрания. - А ты почему? – буркнула Анна, продолжая сражаться с причёской. - Не самая приятная часть работы, - хмыкнул Штольман. – Пытаться выудить ценную информацию из досужей болтовни – всё равно что мух решетом ловить. Может, какую и поймаешь, но намаешься наверняка. И идиотом себя почувствуешь в полной мере. К сожалению, отвертеться от бальной повинности на этот раз не представлялось возможным. Головины, приехавшие на зиму в Париж, были хорошими приятелями не только дяди, но и Александры Андреевны. И тётушка заверяла, что люди они на редкость приятные. И очень скучают по русской речи. Потому вечеринка будет чисто для своих. «Своих» у дядиных московских знакомцев набралось десятка три. По меркам Анны Викторовны, это была слишком большая компания. На званых приёмах в Затонске, где ей доводилось бывать, гостей собиралось редко больше дюжины. А с Яковом они и вовсе успешно манкировали многолюдными собраниями. Хозяин дома - Федор Павлович Головин был потомком одной из тех шестнадцати ветвей славного рода, которые не попали в Бархатную книгу. Был он маленьким и плешивым, с несколько суетливыми манерами и дробным высоким смешком, которым разражался то и дело. Его супруга Елизавета Карловна, напротив, была женщиной крупной и величественной, как памятник, с громким, но мелодичным голосом и манерами, в которых удивительным образом сочетались добродушие и властность. «Даже не пытайтесь со мной спорить!» - было написано на её приветливом лице. Фёдор Павлович выглядел забавным и милым. А Елизавета Карловна просто излучала энергию и жизнелюбие, улыбаясь всем от уха до уха, словно безумно рада принимать людей, которых видит первый раз в жизни. Анна пришла к выводу, что хозяева ей нравятся. Ей всегда нравились люди, не стеснявшиеся выглядеть чудаками. Затем она принялась со всем вниманием изучать гостей, которых поочерёдно представляла ей Елизавета Карловна. Если в доме присутствовал кто-либо потенциально опасный, следовало немедленно увести отсюда Якова под любым предлогом. Анна была даже готова симулировать недомогание, но дядя, без слов угадавший её мысли, украдкой шепнул, что не получится: «Уж больно щёчки румяны!» Дяде всё шутки! Вначале Мироновых и Штольманов представили семейству Вурстов – каким-то родственникам хозяйки дома, удивительно похожим друг на друга худым и носатым отсзейским немцам, выглядевшим чопорно и неприступно. Их дочь, худая и нескладная девушка с чуть косящими глазами, стояла подле навытяжку с абсолютно деревянным лицом. Это даже как-то пугало. Неужели все немцы такие? Анна покосилась на мужа. Он тоже умел изобразить из себя нечто цельнометаллическое, но это длилось, как правило, недолго. А вообще оттенки выражений на его лице сменялись обычно с огромной скоростью. Ну, так Штольман немец только на осьмушку. Когда они отошли от Мины Вурст, влекомые дальше властной волей хозяйки, Анна Викторовна поймала в зеркале отражение несчастной дурнушки, думавшей, что теперь её никто не видит. Плечи разом ссутулились, губы расплылись в скорбной гримасе. Слава Богу, живая! Анна с сочувствием подумала о том, что есть люди, которые на приёмах чувствуют себя ещё хуже, чем они с Яковом. В противоположность Вурстам малороссийское семейство Криницких было жизнерадостным и шумным. Красивая чернобровая Мария Богдановна тут же призналась Анне, что они только позавчера прибыли из Киева, и что она совершенно ошеломлена. - Ах, милая, Париж – это удав! Левиафан! Он вас просто глотает с полнейшим равнодушием, но это так восхитительно! – восклицала она. - Какой ненасытный праздник жизни! Кажется, Мария Богдановна побывала на рождественской ярмарке. Анне Викторовне Париж тоже