The wind is blowing, blowing over the grass. It shakes the willow catkins; the leaves shine silver. Where are you going, wind? Far, far away Over the hills, over the edge of the world. Take me with you, wind, high over the sky. I will go with you, I will be rabbit-of-the-wind, Into the sky, the feathery sky and the rabbit.
Темный человек снова ходит дорогами разъединенных Штатов, и хотя в этом давно нет ничего необычного, Ллойд не может найти себе места, исходив свой роскошный пентхаус вдоль и поперек. Он чувствует себя юной матерью, которая застряла в браке с мужем-алкоголиком из-за их общего сына, вот только сына у Ллойда не было… по крайней мере ни одна из девчонок пока не обрадовала его такой новостью. Ирония или нет, но Ллойд прекрасно знает, кто именно вызывает у него такие опасения. Ветер треплет белые жалюзи, затягивает их внутрь окна, на улицу, заставляя трепетать во многих футах от земли. Давление падает; скоро будет гроза. Мусорный Бак, Мусорник, Мусорище, Мистер Немного-Не-В-Себе, главный оружейник большого парня, спит на раскладушке рядом с едва ли не четырехметровым траходромом Ллойда; он достаточно боится кошмаров, чтобы притащить эту раскладушку на самый верх отеля и навязать свою компанию Ллойду, но чего-то иного, видимо, боится больше, раз не ляжет с ним в одну кровать, даже если они будут спать на противоположных ее концах. «Обитатели холмов», возвещает золотое тиснение на обложке книги, лежащей у незваного гостя в головах. Стоило Мусорнику заснуть, Ллойд поднял книгу, думая, что такой оригинал, как Мусорный Бак, наверняка читает какой-нибудь трэш, извините за каламбур, про огромных чудовищ, живущих у людей под ногами, но крохотный томик словно бы обжигает ему руки: черно-белая иллюстрация на первом же развороте изображает дикого кролика. Таким образом книга вернулась к своему законному владельцу, а Ллойд продолжил мерить шагами пентхаус. Это неправильно, продолжал твердить он себе, неправильно, невозможно и просто тупо: какую ответственность он, недоделанный серийный убийца с половиной мозга, может нести за тощего, изломанного, обожженного юношу, почти подростка, который несколько пролетов тащил за собой раскладушку, всю дорогу гремевшую на пол-отеля? И все же, сколько бы Ллойд ни иронизировал по поводу своего интеллекта (или отсутствия оного), даже ему было очевидно, что ответ кроется в самом вопросе: да, Мусорный Бак к черту растерял остатки разума, пробираясь к Вегасу сквозь западные штаты, но это не делало его вдруг бесхребетной пешкой, слышащей только приказы, как, наверное, об этом думал большой парень. Ллойд не мог отрицать, что испытывает к пареньку что-то, кроме брезгливой жалости. Это могло быть восхищение его инженерными способностями, уважение перед тем, как важен был тот для Темного человека, ужасное любопытство – как же мог ты докатиться до жизни такой, парень… И неистовое желание уберечь его от какой бы то ни было воли Флэгга.The stream is running, running over the gravel, Through the brooklime, the kingcups, the blue and gold of spring. Where are you going, stream? Far, far away Beyond the heather, sliding away all night. Take me with you, stream, away in the starlight. I will go with you, I will be rabbit-of-the-stream, Down through the water, the green water and the rabbit.
Точно Мусорник был собакой, он дергал руками и ногами во сне, сбивал простыню, ударялся о металлические края раскладушки – осталось только начать гавкать и высовывать язык. На его футболке выступил пот; некоторое время Ллойд хотел разбудить его, но решил, что ему и своих проблем хватает. Тоник с джином, джин с тоником, виски с колой или пробитые виски́… Ллойд никогда не любил алкоголь, в былые деньки перебивался сладкими коктейлями в перерыве между косячками, но большой парень ясно выразил свое мнение о наркотиках, и теперь Ллойд, матерясь, цедил сквозь зубы мутноватую жидкость со вкусом производственного спирта. Оставалось тешиться, что у ребят на востоке наверняка еще нет работающих холодильников, но зачем радоваться тому, что твой сосед пьет говенное пиво, которое теплым кажется хуже мочи осла, если ты сам не можешь и шагу ступить без того, чтобы не наткнуться на крест из телефонных столбов? Виски, напиток благородных, гипнотизировал себя Ллойд, слушая, как трутся друг об друга кусочки льда. Интересно, Мусорник вообще пьет? Вряд ли, он похож на ребенка и говорит, как ребенок, так что он, скорее всего, даже не пробовал… если его не заставляли. Белая молния вдалеке. Белые цветки вереска на обивке дивана, бледное лицо Мусорного Бака, светлое белье на двуспальной кровати, блядское чувство вины. Ллойд чиркнул зажигалкой и закурил, встав у приоткрытого окна. Капли дождя ложились на его волосы и кожу, поблескивая в отражении зеркального шкафчика с алкоголем. Трудно было представить Мусорника во время его «мирной» жизни, но Ллойд все равно попытался. Какое занятие могло подойти для умственно отсталого парнишки в небольшом городе около крупной трассы? Окошко выдачи в местной сети фастфуда? Мойщик полов в методистской церкви? Полировщик стекол и натиратель ботинок? Или ему приходилось натирать что-нибудь другое, но Ллойд не хотел этого даже представлять. Душно, темно и влажно в комнате, где все окна раскрыты, во всех шкафах полупустые бутылки, а все пепельницы рано или поздно оказываются на полу. Ллойд не слепой, даже он видит, что царство Флэгга рассыпается, как карточный домик, и ладно бы, если эта метафорическая пепельница просто опрокинулась, а не раскололась на тысячи частей, забирая их всех туда, где огня хватит на все сигареты мира. Но пока главный мастер по огню в Вегасе спит, посапывая, у Ллойда Хенрида в пентхаусе на видавшей виды раскладушке, можно отринуть мысли о суровой судьбе и курить одну за одной, выстраивая сувенирные пепельницы с видами Долины Смерти в Вавилонскую башню для пресыщенных любителей саморазрушения.In autumn the leaves come blowing, yellow and brown. They rustle in the ditches, they tug and hang on the hedge. Where are you going, leaves? Far, far away Into the earth we go, with the rain and the berries. Take me, leaves, O take me on your dark journey. I will go with you, I will be rabbit-of-the-leaves, In the deep places of the earth, the earth and the rabbit.
