Хочу запомнить этот момент…

В скрытном углу тёмного дворца вдруг, из неоткуда, выросли две тени пред Демьяном: его царя и его… Корыто, что аккуратно тащил слуга Басмановский, вглядываясь в орошённую разными маслами воду, чуть с треском не разбилось. «Федя?!» — чуть не выдал себя смущённым воплем Демьян, увидев в объятиях государевых своего хозяина. Фёдор, опутанный всеобъемлющими царёвыми руками, жался всем своим существом к ним. Государь заслонял Фёдора так, что Демьяну и видно ничего было, но одно разглядеть он смог: впившиеся в его хозяина пальцы - точно когти орла. Послышался восторженный возглас. Демьян, бесстыдно высунул шею из-за угла и поднялся на цыпочки, завидев как жарким поцелуем вонзился государь в Федю. И отчего-то визг этот, нагнал воспоминания в рокочущую душеньку Демьяна: а дело было вот как. — Демка, поди сюды, — капризно, как и всегда, приказал Фёдор Лексеич. Демьян повиновался. И вдруг, утянули руки хозяйские его в горницу. — Хороводы водил? — огорошил холопа Фёдор. Демьян тут же разошёлся оправданиями. — Так, Фёдор Лексеич… Спали ж вы уже! И Катерина Михайловна отпустила на часочек и… — Водил? — Басманов и не думал слушать лепетания холопа. Он крепко сжал плечи Демьяна и впялился меж его тоненьких бровей. — Водил, — с выдохом когда-то сказал слуга. И дале, всё как в зыбкой метели: Фёдор, озираясь по сторонам, суетливо пропихнул Демьяна вглубь горницы и, еле сдерживая тяжёлое дыхание, тихонько вопросил. — А ты… Ну, — непривычный румянец озарил Федины щёки, когда он, всё же решился сказать. — Целовался там? — промямлив это и завидев немой вопрос в глазах слуги, тут же встрепенулся. — Ну же, отвечай! — Так… Шо за расспросы, Фёдор Лексеич? Уж твою полюбовницу не мог я… — смутился Демьян жестоко и попытался рукой нащупать дверь. Без толку. — Целовал?! — так же визгливо, как и счас целовался он с царем, проговорил Федя. — Ну да! — отпираться - не удел слуги. — Тогда… — Басманов в капризной нерешительности прижал холопа к стене. — Научи, а? — он впился в плечи Демьяна так, что тот, если б даже мог, не сбежал. — Но как же я… — Приказа моего ослухаешься?! — и в мальчишечьей нетерпеливости, выпалил он всё, как на духу. — Знаешь небось, кому я обещался, — и сжал он кулаки, часто моргая, надеясь скрыть отчего-то вдруг подступившие слёзы. — Но не могу… — Отчего ж?! — вопросил Демьян, глядя из-под белёсых ресничек. — Да оттого, что бросит царь меня! — и хотел было Фёдор сбежать, но что-то удержало его. Остановился в пол оборота, так и застыл, не то требуя, не то прося. — Фёдор Лексеич… — Демьян и не окончил слова своего, как в плену невинном оказался. Он, даже если бы и хотел, не предпринял бы ничего - до того Фёдор сильно давил на него своими робкими устами. Федька свернул губы так, как чмокает обычно маменьку: зажмурился и подпрыгнул привставая на носочки. Демьян чувствовал взбудораженное горячее дыхание и боле ничего. Хозяин расставил руки по сторонам и они так и повисли, будто привязанные на ниточки. Но вот, ножки подкосились и упал бы Федя, если бы не заботливый слуга. — Нет, нет же, — и Демьян, мягко подхватил Фёдора за плечи и сам не понимая что творит, разомкнул уста его, обласкивая взрослым поцелуем. Искусанные губы Феденьки тогда задрожали, зубки стукнулись друг об друга и тогда, в тот самый момент, издал Фёдор стон, который Демьяну не забыть вовек… Звонкий, встревоженный по-особенному щебет долго приходил во снах слуге Басмановых, но чтобы вызвал гнев он? Да никогда… Но ярость свинцом наливалась в жилах Демки, что вновь услышал возглас Федьки… Распухли обидой на лице его слёзы отчего-то, не смог боле смотреть он на хозяина, что в ласках черноты счас млеет. Развернулся холоп, побежав куда глаза, уж не видящие ото влаги ничего, глядят. После дня того, Демьян покоя так и не нашёл: то покраснеет, как наряжать хозяина то станет, то околеет, как в баньку он же и утянет. Ульянка, зазнобушка его, ужо всё лето так страдает: не навещает любый её, всё! За хозяином хвостом прилип! А раньше времечко то находил… Так Демьян и мучился в думах нехороших, пока весь красный, как после бани ( Демьяну невольно явились образы из воспоминаний ), ворвался Фёдор в опочивальню. — Шож! Шож случилось, Фёдор Лексеич? — тут же вскочив с кровати, полусонный подлетел к хозяину Демьян. — Неблагодарный! К чёрту! Ухожу! — завопил Басманов, размазывая чёрную сурьму, что ещё вечером обрамляла его ресницы. — Да шож стряслось то?! — выпытывал слуга. — Не твоего ума это, — не мог Фёдор скрыть с лица какого-то испуга. — Красный мой, да расскажи! — схватил Демка за руки Фёдора, на что тот, перестав метаться, вгляделся в лицо его. — Что? — слуга тут же отпустил ладони хозяина взмокшие, измазанные в медовухе, толи в каком-то заморском вине и сделал шаг назад. — Да так… — Басманов, отчего-то вмиг успокоившись, растёр помаду и скинул с волос увядающий венок из цветов, что они с Демьяном собирали. На лице расцвела язвенная полуулыбка, заместо жалобной гримасы. Не к добру… О чём-то призадумался. — Я вспомнил счас кое что, — Федя склонил голову и куда-то покосился, будто бы пытаясь поймать какое-то воспоминание. И, через мгновение, загадочно хмыкая, облизнул припухшие губы, проводя по ним зубками. Демка отчего-то покраснел. — Узнал я нынче кое-что про тебя, — и Федя как-то нехорошо усмехнулся, будто бы испуская яд. — Фёдор Лексеич, да я ж… — тихонько перебил Демьян, пугаясь столь внезапной перемене духа хозяина. Хотя за столько лет, пора б и привыкнуть… Но счас, Фёдор смотрел на Демьяна, точно на очередную жертву своего острого языка, отчего становилось совсем страшно. — Тихо, тихо, — спешно проговорил Басманов и оглядывая с головы до пят слугу, уставился на его губы, чуть помолчав. — Знаю я про тебя кое-что, — и, боле не в силах утаивать насмешки, проговорил он. — Узнал я нынче, что до мужей ты тот ещё охотник, — не смог сдержать злорадной улыбки, завидев ужас в глазах холопа. — Что? — весь хладный, заикнулся Демьян. — Да то! — звонко усмехнулся Фёдор и проплыл к столу, пытаясь опереться на него. Нечаянно смахнул бутыли с маслом, да так и остановился, разявив рот. — Фёдор Лексеич? Пьян ты чтоли? — Демьян, наблюдающей за сей оплошностью, непривычной для ловкого хозяина, уже наконец понял причину его возбуждения. — Мыслишь, что я пьян? — тряханул взмокшими волосами Федя так, что заворожённый пленительным звоном серёжек Демка, невольно подошёл ближе. — А может и так. Да знаю, что говорю, — протянул Фёдор и весь преображенный мыслью шальной, лёгким прыжком уселся на стол. — Вам бы отдохнуть, — не в силах глядеть в глаза хозяину, промямлил Демьян. — Любишь, любишь ты мужей, — лишь пуще поддразнивал Басманов, потешаясь над робким голоском слуги. — Проспаться бы… — Видел, как за царем подглядывал ты! — улыбнулся по-дьявольски ярко и смело Фёдор, что показалось холопу, что пред ним счас возвышается сам змий искуситель. — Остановитесь, — весь налитый слезами, бормотал Демьян. — Смотрел, не отрывался… — Федя