нравился, это был её Кремовый город, впервые явившийся в видениях в тот день, когда они с Яковом окончательно решили быть вместе. Но ощущала она его совсем иначе. Париж поражал её временем, спрессованным в стенах и мостовых, помнящих тамплиеров, мушкетёров Людовика XIII, безумства Французской революции и марши Старой гвардии Наполеона. Антон Андреевич признавался ей, что чувствует иногда то же самое. Через четверть часа от обилия лиц и имён у неё уже рябило в глазах. Она добросовестно пыталась удержать в памяти о каждом из гостей хотя бы что-нибудь. Но почтенные семейства с дочерями на выданье, как на грех, выглядели довольно однообразно и слегка провинциально. Слава Богу, ни одного «светского человека» вроде недоброй памяти князя Разумовского или фрейлины Нежинской. Соотечественники, собравшиеся у Головиных в этот вечер, были людьми самыми обыкновенными. Анна искоса поглядела на Якова. Он тонко улыбнулся и молча покачал головой. Наверняка, он ещё раньше оценил присутствующих и сделал выводы об их безопасности. Выделялись среди гостей разве что два молодых человека. Один – высокий белокурый красавец с тонкими холёными усиками, сложенный, как Аполлон. Он украшал собой один из углов, облокотившись на полуколонну в небрежной скучающей позе, словно повидал уже всё на свете и более не рассчитывает увидеть что-либо для себя интересное. Хозяйка представила его как Сергея Бобринского, гвардейского поручика в отставке. Едва отойдя от томного красавца на пару шагов, Елизавета Карловна заговорщицки поведала театральным шёпотом, который, как известно, слышен даже на галёрке: - Ах, это очень опасный человек! - В самом деле? – Анна считала своим долгом поддерживать разговор, но что говорить в такой ситуации, решительно не знала. - Дуэлянт и дамский угодник, - с восторженной улыбкой поделилась хозяйка. – Говорят, что армию он вынужден был оставить после того, как застрелил на дуэли четверых человек. Анна Викторовна усомнилась про себя – уж больно эпическим выглядел этот подвиг. Штольмана, помнится, и за одну-то дуэль сослали служить, куда Макар телят не гонял. То есть, в её родной и любимый Затонск. Кстати, про Якова Платоновича тоже поначалу болтали, будто он дамский угодник. Быть может и в этом случае слухи сильно преувеличены? Она ещё раз с интересом поглядела на отставного поручика. А потом с куда большим удовольствием перевела взгляд на своего собственного дуэлянта. Правда, в обоих случаях, о которых она знала, инициатором дуэли был князь Разумовский. А Яков оба раза демонстративно стрелял в воздух. И всё же он оправдывал дуэли, она же помнит их спор по этому поводу! Он тогда ещё робко пытался перевести разговор на что-то личное после их затянувшейся ссоры, но она кокетливо уклонилась от возможности выяснить отношения. Решила наказать его за упрямство, с которым он доказывал, что дуэль и убийство – это разные вещи. Господи, какой же дурой она была тогда! Яков, беседовавший о политике с пожилым помещиком из Курской губернии, словно почувствовав её смятение, обернулся и вопросительно поднял бровь. Анна глазами посигналила ему, что всё в порядке. А потом приложила закрытый веер к сердцу. «Я вас люблю!» Засиявшие в ответ глаза и кривоватая улыбка были выразительнее всяких слов. Потом её внимание привлёк увлечённо спорящий с дядей студент из Цюриха с замысловатой фамилией, которую она не смогла запомнить. Мягкий певучий выговор выдавал в нём ещё одного уроженца Малороссии. Овальное лицо с едва пробивающимися усами и бородкой, тёмно-русые волосы, уже заметно редеющие надо лбом, умные глаза. Почему-то он со своим обликом классического русского интеллигента показался Анне гораздо