Сила влияния

Бледное осеннее солнце едва-едва показалось над макушками черных ельников. Косые лучи проникали сквозь забранное мелкой решеткой высокое стрельчатое окно, медленно скользили по каменным стенам и искусно вытканным гобеленами, по резной мебели и коваными сундукам, по высоким столбикам, поддерживающим балдахин над огромной кроватью, и по обнаженным плечам юноши, на этой кровати сидящем. Золотистые волосы, тонкие черты лица, гибкое, ладно сложенное тело… Если бы не едва заметное движение груди, вздымающейся и опадающей в такт дыханию, юношу можно было принять за прекрасное изваяние, созданное нарочно под стать богатому убранству комнаты. Иван сидел на кровати, поджав колени к обнаженной груди и обхватив их руками. Постель, застланная пуховой периной, была гораздо мягче и удобнее, нежели в родных покоях, только вот Иван предпочел бы набитый соломой тюфяк дома, чем находиться в этой наполненной кричащей, чрезмерной роскошью комнате. От увиденного было почти физически тошно. Как всегда, Иван даже не слышал, когда здесь побывали слуги, но блюдо с едой и напитками и огромная, кажущаяся неподъемной лохань с горячей водой уже ждали его на привычных местах когда он проснулся. Над поверхностью воды поднимался пар, завиваясь легкими полупрозрачными клубами, а на табурете рядом лежала аккуратно сложенная чистая одежда и полотенце. Так было каждое утро с момента его появления здесь, но сегодня это выглядело слишком уж… слишком… Иван прерывисто вздохнул. Слова Кощея звучали в его голове мерно и неумолкно, как весенняя капель. Завтра будь готов. «Завтра» наступило так быстро! Несмотря на терзающие разум мысли, сон все же сморил его накануне, и сны эти, наверняка навеянные чарами проклятого места, были наполнены образами одновременно пугающими и волнующими. Поэтому, проснувшись на заре в душевном смятении, Иван не смог снова уснуть. Да и как тут уснешь, когда память последних дней наложилась на образы ночных видений, заставляя сердце лихорадочно биться в странном вихре чувств? Закрыв глаза, Иван уткнулся лбом в колени. Он не знал, когда придет Кощей, и сколько еще времени пройдет до того, как он появится здесь, требуя уплаты долга. А раз то, что его ждет – неотвратимо, так уж поскорее бы отмучиться. Верно? Но все равно где-то в глубине живота было пусто и холодно, словно в леднике, куда еще маленьким он однажды пробрался, и до ужаса испугался разделанных туш, висящих там на здоровенных крюках. Только вот тогда его страх прогнали мамины объятия, а от этого поселившегося внутри холода не поможет ничего. Сколько раз он читал сказания о храбрых воинах, пожертвовавших собой ради друзей и любимых, сколько раз слушал рассказы бывалых дружинников, сколько раз представлял себя взрослым, сильным и смелым, отважно сражающимся в бою с врагом, защищающим родных и близких. К сожалению, реальность оказалась иной, куда более жестокой и несправедливой. Погибни он в бою, это было бы не так мучительно, – достаточно одного удара, одной стрелы, чтобы сердце навек остановилось. Даже попади в темницу, он бы с честью выдержал все испытания. А вот так покорно сидеть и ждать своей участи… Но раз уж дал слово – держи. Так его учили с малолетства. Иначе как ты можешь называться мужчиной? Плечи дрогнули от короткого беззвучного всхлипа. Иван не был трусом, но неужели кто-то другой на его месте не испытывал бы страх, зная, что его ждет?