***
У Курьера было новое имя. Латинское — имя, достойное легионера, но для Инкульты он навсегда остался таковым. Он не забыл происхождения этого человека, как, по-видимому, сделали другие. Ничего не мог поделать — всякий раз, глядя на его лицо, он видел всё того же фермерского мальчишку, пришедшего с запада. Встреченного на ниптонских руинах. Исключая, что в тот день Вульпес совершил громадную ошибку и она всегда будет саднить сильнее, чем разбитые губы или изломанные рёбра, — он недооценил этого человека. Значительно. Тогда его одёжка была скромна и поношенно-практична — слегка неудобна. Как у стремительно вымахавшего парнишки, что достался родителям-беднякам. Только теперь он стал мужчиной, да ещё каким. Пример для подражания: широкие плечи и развитая мускулатура. Лучше, чем у некоторых из элитных солдат Легиона, куда более сытых. С данной точки зрения — впечатляюще. Но ничего в его походке с умением держать себя не говорило о военной выправке — пусть даже о НКР, какой некомпетентной бы та ни была. Встреченный им в тот день человек говорил с выраженным акцентом, глядя на ужасающую сцену вокруг себя с почти извиняющимся видом. С подобранным на свалке оружием и малым количеством патронов в запасе, — едва ли продержался бы, — он внимал словам Вульпеса, кротко улыбаясь. Всего лишь деревенщина. Вьючный зверь, вероятно, прозябавший в родительском хозяйстве, пока нужда не вынудила его встать на путь разносчика посылок и писем. Несколько месяцев он прибегал к этому плутовству, но, судя по всему, не при Цезаре. Ведь когда впервые отбросил свой говор в его присутствии, как и главы тайных агентов, — тот потерял дар речи. Слыша чистое да чёткое произношение, он поначалу не мог осознать его смысла. В тот момент наивный фермер был мёртв, а на смену ему предстал незнакомец, обхитривший Инкульту в его же игре. Даже не запомнил, что тогда было сказано — внимания стоило только послание: «Я лжив и лгу ловчее тебя». После тот совсем прекратил говорить с акцентом. Изменился и шаг. Некоторые пласты его личности стали всё больше проявляться, хотя, казалось, фрументарий всегда узнавал об этом последним. Он знал: Курьер отменный боец. Все знали. Его тело — оружие. Выточенное для битвы с помощью тренировок и дисциплины. Талант к стратегии проявился, как только Цезарь передал ему в подчинение группу солдат. Малые победы весомо возвышали общий настрой. С теми же им преподносились бесценные сведения. Он разбирался в оружии, технологиях довоенных времён, чуть в робототехнике. Готовил тоже недурно. Но самым загадочным из умений, благодаря которому укрепился в статусе любимца их вождя — была медицина. Слухи поползли после его прихода из неудачной разведки. Вернулся с одним из своих людей — рекрут, повисший на плече, — и умело того залатал. Через несколько недель солдат уже полностью восстановился. Цезарь был под впечатлением. Раненые воины, если то было возможно, получали помощь, но Легион был ограничен в ресурсах подобного толка, как и в возможности сострадать. Курьер мог отыскать практичное решение множества проблем, а когда ему предоставляли доступ к достаточным средствам, он становился поистине результативным врачом, в дополнении всем прочим своим обязанностям. Он начал пользоваться внушительным уважением среди новобранцев, впервые почувствовавших, что кому-то есть дело до них и их здоровья. Несомненно, методы были суровыми, но итог оказывался существенен в сравнении с возможностями большинства рабов. Моральных дух, шедший в гору, взлетел до небес. Дела у Легиона начали налаживаться. Но Цезарь не стал оставлять медика солдатам, так бы его специфика ограничилась рамками наложения швов и вправлением вывихов. В достаточной мере доверившись, тот поведал ему о своём недуге. И, чудо из чудес, Курьер был квалифицирован, чтобы направлять автодок в проведении необходимой операции. Как удобно. Благостыня от самого Марса, ниспосланная привести их к славе, не иначе. Болтовня о том, что вырвавшаяся вперёд кандидатура рассматривалась на пост легата, была лишь вопросом времени. Вульпес понимал, что к этому всё и шло. И желал, чтобы однажды громыхнула молния и долбанула в высокомерного ублюдка со