стал манерно картавить, упиваясь властью над тщедушным слугой, что уж весь дрожал. — Хватит! — рыдающим голосом крикнул слуга. — Люб те царь? Так глядел, ой как глядел… Дырку не протёр хоть? — и Федя рассмеялся маленьким развеселым смешком. — Всё не так… — Царь хорош не спорю, но токмо тебе я не отдам, — и Федя схватил Демьяна за подбородок, заставляя подойти ближе и тот безропотно повиновался. — Нет… — прошептал слуга, пленённый приторным ароматом Фёдора, что пышал расцветающей молодостью и одновременно увядшей невинностью. И сделалось так жаль себя за сию слабость, что не сдержался Демьян и всхлипнул. — А вот я - другое дело, — и Басманов по бабьи нагло развёл бёдра, приоткрывая завесу своего сладострастия. Демьян оторопел, пытаясь глядеть вот в этот дубовый комод… Иль нет, вот на ковёр Персидский под трясущимися ногами, но никак не на… На хрупкие коленки Федьки, что токмо пуще разводил их, постукивая по ним тоненькими пальцами, усыпанными разноцветными перстнями. — Я не, — Демьян оторопело подал голос, в надежде выкрутиться из цепких рук. — Хочешь? — сжав сильнее лицо холопа, Фёдор вопросил вновь. — Вот мною хочешь? Хочешь прям сегодня обладай! — и Басманов совсем охмелев от внезапно нахлынувшего веселья, завёл трясущуюся руку слуги себе за спину. — Фёдор Лексеич… Как же! — шмыгая раскрасневшимся носом, уставился Демьян в синие глаза хозяина. — Не ценит он меня, понимаешь? — поболтал ножками Фёдор, опутывая талию Демьяна, прижимая его всё ближе. — А вот ты… Ценишь, — и было совсем он на краю от греха, но Демьян отлетел от него, как ошпаренный. — Ценю! Вот те крест, Фёдор Лексеич жизнь готов отдать! — и не замечая оплошности своей, что выдала намерения сразу, уставился он на хозяина. — Отдай мне кое-что другое, — прошептал Федя, кончиками пальцев приподнимая подол своего платья. — Иль для девки бережёшь? — лукаво глянул ниже пояса Демьяна, на что тот оторопел. В снах ему развратник приходил… — Уж шутишь надо мною, — закрываясь, торопливо отвернулся он. — Тю! — хохотнул Федька. — Не в жизни! — громко сказав это, он мягко спрыгнул со стола и, в момент оказываясь позади Демьяна, склонился над его ухом. — Бери, — Фёдор огорошил слугу пробирающим до пугливых мурашек шепотом. Шею Демьяна обдало тёплым, пряным дыханием. И было в его слове нечто потустороннее, опутывающее сердце, раз Демьян, словно заворожённый, рванулся к Басманову, сам не зная, какие черточки его рабской души затронул он. Ведьмовские чары топили волю Демьяна, делали его слабым, ничтожным пред невероятной силой, которой владел токмо Феденька. Уж воображать холоп не мог, что ещё раз соприкоснётся с этими… Губами снова. И не как в тот раз с непониманием и оторопью, а с рвением и нежностью. Демьян скомканными поцелуями скользнул по его шее. Устами он ощутил, как подрагивает горло хозяина от довольного смеха, тающего в плену прикрытых в улыбке губ. И тогда, Демка бессильно опускаясь и прижимаясь к сердцу хозяина, запыхтел и стал что-то бормотать ему о любви, что от скомканных поцелуев было и не разобрать. А Федька, бесстыдник эдакий, смеялся от нежданно лёгкой победы и не зная что ему делать с этим триумфом, придерживал за локти ослабевшего слугу. В грёзах Демьяна приходил Фёдор это лето… И вспоминалось ему всё детство: как прятались они в лесу от других ребятишек, играя в казаки-разбойники и хозяин каждый раз карабкался на деревья под встревоженные восклицания холопа: «слезь, Феденька, не то заругают же!». Они всегда выигрывали. Или, бывало, вырядится хозяин в маменькино платьице в оборочках, да давай заставлять Демку играть в свадьбу! Рассадят, значит, они сшитые ими же игрушки на смастерённые тятенькой стульчики, свечи, не без помощи нянек зажгут, своруют белую скатерть и встанут на колени пред образами. Демке тогда страшно было, понимал, что не добру потехи эти… Тем интереснее было! А ещё, улыбка до ушей Феденьки так радовала, когда он говорил: «Объявляю нас мужем и женой!». И смеялся, откидывая заморскую тюль со своих, помазанных в чём-то, волос. Опосля всё донимал: «И в горе и в радости будешь со мною? Ты поклялся!». В ту пору Демка смеялся, а вот бы счас хозяин такое спросил… Застукал их потом тятенька за сим, да чуть уши обоим не надрал, ишь! Стульчики ведь, говорили проказники, для рыбалки нужны, а оно вон как… Няньки тогда заохали, заахали, видите ли «ничаго не ведали мы!», а потом и от них влетело: «Ключик для кого давали мы?!» — ругались наперебой они, тут же подыскивая другое секретное местечко для детских проказ. Говорили же запираться… Потворствовали Феденькиным желаниям не только няньки, но и Демьян. Он одевал кокошник на хозяина, с возгласами «так вам идёт, Фёдор Лексеич!», над девчонками подшучивать помогал, принося им пирожки с кучей перца. Тогда эти пирожки готовили они всю ночь: «вот рожи то скорчат!» — хлопал в ладошки младший Басманов. То вообще полезет вместе с Федькой на соседское дерево, набирая полные руки яблок, которые они пытались продавать опосля. «Ну не бросать ж!» — думал Демка, когда нёсся от орущего на них соседа, волоча за собой не поспевающего за ним Федю и слыша вслед, что родители их всё прознают. Так сосед и не доложил маменьке с папенькой, хотя клялся, что накажет негодников. Потворствовало Басманову всё Елизарово, но больше всех шёл на поводу у Феди Демьян. Всегда. Так случилось и в тот день, когда прибежал хозяин к нему, прося поцеловать. Не думал Демка, что вспоминать будет это ещё долго… Как невинные губы хозяина пробудили в нём какое-то неощутимо жаркое, преждевременное, ещё пока совершенно неясное трепетание. Вроде бы ужо забыл о той поре, но нет! Нет, нет, нет! Который раз приходил в голову тот злосчастный поцелуй и почему тогда не ценил он благодати?! Почему Федюшку то не остановил, когда в царёвы сети он по собственной же воле угодил? Ведь слышал он своими же ушами, как Феденька в первую ночь с государем был. И отнюдь не сладострастные то были вздохи, о нет! Помнит Демка, как молился он в опочивальне рядом, слыша завывания хозяйские. О эти крики! Думал не вынесет их боле он, как раздался на утро последний стон. Дале плачь. Но ужо на его руках, не на царских, прибежал Фёдор к слуге своему и давай рыдать. Не позволял раздеть себя. Всё закрывался. А счас… Сам скидывает одёжи, да порочными изгибами гордится. Тонкая, совсем бабья, талия показалась - Фёдор обтягивал её платьем и хихикая, приставлял руки Демьяна к себе. Нежный шёлк обжигал его, он зажмурился, чувствуя, что делает нечто непоправимое… Соромно сделалось Демьяну и он, слабо отдёрнул руки. Отошёл. Зачем снова вспомнил он то время?! Сейчас стоит, как статуя в саду и двинуться не может. — Что такое? — Федя скривил губы в раздражённой усмешке. — Я что ли не хорош? — и свёл он густые брови, и так и сяк поворачиваясь пред покрасневшим Демьяном, красуясь тлеющей, совсем еле заметной невинностью, что изредка проскальзывала во взгляде. — Хорош, — со стыдливую ужимкою ответил холоп. — Так что ж молчишь тогда? — обвёл