… Но миг слабости случился и прошел, как проходит кажущаяся бесконечной буря. Иван провел рукой по лицу, стирая влагу с ресниц, длинно выдохнул. По крайней мере, он твердо знал, что сделал все, что мог. Знал, что и с Милой, и с Серым все в порядке, и надеялся лишь, что, может, каким-то чудом им удалось встретиться и вместе добраться до дома. Стоило опустить босые ноги на непривычно теплый пол – в родных палатах от вездесущих сквозняков порой не спасали даже ковры и расстеленные повсюду пушистые шкуры зверей, – как оковы с тихим щелчком сомкнулись на лодыжке, повисая ставшей почти привычной тяжестью. Иван досадливо дернул ногой. Как будто без нее он мог куда-то деться! Вот только тяжесть оковы не шла ни в какое сравнение с тяжестью изящного украшения, красовавшегося на пальце. Узкое кольцо с колючей оправой красного камня казалось тяжелым, будто пуд железа, и так же тянуло руку, хотя на самом деле веса в нем было едва ли больше, чем в его собственной серьге-обереге. Уже в который раз Иван порывался снять кольцо, но отчего-то всякий раз медлил – то ли не желая вызвать гнев Кощея, что наверняка заметит отсутствие украшения, то ли оттого, что оно на самом деле было очень красиво. Поймав луч солнца, искусно ограненый камень бросал на стены колючие блики, а в прозрачной глубине загорались яркие всполохи, подобные искрам костра. Как всегда в ожидании чего-то неизбежного и крайне неприятного, время тянулось медленно, точно загустевший мед с ложки. Иван воспользовался нужником, помыл руки и умылся, расчесал гребнем спутанные ото сна волосы. Заняться было решительно нечем, кроме как ждать появления Кощея, постепенно впадая во все большее отчаяние. В окно было видно чистое небо, но даже безоблачная синева словно бы тускнела из-за мрачности тянущегося на многие версты леса и проклятых земель. Тряское беспокойство не давало усидеть на месте, а звон волочащейся за ножными оковами цепи раздражал. Наверное, стоило бы поесть, но кусок не лез в горло. Впрочем, чувства голода тоже не было. Удалось проглотить лишь несколько кусочков сыра и фруктов, да и то больше для того, чтобы не ослабеть окончательно – что бы ни произошло, не хотелось оказаться вовсе без сил. К тому времени, как солнечные лучи сдвинулись по стене еще на три пяди, уныние стало и вовсе беспросветным. Вспомнив наставления старого дядьки, твердившего, что для ясности ума нет ничего лучше хороших воинских упражнений, Иван решил последовать совету опытного воина. Оковы изрядно мешали, но юноша все равно прыгал, уклонялся от воображаемых ударов, падал оземь и сейчас же подскакивал, точно подброшенный крепкой рукой. Лишь когда тело стало скользким от пота и точно взмыленным, а руки и ноги налились несусветной тяжестью и больше не хотели не только подниматься, но и двигаться вообще, Иван позволил себе осесть на пол, прислонившись спиной к теплому, гладко оструганному бортику лохани. Первой мыслью было отказаться от мытья – нелепый, бессильный протест, – но, как следует поразмыслив, все же пришлось признать, что это глупо. Едва ли то, что от него будет пахнуть потом, будто от загнанной лошади, спасет его от притязаний Кощея, а раз так, значит и незачем было мучить себя. Вода все еще была горячей, несмотря на то, что с момента его пробуждения прошло уже изрядно времени. Магия, как и та, что заставила оковы на ноге раскрыться и упасть, позволяя забраться в лохань, а после мытья снова защелкнуться на лодыжке. К тому моменту день едва перевалил за половину, и волнение, утихшее было во время тренировки, с новой силой всколыхнулось в душе, как поднимается и мутит чистую воду песок, стоит задеть дно реки. Испытывая жажду после упражнений, Иван вволю напился прохладной воды из кувшина и еще немного поел, однако тревога скручивала внутренности тугим узлом, изматывая тем сильнее, чем дальше близился к исходу день. Иван вспомнил, как