are you bored yet?

***

      Последняя полка с красивой мелочёвкой, до которой Ынче с лёгкостью дотягивается, остаётся без пыльного слоя благодаря влажной тряпке и человеческому терпению — девушка могла забросить это дело, если бы не обнаружила подобные загрязнения, после которых страшно глянуть на испачканную ткань. С усталостью выдохнув и положив тряпку в небольшой пластиковый тазик, Хон валится на близстоящее кресло и опрокидывает голову на его спинку — ловит приятный момент отдыха перед тем, как нагружать свой мозг повторной активной деятельностью. Конечно, глупая домашка сама себя не сделает, верно? К сожалению, конечно, не сделает.       В гостиной очень хорошо: чуть приглушённый закатный свет, льющийся из приоткрытых штор, мажет девичьи щёки и осторожно ложится на приоткрытые усталостью губы; мягкая ткань обивки пригревает многочисленные оголённые участки кожи на бёдрах и руках, оставляя после себя лишь чувство сонливости, которое желательно отогнать бы, — Ынче, кажется, не в силах этого сделать, потому прикрывает глаза и вздыхает вновь.       Спать категорически нельзя. Только вот так хочется.       В голове неприятно плывут мысли о завтрашнем зачёте, так и не взятым для изучения (и даже прочтения), и о каком-то докладе, который, по мнению учителя, жизненно необходим для хорошей итоговой оценки — враньё чистой воды, но нужно ведь как-то выживать. Всем приходится нелегко, чего уж тут. А ещё в голове гуляет мысль о том, что пора бы поднять собственную пятую точку с дивана, чтобы лечь не к утру и поспать хотя бы часов пять.       Всё же поднявшись с кресла, девушка хватает тазик и плотно прижимает к собственному животу, боясь опрокинуть и залить всю чистую гостиную грязной водой, собранной из пыльного налёта и рассыпанного бисера. И снова утяжелённый заботами вдох — Ынче заходит в ванную и выливает всё содержимое таза в унитаз, не загораясь особым желанием засорять раковину или ванну. Тряпка (брошенная девушкой с точностью мысленных расчётов), словно размокший кусок бумаги, забавно повисает на краю раковины и валит лишнюю влагу на кафель — как хорошо, что не на ковёр. Расправившись с водой, Ынче хватается за кусок ткани и осторожно промывает его проточной водой, предварительно открыв кран.       Когда это дело сделано, Хон хватается за баночку с кремом, вкусно пахнущим малиновым зефиром, и подцепляет пальцами небольшое количество мягкой субстанции, нанося на все хрупкие кисти. Теперь кожа не кажется сухой, а ещё очень приятно пахнет любимой сладостью.       Ванную девушка покидать не спешит, ссылаясь на одну мысль, скользнувшую в голове: спальня ведь занята не менее важно-бумажным и занятым человеком, очень не любящим, когда его отвлекают. Никто, конечно, её ругать не будет за то, что она зашла в свою (она просто общая) комнату. Впрочем, если сделать всё тихо, её никто и не заметит. Поразмышляв над тем, как стоит проникнуть в спальню и к своему рабочему месту безо всяких приключений, Ынче всё же выходит из маленькой комнатки и прикрывает за собой дверь.       Белая дверь, ведущая в спальню, забавно украшена наклейками и совместным трудом — конечно, по сильной просьбе девушки, которая жить в минимализме и перфекционизме не может. А ещё на деревянной поверхности написано крошечными, совершенно точно кривыми буквами «Рики и Ынче», что заставляет девушку в очередной раз улыбнуться.       Даже несмотря на то, что эту надпись она видит каждый день.       Прикоснувшись к дверной ручке, Хон вновь вздыхает и, кажется, снова думает над тем, как угодить обеим сторонам и оказаться в особо выгодном положении, не навредив юноше.       