under my skin

       Феликс не завидует. Ни капельки. И совсем не бесится, глядя на то, как Чанбин с Джисоном на пару пытаются забраться в черное худи Хёнджина, который имел неосторожность под вечер выползти в общую комнату, где решили устроить внеплановые посиделки жильцы их маленького блока. В безразмерное черное худи, которое все еще надето на Хёнджине. Все начинается с шуточек про цирковой шатер от Джисона, продолжается комментариями Чанбина о неподходящей для того расцветке и сравнением скорее с походной палаткой. Потом вернувшийся с кухни Минхо, скривив лицо, интересуется, где Хёнджин умудрился откопать этот выблев слепого безрукого портного, а вишенкой на торте становится фраза Чана, что уж насколько он любитель оверсайза, а такие масштабы – перебор даже для него, ведь любая вещь должна сидеть хотя бы условно по фигуре, а не иметь такой вид, будто в ней еще три человека поместятся. И Джисон с Чанбином не были бы Джисоном и Чанбином, если бы не взялись тут же проверять, а сколько человек реально может влезть в это худи. Хёнджина не спасает ни спринтерская скорость, с которой он бросается к двери, ни истошный визг, что он издает, когда его сгребают в четыре руки, ни молящий взгляд, брошенный сначала в сторону Чана, который за разворачивающимся действом наблюдает с выражением лица «чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не вешалось», потом – чем черт не шутит – на Минхо, который страданиями друга откровенно наслаждается. На Феликса же Хёнджин не смотрит даже вскользь. Но Феликсу не обидно. Ни сколько. И он совсем не мечтает сейчас оказаться на месте Джисона, который первым успешно справляется с задачей, и макушка его теперь выпирает в районе чужого плеча. - Чанбин, сука, лезь, куда хочешь, но от ребер моих свои грабли убери! – вновь не своим голосом орет Хёнджин. - Наш Джинни боится щекотки? – ткань глушит звуки, но предвкушение в голосе застрявшего на половине пути Чанбина не скрыть ничем. - Не смей… Чанбин смеет. Феликс не выдерживает, когда эта человеческая многоножка с криками и громким смехом валится на пол, и под шумок сбегает на балкон. Свежий воздух быстро прогоняет из головы все неприятные мысли. Феликс не завидует, потому что, если быть честным, он бы хотел щекотать чувствительные ребра не пальцами, а дыханием, пуская по телу дрожь удовольствия, а не причиняя дискомфорт. Феликс не бесится, потому что он в устоявшейся компании условно новенький и рано ему еще претендовать на подобную близость, когда можно и завалиться головой на чужие колени во время просмотра фильма, не спрашивая на то разрешения, и слезы-сопли вытирать о плечо сидящего рядом, если фильм окажется слишком грустным, и скрученным полотенцем по заднице вдарить едва живое после ночи, проведенной за зубрежкой, тело, прогоняя остатки сонливости лучше будильника, холодного душа и крепкого кофе вместе взятых, или вот так вот забраться по приколу под толстовку. И Феликсу действительно не обидно, что Хёнджин на него так и не взглянул. Потому что, уж когда Хёнджин смотрит, он дарит все сто процентов своего внимания, весь его мир будто сужается до одной точки на уровне твоих глаз. И этого иногда чересчур много для одного маленького влюбленного Ли Феликса. Чтобы вернуть определенное душевное равновесие, уходит порядка десяти минут, и Феликс уже даже чувствует себя готовым к возвращению в комнату и ко всему непотребству, что он может там увидеть, когда на балкон вваливается тяжело дышащий Хёнджин. - Я прошел афганскую войну, - измученно стонет он, бедром облокачиваясь на перила и доставая из кармана худи изрядно помятую пачку сигарет. – Ты чего тут один сидишь? - Просто, - жмет плечами Феликс, позволяя себе буквально на секунду насладиться видом раскрасневшегося после потасовки Хёнджина с растрепанными волосами и весельем, плещущимся где-то на глубине глаз. - Для просто на улице дай бог плюс три. Что-то случилось? - Все отлично, - улыбается Феликс и все же отводит взгляд, потому что огромное худи имеет наглость сползти с чужого плеча и открыть вид на тонкую ключицу. - Ликси, ты совершенно не умеешь врать - у тебя буквально все на лице написано. - Было б написано прям так уж все, вряд ли ты бы здесь сейчас стоял, - вырывается с нервным смешком. - А вот это уже интересно, – ведомый проснувшимся любопытством, Хёнджин в два шага оказывается подле Феликса, присаживаясь на корточки напротив и пытаясь заглянуть ему в лицо. - И почему же? - Потому что я тоже хочу забраться под твою толстовку, - спустя один тяжелый вздох признается Феликс. В конце концов он легко может свести все в шутку и списать на возникшее и в нем уебанское желание позырить - вряд ли Хёнджин готов так скоро повторить подобный экспириенс. - Ликси, солнце, - Хёнджин обхватывает ладонями его лицо и мягко разворачивает к себе, - ты мне под кожу уже забрался. Так что толстовка – это мелочи жизни. И улыбается, зараза. А у Феликса, на минуточку, тут мир рушится от подобных откровений. - Значит… - и умение выражать свои мысли выходит из чата. - Можно? - Тебе можно все. Хёнджин так и не закуривает. И в комнату они возвращаются только спустя час, когда уже зуб на зуб не попадает от холода. Феликс же узнает, что в безразмерном худи Хёнджина с комфортом могут разместиться двое человек, а при большом желании вполне реально даже протиснуть голову в вырез горловины, чтобы смущенно ткнуться губами в чужую щеку и через мгновение получить настоящий поцелуй. И вот теперь точно, если уж Феликс кому и завидует, то только самому себе.