всей дури. Ныне же, когда их повелитель оправился от хирургического вмешательства, Курьер в основном исполнял роль шпиона в Нью-Вегасе. Порою их дороги пересекались. В такие стечения Инкульта старался избегать его, но тот воссоздал довольно положительный образ в глазах Республики, а потому, казалось, мог открыто сунуться куда угодно — как и следом за разведчиком, которому, наоборот, необходимо было задействовать неприметность. Так, лишь несколькими днями ранее он объявился в лагере «Гольф» с этой своей широкой скудоумной улыбкой, расплывшейся на лице, коя быстро превратилась в хищнический оскал, стоило им только остаться наедине. Находясь на солнце, Вульпес в то время осматривал оборудование для фильтрации воды, совершая хаотичные отметки в планшетном листе. На горизонте замаячил Курьер и направился прямиком к нему — ни намёка на осторожность или беспокойство. — Здорóво, солдат! — рявкнул он. — Прекрасная погода, не находишь? Фрументарий вздохнул. Он оглянулся проверить, не наблюдал ли за ними кто, и, убедившись, вполголоса заговорил: — Кончай с этим нелепым акцентом, или, клянусь, я утоплю тебя в озере. Собеседник расхохотался, притопнув о землю. — Понятия не имею, о чём ты «судачишь», приятель. Старина Гас… забавен? Вульпес изо всех сил старался его игнорировать. Спорить или что похуже — сцена потасовки с ним, — последнее, что обоим было нужно. Ему не хотелось выдавать своего присутствия в «Гольфе», но и позволять забавляющемуся Курьеру всё испортить он тоже не горел желанием. Тот тем временем ленивым ходом зашагал к нему. Вплоть до того, пока не оказался слишком близко, дабы никто больше не сумел б подслушать. — Я могу выражаться на отвратительной латыни, если тебе такое по нраву. Скажем, если кто-нибудь будет проходить мимо вон той палатки… — он кивнул в сторону тента, заменяющего склад для припасов, — …и услышит, как мы разговариваем на латыни. Как думаешь, они казнят нас за то, что мы легионеры, или за то, что мы содомиты? Его кровь вскипела в одно мгновение. Инкульта замер, задействовав всю свою волю, чтобы подавить ярость вкупе с досадой. Абсолютное отсутствие здравомыслия — ещё одна черта, которую он ненавидел в этом человеке. А неспособность положить конец их идиотским встречам — то, что он презирал уже в себе. Три раза. Он не мог припомнить предпосылок. Старался не размышлять слишком много. Сосредоточился на ненависти, недоверии и враждебности, которые испытывал к Курьеру. Подумал — те помогли бы. Заставили испытывать отвращение к его обществу, самой мысли о прикосновении к нему. Не сработало — эта самая ненависть тогда разожгла их первую настоящую склоку. Она приобрела сексуальный уклон прежде, чем кто-либо из них сумел б причинить другому существенный вред. И всё закончилось быстро, а после этого они не разговаривали три месяца. Жаль, выскочка не умер там же. Второй раз ознаменовали извинения и предложение мира со стороны Курьера. Вульпес тут же плюнул на них. Фигурально. И тогда сторонняя улыбка, обладатель которой стоял на входе в его личное пространство, стала мрачной. Как в замедленной съёмке. Облачённый в центурионовы регалии, — доспехи начищены, новый плащ из алой ткани, свой шлем держал под рукой, — он зашёл на рассвете перед тем, как отправиться к Цезарю. Глупец посчитал, что жест будет принят во внимание. Более того, он был горд — редко извинялся, да и то перед теми, кого уважал. Резкий отпор в исполнении Инкульты уязвил его эго, и в тот момент что-то, видимо, переклинило. Или всего лишь терпение исчерпало себя. Видя, как незваный гость подобрался, Вульпес уже было приготовился повториться, подкрепив слова боем, но Курьер только заговорил спокойным и пренебрежительным тоном: — Становись на колени и целуй мои сапоги, фрументарий. В его воспроизведении последнее прозвучало как оскорбление. Легионер расслабился, оставив руки скрещёнными на груди. — Значит, вот как теперь всё будет? Курьер чуть изогнул бровь. Его улыбка расширилась, равно сделав его похожим на большого глупого щенка. — Можно полагать, что теперь я выше тебя в звании, Вульпес, так что да. Всё будет именно так. Не требовалось прямо заявлять об угрозе — он чуял её в воздухе. «Прими