Федя щёку Демьяна, на которой даже ещё не пробивалась щетина. — Не знаю, — смущённо отвёл Демьян взгляд от сокрытых тканью чресел хозяина на что тот, с нескрываемой гадливостью, токмо пуще задрал платье. Завиднелись румяные безволосые колени, выше округлые бёдра, так похожие на девичьи. Демьян, до боли сжал кулаки, сдерживая порыв самым наглым образом с Федей… Ох, эти юношеские грёзы, которых так стыдился всегда Демьян, счас бились со всех сторон в голову его и делалось зазорно от низости сей. — Будешь стоять вот так, счас сам… Тебя! — рассерженно топнул ножкой Фёдор и опасно приближаясь, залюбовался тем, какой нескрываемый трепет вызывает он у Демьяна. Только вот робкий дюже! — Фёдор Лексеич! — задрожав, жалобно всхлипнул слуга. Фёдор разразился пущим вскриком. — Ну! А счас то что стоишь?! — Решаюсь… — Остолоп! — возмутится Федя. — Живо сымай портки, а то передумаю ж, - и забренчали серьги Басманова, когда он проворно стащил рубаху с Демьяна. Тот зарделся так, что капельки пота выступили на лбу, но не отступил. Сжал только кулаки. Боле не в силах сдерживать своё бабье нутро, потёрся Фёдор о слугу своего, прошептав. — Коли сам б не желал тебя вот так, — в своём бесстыдстве позабывшись, огладил он себя ниже поясницы, — То точно задал бы! — и бесстыдно рассмеялся он в ухо Демке, который покрылся предательскими мурашками. — А ты что думаешь? Сноровки у меня огого! — Прекрати… — необъяснимая волна злости прошлась по Демьяну. — Я и не с царем токмо, — беспечно продолжал Федя, кружась вокруг слуги. — Перестань, — зажмурился холоп до синих кругов пред глазами, силясь остановить вновь потёкшие слёзы. — Ой, как задрожал то - осиновый лист! — укоризненно подтолкнул он Демьяна к кровати. — Не дрожи ты так, говорю ж, знаю что к чему, — своими развязными речами, Фёдор сам того не понимая, заставил слугу своего проговориться. И так, что жалеть, быть может, будет он до конца жизни… — Молчи! Молчи несчастный! — и в сердцах, Демка прыгнул на шею растерянному Фёдору. — Сердце моё ты рвёшь! — и поцеловал он хозяина так, как никого другого не миловал. Слёзы затекали в рот, перемешивались с привкусом крови и вина, у Демьяна закружилась голова и упали они на кровать. — Не любовал никто тебя по сердцу! — крикнул в исступлении он. Фёдор на это обескураженно взвизгнул. — Думаешь не знаю, что перед встречей с государем требуешь вина? — и зашёлся он в истовых рыданиях, на что Фёдор разразился не меньшими воплями. И не беспокоило их ни открытое окно, ни двери, что без засова дребезжали. — Всё не так! — воскликнул он. — Всё так! — перекрикнул Демка. — Врешь! — и закрутился Фёдор в сильных руках слуги, отпихиваясь. — Да! Не люб те царь! — А кто ж люб?! — Власть его! Соромник ты, каких не видывали! — и толкнул он хозяина в плечо. — Руку поднял на меня?! К Малюте тебе мало! — последнее слово он выговорил с особливой тяжестью, так как стали они кататься по кровати, уж меряясь силами. — А тебе и ада мало чтоб искупить свои грехи! — протараторил Демка, толи хмельной от вина, что вкусил из уст хозяина, толи от дурости иль злобы. Ухватился за Федины власы, на что тот, словно зверёк, пойманный в силки, укусил его. — Скольким ты зубы так заговорил и бросился на них в нужде? — позабыв с кем пререкается, выплёвывал Демьян слова эти скверные, так и продолжая кататься кубарём. — Не твоего ума дело это! — наконец, оттолкнул Федя от себя зарёванного Демьяна и шмыгнул носом. — Своё знай место, — и убрал со лба мокрые завитки волос. — Уж знаю… — пытался отдышаться слуга. — И вряд ли оно с тобою рядом будет! — и не помня себя, что он слуга подневольный, вскочил Демьян и слёзы утерев, бросился к дверям. — Дурак! — вдогонку крикнул Фёдор, вылетая из комнат за ним. И забыл даже одёжи оправить, так босиком и помчался. Но, не суждено Феденьке в сей час, Догнать обиженного своего слугу, Ведь свет в опочивальне царской не угас, А значит снова идти положено на муку. Преградили рынды путь Федюше, молчаливо показывая на опочивальню. Басманов резко остановился, чуть не упав. Видать дело важное… Метнув взгляд на Демку, что растеряно замер, он тряханул волосами, будто бы отгоняя весь дух дурной, что посеяла ссора. Холоп метнулся к Фёдору, но он уж скрылся за дверьми. — Звал меня? — влетел в опочивальню Басманов, глянув выжидающи. Государь удивлённо вскинул тяжёлый взор на него, на что тут же всякая дерзость Феденьки ушла в пятки. Да и всегда тлетворность царских покоев душила в нём скверные задатки характера. С секунду переглядывались и кравчий, помявшись, сказал уже еле слышно. — Звал? — и потупил взор, пытаясь перевести дух. Государь презрительно хмыкнул и погрузился в глубокое молчание. Басманов в волнении сделал два шага вперед, затем остановился, проговорив. — Прости, батюшка, что ждать заставил, просто… — Не хочешь, Феденька, за другое прощение то попросить? — ровным голосом перебил царь. Повеяло ладаном, от которого у Басманова всегда кружилась голова. Говорили, что так случается с теми, чья душа испорчена… — Прости, — он мягко ступил ближе и решил признаться сразу же во всех грехах. — Прости, государь, за несдержанность мою… — пролепетал Фёдор, осматривая уже убранную опочивальню опосля недавней ссоры. Будто и не летала здесь посуда! «Чья ещё несдержанность была» — подумалось Басманову про себя, но смог он скрыть свой глупый порыв, чтобы лишний раз не ворошить тёмные стороны души государевой. Да и что пререкаться, когда можно быстро закончить с обидами? — Говоришь ты не от сердца, чую… — и Грозный, уткнувшись в грамоты, что-то подписал. — Как же не от сердца?! — всполошившись, протараторил Фёдор, нарочито жеманно взмахнув руками. — Ежели от сердца говорил, сам пришёл б, — досадно молвил Иван Васильевич и не думая смотреть на Фёдора. — Так я и… — Притащили тебя знаю! — рявкнул Иван, скидывая со стола какие-то бумаги. — Ванечка! — кинулся было Фёдор к царю, но его опередили, схватив за власы. — Молчи, негодник! — царь, безумно глядя на вмиг замершего кравчего, прогремел. — Как посмел ты дверьми царскими хлопать?! — заблестели глаза Ивана чем-то поистине чёрным, потусторонним, когда встряхнул он Фёдора, на что, тот лишь жалобно проскулил. — Прости царь батюшка, я не буду боле! — зажмурившись, весь сжался Басманов, но вырываться не стал со стойкостью принимая наказание. Уже так привычно висеть в руках Ивана, хватаясь за что придётся. — Чего не будешь? Ты хоть думай, что мелешь! — срывался государь на крик, таская Федьку из стороны в угол. — Не буду один никудашеньки боле ездить, понял я всё, — скулил Феденька, стискивая зубы, когда особливо больно государь натягивал его власы. Укладывать потом их сызнова… И отчего беззащитность Федьки придавала спокойствие Ивану - никто сказать не мог. Но вмиг смирившийся со своей судьбой кравчий, тронул отчетливыми движениями, каменное царёво сердце. Задрав голову его, вгляделся Грозный в лицо юное, так и обомлев. Феденька его вздрогнул и лишь носиком шмыгнул, не силясь противиться. — Слёзы лил