Как только дверь с лёгким щелчком отворяется, Ынче обнаруживает лишь сгорбленную спину своего молодого человека, очевидно, пыхтящего над какой-то работой или что-то в этом духе. Также девушка замечает приятную атмосферу, воцарившуюся в их общей спальне: лишь грушевый свет от настольной лампы освещает довольно просторное помещение и окрашивает все белые участки тёплыми оттенками; приятный аромат кофе, наверняка остывшего и забытого посреди учебного процесса, доносится до девичьего носа и чуть его щекочет, заставляя вновь улыбнуться. Осторожные блики, вероятно, гуляющие от зеркала, ложатся на стены, украшенные плакатами, и осветлённые пряди юноши, собранные у висков заколками-звёздами — чрезмерно сильно отрасли и мешают, залезая на глаза. И лишь спустя некоторое количество времени, прошедшее очень быстро, Ынче замечает приятно струящуюся мелодию — Рики подпевает, чуть-чуть качая головой в размеренный такт музыки и еле заметно двигая плечами.       Хон, словно хитрый и хищный зверёк, крадётся позади, осторожно переступая с носочка на носок и стараясь не свалиться где-нибудь по дороге. Конечно, она чуть придерживается за стену, боясь в такой, казалось бы, ответственный момент потерять равновесие и бдительность. Как только она оказывается прямо за юношеской спиной, наушники, в которых Нишимура погряз окончательно и почти бесповоротно, сползают с его ушей и оказываются в руках Ынче.       — Эй!       — У тебя уши красные, — констатирует девушка, усаживаясь на край кровати и откладывая массивные наушники в сторону, чуть ближе к середине матраса. — Долго ты собрался так сидеть, м? Не надоело ещё?       — Я ведь ещё не доделал, Ынче. — не желающая слушать, она двигается ближе и пробегается пальчиками по алеющим от тяжести и долгого использования наушников ушам и вскидывает бровями от удивления.       — Так ещё и горят!       — Это привычное их состояние в последнее время. — Рики усмехается и, ярко ощутив щипающие и тянущие движения, поворачивается к девушке лицом; двигается чуть ближе вместе со стулом и даже чутка наклоняется для удобства. Ынче же, улыбнувшись до глаз-полумесяцев, принимается осторожно массировать покрасневшую кожу пальцами. Аккуратно расстёгивает все возможные украшение на нишимуровых мочках, собирает их в ладонь и откладывает на стол, указывая, мол, «не теряй и не спрашивай, если потеряешь», — ладно, это справедливо.       — Тебе нужно отдохнуть. Ты весь день так сидишь. — Рики ничего не отвечает, предпочитая не соглашаться с подобным мнением. Ему важно доделать всё за один раз, дабы потом не терять хватку и не расслабляться, откладывая дела на обещанное завтра, которое почему-то наступает гораздо позже.       Девичья кожа очень мягкая — Нишимура убеждается в этом снова и снова, когда родные пальцы пробегаются за ушами, оглаживают виски и, стягивая заколки с прядей, торопятся оказаться на чуть впалых щеках, будто бы собирая всю усталость. Юноша прикрывает веки и наслаждается такими необходимыми прикосновениями, желая раствориться в этом моменте и остановить вечно бегущее в никуда время. Когда небольшие ладони пригревают местечко на нишимуровых щеках и больше не спешат двигаться, Рики так же не спешит спрашивать, в чём дело, и открывать глаза.       На губах расцветает осторожный, неторопливый поцелуй, вероятно, наполненный искренностью чувств и приятным сахарным привкусом бальзама.       — Я тебя люблю, — еле уловимо шепчет Ынче, предварительно спрятав отчего-то смущённый взгляд куда-то в тёмный угол комнаты. Румянец на мягких щеках заметить очень тяжело при таком освещении, но Рики почему-то уверен, что от него есть лишь пару мазков на скулах, не более.       Конечно, сразу после осторожно чмока Нишимура открывает глаза и ничуть не удивляется, ведь ожидал чего-то подобного — ему это нравится, спорить с этим бесполезно.       — И я тебя люблю, Ынче. — Ники мгновенно наклоняется вперёд, заставляя девушку легко отпрянуть назад, а дале — и вовсе свалиться спиной на кровать с тихим «ой». Ынче хватается за чужие плечи, когда те оказываются прямо над ней, и наклоняет голову в бок, как бы задавая вопрос, который, конечно же, остаётся без должного ответа.       Нишимуровы губы, чуть подсушенные, но по-прежнему сохраняющие природную мякоть, целуют щёки, оставляя чуть резкие, будто клюющие, влажные следы и заставляя Хон улыбаться; чуть позже они добираются до почему-то блестящих хайлайтером висков и, не собираясь долго томить, целуют растянутые улыбкой губы. Ынче прикрывает глаза, пальчиками пробегаясь по нишимуровой шее и цепляя замок из ладоней на её задней части.       Отрываясь от сахарных, уже покрытых кофейным привкусом губ всего на мгновенье и приподнимая девичье тело за талию, Рики укладывает его примерно на середину кровати, не забыв убрать свои наушники подальше, лишь бы не сломать, — кажется, на тумбу. Хон совсем не возражает подобным вольностям, давным-давно привыкнув к таким вещам, — бывает, конечно, что некоторые моменты абсолютно точно смущают её (в точности, как этот), но это чересчур большая редкость.       Вновь мягко прильнув к губам Ынче, юноша прикусывают нижнюю и осторожно проходится по ней языком, игриво размыкая чужие губы вновь. Внутри от такого всё приятно сводит; от ощущений, давно не посещавших эти тела, чуть вяжет и точно куда-то затягивает.       Продолжить необходимо.       Нишимуровы пальцы покоятся на тонких лямках пижамной майки и осторожно тянут их вниз, не спеша прикасаясь к бархатистой коже и изучая её по новой. Аккуратные, еле ощутимые прикосновения заставляют Ынче покрываться мурашками и чуть вздрагивать — она убегает от родных губ, но точно не специально, успевая целовать лишь их уголки.       Когда губы Рики находят себе тёплое место на разгорячённом теле в ямочке меж ключиц, а после — на тонкой шее, девушка прикрывает глаза вновь и прикусывает щеку изнутри для спасения самой себя от неловкости, коя не так часто возникает во время таких поцелуев. Влажные следы превращаются в мягкие покусывания и перебегают на острые ключицы, позволяя юноше наслаждаться приятным ароматом ванили и какой-то ягоды — может быть, это вся та же малина, что часто обнаруживается в составе ароматических свечей, кремов и других средств.       Чуть дёрнув плечами (насколько это возможно в лежачем положении), Хон самостоятельно скидывает лямки с плеч, оставляя их бесхозно висеть на тонких руках. Конечно, дальше Рики справляется без её помощи: пальцами оттягивает шёлковую ткань, спуская её ниже и оголяя миниатюрную грудь, совершенно точно излюбленную и больше не скрытую ничем. Майка, чуть смятая, но не снятая окончательно, остаётся на талии.       Не желая прерывать момент разговорами, Ынче молча вынимает руки из лямок, до конца не убранных, и снова укладывает ладони на юношеские плечи, чуть сжимая. Она замечает гуляющий по частично оголённому телу взгляд и приподнимает уголки губ в улыбке — никогда не понимала, почему же Рики так восхищён её телом и пропорциями, но осуждать за выбор она не смеет. Её всё точно устраивает.       Вдоволь насмотревшись и впитав вид девичьего тела в собственное сознание, Нишимура вздыхает и аккуратно прикасается пальцами к припухлым очертаниям груди, обводя их неспешно, неторопливо и позволяя самому себе подольше насладиться моментом. Большими пальцами поглаживает кожу у ложбинки, чуть надавливая и соскальзывая прикосновениями чуть выше, к сливочно-малиновым ареолам с бусинами сосков.       