симпатичнее равнодушного красавца-поручика. Впрочем, внешняя мягкость была обманчивой, судя по тому, как разгорячился в споре дядюшка. - Нет, нет и нет, Анатолий Васильевич! – воскликнул Пётр Иванович, невольно привлекая внимание всех собравшихся в зале. – Это не ошибка мыслительного опыта, как вы изволите выражаться. Я прямо берусь утверждать, что тонкий мир – это самая что ни на есть реальная реальность, данная нам в ощущениях. - Не всем, - сухо обронил Штольман, догадавшийся, что дядя оседлал любимого конька. - Яков, но не можешь же ты утверждать с позиции этого самого эмпириокритицизма, который так упорно отстаивает господин Луначарский, будто ты сам на собственном опыте никогда не сталкивался с реальностью духов? - Я? Да пожалуй, что нет, - с усмешкой ответил ему Яков Платонович. – С этим сталкивается Анна Викторовна. Я только рядом стою. Так что эти ваши… хм… астральные друзья даны в ощущениях далеко не всем. - Но реальность их ты же не отрицаешь? – продолжал горячиться дядюшка. - Реальность не отрицаю, - покорно согласился Штольман. – На Анну Викторовну они очень даже воздействуют. Сколько раз её на руках держал после всего. Канальи они - эти ваши духи, Пётр Иванович! Яков ухмылялся во все зубы, явно забавляясь. Ну, ещё бы! Нашёл единомышленника. В кои веки рядом отыскался ещё один скептик. - Полагаю, что здесь надобно исследовать весь комплекс ощущений, дабы отделить его физическую составляющую от психической, - негромко заметил Анатолий Васильевич. – Вероятно, где-то здесь и кроется ошибка, заставляющая принимать феномен сознания за нечто материальное. - Не скажите! – возмущённо воскликнул Миронов. – И как же в таком случае объяснить осведомлённость Аннет о фактической стороне дел, которые Яков расследует? Если всё это лишь продукт, так сказать, феномен её сознания. - Вы в самом деле видите духов? – поинтересовался господин Луначарский у Анны. – Собственными глазами? Или они диктуют вам через это… столоверчение или что там ещё? - В самом деле вижу, - коротко ответила Анна Викторовна. Как она устала от этих беспочвенных споров! И ведь понятно, что сейчас начнётся. Вначале дядя всех убедит в реальности астральных миров, а закончится всё очередным духом Наполеона. И Яков туда же! Ведь спорит же из принципа, а сам прекрасно знает… точнее верит. Верит ей. Сам же об этом не раз говорил. Но посмеиваться не перестаёт. Ну, что за человек! Ему никогда не надоест её дразнить? К счастью, в этот миг заиграла музыка, и хозяйка с радостным видом объявила танцы. Елизавета Карловна просто не могла допустить, чтобы у неё на приёме гости перессорились. Следуя новомодным традициям, бал открывал не полонез, а вальс. Его Анна Викторовна предпочитала танцевать с мужем. Штольман был прекрасным танцором, и ей нравилось чувствовать себя невесомой и чуточку хмельной в его уверенных руках. Но сегодня она успела на Якова слегка рассердиться. И он, разумеется, это понял. А потому не торопился предложить ей руку, чуть насмешливо вопрошая вскинутой бровью, будет ли ему это дозволено. И его оплошностью тут же воспользовались. Через зал уверенной походкой прошествовал господин Бобринский и учтиво склонился к Анне: - Окажите честь! Ей ничего не оставалось, как только согласиться. Впрочем, отставной гвардеец оказался вполне сносным кавалером: вёл уверенно, на ноги не наступал. Штольман танцевал с хозяйкой дома. Елизавета Карловна просто сияла, заполучив в партнёры самого лучшего танцора и самого красивого мужчину на балу. А что, разве нет? Анна ревниво прошлась взглядом по статной высокой фигуре, едва начинающим седеть кудрям и чеканному горбоносому профилю. Яков обворожительно улыбался во все