Исчезнувший Темный человек все еще беспокоит Ллойда, и как бы ему хотелось уснуть спокойным сном праведника… то есть Мусорника, с кошмарами или без. Никто не говорит, что парню пришлось легко, однако в Вегасе наверняка проще жить, когда в твоем мозгу не соединяются некоторые проводочки. Тоник, к черту тоник, налейте мне бадью джина и закончим с этим, думает Ллойд, прижимая к виску ледяную бутылку. Ветер все так же треплет занавески, Мусорник ворочается на скрипящей раскладушке, а Ллойд Хенрид покачивается на колченогом стуле, ссыпая пепел на ковер и даже не замечая этого. Предчувствия – удел слабым духом (а возможно, и умом), но Ллойд не может отогнать жутковатую уверенность: прямо сейчас в его комнате сопит и сосет большой палец именно то, что положит конец им всем. Вавилонская башня стоит на обожженных плечах Мусорного Бака. Иероглифами корчатся в небе молнии, и Ллойд вполголоса материт большого парня, чувствуя, что пьянеет. Флэгг может быть каким угодно гением злодейства, но тут он – буквально – играет с огнем. В Ллойде борются два противоположных импульса (Уитни сказал бы «два волка»): задушить Мусорного Бака к чертям собачьим и вынести его почти что на руках из Вегаса, сесть на бронированный вездеход и не оглядываться. Туннельное зрение подводит Ллойда, и вместо неодолимой опасности он может видеть только заплутавшего, избитого, обожженного ребенка, поднять на которого руку означает навсегда заклеймить себя как ублюдка, недостойного прощения. В голове всплыла строчка из какой-то сопливой книги, которую читала чересчур умная девушка Ллойда – одна из тех немногих, кто давал ему до прихода эпидемии: «Пожалейте ребенка, что родился у Руана, его единственное преступление – оказаться больным». Инес, та девушка, базировала на этой цитате все свои отношения с Ллойдом, видимо, для облегчения собственной совести думая, что связалась не с идиотом-рецидивистом, а с потерянной душой, едва ли не с младенцем, достойным только жалости. Инес-Инес, думал Ллойд, почти невесомо касаясь спутанных, мягких до неверия волос Мусорника, если б ты выжила и добралась до Вегаса, то умерла б от счастья при виде стольких потерянных душ.Frith lies in the evening sky. The clouds are red about him. I am here, Lord Frith, I am running through the long grass. O take me with you, dropping behind the woods, Far away, to the heart of light, the silence. For I am ready to give you my breath, my life, The shining circle of the sun, the sun and the rabbit.
…Фронтир островерхих гор начал загораться тем самым образом, который в пустыне сигнализирует о рассвете задолго до того, как солнце на самом деле восходит. Ллойд поднял глаза от книги, щурясь; он начал читать, чтобы заснуть, и, надо же, просидел до самого утра. Не желая, чтобы Мусорник проснулся, Ллойд встал и, не выпуская томика из рук, закрыл все шторы в поле зрения. Интересно, что книга о кроликах могла оказаться такой взрослой и… умной. Ллойд не представлял, как Мусорник мог разобрать, что там происходило, если уж сам Ллойд не понимал даже того, что сказано в эпиграфах. В любом случае, парень мог рассматривать картинки… которые Ллойд был вынужден закрывать ладонью, чтобы не позволить жутким воспоминаниям затопить его мозг. О потопе, кстати, в книжке и говорилось – причем довольно жутко, гораздо жутче, чем имела право книга о кроликах. Еще там были всякие рассуждения про фатализм, Бога, судьбу, войну – в общем и целом, о множестве вещей, которые до эпидемии фигурировали в жизни Ллойда Хенрида чуть реже, чем никогда. Фрит, кроличье божество, в чем-то напоминал Флэгга (даже инициалы одинаковые, ха-ха) – например, любовью к тому, чтобы казаться всевидящим и всемогущим. Сам себе Ллойд (скорее всего, довольно наивно, но что поделаешь) напоминал Эль-Ахрайраха – кого-то вроде кроличьего Иисуса, которому вполне успешно удавалось на протяжении тысячелетий убегать от своей Тысячи Врагов. Ллойд не сомневался, что у него самого врагов чуть поболе тысячи, но все они (по крайней мере, так говорил ему Флэгг) пока оставались в своем загончике. Флэгг наверняка посмеялся бы над тем, что его правая рука на полном серьезе проводит свою ночь с бутылкой джина под одну сторону и с «Обитателями холмов» – по вторую; на это Ллойд мог бы возразить, если бы осмелился, что первые тридцать страниц книги научили его большему, чем целые месяцы жизни под началом Темного человека. Треарах был плохим лидером, думал Ллойд, укладывая книгу рядом со свесившейся ладонью Мусорника, потому что отказывался прислушиваться к своим людям. Сейчас, почти трезвый, он был слишком испуган, чтобы продолжить аналогию, и сидел в жестком кресле, не смыкая глаз, пока Мусорный Бак (в голове Ллойда – Пятик, отныне и навсегда, аминь) не сверзился с раскладушки.