Пальцами к ним всё же не притрагивается, поднимая взгляд на закрытые веки, лоснящиеся при свете лампы блестящими тенями, и расслабленное выражение лица Ынче, в действительности получающей удовольствие. Усмехнувшись, Рики наклоняется критически близко и мажет языком по твёрдым соскам поочередно, оставляя на них стеклянную плёнку от слюны. Хон в ответ хватается за чужие плечи сильнее и опрокидывает голову назад — однако, подобного давно не было. Не то чтобы она очень соскучилась, просто сейчас ей кажется, будто всё происходит впервые.       Когда-то всё действительно было впервые, с чего-то ведь всё и началось.       Позволяя девушке схватиться чуть крепче за отросшие волосы на затылке и языком подцепив малиновую бусину, Нишимура окончательно вбирает её в рот и принимается осторожно ласкать, боясь сделать что-то не то, что останется некомфортным воспоминанием в памяти.       С Ынче нужно осторожно и неторопливо; с Ынче нужно бережно и аккуратно — так, чтобы она чувствовала лишь любовь и ничего иного, что собьёт её с толку. Так, чтобы ей не надоело и не наскучило раньше времени, как наскучили Рики все дела и, казалось бы, бессмысленная трата времени.       Ынче, перебравшись пальцами к юношескому затылку, цепляется за волосы чуть крепче и выгибается в пояснице, желая быть критически близко к возлюбленному. Он бы усмехнулся, да вот только не может: проскальзывает ладонями под приподнятую спину, обнимает и чуть надавливает языком на сосок, вызывая тяжёлый выдох — не от усталости, конечно, как это было несколько мгновений назад.       Ничем не занятая ладонь ложится на вторую грудь, осторожно поглаживая и пригревая себе место. Рики не впервые замечает, что в действительности миниатюрная грудь Хон идеально помещается в его ладонь.       Нравится ли это ему? Стопроцентно.       Бархатные изгибы вновь и вновь оглаживаются юношескими тёплыми пальцами, а после покрываются еле ощутимыми мурашками, бурно реагируя на любые действия. Светлая чёлка чуть щекочет кожу, потому Ынче спешит пальцами её подобрать и заправить за уши, но разочарованно мычит, когда всё тепло убегает с груди.       Рики осторожно приподнимает девичье тело, заставляя Ынче сесть всего на несколько секунд, и помогает избавиться от надоедливой майки, повиснувшей на животе, — она оказывается на другой стороне кровати. Далее, оставив девушку без прикосновений и тёплых ласк, дотягивается до тумбы и вынимает вечно лежащие на одном и том же месте презервативы, отрывая всего одни квадратик. Больше и не нужно.       Хон, всё же взаправду смущённая, прослеживает каждые аккуратные действия, а после мягко, но коротко клюёт в юношескую щеку губами. Забавная. У Рики на губах расцветает трепетная, искренняя улыбка, а чуть туманный взгляд пробегается по розоватым скулам — их всё же немного видно при свете лампы.       — Да ладно тебе. — Нишимура нависает сверху вновь, уронив девушку на мягкие простыни и проскользив ладонью по точёным рёбрам. Пересчитывает их снова, успокаивает и кратко целует в нагое плечо. — Всё ведь в порядке.       Забавно слышать это от человека, умеющего скрывать собственное смущение за парой поддерживающих фраз. Щёки у него не краснеют, а вот внутри всё разливается приятным жаром, подбегающим к груди.       Ынче часто-часто моргает и склоняет голову в бок, очевидно, ожидая продолжения или хотя бы красивых слов отказа. А Нишимура молча зависает, снова и снова любуясь. Конечно, после осторожных, чуть массирующих прикосновений, оставшихся на затылке, приходится вернуться и действовать дальше.       Сам ведь начал.       Приподнимая Хон за бёдра, осторожно тянет пижамные шорты и бельё на себя, будто бы дразняще оттягивая момент освобождения тела от всей одежды. Промокшая ткань тянет за собой пару нитей естественной смазки, но Рики осторожно обрывает их, не позволяя раньше времени испачкать постель. Одежду аккуратно откладывает в сторону и медлительно оказывается меж тонких бедер, разведённых без его помощи.       