чтоли? — строго вопросил государь. — Не лил! — всё же огрызнулся кравчий, но тут же прикусил язык. — Как со старшими говоришь ты? — смягчился государь, хватая Фёдора за подбородок. — Ишь! — усмехнулся он, завидев чуть подсохшие серебрянные дороженьки на лице дитяти. — Как баба, господи прости, — и вдруг, ни с того, ни с сего, обнял он Федюшку, что тут же заластился к нему. — Прости, Иванушка, — токмо и мог пробормотать кравчий, прижимаясь всё ближе к царю. — Каждый миг думал о размолвке нашей, вот и слёзы лил, — шептал в тяжёлые одёжы государя. — Плакса моя, — проговорил Грозный совсем тихо, целуя чернявую маковку. — Ну, ну, хватит, — улыбаясь так, что каждая его морщинка проступила, царь погладил трясущиеся плечи Феденьки. — Я больше не буду… — пробубнил кравчий. — Не ослухаюсь тебя и не поеду боле один никуда, — миловался Фёдор в объятиях крепких, заверяя государя снова и снова в своих словах. — С чего такое послушание? — довольно усмехнулся царь. — Так ведь, — Федя попытался отстраниться из объятий. — Не хочу сердечко твоё волновать, месяц мой ясный, — и слащаво улыбнувшись, сполз Федя к ногам царским. — Люб ты мне, вот и слухаюсь, — воспоминания резанули душу Феди и, толи боязливо, толи нахально, притёрся он к коленям государевым. — Каков, — погладил он Фёдора по жёстким завиткам кудряшек его. — Отчего люб то так ты мне? — усмехнулся он, позволяя себе снова потонуть в васильковом омуте. Басманов лишь лукаво пожал плечами и медленно поднялся, глядя исподлобья то на государя, то на двери. И, завидев, что царь уж задышал чаще, молвил. — И ты… И ты мне оченно люб, царенка, — и быстро мазнув его тёплым поцелуем, он мягко, почти моляще, проговорил — Пойду я, наверное, надёжа, — и улыбнулся невинно-невинно, пряча истинный свой порыв. Государь нахмурился. — Отчего ж такая спешка, — Грозный, недовольный отстранённостью Феди, лишь крепче приобнял. — Так… — Басманов, снова поглядев на двери и, о чём-то призадумавшись, ответил. — Уготовал тебе я угощение одно, вот и надо мне… — Ночь ж на дворе, — государь несильно дёрнул Фёдора на себя. — Чревоугодничать не гоже, — он оглядел кравчего с ног до маковки и уж не в силах сдерживать пыл. — Ну! — последняя попытка. — Я… Эм, пир ж завтра, вот надобно бы наказать слугам… — последнее словно не договорил уж он, заткнутый поцелуем. Государь, кажется, не внимал его речам с самого начала, а быть может уже и не стерпелось. — Вырываться удумал? — рявкнул Грозный. Швырнул Федьку на кровать с силой, конечно уж без былого размаха, юнец за два лета вымахал под государя, с каждым днём силясь потягаться с ним ростом. А ещё бока, зараза, наедал с каждым днём и, ох, как румяные чресла любил Иван, счас оторваться не может! Федька привычно ахнул, облизался и, противореча всякому своему желанию, словно птичка, словленная охотником, напрочь перестал сопротивляться, лишь что-то щебеча. Найдётся другой выход… — Государь, ах, сил терпеть уж нет! — и торопливо заскулил Федя, заскрёбся пальчиками о простыни и привычно развел ножки так, чтобы Грозный весь обомлел, увлекаясь юными прикрасами не видавшими ни войны, ни страданий. Фёдор закусил губу и обхватив руку государскую, поднёс её к себе на шею. Басманов проник в каждую закоулочку, в каждый завиток души царской, по крайней мере туда, где хранятся тайны плотских утех и понял он вот что: никто и никогда не раскроет тайны его сердца, поэтому Федя просто наслаждается дикой любовью государя, позабывшись в ней. Он кивает и государь довольно сжимает его горло. Сначала нежная слабость пронизывает кравчего, потом, словно ныряя в глубоководную реку, он уж не слышит ничего. Государь задышал слишком часто, сжал сильнее и сорвал с себя одежи. Стало так душно, что, кажется закрытые ставни сильно запотели. Привычная боль заполняет Фёдора, страха будто никогда с ним и не было. Каким-то невиданным образом младший Басманов, которого с детства лелеяли и нежили, сейчас превратился в сущего беса, что подталкивал государя на всё новые и новые грехи. Кравчий не противится удушающей черноте, готовый всегда окунуться в неё, тем самым спасаясь от настоящей тьмы. Он стонет, извивается, как никакая соромница то не видывала: прижимает сначала к себе локти, затем выгибается навстречу царю, а затем засовывает себе руки под спину, чтобы приподнять бёдра. Государь понимает намёк. Вскидывает на себя Фёдора, изучающе рассматривая его. — Всё как на собаке заживает, — царь думает над тем, как негодник успевает избавляться от прошлых следов их утех. Они нравились ему, словно отмечая, что Фёдор токмо его. — Твоими молитвами, батюшка, — усмехается кравчий и жмурится от резкой вспышки боли, сдерживая желание отползти подальше. Пора бы уже свыкнуться, что царе внезапен. Басманов вскрикивает не то от боли, не то от неожиданности. Он не помнит, когда в последний раз государь выливал на него масло, когда любовал его в долгой приятности - да и не нужно им это. Фёдор ахает, охает тоненьким голоском, так похожим на детский, меж делом бормочет сладости какие-то, глядит точно в очи государю, следя за каждым его вздохом. Боль бьёт исколотой мозолью, ничего, окромя неё Федьке будто не дано испытать - да и пусть! Лишь бы и дальше чувствовать колючие поцелуи, шершавые прикосновения и… Благосклонный лик государев, когда владеет им. Выколачиваются демоны из государя и знает он, что не в силах никто боле выдержать их, окромя Фёдора. Он хлёсткими ударами бьёт Федьку по бёдрам, иногда придушивает его и о, как приятна, до бесконечности приятна, словно холодный родник среди душной пустыни, боль, чья божественная сила снисходит до Фёдора. Басманов тонет в тягучей реке наслаждения царя и с необъятной радостью принимает каждый его толчок, каждый его поцелуй. Так всегда было и никто… Ах! Нет, привиделось что-то Феденьке. Пелена рассеялась, тьма озарилась разноцветным блеском - что ж такое! Фёдор боле не бьётся выброшенной рыбкой в руках государевых, пред его глазами встал сам Асмодей, многоликий демон, что злую шутку счас разыгрывает. Не может быть такого… Власы государя теперь золотые, как рожь в Елизарове, глаза зелены, как рощица в родном доме! Сердце наполняется чем-то неизведанным, тепло разливается в каждый закуток юного тела. Фёдор так и замер, во влажном забытие. Что это? Бог снизошёл, иль дьявола шутка? Фёдор лежит в исступлении В молчаньи несчастный лишился рассудка Думает лишь о ведении. Он не помнит, как государь похлопал его по щеке и нанизал на пальцы новёхонькие перстни. Пред глазами стояло необычнейшее чудо и Фёдор понял лишь одно: надобно отмолить грехи, а то невесть что уже мерещится! И, благо, понял он это перед тем, как государь вновь к нему потянулся. — Я… — Фёдор ловко отстранился. — Я тогда ведь не договорил! — чуть отполз он, рассматривая колечки златые. — М? — только и мог отозваться государь. — Я ведь… Это… — затрепыхался Федя в руках Ивана. Нет, надобно срочно грехи замолить! И себя и государеньку спасти! — Ну, ну, — Иван приласкать хотел было