зубы и что-то шептал своей партнёрше, которая просто таяла в его руках. Сердится? Ну, а кто вам виноват, Яков Платонович! Всё сами-сами… Анна вздохнула про себя и решила, что утешит мужа мазуркой. - Бедняжка! – неожиданно раздалось у неё над головой. Голос господина Бобринского выражал искреннее сочувствие. - Что? – рассеянно спросила Анна, пытаясь понять, к кому относится это восклицание. Быть может, к несчастной Мине Вурст, которой пренебрегли все мужчины в зале? Но нет, дурнушку вёл неподалёку вежливый Анатолий Васильевич. Было видно, что ему танец особого удовольствия не доставляет. Зато Мина сияла. - Бедняжка, - страстным полушёпотом повторил партнёр, и Анна поняла, что обращается он к ней. - Господин Бобринский… - попыталась возразить она. Вот уж незачем её жалеть! Да, она по собственной воле… ну, не то чтобы поссорилась с мужем… Просто он такой… такой обидчивый! Ну, вот с чего он решил, будто она не захочет с ним танцевать? - Как же он вас поработил, - возмущённо выдохнул отставной поручик. – Вы же глаз с него не сводите, опасаясь что-нибудь сделать не так! - Что? – Анна готова была рассмеяться. – Так вы это обо мне? Господин Бобринский!.. - Вы можете называть меня Сержем, - доверительно прошептал ей партнёр. – И я полностью в вашем распоряжении! Это что он себе возомнил?! Раздумывая, как бы поаккуратнее срезать непрошенного ухажёра, Анна снова несколько нервно оглянулась на Штольмана. Ещё взревнует, не дай Бог! Он же такой вспыльчивый. К счастью, в этот момент музыка закончилась, и Бобринский вынужден был проводить её на место, так и не дождавшись ответа. Но напоследок так многозначительно сжал ей пальцы, что Анна пожалела о так и не сказанных, но, похоже, крайне необходимых словах. На польку её успел заполучить хозяин дома. Фёдор Павлович скакал весело, сыпал комплиментами и шутками и сам смеялся первым. С ним было легко, и неприятное ощущение от первого танца несколько рассеялось. И всё же она с нетерпением ждала мазурки, которую мысленно обещала мужу. Пару танцев пришлось пропустить, отговорившись усталостью, поскольку её опять пытался пригласить Серж Бобринский. Вот ведь настырный какой! И этикет ему не указ. Анна досадовала на мужа, который не последовал её примеру. У дам он сегодня просто нарасхват. Пока она делала вид, что страшно утомлена, он мчал в галопе совершенно счастливую Мину. Она даже преобразилась как-то, разрумянившись и сделавшись почти хорошенькой. Ну, ещё бы! Ревновать к бедняжке Мине было совершенно бессмысленно, и всё же Анна Викторовна чувствовала, что наблюдать за тем, как её муж оказывает знаки внимания другой женщине – это слишком суровое испытание для неё. К тому же, ей нужно на воздух. Здесь слишком жарко. Она прямо чувствовала, как полыхают щёки. Интересно, есть здесь какая-нибудь терраса, где она сможет посидеть в тишине? Вместо террасы отыскался очаровательный зимний сад, где цвели белые и розовые камелии. В оранжерее имелась удобная скамейка, которую Анна заняла с усталым вздохом, не забывая прислушиваться к отдалённым звукам музыки. Играли франсез. Следующей должна была идти долгожданная мазурка. Внезапно перед ней возникла белая камелия, которую протягивала мужская рука, затянутая в белоснежную перчатку. Кавалер стоял у Анны за спиной, и всё же она ни минуты не сомневалась, кто бы это мог быть. От глаз Штольмана ничто не укроется. Конечно, он заметил, что она ушла из бальной залы. К тому же она узнала эту его извечную манеру обдирать всё, что рядом растёт. Хорошо хоть догадался, что цветок должен быть белым. Розовый совершенно не пошёл бы к её лазурному платью. Кажется, белая камелия означает предвкушение? Вот только едва