в детстве, когда он порой не мог уснуть, мама давала ему теплое молоко с медом, или отвар с ромашкой, душицей и зверобоем, и невольно рассмеялся вслух, представляя, что сказали бы ему слуги или сам Темный князь, попроси он что-нибудь успокаивающее. И все же… На уставленном яствами обширном блюде возле кувшина с водой стояла оплетенная соломой глиняная бутылка с вином. Как и остальные бояре да дружинники, Иван обычно за трапезой на свой вкус разбавлял вино, так, что алкоголь почти не чувствовался, но сегодня… Усмехнувшись, юноша протянул руку. * * * Вино было вкусное. Очень. Вкуснее даже того подаренного заморскими послами, что Ивану когда-то довелось попробовать на именинах отца. Вкус винных ягод и незнакомого разнотравия оставался на языке, словно вкус самого жаркого лета. Лета, которого, наверное, ему уже и не увидеть никогда… Это вино стоило того, чтобы подавать его князьям и царям, чтобы смаковать его по глотку, наслаждаясь, но это было не то, что хотел Иван. Сегодня он хотел забыться. Руку чуть повело, и последние капли вина брызнули мимо кубка на стол, рубиново сверкая в свете заходящего солнца. Жаль, конечно, ну да ладно, мимо рта сложнее промахнуться. И прежде почти не ощутимый, привкус хмеля уже вовсе не чувствовался, лишь на языке осталась сладкая терпкость, да по желудку на миг разлилось приятное тепло. Иван впервые выпил так много, к тому же на почти голодный желудок, и, возможно, позже он пожалеет об этом, но сейчас ему было хорошо. Хмель растекался по венам, сладко шумел в голове, немного туманя мысли. Мучившая его тревога не то, чтобы совсем исчезла, но притупилась – так некоторое время ничего не чувствует затекшая рука, на которой неудачно уснул. Конечно, чувства вернутся, и это будет во сто крат мучительнее, но это будет потом… потом… А пока можно было подумать о многом. О родных, которых он едва ли увидит. О Миле и Сером, по которым он будет невыносимо скучать… по которым уже скучает. О том, как попал сюда, и об условиях, при которых ему пришлось остаться. О своем тюремщике… Темном князе… Кощее… Иван откинулся на высокую спинку резного кресла, прикрыл глаза. Наверное, Кощея можно было бы принять за человека, увидев однажды, да и то если мельком. Может, краем глаза, как в ярмарочной толпе среди сотен других лиц, или как когда ночью среди густой заросли деревьев кто-то вдруг на миг попадает в залитое лунным светом пятно. Так стремительный стриж пролетает мимо – ты еще только замечаешь размах острых крыльев, подобный росчерку пера на гладкой белизне бересты, а он уже далеко. Но стоило присмотреться, задержать взгляд на время большее, чем удар сердца, – и осознание того, что перед тобой не человек, заставляло задохнуться то ли от невозможного восхищения, то ли от невыносимого ужаса. Он был другой. Иной, и, кажется, всячески пытался подчеркнуть эту свою инаковость, хотя ни богатая одежда, ни замысловатые украшения не подчеркивали этого так, как то делала его внешность. Высокий, стройный, больше всего Кощей напоминал изящный смертоносный клинок, один только вид которого повергает в трепет красотой линий и опасным блеском граней, и которым жаждешь обладать несмотря ни на что. Его кожа была сероватой – неживой – и прохладно-гладкой. Таким бывает самый дорогой шелк, которого страшно даже коснуться рукой – вдруг испортишь. Но под этим шелком скрывалась невероятная для обычного человека сила, которую и не угадаешь в гибком теле, изящных руках и длинных тонких пальцах. Густые волосы тяжелым плащом ложились на плечи, ниспадая до бедер. Такие черные, будто впитавшие в себя всю тьму мира, на свету они отливали холодной синевой, как