извинения, или я стану изводить тебя», — таков был посыл. Инкульта не питал симпатий к подобного типа речам, а осознание неподдельной реальности чужого превосходства жалило не меньше. Вдох-выдох, и затем он медленно, без возражений, встал на колени перед Курьером. Подняв взгляд, увидел напротив приятно удивлённое лицо, а затем — ещё более заинтересованное выражение, когда положил свои руки на тыльную сторону чужих бёдер. Тут же в резком порыве он схватил Курьера под колени и дёрнул. Тот кулем повалился наземь. Уже через секунду Вульпес стремительно подскочил, сжав кулаки в ожидании драки. На сей раз пришло время для его собственной улыбки. Снизу на него смотрели с долей сожаления, но также и не предпринимая каких-либо попыток подняться. — Ладно. Наверное, я зашёл слишком далеко, — губа прикушена, голова немного склонена набок. К удивлению легионера, Курьер, казалось, устроился на полу поудобнее. Закинул ногу на ногу, позволив нижней части красной туники нескромно задраться. — Как насчёт вылизывания твоих ботинок? — прошептал он со страстью, низко. Вульпес испустил вздох. — Ты дегенерат. — Стало быть, тебя не прельщает мысль о том, что начальство пресмыкается у твоих ног? Чтит тебя? Инкульта не дал увидеть своей реакции на эти слова, но стоило оговориться, что встреча Курьера с Цезарем в тот день была значительно отложена — проситель извинений был непреклонен. И когда силовой метод не дал плодов… Он просто попробовал, что описал. А Вульпес оказался по-своему глуп, чтобы купиться. Но это был по-настоящему захватывающий опыт. Не только из-за того, что его ублажали всего в паре навесов от претория, но и потому, как это происходило. Курьер был голодно-беспорядочен, но с тем и скрупулёзен. А когда он закончил, то не стал настаивать о взаимности. Подмигнув фрументарию, покинул его, отправившись в свой первоначальный пункт назначения. Скрывая возбуждение. Предположительно. Могло показаться, что это эдакая ветвь оливы от противника, будто его действительно старались расположить к себе, но она тут же сгнила, когда через полчаса на пороге возник преторианец с объявлением: «Отныне глава тайной разведки должен сначала отчитываться Курьеру, а потом Цезарю». И тогда его работа стала несколько… неприятной. Частица оставшегося «удовольствия» тоже сделалась относительной — Курьер при каждой удобной возможности подчёркивал чужие недостатки и принижал его операции. К несчастью же оного, вера Цезаря в Инкульту не ослабла, иначе конец сей маленькой игры был бы положен довольно быстро. Их вождь, похоже, вообще забавлялся, глядя, как офицеры препирались друг с другом, и где за напускной подчёркнутой вежливостью один держал другого в постоянном тонусе. Это длилось десять месяцев. Потом был третий раз. Похожий на первый — тоже зачинался с агрессии, перерастая в нечто иное. Аванпост Легиона южнее Форлорн-Хоуп — они укрылись там. Взгретые, измотанные от бега по ночной пустыне. Вульпес был зол как никогда. Он также памятовал, как схватился за клинок, миг поколебавшись, прежде чем попытался опробовать его на Курьере. С порождённым отчаянием низким завыванием, — было неразумно уведомлять весь лагерь о происходящем, — они боролись какое-то время, пока соперник не обезоружил его. Оба должны были умереть той ночью. Его остановили, но кретин продолжал молчать, а его лицо, мрачно-торжествующее, всё портило. Он всё портил и продолжал это делать, и не потому, что Инкульта, хрипло нашептывая ему на ухо, повторял это раз за разом. И хотя его усмирили — никто не пытался оттолкнуть или заставить умолкнуть. Курьер лишь прикрыл глаза, ловя отзвуки этой мантры. Считая себя заслужившим каждое слово: бранное то или нет. Их сердца трепетали. Фрументарий вился, ведя губами вдоль чужой шеи, беспрестанно бросал пропитанные гневом отрывки фраз, даже когда укусы сменились поцелуями. Ему отвечали рассеянно, с непониманием, к чему всё шло, но с таким же палящим влечением. Их секс был злым и грубым — как после той самой, первой в своём серьёзе, грызни. Но на сей раз руки, — пальцы сплетены вместе, — не размыкались. Присутствовал в этом некий элемент потребности, мольбы коя раньше не ощущалась. А кожу изнутри обожгла не только лишь ненависть. Они возились на своих жёстких постелях, пока не насытились друг другом и пока в какой-то отрезок времени не обнаружили себя мирно лежащими в объятиях воедино. Никто не шелохнулся. Из всех трёх ошибок эта, несомненно, числилась худшей.***