Девичьи пальцы хватаются за край домашней футболки и чуть тянут вверх, призывая оголить хотя бы торс — конечно, только ради справедливости. Нишимура послушно скидывает вещь с тела и так же аккуратно откладывает в сторону. Небольшие ладони цепляются за оголённые плечи, ощущая разгорячённую событиями кожу.       Только вот этого мало.       Девушка приподнимается на локтях, соприкасаясь с юношеской грудной клеткой и давая понять, что ей однозначно точно нужны объятья. Пусть короткие, пусть еле ощутимые, но нужны. И Рики ей не смеет отказывать, надавливая на поясницу и окончательно сливая их тела воедино.       Он чувствует, как впалый живот убегает из-под кожи, делаясь небольшой ямкой, а после — родные губы, целующие невероятно осторожно, на своих. Ынче целует неспешно, мягко размыкая юношеские губы и толкаясь лишь кончиком языка внутрь — он оказывается чуть прикушенным, а девушка осторожно ударяет возлюбленного по плечу.       Юношеские губы, отстранившись от родных, находят себе отличное место на рёбрах, а язык мягко проходится по небольшим ямкам между косточками. Ынче вновь хватается за светлые пряди, успевая массировать кожу голову и чуть сжимая для собственной поддержки.       Так и выходит, что Ынче, полностью обнажённая, оказывается сверху на юноше, удобно устраиваясь на его бёдрах и собираясь занять вполне себе лидирующую позицию на сегодняшний вечер.       Рики помнит: смущённого образа Ынче нужно бояться, ведь за ним прячется нечто очень коварное — такое, что мгновенно сбивает с толку.       Положение не самое удобное, но когда юноша для удобства выпрямляет ноги и двигается чуть ближе к краю кровати, чтобы оставить их на полу, становится очень комфортно — точек соприкосновения, обжигающих нежную кожу девичьих бёдер, теперь гораздо больше.       Ынче осторожно тянет ткань домашних штанов, подцепляя их резинку и намекая на то, что от них сейчас точно стоит избавиться, — вслух не спешит говорить, наслаждаясь приятной тишиной, перебиваемой лишь утяжелённым дыханием. И Нишимура послушно выполняет то, что ему молчаливо велят, — Хон саморучно опускается на кровать, чтобы не создавать помех, а после, удобно развернувшись, любуется оголённым изгибами юношеского тела.       — Красивый, — шепчет она. Указывает пальцем на то место, где Рики сидел ранее, а после терпеливо ждёт, когда возлюбленный расправится с найденным квадратиком презерватива. После позволения она так нагло перебирается на свободные от ткани бёдра и мягко льнёт с поцелуем к чужим губам, вновь хватаясь пальцами за плечи.       Нишимуровы ладони удобно устраиваются на девичьей пояснице, поглаживая и чуть прижимая к себе для сохранности такого желанного тепла, которое пропадает от бездействия и отсутствия наслаждения друг другом.       Атмосфера комнаты больше не имеет значения: настольная лампа, отчаянно пытавшаяся осветить помещение, больше не нужна — она меркнет в глазах, наполненных лишь влюблённостью; парень и девушка, окружённые мягкими поцелуями и прикосновениями, остаются в кромешном одиночестве, наполненном еле различимыми вздохами, ароматом кожи и изредка — тихими голосами.       Ынче двигает бёдрами вперёд и разрывает поцелуй лишь в тот момент, когда лоно дотрагивается до возбуждённого члена, — это ощущение всегда особенно приятно отдаёт импульсами в низ живота, давным-давно сгоревший от обилия чувств. Рики помогает двигаться точно так же, укладывая ладони за бёдра, и прикусывает собственную губу, наблюдая за тем, как меняется выражение родного лица: Ынче закатывает глаза, прикусывая щёку изнутри вновь и пытаясь спасти себя от стонов, но губы предательски теряют тихий вскрик, которым Нишимура довольствуется. Улыбка на его лица сразу же расцветает.       