Федьку, как тот заёрзал. — Я ведь! Внял твоим наказам и месяц приучал себя к труду! — протараторил Фёдор, на что глаза царя округлились. — Ты? — губы расплылись в улыбке. — К труду? — и не смог сдержаться Грозный, что хохотнул. — Да… Да! — вывернулся из объятий кравчий, что теперче сделать легче лёгкого. У царя и так челюсть отвисла, уж руки разжал не противясь. — Вот, готовил по ночам, — закивал Фёдор. — И хотел завтра порадовать тебя с утра, — Фёдор уж было направился к дверям, как Иван оторопело вопросил. — Чем радовать то хоть собрался? — Пирожками! — С чем? — не унимался государь. Фёдор, скрываясь за дверьми, крикнул, что мол с щукой и тут же обругал себя самыми последними словами. И где её теперь искать то? Но Фёдора, тут же перестало заботить завтрашнее, как и царь, что чуть в беспамятстве не упал. Басманов понёсся к себе. «Вот обругаю и за щукой пошлю», — злобно пробубнил он и затопал по коридорам. Былая ноющая боль, словно исчезла, покорность и послушливость выбивались из Феди с каждым шагом, которые уносили его всё дальше от царской опочивальни. Наконец, дойдя до своих покоев, отчего-то промедлил он и отворил всё-таки двери. — Демьян! А ну свечи зажги молиться я… — и быстро оглядев покои, Фёдор не увидывал слуги. «Куда запропастился?!» — данное себе обещание искупить грех наваждений и отогнать диавола отступило пред праведным гневом. Хотя, скорее был это не гнев, а истеричный вопль. — Дееее-мьяяяяяян! — Фёдор, топая ногами, завизжал так, что, кажись, народ с улицы закудахтал. Тут же кравчий ещё раз оббежал всю опочивальню и ещё раз окликнул холопа, но всё без толку: сбежал куда-то. Басманов плюхнулся на кровать и раздражённо выдохнул. «Вот же ж…» — злобно пробормотал Фёдор ругательства всякие, побив об кровать ножками. Как молится то теперь? Где огонь взять? Может в церковь сходить? А батюшка то будет? «Дрыхнет небось», — пробубнил Федька и недовольно спрыгнув с кровати, порыскал в столу, быть может завалялось огниво? Так и провозился Басманов, уж сам не помня зачем молиться то собрался. Ведь наваждение то было… Федя вспоминает прекрасный младой лик искусителя, что вместо царя предстал и… Ангел же, что в своей соблазнительной чистоте, затмевал всякого диавола. Чистый ангел, что из света своего, кажется поделился в тот миг с ним кусочком счастья райского, так и норовя, чтобы его сцапали хваткие Федины ручки. То мгновение запомнит Басманов навсегда, когда озарилось его сердце чем-то ярким и благословенным. На исповеди даже не испытывал николе такого, а тут те на! В грехе благо своё нашёл и, быть может, глаза зеленые эти снова освятят путь его? Фёдор в раздумьях уснул некрепким, но блаженным сном. И казалось ему, что ангел сей счас по спине его гладит, пухом из облачков накрывает и несёт в чистый рай, уводя подальше от скверн дворца царского. Нет ни сплетен, ни пересудов, ничего… Есть токмо прекрасный солнечный ветер, что обдувает лицо его и нежная роса, омывающая власы. И ужо не хочется вырывать силой свет этот благостный - сам он льётся к нему прямо в сердце! Ангел, ангел, когда-нибудь он снова посетит его? Фёдор блаженно стонет — вот оно то место, где всегда хотел он быть. И пускай это сон, пускай ангел сей, лишь проказа его худой головушки, но Боже… Такой прекрасы никогда Фёдор не видывал, даже смотрясь в зеркало на себя! Он признается, в немом раболепии, что красивее ангела сего, нет на свете никого! Он тянется к нему, хватается за плечи, пытаясь догнать, догнать, догнать! Но ангел, неизбежно уходит, рассеивая сновидение, оставляя место лишь кромешной темноте, что всегда сновала в замке. «Нет!» — визжит Федя и, будто бы отрастив крылья, несётся навстречу существу сему неземному, хотя бы на чуть-чуть! Ещё чуть-чуть дай согреться в своих объятиях, дай почувствовать нежность твоих рук… Фёдор настигает ангела, пока тот не улетел и схватив того за руку, резко разворачивает к себе и, в исступлении, соприкасается столь рьяно и откровенно своими губами с его. Божественный свет охватывает его, внутри, словно что-то зашевелилось, вот-вот взлетит! Стало так легко, так понятно, так… Фёдор понимает, что он на своём месте. Басманову так невыносимо жарко, что не замечает, мычание, ангел пытается что-то сказать! Фёдор отстраняется, всматривается в лицо и слышит в ответ: — Что с вами, Фёдор Лексеич? Фёдора ошпарило ледяной волной. Он распахнул глаза, глупо рассматривая своего холопа пред собой. — Остолоп! — заорал Федя, отталкивая слугу от себя. Демьян от неожиданности отлетел, врезавшись в спинку кровати и перегибаясь через неё, свалился на пол. — Я… Я… — пытаясь подняться, стал судорожно заикаться он, виновато тупя глаза. — Ты где был?! — возмущённо поднялся Федя, подходя к нему. — А ну, говори! — Я… Я, — Демка будто язык прикусил. — Я думал, вы не захотите меня видеть, — наконец смог собрать в себе остатки души, что счас металась где-то в пятках. — Думать здесь я буду! — сам еле отдышавшись, ответил Фёдор и, наконец, осознание огорошило его. Басманов внимательно рассмотрел Демьяна: да нет, вроде тот же. Отчего ж тогда глаза кажутся такими другими? Фёдор подходит ближе. — Ну? Чего молчишь? — Так… — растеряно мямля, ответил Демьян. — Прощение вот пришёл отмаливать пред тобой, — стыдливо уставился в пол и задрожал. — То-то же, — хмыкнул Фёдор. — Впредь, чтоб такого не было у меня! — сказав это и пригрозив пальчиком, Басманов ошалел: Демьян разнылся, глупо пытаясь сглотнуть подступившие слёзы. Вот дубина! — Чего ревешь то?! — вдруг воскликнул он. — Прости, батюшка! — Демьян, припал к ногам Федьки, которому, вдруг, сделалось отчего-то так соромно… — Ты чего тут удумал?! — Басманов попытался выпутаться из объятий. — А ну ка… — и хотел было прикрикнуть он, как Демьян, задрав голову и разметав перламутровые капельки по своему раскрасневшемуся лицу, уставился на него своими чистыми, незапятнанные никаким грехом, так непохожими на своего хозяина глазами. Фёдор обомлел. — Прости, батюшка, — проговорил вновь Демьян и всхлипнул. Басманов, попытался поднять его, приговаривая разные ругательства про себя, но тот, тряпичной куклой сползал и хватался за ноги. Боле сил тягать холопа не было и решившись, Фёдор упал на колени рядом. — Да простил, простил ужо! — и заглянул в глаза холопу: тот смотрел не отрываясь, будто некая сила не давала ему и на секундочку моргнуть. — Чего? — Фёдор, сам не понимая, что пялится уже на Демьяна с порядок времени, взбрыкнулся. — Погоди! — Демьян подпрыгнул ближе. — Я… Я… Прости, батюшка, хоть на кол сажай, но всё ж скажу это: толкнул я тебя в сердцах, правда, оттого, что люб ты мне, оченно люб, — и Демка улыбнулся так благостно и так искренне, что Фёдор чуть не икнул от луча света, что пронзило его! Из низов поднялись какие-то лучики, что пробрались до самых тёмных завитков души и ослепили своим любящим мерцанием. Раньше Фёдор припомнил б и размолвку и слова Демки нехорошие ещё долго смаковал, заставляя снова и снова извиняться, но вместо этого, он недоверчиво