ли Штольман это знает. Анна зарделась, хихикнула и попыталась скрыть улыбку за цветком. Жалко, что камелии не пахнут! Потом старательно приколола подарок к лифу платья. - Я рад, что вам понравилось, - раздался над ухом вкрадчивый голос. Анна Викторовна вздрогнула всем телом. Голос был вовсе не тем, который она ожидала услышать. Она резко обернулась. За спинкой садовой скамейки, опираясь на неё локтями, стоял Серж Бобринский. На губах той формы, которую кокетливо именуют «луком Амура», играла довольная улыбка. Фривольная поза позволяла ему находиться к ней непозволительно близко. Этого ещё не хватало! Она одна – в компании чужого мужчины. - Простите, - бросила Анна, резко поднимаясь на ноги. – Я думала, что это мой муж. - Похоже, вы очень его боитесь, – заметил отставной поручик бархатным голосом. – Бедняжка, как же вас угораздило выйти замуж за этого Кощея Бессмертного? Это кого он сейчас назвал Кощеем?! - Предупреждаю вас, Штольман очень ревнив, - сообщила Анна Викторовна, надеясь таким способом образумить молодого человека, который совершенно забыл о приличиях. - А это легко исправить, - небрежно бросил Серж, тоже выпрямляясь. - Каким же это образом? – пробормотала Анна. Она тоже хотела бы знать. Почти восемь лет они знают друг друга, и шесть из них счастливо женаты, но Яков нет-нет, да и вспомнит, что он значительно старше. Особенно если рядом оказывается молодой и привлекательный мужчина. Нет, он, конечно, не сомневается в ней! Штольман всегда сомневается только в себе. - Очень просто, - непринуждённо поведал ей Бобринский, шагая рядом. – Несколько двусмысленных слов, которые заставляют престарелого мужа счесть себя оскорблённым. Затем встреча на десяти шагах. Один выстрел – и вы свободны, как ветер! И можете дарить свою благосклонность тому, кому пожелаете. - Нет! – вырвалось у Анны Викторовны. – Вы этого не сделаете! - Отчего же? – безразлично отозвался бывший гвардеец. – Я это уже делал. Поверьте, это не трудно. Все эти стариканы очень болезненно воспринимают намёки на свою мужскую несостоятельность. Думаю, ваш Кощей не станет исключением. Анна похолодела. Он что – всерьёз излагает этот чудовищный план? И убеждён, что ей это может понравиться? Вызвать Якова на дуэль и убить его. Он уже убил четверых… Впрочем, Штольман ведь отличный стрелок. Но вдруг этот ужасный тип стреляет ещё лучше? А Яков никогда не откажется от дуэли. Он же такой гордый!.. - Я запрещаю вам, слышите! – вымолвила она, чувствуя, что губы с трудом ей повинуются. - Не бойтесь, никто ничего не заподозрит. Он пытается её этим успокоить?! - Я люблю своего мужа! - отчеканила Анна. – И не намерена никого «дарить своей благосклонностью», слышите? Что бы там вы себе ни вообразили… - Бросьте, - лениво отозвался Бобринский. – Я же видел, как вы на меня смотрели. Женский интерес я ни с чем не спутаю. Поскольку они были уже у выхода, он уверенно заступил ей дорогу. Боже, какая она дура! Но что же теперь и глянуть ни на кого нельзя, чтобы какой-нибудь самонадеянный фанфарон не вообразил себе… И всё же, какая нелепая ошибка! - Вы ошибаетесь, - резко выдохнула Анна. – Прошу, оставьте меня в покое! Меня и моего мужа. - Вы в этом уверены? – бросил Серж с какой-то плотоядной ухмылкой. Анна отодвинула его и буквально влетела в залу при первых звуках нового танца. И не успела сделать вздох, как обнаружила себя летящей по залу надёжных в руках мужа. - Думали, я позволю вам танцевать мазурку с другим? – и такая родная кривоватая улыбка совсем рядом. – Ну, нет, Анна Викторовна! Я не настолько покладистый муж. - И слава Богу! – пробормотала она, сжимая его пальцы чуточку сильнее, чем было нужно. Разумеется, он