Пальцами крепче надавливает на кожу, оставляя красноватые ямки и пытаясь услышать голос Хон вновь, — он кажется неким лекарством от всех недугов, и не так важно, в каком виде это лекарство подаётся: простые разговоры, смех, плачь или стоны абсолютного наслаждения.       Небольшая ладонь хватается за основание члена, но не спешит двигаться, чтобы отдать порцию приятных ощущений возлюбленному. Ынче осторожно приподнимается и направляет лоснящуюся от смазки и объятую латексом головку к себе, не смотря даже на то, что сама пытается делать, — взгляд её направлен на припухшие губы юноши, вновь облизанные языком от нехватки прикосновений. Рики же, не обращая на это внимания, смотрит на то, что происходят порядком ниже его губ, — смотрит как-то пристально, подчиняясь чарующе-осторожным действиям Ынче, и с некой мольбой о большем, которую девушка понимает и без лишних слов.       Головка вновь проходится по половым губам, испачканным густым слоем смазки, легко их раздвигая, — Хон нетерпеливо опускается ниже, позволяя себе нарочно медлить, только вот обеспокоенный Рики придерживает её за бёдра плотнее, запрещая делать резких движений. Несмотря на затуманенный похотью и страстью разум, Нишимура оставляет в нём каплю стеклянной трезвости, которая сохраняет безопасность секса.       Стон, так нелепо щекочущий стенки горла, подползает ближе, но Ынче не позволяет ему сорваться с губ, осторожно прикусывая их и больше не поглядывая на нишимуровы, которые так и просят поцеловать их вновь; не позволяет ему отбиться о стены и вернуться к ним, поглощённым омутом насаждения и счастья, обратно и проникнуть в юношеский разум, больше не забитый учёбой, — в его разуме одна лишь Ынче.       Впившись пальцами в плечи Рики, девушка, чувствующая себя готовой ко всему, позволяет себе опуститься ниже, раздвигая податливые стенки, обильно покрытые влагой. Воздух между ними вспыхивает — Нишимура чётко ощущает, как становится горячее во всём теле и в комнате, которая пока не имеет особое значение для него; чувствует, как тонет в том удовольствие, кое они сами для себя создают, а после льнёт губами к выступившей венке на девичьей тонкой шее — положение как раз позволяет такие вольности.       Девушка, разрешив себе держаться при помощи чужих рук, расслабляется в сладкой истоме, пронзающей её тело вновь и вновь, когда Нишимура приподнимает её бедра и двигает так, как чувствует, — ему кажется это верным, пусть все движения сделаны практически наобум. Ынче опрокидывает голову назад и позволяет самой себе черпать губами еле-еле холодный воздух, наполненный концентрированным блаженством, а после ощущает, как живот приятно сводит от ещё одного толчка, равномерно заполняющего её изнутри.       Оба чувствуют одно и то же: напряжение и возбуждение, созданные ранее, никуда не уходят — нарастают и копятся в животах, понемногу выплёскиваясь лишь томными вздохами и стонами. Это удовольствие, наполненное какой-то неподдельной радостью, убивает их обоих, но о содеянном не жалеет, позволяя двум молодым телам двигаться дальше и осторожно набирать темп по ощущениям.       Дорожка с поцелуями осыпает девичьи плечи и остаётся на любимых Нишимурой ключицах; пальцы его осторожно собирают угольные пряди, обрезанные короче основной копны, и убирают за спину, насколько это возможно. Вторая рука продолжает придерживать худые бёдра Хон, помогая двигаться с таким темпом, который кажется девушке более комфортным для существования без попыток умереть от приятных действий.       