жмётся к нему. — Демка, — и прозвучало это так стыдливо, так безропотно, что никакие бы признания не были бы для слуги столь желанны. Холоп прижимает Басманова так близко, что чувствует каждый его вздох, каждый всхлип. Кажется и он тоже заплакал. Ух, отец бы Федьки заругал… Нюни, нюни! Всё детство талдычил одно и тоже. А ныне, плакать вместе так благостно и, будто бы никакие слова не нужны, чтобы утонуть вместе в сием забвении. Власы Феденьки такие мягкие - чистый шёлк, Демьян зарывается в них носом, чувствуя неприятный запах ладана, и суетливо целует маковку, отчего Федя ластится токмо пуще, щекой прижимаясь к его груди. В какой-то момент, Басманову становится больно душно и выныривает он из грязных складок одёжи холопской, заглядывая в зелёные глаза Демьяна. Тот в смущении, не смеет отвести очи от Феденьки - такого нежного, заплаканного и совсем другого. Вся эта противная барская нахальность слетела с него, счас рассматривал он слугу пристально, будто бы пытаясь разгадать какую-то тайну, которая вертелась в голове ещё с недавнего сна. Демьяну не хватало воздуха от внимательного взора и он, ведомый потаённым желанием, что будил такой близкий час, огладил хозяйские руки, остановившись на плечах. Чистый бархат… Фёдор хмыкнул, замечая пляшущие искорки на губах Демьяна и взявшись за его подбородок медленно притянул его к себе, расходясь в полуулыбке. — Фёдор Лексеич… — прошептал Демьян в губы Феде, покосившись на дверь. Фёдор тихонечко прыснул. — Трус, — подойдя к засову, плотно щёлкнул его и потом, когда Демка беспокойно вскочил на ноги, пару раз дёрнул ручку двери для убедительности. — И… — Демьян, смятенно подошёл к Фёдору, сдерживая до боли бьющееся чувство. — Окна, Фёдор Лексеич… — Так сам б и завесил, — сказав это, Басманов обошёл Демку и нетерпеливо развязал шторную ленту. Стало ещё темнее в опочивальне и виднелись сквозь мрак лишь вспыхнувшие оловом глазищи. — Демка, ты чег… — не успел Басманов договорить, как оказался укутан в руки слуги, что жадно объяли его. Федя, словно бабочка, приземлившаяся на пальчик, думалось Демке. Так значит сцапать бы её надобно, пока не выпорхнула из рук! Тени заблистали в зеркалах - две черные фигуры упали на кровать и только белые волосы Демки виднелись сквозь шорох одежд. Комкались простыни, пальцы скользили по всему, за что зацепятся, тиская услужливо подставляемую голую взмокшую молодую кожу. Федя слышал расходящееся, словно от мелкого зверька кряхтение - ничего, пускай порычит, а то от его возни так щекотно, может успокоится чуток. — Ай! — Федька хихикает, поскуливает от удовольствия, иногда взвизгивает, несильно ударяя Демку, когда он трогает его за рёбра. — Прости, Фёдор Лексеич, — шепчет на ухо Демка и снова щекочет дыханием вертящегося хозяина. Фёдор, словно охваченный десятком гусиных пёрышек, шарахался под трясущимися пальцами Демки и всё крепче тискал его за бока. — Ты как печка, — шептал Федя, ошпаренный чувствами. — Всё от вас, — хихикал Демьян. Проявлялись сквозь тьму разноцветные блики на молодой коже - мальчики вспотели, да то и дело суматошно скидывали одёжи друг с друга: то Фёдор выдирал пуговицы с рубахи холопа, то Демьян скинет очередной рубиновый перстень с пальца хозяина. Басманов неприлично глазел на Демку, думая насколько холопские одёжи уродовали его. — Не носи боле этого, — говорил Федя, пытаясь окончательно содрать рубаху со слуги. — Так это получается нагим ходить мне? — отвечал Демка, чмокая безволосую грудь хозяина. Интересно как она у него остаётся всегда такой гладкой? — А даже если и так, — дразнится Федя. — Негоже прятать, — и хотел было отвесить словечко восхищения, но отчего-то сробел. — Так засмеют, — повёл плечом Демка. — Чем это, скажут, Басмановский слуга провинился, раз самую худую рубаху жалеют? — и он попытался закрыть грудь руками. — А не посмеют, — горячо отвечал Феденька, отбрасывая руки Демки в стороны. — Я тебе такую рубаху куплю… — задумчиво протянул он и поцеловал алую бусину на его груди, что тут же сжалась, испугавшись. — Что даже бояре обзавидуются! — Да что вы! — вздрогнул Демьян. — Я… Я эту зашью. Да полно вам смеяться! Фёдор не переставал миловать Демьяна и поражаться, ну насколько же эта застиранная рубаха могла порочить сиё чудо! Но жизнь сделала из Демки идеал, который никакая рубаха не закроет. Федор думал, что быть таким как Демьян - предел мечтаний всех мальчишек: крепкое тело, закаленное каждодневной тяжелой работой, сильно напоминало Федьке статую древнегреческого Бога, кажется Ахиллес, так звали того, на кого так сильно походил Демка. И Басманов будто бы повержен его, Ахиллесовым проклятием и только не пятка была его слабым местом, а… Эти малюсенькие рыжие родинки везде, куда не посмотри, так и манили Федю, кажется, соедини дурацкую россыпь веснушек - и вспыхнут на коже Демки созвездия, которые ноченьками так любили они вместе угадывать. Басманов хмыкает и ведёт ноготочком по плечу холопа немного царапая загорелую кожу. Демка вздрагивает, чуть вертится, кажется боится чего-то, да подумать не может, чтобы отстраниться. Интересно, правда ли Федьке по сердцу его конопатые плечи? Краснеет и ёрзает Демьян, любуясь прекрасным млечным Федей, который, точно фарфоровая статуэтка - изнежен бережными руками и, кажется, одним неуклюжим движением можно его разбить. И иногда холоп, не рассчитав силу, резко прижимает хозяина к себе, на что тот, лишаясь всего воздуха разом, икает, но не разбивается. — Простите! — Медведь, — шепчет Федя и лишь возмущённая черточка на его личике вспыхивает и снова потухает в блаженном наслаждении. Необузданная сила всегда завораживала Басманова и казалось, Демьян легко мог бы уже насильно взять его слабенького, и холёненького, но оттого и Феде было так сладко с ним. Знал он, что Демьян николе не обидит его. Холоп оголяет живот и, Боже, как он не похож на Фёдоров, что впал, да мягок. Живот слуги обрамляют шесть литых холмиков, шрамы на богатырской груди напоминали последствия войны, но кравчий помнит отчего они: тятенька его то, в малолетстве нещадно бил за проступки. Оттого, наверное, Демка такой послушливый? На натруженных руках проступали соединённые, в замысловатых хитросплетениях, вены. Басманов то и дело любовался ими, они напоминали ему ручейки, бегущие по сухому телу прямиком к сердцу. И руки эти неотступно сымали каждое хозяйское колечко и когда пальчики Фёдора остались абсолютно чисты, Демьян замер: как давно он не видел их голыми, без этих царских прикрас! Он поднёс замершую руку Фёдора к себе и под его недоверчивый взор поцеловал мизинец. А потом каждый робеющий пальчик. Басманов уже не смотрел. Демьян, застенчиво улыбаясь, выдохнул в узкую ладонь, на что она подобралась к его щеке и мягко огладила. Фёдор с завистью провёл рукой по совсем детскому пушку холопа и игриво шлёпнул его по лбу. Демку это вывело из завороженного созерцания лика хозяйского. В темноте оно делалось похожим на татарское, будто сейчас басурманин затащил его в свои путанные