оперение ворона. Красиво очерченные губы кривились в ухмылке, обнажая чуть выдающиеся заостренные клыки, и как-то сразу становилось ясно, что в мгновение ока улыбка может превратиться в оскал – хищный зверь, готовый в любой момент растерзать, и не удастся ни убежать, ни спастись. Но самое странное… Его глаза. Белки были темнее человеческих, а радужка меняла цвет, – Иван бы ни за что не поверил, что такое возможно, если бы сам не видел. Светлый лиловый оттенок по-восточному раскосых глаз, каких он не встречал никогда прежде, вдруг превращался в цвет расплавленного золота, а зрачок становился вертикальным и узким, точно у кошки. Эти глаза завораживали. Притягивали, кружили голову, и не хотелось больше ничего, кроме как смотреть в них вечно… Иван вздрогнул, выпрямляясь в кресле и невольно поводя чуть ноющими от неудобного положения плечами. Кажется, он задремал ненадолго – солнечные лучи сдвинулись по стене едва ли не на целую пядь, а организм крайне настойчиво давал понять, что от излишка жидкости следовало избавиться. Пришлось вставать. Оох! Пол будто ожил под босыми ногами, Ивана повело в сторону, и если бы не стол, за который удалось уцепиться обеими руками, он бы, наверное, упал. Дождавшись, пока пол займет предназначенное ему место, а комната перестанет кружиться, будто ярмарочная карусель, он осторожно разжал пальцы и, звеня цепью оков, медленно направился к устроенному в крохотной соседней комнатке нужнику. Стало немного легче. Моя руки в тазу и пытаясь держаться прямо, Иван вяло думал о том, где бы достать еще вина и сколько еще ему стоит выпить, чтобы уж наверняка не вспомнить назавтра то, что сегодня ему предстоит. К горлу подкатила тошнота. Иван крепко ухватился за влажные бортики, сглатывая горькую слюну. Пить ему расхотелось, он вообще не был уверен, что когда-нибудь захочет выпить что-то крепче кваса, но в то же время, выбирая меж двух зол, понимал, что пить все же придется, и немало, если он действительно хочет забыться. Однако в комнате его уже ждали. Остановившись у стола, Кощей с интересом изучал почти нетронутую еду и опустевшую бутыль из-под вина. – Вижу, времени ты не терял, – заметил он. Изо всех сил стараясь не цепляться за стены и попадающуюся на пути мебель, Иван тоже подошел к столу, остановившись в шаге от Темного князя, и звон цепи по каменному полу казался ему даже громче, чем обычно. С трудом удалось сдержать торжествующую ухмылку: – У нас был уговор, но о том, что я должен быть трезв, речи не шло. – Справедливо. Отчаянно хотелось оказаться как можно дальше от этого места и от этого не-человека, – ну или хотя бы сесть, так как ослабевшим вдруг ногам не было веры, – но для этого надо было обойти почти половину широкого стола, и поэтому Иван упрямо оставался на месте. Хотелось сделать что-то эдакое, или же сказать, чтобы он, наконец, понял… Но если Иван пытался придумать что-то, то Кощея, кажется, подобные сомнения не одолевали. Он подхватил с блюда виноградину, покатал ее в пальцах, закинул в рот. Сочная ягода брызнула соком, и Кощей коротко облизнул губы, рассеянно выбирая себе следующую. Белоснежные клыки вновь на мгновение сверкнули, раскусывая тонкую кожицу ягоды, и Иван коротко сглотнул, приваливаясь бедром к столу в поиске дополнительной опоры. – Зачем я здесь? – спросил он, пытаясь, чтобы голос звучал твердо. Получилось из рук вон плохо – язык отказывался повиноваться, а мысли плыли и путались в голове. Кощей приподнял бровь: – Кажется, условия мы обсудили. Разве нет? Ты по своей воле пришел в мои владения. И по своей воле решил остаться вместо сестры. Теперь ты принадлежишь мне, нравится тебе