Оставив при себе все ласки, Нишимура поддаётся на те сладкие чувства, которые кишат в разуме и животе, и чуть резче опускает Ынче ниже, позволяя кутаться в неге удовольствия. Хон клянётся, что вот-вот сойдёт с ума, но хорошо держится даже на подрагивающих коленях.       Рики и Ынче нежатся, двигаются с особым комфортом и подстраиваются под общий такт; смешивают дыхание, оставляя лишь пылкое, разделённое на двоих, и звучащее совсем-совсем рядом. Влажные прикосновения осыпают разгорячённые тела, теряются на покрытой испариной коже и пачкают возлюбленных от и до.       Несмотря на чуть растрёпанные волосы, небрежно спадающие льняной чёлкой на юношеский лоб, Ынче замечает угольную бездну в чужих глазах и охотно проваливается туда до тех пор, пока не путается в паутине истомы, предательски оказавшейся для неё чем-то запретным. Нишимура клянётся, что видит тоже, и обещает сохранить этот хищный взгляд на чужих зрачках, так пристально гуляющих по его лицу.       Рики и не вспомнит, когда в последний раз их истинные желания были обнажены до такой степени, сравнимой, разве что, с личным адом.       Они обнажают их до самого конца, позволяя забыть друг в друге настолько, что снова сводит живот и ласкающие волны возбуждения бьются где-то в черепной коробке. Лишнего морского шума нет, но Нишимура довольствуется девичьими стонами, такими лёгкими и приятным на слух.       Когда их губы снова находят друг друга, оставляя пятнающие ожоги на розоватой коже, Ынче и Рики запоминают их, позволяя выжигать этот момент как очередное хорошее воспоминание, оставшееся в постели. Они многое позволяют друг другу и самим себе — тысяча вольностей, которые обязаны оставаться лишь для их простецкой любви, которую они могут подарить друг другу.       Быстрые и отрывистые толчки небрежно подводят парня и девушку к долгожданному блаженному чувству, которое вот-вот затронет нервные окончания и разрешит упасть в нежные объятья, которые будут длиться наверняка всю ночь, томимую страстью. Нишимура всё так же держит за бёдра и забирает всю опору на свои руки, когда замечает слабость в девичьем теле и слышит самый громкий за сегодня стон, наверняка дошедший и до плотных стен комнаты.       Ынче окончательно обмякает, утыкаясь лбом в чужое плечо и терпеливо дожидаясь окончания тех толчков, которые помогают Рики сменить болезненное напряжение всё той же слабостью и приятной усталостью. Девичьи острые колени, впившиеся в матрас, подрагивают от долгожданного спокойствия и бездействия, а Нишимура это чувствует собственными бёдрами, потому тело Хон прижимает к себе, обнимая за поясницу.       — Малышка, — шепчет он и целует где-то за ушком, осторожно отодвигая угольные пряди пальцами. Кожа всё ещё влажная, а волосы к ней охотно прилипают, соединяясь в необычные узоры, будто нарисованные кистью.       — Не называй меня так. — Слабая после проведённого времени, она мягко щипает возлюбленного за плечо и слышит лишь усмешку, очень любимую ею.       Нишимура с особой лёгкостью поднимает чужое тело и укладывает его на кровать, наконец позволяя расслабиться окончательно: Ынче пользуется моментом и прикрывает налитые свинцом веки, но сразу же их распахивает, когда Рики чмокает её пару раз в щёку.       — По нам плачет душ, Ынче, идём.       — Давай ещё чуть-чуть полежим, м? Пожалуйста, Рики-я.       — Ладно, совсем немного полежим.       Не менее ослабевшее тело падает рядом, а девичьи руки тут же находят крепкую шею, за которую и цепляются, обнимая. Теперь Ынче чувствует лишь нежность, тёплой волной окатившую её с ног до головы, и ту радость, которая питает её сердце и греет душу. А ещё рядом с ними тонкими нитями тянется равномерная любовь, живущая уже достаточное количество времени между ними.       Рики же клянётся, что чувствует то же, что и возлюбленная.