силки и пока Демьян не разгадает все загадки, его не отпустят. Он залюбовался хозяином и, кажется, тому стало немножко не по себе: — Чего застыл? — прошелестел Фёдор, робея от молчания. В голову полезли дурные мыслишки: не красив он чтоль? Иль передумал? — Хочу запомнить это навсегда, — не дав Федориной голове разойтись в сомнениях, Демьян скромно огладил лоб хозяина, смахнув с его лица прилипшие вьющиеся прядки. — Дурак… — Басманов фыркнул воздухом вверх, сдувая оставшиеся волосинки и перевернулся, проворно залезая на улыбающегося слугу. Он прижался губами к нему и настойчиво целовал, вторгаясь языком всё глубже, вертя его и щекоча. Демьян растаял, как тучка под солнышком в руках хозяина, хотелось чего-то, чего-то… Чего-то такого соромного, что даже подумать страшно! А Федька ещё в темноте так на девку похож… Ой, мамочки, что ж делать?! Демка выходил из души от хозяйских поцелуев, она уносилась куда-то в рай, смешно, да пускай так, но губы уже саднили, хотелось, чтоб Федя, Феденька, Федюша уже сделал что-нибудь эдакое - он же смыслит больше! Демьян, весь красный от грешных порывов, прошептал. — Фёдор Лексеич… — и поддался вперёд, как бы ненароком соприкасаясь желаниями с хозяином, на что тот простонал. — Д-да? — Фёдор заёрзал туда-сюда по Демке. — Не останавливайтесь, — любовные искры взбудоражились в Демке, он чуть не задохнулся от какого-то грешного облегчения и глотнул слишком много воздуха — вот уже кашляет, на что Федька звонко смеётся и продолжает двигаться. Оба краснеют, не решаются на что-то большее, оба хихикают от какого-то жуткой нежности, что обволакивала их. Прохлада била из окна и Федя понимал, что нужно быть тихими - не дай Бог кто-то заслышит, но не мог сдерживать скулёжа. Демка всё-таки посмотрел вниз и прикрыл рот - как срамно то! Ой, ой, что творят они, как же это можно? Холоп жмурится, но сопротивляться соблазну не в силах - дотрагивается до Феди и медленно оглаживает. Его… Его не такой большой. Хозяин ахает. Кажется, Демка делает всё правильно? Ведь так? Он мягко откидывает его навзничь и гладит чуть сильнее - Федька мелко дрожит, глядит вниз из-под иссиня-чёрных ресниц. И снова щелчок зависти проходится по нему: у Демки то вон какой! А они ведь одногодки! Басманов смущается. — Вы так красивы, — шепчет Демьян, сжимая крепче кулак. — Врёшь, — стонет Федька, выворачиваясь в руках слуги. — Вот те крест, — хотел было перекреститься холоп, но в таком положении, не стал. Прокашлялся. — Вы… Вы для меня оченно красивы, — и Демка стал чмокать хозяина везде: от носика, до живота. — Дюже красивее меня, — и Демьян, почувствовав странное желание, поцеловать короткую поросль волос Федюши - зажмурился и повиновался порыву. Из мыслей Басманова о том, что влюблённый холоп ему безбожно льстит, неожиданно вырвал Демьян соромным поцелуем. Фёдор вскрикнул, тут же закрыв рот руками. — Ты чего это? — привстал кравчий и уставился на затуманенного мыслями слугу. — Не знаю… — проговорил он и сделал тоже самое ещё раз. — Чего это удумал? — глазищи Фёдора, и без того ошалелые, распахнулись до слёз, вдруг брызнувших из глаз. Демка, будто бы даже без смущения, поцеловал его и приласкал. Откуда он этого понабрался?! Фёдор весь напрягся, втянул шею в себя и очумело впялился на двигающуюся маковку Демки. Так вот как оно… Сладко… Лизал кравчего будто цветущий язык пламени, которому, как окиян луне отвечали переливающиеся всеми оттенками желаний, синие глаза. Язык обжигал самые превратные Федечкины грёзы и Демьян повиновался им. Басманов свёл брови, сжал губы в тоненькую ниточку - не кричать, только не кричать! Райские мурашки заволокли каждую его частичку внутри, какие-то неизведанные пузырьки заметались в животе, они щекотали и, словно свечки, обжигали наслаждением. Он давится воздухом, хрипит и, черт бы его побрал, Демьян отстраняется. — Я… Я всё делаю так? — глупый вопрос. Отчаянно глупый, неуместный, бестолковый вопрос! — Дёмушка… — Фёдор, еле подавший голос, сжал волосы холопа и добротно погладил, цепляя пряди прямо у корней. — Дёмушка, давай! — не сдержался Басманов, чтобы не взвизгнуть, когда с загоревшимися, по-щенячьи, глазами слуга снова наклонился. Вверх, вниз, вверх, вниз - Басманов головой повторял каждое движение Демки. Хотелось больше, больше, больше! Мысли связывались в один пульсирующий клубок, развяжи, развяжи, развяжи! Потяни, умоляю тебя, потяни за эту проклятую ниточку. Фёдор метается по кровати, за ним следом Демка, едва успевая держать его, чтобы тот ненароком не грохнулся. — Ммм, да, Дёмушка, — Фёдор ахает, в его животе уже не бабочки, там кружит стая фениксов, готовых возрождать снова и снова, кажется, забытые чувства удовольствия от нежностей. Демка гладит его ноги, держит за руку, сплетая пальчики в крепкий замок и позволяет больно схватить себя. — Если ты остановишься, я задушу тебя! — Басманов, охваченный странным криком из сокровенных завитков души - жестко хватает Демьяна за горло, проводит рукой выше к щеке, нащупывая кончиками пальцев себя. И ещё выше, накручивает не столь длинные власы холопа на руку и жестко прижимает к себе, боле не в силах таить столь желанный грех. Демка блаженно мычит, отчаянно задыхается, восторженно смакует хозяина и пускай он его так вечность продержит - отраден каждый миг будет! Ах, как сладко, господи, как сладко окаянство эдакое, особливо когда Демка не противиться его страсти! Фёдора, на секунду, одолевает какое-то непонятное, нещадное желание, но тут же проходит, когда он видит налитые слезами очи Демки. — Ах! — вскрикивает Федька и в исступлении отрывает Демку от себя, но он противится порыву сему и до последнего его блаженного вздоха, милует. — Дёмушка, Боже! — уже и не помня про открытое окно, верещит Федя и тянет слугу на себя, заходясь в небесных стонах. Демьян счастливо падает в объятия и смущённо пытается улечься. Хозяин, любый его, умаялся так! Демка обнимает Фёдора восторженно всхлипывающего, такого родного, такого… Ах, на душе так тепло, что, кажется жар этот разливается везде! — Фёдор Лексеич, вам не надо, — тут же отдёргивается от хозяина слуга. Басманов, вопреки мыслям Демьяна, совсем не устал, не хочет спать и вообще он не умаялся! Он полон сил и желания… Дотронуться до предмета зависти. — Надо, Демка, — шутливо хмыкает кравчий и лезет к нему с благодарностью. — Да вы шож… Не надо… Стыдно! — холоп отполз от уперто надвигающегося на него Феди, но всё тщетно: если младший Басманов что-то решил, разубедить его способен токмо господь бог. Да и то, не точно… — Хватит, — строго проговорил кравчий. — Ишь чего! — и прижал он слугу горячей рукой, не давая и шанса дёрнутся. Демьян вспыхнул краской. — Свои порядки он собрался делать, — и лукаво усмехнувшись, Фёдор умело обласкал его. — В жизни не ослухаюсь тебя, — Демьян закусил палец, свёл ноги и взор его заметался то вниз, то на хозяина, руки которого вводили в праведный грех. — Правильно, — хмыкнул Федя. — Хорошо, если так? — и он, старательно приласкал его, кружа