В последний раз взглянув на своё отражение, Вульпес убрал бинты и влажную тряпицу. Отсюда можно было услышать, как по лагерю волной поднимался свист и хлопки оваций — каждый приветствовал своего любимого центуриона. «Medicus! Medicus!», — галдели они радушно прозвище, данное ему рекрутами. Любим. Превозносим. Он был грёбаным мудаком. И явился к нему несколькими часами позже — после ужина, не спросив разрешения. Оглядел с ног до головы. Скривился. — Выглядишь так, будто тебя сбил брамин. Кто-то уже ему рассказал, ну конечно. Сжав руки в кулаки, Инкульта изобразил настолько искреннюю улыбку, на какую только оказался способен. — Это был толсторог. Если уж всем суждено узнать правду — пусть окажется верной по трактовке. В любом случае толсторог несколько менее унизителен, чем брамин. Курьер устроился у него в палатке, как у себя дома: кинул на стол подбитый мехом плащ, забрал остатки вяленого мяса и улёгся у очага, закинув ноги в обуви поверх брошенного рядом походного мешка. Легионер не обращал на него внимания, жаждая, чтобы наглец поскорее убрался прочь. — Цезарь хотел, чтобы я донёс до тебя кое-какую информацию, — начал он. Это заинтересовало в достаточной мере, поэтому он принял решение потерпеть его присутствие ещё самую малость. Нехотя развернулся, глядя на Курьера хладным, недружелюбным взглядом. Он заговорщически придвинулся ближе, после чего хвастливо, но тихо произнёс: — Наш господин скоро сделает объявление. Внутренняя боль, подобная от укола иглы, начала ворочаться в его нутре. Вот какого этапа он опасался, хоть и прозрел ещё задолго до этого момента. Единственное логическое завершение непрестанно пополняющегося перечня побед: становление новым легатом. — Как скоро? — Плюс-минус несколько недель. Хочет, чтоб всё подготовили. Верно — для начала необходимо сместить Лания. Нелёгкая задача, но не недостижимая, если быть быстрым и не прибегать к драматизму. Он, конечно, не сдастся без боя, но если подойти к делу с изяществом… Может, яд? Или несчастный случай вблизи скал. Цезарь, кажется, уже придумал, как поступить. И тогда Курьер возьмёт дело в оборот. Ему поручат захватить плотину и преподнести на блюде Нью-Вегас, а вместе с ворохом обязательств посвящённый обретёт права с привилегиями, недоступными почти никому, — станет держать отчёт лишь перед Цезарем. Тот, в свою очередь, закроет глаза на все его мелочные прихоти, лишь бы миссии сопутствовал успех. Вульпес решил озвучить очевидное вслух: — И можно всё, чего пожелаешь. Всё. Никаких игр, уловок. Если легат вознамерится взять его на глазах у войска — он подчинится или умрёт. И невзирая на то, что здравой частью верилось в обратное, понимал — рано или поздно кто-то утомится и перейдёт к действу. Курьер нахмурился, услышав его заключение. — Что ты имеешь в виду? — глухо задал вопрос он, жуя ломоть хлеба. — Я могу идти, куда вздумается, взимать из Вегаса всё, к чему душа ляжет. Для этого мне не нужна дамба. Всё во имя Легиона, дружище. Его осенило. Гуверова преграда. Цезарь собирался повторно наступать. Не назначать нового легата. Вздохнул настолько устало, словно избавился от тяжести, стискивающей грудину. Конечно же, рокировка сейчас не имела смысла. До их атаки оставались месяцы, а теперь — по сути, недели. Дурная стратегия. Когда внутренний накал спал, фрументарий обнаружил, что заливается смехом. — Я не так тебя понял, — признался он в редком порыве чистосердечности. Курьер заинтересованно глянул на него. Замедлил попытки расправиться с остатками хлеба, а к тому моменту, как проглотил последний кусочек, сложил дважды два. — Ты подумал, что он назначит меня новым легатом? — поинтересовался с долей забавы в голосе. — Глупо этого не делать, — ответ до ироничного прост. Может время не подходящее, но и переживи Ланий штурм — его дни сочтены. Собеседник беззаботно пожал плечами. На смену пустой тарелке примостилась другая, полная мелко