это заметил. - Аня, что случилось? – напряжённо спросил Штольман, когда фигура танца позволила им вновь сблизиться. - Яша, давай уйдём! – почти в панике попросила она. - Как скажешь, - шепнул он. Когда дело серьёзно, он обычно не спорит. Как хорошо! Однако уйти им не дали. После мазурки необоримая Елизавета Карловна настояла, чтобы они вместе со всеми гостями проследовали к ужину. По счастью, рядом с Анной оказались Яков, дядя и милый Анатолий Васильевич, которому и в голову не приходило оказывать ей какие-либо знаки внимания. Они с дядей и за столом продолжали свой философский спор. Яков был с ней очень внимателен, но при людях она не могла предупредить его об опасности. Разве что после ужина, когда все поднимутся, улучит минуту в неизбежной суматохе. Только бы он отнёсся к этому всерьёз! Только бы понял без излишних объяснений… Но и здесь её ожиданиям не суждено было сбыться. В общей толчее поговорить не представлялось возможным. А потом объявили котильон. Анна в панике оглянулась. Избежать неприятного приглашения можно было только одним способом. - Дядя! – требовательно шепнула она. Пётр Иванович всё понял с одного слова и взгляда и вывел племянницу танцевать в первой паре. - Аннет, ты сама не своя. Что происходит? - Якова хотят убить, - успела сообщить она, и тут первый тур закончился, и ей пришлось искать себе новую пару. Ей просто необходимо пригласить Якова! И пусть окружающие думают, что хотят. Но Штольман оказался слишком далеко. А на пути уже вырос, блистая самодовольной улыбкой, Серж Бобринский. Спасаясь от преследования, Анна в панике оглянулась и увидела в двух шагах от себя Луначарского. Анатолий Васильевич принял приглашение с видимой охотой, и Анна перевела дух. В третьем туре Яков тоже оказался среди танцующих – с чернобровой Марией Богдановной. Анна видела мужа очень хорошо, но приблизиться к нему у неё не было ни малейшей возможности. За благо приходилось считать уже то, что навязчивый кавалер тоже был вдалеке от неё. На сей раз ему досталась мадам Вурст, и Серж не мог сдержать недовольную гримасу. После котильона Анна решительно направилась к Штольману, намереваясь теперь-то уж непременно утащить его из этого опасного места. Кажется, они были едины в своём намерении, потому что Яков не задал ни единого вопроса, просто предложил ей руку и повёл к выходу. - Прошу нас простить, - сообщил он хозяевам. - Анна Викторовна неважно себя чувствует. Мы должны вас покинуть. - Какая жалость! – искренне воскликнула Елизавета Карловна. – Впереди ещё так много интересного. - Кажется, господин Штольман считает, что для молодой и красивой дамы нет ничего интереснее его персоны, - дерзко бросил выросший словно бы ниоткуда Бобринский. Господи, откуда он взялся! Его же только что не было рядом. Яков развернулся всем телом, и взгляд его был весьма красноречив. - Что вы сказали? - Я сказал, что молодая женщина всегда предпочтёт веселье и танцы компании старого сухаря. Ваша жена – не исключение. Не правда ли, дама с камелиями? Анна не поверила своим ушам, услышав это неприкрытое хамство. Он практически в открытую обозвал Якова стариком, а её - падшей женщиной! И ещё эта треклятая камелия… Охваченная беспокойством, она и не подумала отцепить от лифа злополучный цветок. На который теперь этот негодяй так прозрачно намекал. И Яков… конечно, он не подумает о ней дурно. Но такое оскорбление наверняка не спустит! И в самом деле, на щеках у Штольмана заиграли желваки. Он переложил трость в левую руку, высвобождая правую, и нервно дёрнул перчатку. Этого нельзя допустить! Свои ошибки она будет исправлять сама. Анна в панике выдвинулась вперёд: - Простите, Яков Платонович, но