это, или нет. Щеки вспыхнули жарким румянцем. Еще утром Иван, может, и промолчал бы, но сейчас, приободренный алкоголем, он чувствовал себя так, будто ходил, как уличный скоморох, по тонкой, туго натянутой меж высокими шестами бечевке. Вот-вот сорвется!.. Но слова так и свербили на кончике языка, и не спросить было нельзя: – Я не о том. Зачем я – здесь? – Иван вытянул руку, бесцеремонно ткнув указательным пальцев в грудь Кощея, туда, где у всех людей бьется сердце. – Тебе. Кощей чуть склонил голову к плечу, словно оценивая. В его глазах было столько холодного равнодушия, что Иван почувствовал себя рабом на невольничьем рынке. Под этим взглядом хотелось сжаться, стать как можно незаметнее, не привлекать к себе внимание, но вместо этого он выпрямился, сжимая руки в кулаки. От злости даже хмель, казалось, немного выветрился – по крайней мере, удалось отстранится от стола и стоять ровно, не покачиваясь. В ответ Темный лишь хмыкнул, но не так, словно в полной мере оценил мужество Ивана, а насмешливо, как мудрый взрослый реагирует на глупую детскую выходку. – Потому что мне так захотелось, – бросил он небрежно. – Признаться, я желаю тебя, несмотря на твое омерзительное происхождение. Есть в тебе какое-то… очарование. – Ты!.. – задохнувшись от возмущения, Иван шагнул вперед, забыв о собственном желании держаться от Кощея как можно дальше. Попавшего под ногу края ковра он, конечно, не заметил. Иван пошатнулся, и, бестолково взмахнув руками, стал заваливаться вперед. Быстрого движения он не уловил, только ощутил рывок, отозвавшийся болью в плече, а в следующее мгновение оказался прижат грудью к Кощею, успев лишь выставить перед собой ладони, точно последнюю преграду. Разница в росте оказалось значительной – Иван запрокинул голову, чтобы встретиться взглядом, и протестующий возглас так и не прозвучал. Прохладное дыхание Темного касалось его разгоряченного лица, Иван мог рассмотреть каждую ресницу, различить каждый волосок в спадающих на лоб прядях, и свое отражение в расширенных зрачках. Не впервые он оказался так близко, но отчего-то впервые не хотелось вырываться из кольца крепких рук. – Почему ты так красив, враг мой?.. – шепнул Иван едва слышно. Его глаза были чуть прикрыты, а голос звучал немного невнятно, как у засыпающего. – Ты должен быть страшным и уродливым, и бесчеловечно жестоким. Говорили, ты такой старый, что от тебя остался один скелет, и что поэтому тебя прозвали Костеем… Кощеем… – он тихо рассмеялся. – Говорили, что ты истязаешь людей, и что твой трон сделан из костей врагов, а сам ты пьешь их кровь, и лишь поэтому до сих пор жив. Вздохнув, Иван замолчал, притих в руках Темного князя, будто пойманный в ладони мышонок. – Что еще обо мне говорят? – так же тихо спросил Кощей. Не сдержавшись, он коснулся ладонью лица юноши, и тот чуть склонил голову, потираясь щекой о ласкающую его ладонь. – Не важно, – пробормотал Иван. – Они все лгали. Ты же… – Он нахмурил золотистые брови, пытаясь уловить внезапно ускользнувшее с языка слово. – Ты же повелитель нечисти, Темный князь. Было бы проще, будь ты на самом деле чудовищем. Было бы проще, если бы ты запер меня в темнице. Было бы проще, если бы ты… Кощей едва заметно усмехнулся: – Ты считаешь меня красивым? Сбитый на середине мысли, Иван поднял голову, встречаясь с ним взглядом. – Что? – Я спросил, действительно ли ты считаешь меня красивым? – медленно повторил Кощей, глядя в васильково-синие глаза. Он так восхитительно близко! Золото мягких локонов, россыпь едва заметных веснушек на носу и щеках, чуть приоткрытые губы… В его дыхании немного чувствовался запах вина, и он сам был точно