резанных фруктов. — Он слишком любит меня, чтоб давать эту должность. Цезарь — не друг легату. Всем известно, чем это закончилось в первый раз… Инкульта рыкнул при едва ли не открытом упоминании Горелого и впился в центуриона суровым взглядом. Курьер поднял руку, успокаивая. Несмотря на осведомлённость о табу, ему не надоедало периодически вести себя как аутсайдер. Он продолжил поедать фруктовые кубики, пока разум не посетила занимательная мысль. — Знаешь что? Мне не нужно быть полководцем, чтобы брать всё, чего я хочу. После этих слов Вульпес посмотрел на него ещё более внимательно. Легионер напротив только отложил посуду, а затем откинулся назад, заложив руки за голову. — Хочешь узнать почему? Ему было всё равно. Возможно, даже знал. — Потому что ты — всё, что мне нужно. И я уже превыше. Он закрыл глаза. Улыбнулся, но почувствовал исключительно горечь. Для чего облекать устрашение в сентиментальные слова? — Так. Теперь ты заставишь меня вылизать твои сапоги? — осведомился он, глядя на выставленный на всеобщее обозрение злополучный предмет гардероба. Изношенный, с налётом пыли. Курьер покачал головой. — Нет. Но пожалуйста — иди ко мне. И это приказ. Вульпес вздохнул, но повиновался. Встал подле Курьера, что ещё полулежал — такой расслабленный, уязвимый. — Я хочу, чтобы ты меня оседлал. Пожалуйста? — Твои попытки в вежливость довольно жалкие, — прервал он его. С невольно знакомым автоматизмом чуть поднял ногу, перекинув ту. Устроился поудобнее. — Не утруждай себя. На него смотрели с восхищением. — Склонись. Хочу посмотреть на тебя поближе. Он положил руки по обе стороны от головы любовника. Их взгляды встретились. — Боги, вблизи выглядишь ещё гаже. Что такого толсторог учудил с тобой? Это было воспоминание, которое он предпочёл вырезать из памяти. То полнилось болью и стыдом. И терпением, что почти иссякло. Под аккомпанемент раздражённого вздоха Курьер мягко обхватил ладонями его лицо — не задевая синяки, оценивая острым взором. Заметив, как оный же меняется на беспокойный, Инкульта уже догадался, что будет дальше. — Стоит взглянуть на это… — пробормотал как бы про себя юноша, очерчивая рану на лбу. — Ладно, хватит. Закончили. Он мог проглотить свою гордость, когда им повелевали, но медицинские хлопоты — это уж слишком. Неправильно. Если его хотели заставить играть в раба, то лучше бы не маскировать таковое под фальшивую нежность. Его попытку освободиться пресекли кратким и крепким захватом предплечья. Прошением: — Пожалуйста, постой. Последнее распоряжение. Нехотя он ожидал. Заинтриговали глаза Курьера — странное выражение в них. Ни лукавства, ни сердобольности — к чему была готовность. — Могу я поцеловать тебя? Он помрачнел. На той ошибке — третья, последняя, — присутствовали поцелуи. Шея, плечи, торс… Были и укусы. Но ничто не считалось тем, о чём его упрашивали. А его действительно просили. Может там и вовсе не хотелось командовать, просто заигрывание с бодрящими запретными ощущениями. — Ты кошмарный командир. В конце концов не Курьер поцеловал его. Он не доверился — не понадеялся на волю случая. Припав ближе, зажмурил глаза и позволил себе ненадолго истаять в слиянии губ. Ранее целовался с некоторыми людьми, работая под прикрытием. Никогда — с легионером. И это оказалось… сладостно. Знание того, что при желании он мог бы, достав свой охотничий нож, вонзить тот под рёбра Курьеру, также благостно пульсировало под веками. Приятные ощущения в другом смысле — влечение к определённому уровню сохранности себя самого. Достаточно комфортно. И достаточно… чтобы остаться. Остаться, всматриваясь в глаза напротив. Дышать одним воздухом. Наблюдать за тем, как человек, обладающий властью над ним, одновременно напрягается и млеет под его весом. — Я знаю, чего ты хочешь, — шепнул Вульпес. От пышущего жаром огня остались тлеющие угли. Без возожжённых вновь факелов или лампы шатёр полнился тенями — они могли бы изловить отблеск своих личин или тел, но всё остальное поглотила тьма. Несколько долгих мгновений они не произносили ни слова. И пока Курьер усердно обдумывал, что бы такое сказать, Инкульта лишь оскалился в ответ, по-настоящему став похожим на лиса. Он внушал страх.