пальчиками как может. Ни на какие блага всего света, Демка бы не променял сего момента… Он обнял Федьку и прижался к нему, скрываясь и молясь. — Ох, Фёдор Лексеич, хорошо, оченно хорошо, так хорошо, — с захлёбывающимся упоением лепетал слова, от которых в сердце Феди распускалась шёлковая патока… Вот бы и дальше говорил. — Ммм, да, особливо… Особливо здесь, Фёдор Лексеич, прошу быстрее! — И как бы Демка не крутился, Федька не мог отвести глаз с него: господи! Отчего ж раньше он не заприметил ангела сего? Его слёзы-росинки на загорелом личике, так и сияли серебром, казалось, что они способны возвать к чувствам даже самого бессердечного человека и его глаза, что блестели малахитом… Они так добры и невинны, что падшему Фёдору не хотелось порочить сей момент бабской содомией - не спугнуть бы ангела, а то ещё ужаснётся его мыслей, раскланяется, скажет «доброй ночи» и сбежит! Нет, пока он его обласкает как самую хрупкую снежинку, не даст нечестивой тяге к развратным соблазнам овладеть им, не сейчас. Фёдор закусывает губу, милует такого пригожего Демку и всё-же бурные мечты не дают забыть о себе - Фёдор трогает себя и просачивается сквозь пальцы пылкое удовольствие. Холоп чувствует это и кидается ещё ближе к Феде, да забивается к нему под плечо, кажется больно соромясь пылающих щёк. — Иди, иди сюды, — Федя довольно хмыкает и утыкается в пуховые власы Демки, поглаживая его по плечу. Одной рукой он хватается и за себя, и за холопа, выбивая из него самозабвенное «Господи!». Он дышит обрывками, пытается ухватиться за Федьку, которому, конечно, больше мешает, чем помогает. Но от этого истового порыва делается только жарче. Какой же он… Милый. Словно слепой котёнок льнёт, так и мечется в поисках любви. Фёдор прижимает Демьяна ближе, чмокает его шею, маковку, хватает за власы и потянув на себя сливается в оглушающей чуткости. Холоп быстро учится поцелуям и уже сам проталкивается к Феде, свивая языки в азартной пляске. — Фёдор Лексеич, простите, я уже… — бедный Демьян, держащийся изо всех сил, понимает, что ещё чуть-чуть, и он переполниться чувствами, так что пытаясь отодвинуться, умоляет. — Отвернусь я, Фёдор Лексеич… Я не хочу на вас… Грех то этот, — пытался вырваться из рук Феди, но тщетно. — В глаза, — Басманов, вдруг весь преобразившийся гневом хозяйским, дёрнул Демьяна на себя. — Но ведь это, — холоп жмурится и противится. Так нельзя… — Дёрнешься - на плети отправлю, — Фёдор сам не понимает как это выпаливает. Демьян вздрагивает. Глаза его тут же наливаются стеклянной влагой и, не моргая, глядят на хозяина. И эти слезинки тут же прожигают зияющую вину в Феде. — Я… Я не это сказать хотел! — будто бы злясь на свой поганый язык, восклицает Басманов и глядит на Демьяна. Тот застыл и токмо слёзы капают на его подбородок. Хозяин непонимающе ждёт ответа и думал уж, что счас сбежит холоп, обзывая его самыми последними словами, что не то, чтобы не заслуженно, но он лежит и уже даже жутко пялится на него. — Простите, — оттаяв от забвения, лепечет слуга и смущённо опускает взор. Фёдор понимает в чём дело. — Ну, полно, — в ответ шепчет и, дабы пуще не срамить Демку, накрывает его простыней. — Простите, Фёдор Лексеич, я… — засуетился Демьян, порываясь вину свою загладить, начисто отмыть хозяина от греха своего холопского, нечистого, грязного! Ой, батюшки, где ж это видано? Заметался слуга, но цепкий хват тонких пальчиков остановил его. — Полно, говорю тебе, — мягко, почти ласково проговорил Федя, любовно вздыхая: «Такой дурак». — Перестань! — остановил Демьяна, что пытался дотянуться до кувшина. — Но, а как же… — Лучше мне помоги, — хмыкнул Фёдор и красноречиво поглядел вниз. Демьян, сглотнул. И полилась ноченька, полная вздохов и признаний, намиловаться не могли мальчишки до самого утра и только с криками петухов, плюхнулись они навзничь. Демка подлез на плечо хозяйское, поёрзал и приголубился нежно. Федька хмыкнул каким-то своим мыслям и посмотрел на холопа измотанного и счастливого. Сердечко пропустило гордый и, до визга, радостный стук, когда оглядел он благостную улыбку на его лице. Дурак. «Он что, собака, чтоб так преданно глазеть?» — Подумал Федька и погладил пылающую щеку Демьяна. Потянулся было за поцелуем, на что он потёрся носом об нос хозяина. «Точно собака!» — хохотнул Федя и не смог сдержать вздох умиления. И подумав, он прошептал. — Люб и ты мне, Демка, — и смущённо закусил он губы. Демьян засиял как начищенный самовар — как ещё от блеска этого Федька не ослеп? — П-правда? — распахнул он свои до ужаса милые зелёные глаза и, не поверив, переспросил. — Люб? — Люб… — ответил Федя, робко улыбаясь. — П-правда? — будто бы болванчик повторил Демка. Неловкое молчание прервал Басманов. — Оглох чтоли?! — встрепенулся он и, как-то нетерпеливо выпалил. — Люб, люб! — и весь раскраснелся, отвёл глаза в сторону, добавляя ужо еле слышно. — Не люб был б и на локоть б не подпустил, — и почувствовал, как его тут же обняли, прижимаясь влажной щекой. — Неушто сплю я, не иначе, — немного не рассчитав силушку, сдавил Демьян Федьку, словно мягкую куклу. — Рёбра переломаешь! — возмутился Басманов, но вырываться не стал. — Прости, Фёдор Лексеич, любый мой, родной, — запричитал Демьян. Хозяин стойко терпел тисканья, сам получая от этих неуклюжих ласк, невообразимое удовольствие. Кажется холоп раздавит его счас, да Федя и не против - пускай делает с ним, что заблагорассудится. Такой дурак… Замечтался Басманов, тая от нежностей. Так и провозились они под кукарекания, пока вовсе не затихли петухи, выполнив свою каждодневную работу. На улице послышались сначала вялые шаги, затем топот копыт, скрежет телег, а потом уж звуки каблуков, ботинок, разговоров, ветра, шелеста деревьев сливались в симфонию утра. Мальчики нежились на измятой постели, каждый думая о чём-то своём. Лицо Фёдора, озарившиеся светом от пробившегося луча солнца сквозь шторы, стало задумчивым. Демьян размышлял тоже над какими-то невесёлыми думами, гладя в потолок. Оба дышали в унисон и, кажется, страшились задать повисший в опочивальне вопрос. Демьян кусал щёки, тарабанил пальчиками по простыням, чем выводил Фёдора из слабого, но равновесия. Басманов тяжело вздохнул, покрутился, ища толи новое положение, толи новую мыслю. Все другие уже состарились - они перемолоты и пережеваны тысячу и один раз. Демьян не знал куда уже деть свой дурацкий, глупый, но самый волнующий вопрос. — Что с нами теперь будет? — проговорил он это с мироточащей надеждой, вскидывая очи на побелевшего хозяина, что тут же уставился безумными глазами на него. Он застыл, в головушке его зароились сомнения. Поглазел ещё бесконечное мгновение на Демьяна и, не пророня ни слова, задумчиво отвернулся, чувствуя, как заскрёбся на его плече холоп. Медленно, протяжно Фёдор вздохнул, будто на его грудь только что вогрузили тяжкий камень раздора и вгляделся в пробивающуюся щёлочку света. Она слепила очи, завораживала сияющим блеском и сеяла в душе какую-то странную, необъяснимую тревогу…