оскорблена вообще-то я! У неё не так много способов сделать дуэль невозможной. Пощёчины может быть недостаточно?.. Занесённая для удара рука в последний момент инстинктивно сжалась в кулак… *** Это оказалось невероятно больно. Господи, как же они дерутся! Это же чёрт знает, что такое! Или у мужчин кулаки из кирпича? В фиакре Штольман принялся молча и очень бережно освобождать пострадавшую руку от лопнувшей и окровавленной перчатки. Свои собственные перчатки, так и не брошенные с лицо обидчику, он второпях разорвал вдребезги. Костяшки пальцев наливались отчётливой синевой и болели так, что хотелось взвыть в голос. Разумеется, она сдержалась. Яков бережно взял её ладонь, легонько касаясь перстня с сапфиром на среднем пальце. - Аня, это надо снять. Рука опухнет, и кольцо сдавит палец. Анна кивнула, коротко всхлипнув от боли, когда он осторожно потянул перстенёк через разбитую костяшку. Мгновение Штольман заинтересованно всматривался в камень, напряжённо морща брови. Потом опустил кольцо в карман и вновь взял её ладонь, баюкая и уберегая от тряски. - Попробуй пошевелить пальцами. Она попробовала, и ей это удалось. Хотя болело чрезвычайно. - Слава Богу, перелома нет! – выдохнул Штольман. Под его руками боль словно бы становилась меньше. Вот только у самого пальцы ощутимо подрагивали. И сопение становилось всё громче. Анна вздохнула тоже, догадываясь, что сейчас начнётся. - Зачем? – в негромком голосе отчётливо слышался металл. – Это моё дело – вас защищать! - Неужели ты не понял, что именно этого он и добивался? – укоризненно сказала она. – Убить тебя, чтобы вдоволь позабавиться со мной. - Да справился бы я с ним, - с досадой хмыкнул Штольман. - А если нет? – она в упор взглянула на него. *** Дядя ворвался, когда доктор заканчивал накладывать ей повязку. - Ну, Аннет! – только и смог вымолвить он. - А что оставалось делать? – обречённо вздохнула она, понимая, что сейчас Штольман тоже обретёт дар речи, и стружку с неё они примутся снимать вдвоём. – Этот мерзавец уже убил четверых. Он, не стесняясь, говорил мне, что спровоцирует вас, Яков Платонович, чтобы потом без помехи ухлёстывать за мной. Думайте, что хотите, но меня такая перспектива не устраивает! - ЯкПлатоныч, в самом деле… - доктор счёл нужным поддержать свою пациентку. – Думаю, у Анны Викторовны просто не было иного выхода. Да, я понимаю, что вы могли бы сами, - торопливо продолжил он, видя, как Штольман вскинулся коршуном. – Возможно, вам ещё придётся это сделать. - Не придётся, - с нервным смешком отозвался дядя. – Случившееся у Головиных теперь не скоро забудут в свете. Женщина сама бьёт оскорбившего её мужчину. Не дожидаясь, пока за неё заступятся. Это скандал, скандал, конечно! Но Аннет, должен признать, что ударила ты на редкость удачно. Память об этом позорном эпизоде останется с господином Бобринским навсегда. Ты разорвала ему губу и выбила клык. Яков несколько мгновений оторопело переводил взгляд с дядюшки на жену. Потом достал из кармана кольцо и снова пристально в него вгляделся. Анна напряжённо ждала его реакции. Реакция запаздывала. Штольман на негнущихся ногах подошёл к столу и залпом опрокинул рюмку коньяку. Потом налил снова и снова выпил, всё так же не говоря ни слова. Анна осторожно приблизилась к нему и тихонько коснулась плеча здоровой рукой. - Яша, не молчи, пожалуйста! – попросила она. – Скажи всё, что об этом думаешь. Пусть говорит, что хочет! Она стерпит. Главное, что он жив, и всё это уже позади. - Я думаю… - проскрипел Штольман, с трудом размыкая челюсти. Потом резко выдохнул и продолжил почти уже нормальным голосом. – Я думаю, что вам, Анна Викторовна, нужно кольцо с камушком побольше.