вино, которое хотелось попробовать, которым хотелось наслаждаться. Медленно, очень медленно Кощей склонил голову, касаясь губами мягких губ, ловя тихий ответный вздох… Пушистые ресницы дрогнули, глаза вдруг испуганно распахнулись. Иван изо всех сил уперся руками в грудь Кощея: – Не смей околдовывать меня! Отстранившись больше от неожиданности, нежели от ярости сопротивления, Кощей нахмурился: – Я не… И замолчал, пристально глядя в глаза юноши. Усмехнулся углом губ. Отчего-то это лишь подстегнуло злость Ивана: – Тебе это кажется смешным? Он почти забыл, какими забавными и непредсказуемыми бывают люди. Особенно вот этот. Не смей околдовывать, надо же! Их ссора заводила, заставляла кровь медленно закипать в жилах. – Немного. Почему ты решил, что я тебя околдовываю? – Потому что ты – нежить! Ты заставляешь меня чувствовать то, что я чувствовать не могу… не должен… Иван морщил нос и щурился, смаргивая вдруг навернувшиеся на глаза злые слезы. Кощей шагнул вперед, нависая над ним всей высотой своего немалого роста, протянул руку, быстро прижав кончики пальцев к центру лба. Яркий голубоватый свет, щекочущее покалывание, точно пузырьки кваса по венам, – и кружащий голову хмель исчез, разум прояснился, а чувство опьянения прошло, будто его и не было. Зачем, зачем, зачем? – пульсировало в висках. Разве можно, оставаясь в ясном сознании, еще раз вынести… такое? – Зачем ты сделал это? – онемевшие вдруг губы почти не слушались. – Что, княжич может сдержать свое слово, лишь напившись до невменяемости? Иван отшатнулся, точно от пощечины. И, точно как от пощечины, его щеки вспыхнули гневным жаром: – За долгом своим пришел, верно? Ну так иди сюда! Пальцы путались в шнурках, но Иван не отводил взгляд от разгоравшихся золотом глаз, наощупь справляясь с завязками. – Ты ведь этого хотел? Наконец, завязки поддались достаточно, чтобы удалось приспустить штаны. Иван судорожно вздохнул, глядя, как напряженный член прижимался к поджарому животу, пачкая спускающуюся от пупка дорожку волос прозрачной скользкой смазкой. По собственной воле или по принуждению?.. Кощей наблюдал за ним из-под полуопущенных ресниц. Иван опустился на колени, ожидая услышать злые слова, увидеть ставшую привычной усмешку, но Темный был серьезен. Сомкнув кольцом пальцы, Иван обхватил член, сдвигая тонкую кожицу. Собравшись с духом, подался вперед, обхватывая губами обнажившуюся головку, а затем еще и еще, с каждым разом все больше смачивая слюной напряженную плоть. Прозрачная капелька на самом кончике была чуть солоноватой на вкус… Его губы были неумелыми, но рот влажным и горячим, а касания языка ощущались все острее с каждым покачиванием головы взад-вперед. Этого было достаточно, чтобы быстро, очень быстро ощутить приближение к грани. Дыхание с шумом вырвалось сквозь плотно стиснутые зубы: – Нет. Не так… Но шепот был едва слышен во всех этих влажных звуках, с которыми Иван принимал его, в тяжелом прерывистом дыхании, в сдавленных стонах. Он здесь, у его ног. Уже не во сне – наяву. Остановиться было невозможно. Опустив ладонь на затылок юноши, он зарылся пальцами в золотистые локоны, направляя движения и задавая нужный темп. Прикрыл глаза, запрокинул голову, сосредотачиваясь на зашкаливающих эмоциях, острее лезвия полосующих оголенные нервы. Верхняя губа напряженно подрагивала, обнажая в легком оскале зубы, и первые импульсы уже зарождались внутри… – Быстрее… Всего пара движений бедрами навстречу, и ощущение влажного жара рта и сомкнувшейся на члене теплой ладони оказалось достаточно, чтобы с глухим рычанием содрогнуться в сладком спазме, кончая ярко и сильно, до искр, вспыхивающих за плотно закрытыми веками. Сильные пальцы сжались на его плече, заставляя отстраниться, член с влажным звуком выскользнул изо рта. Иван запрокинул голову, глядя на Кощея снизу вверх, поспешно вскинул руку, вытирая губы тыльной стороной ладони, и от резкого движения пошатнулся, едва не осев наземь. Лишь крепко держащая его рука помогла удержать равновесие. – Что? – спросил Иван, стараясь, чтобы голос звучал ровно. – Ведь это то, что ты хотел. Его губы были раскрасневшимся и припухшими, а глаза – потемневшими. Почти черными от расширившихся зрачков, с узкой каймой яркой синей радужки. – Иди в постель. Оковы на ноге распались, звонко ударяясь о каменный пол. Сердце сбилось на середине стука, а потом заколотилось, точно бешеное. Иван медленно поднялся с колен, подошел к кровати, и, собравшись с духом, лег навзничь, закинув руки за голову и глядя на растянутый над головой полог. Может, этого будет достаточно?.. Шагов Кощея он не услышал, только вдруг высокий силуэт заслонил льющийся из окна слабый свет заходящего солнца. – Свою часть сделки ты выполнил. Разденься и перевернись на живот. Липкий страх неизвестности сковывал движения. Иван ухватился руками за подол, уперся пятками в постель, елозя и выгибая спину, с трудом стащил рубаху, а после неловко перевернулся. Глаза защипало, и Иван яростно заморгал, гоня непрошеные слезы. Скользящее легкое касание от шеи и вдоль позвоночника отозвалось мурашками по коже. Костяшки пальцев? Иван невольно выгнулся, сводя лопатки, царапнул покрывало. Что Темный задумал?.. Прохладные ладони легли на бедра, настойчиво потянули вверх, ясно давая понять, что от него ждут. Постыдно раскрывшийся, беззащитный, он стоял на коленях, раздвинув ноги и опираясь на локти, мечтая то ли провалиться на месте, то ли умереть от стыда, – что угодно, только не это вот… Комкая в ладонях покрывало, кусая губы, Иван ожидал лютой боли – в его памяти все еще было свежо воспоминание о том, самом первом разе. Тело помимо воли норовило сжаться в комок, мышцы подрагивали от напряжения, и первое прикосновение прохладного, влажного заставило его дернуться в безотчетной попытке сбежать, но крепко сжавшиеся на бедрах пальцы удержали его. Еще одно касание – и ошеломленный Иван вдруг понял, что это язык. И без того жаркий румянец стыда стал удушливым. Он был готов к боли, – готов, насколько можно к ней быть готовым, – но вот это было выше его сил. – Не надо, – выдохнул он едва слышно. – Тшшш, – прохладное дыхание невесомо скользнуло по коже, губы проложили дорожку поцелуев от копчика к пояснице, а затем обратно. Иван прогнулся. Зажмурился. Это новая пытка для него? Напряженное в ожидании, будто туго натянутая тетива, тело откликалось дрожью на каждое касание. Вот-вот поцелуи сменятся укусами, вот-вот пальцы на бедрах вопьются острыми когтями в кожу, вот-вот чувственность превратится в боль… Но боли все не было, а тело предательски отвечало на ласки. Плоть наливалась силой, дыхание сбивалось, а спина прогибалась так, что, казалось, лопатки вот-вот соприкоснутся, точно крылья вспугнутой птицы. Невозможно было представить, что Кощей делает это с ним, вот так, сладко, невозможно сладко… Дыхание сорвалось всхлипом. Прохладный влажный язык то жалил, то широко скользил, безошибочно находя самые чувствительные места, ладони прошлись от бедер вверх, легли на ягодицы, большими пальцами раздвигая их еще немного шире, будто того, что есть, уже было недостаточно. Да этого и было недостаточно! Хотелось ощутить его сильнее, плотнее, ближе, всем телом почувствовать прохладу гладкой кожи, такой приятно контрастной в сравнении с его, распаленной возбуждением… Уже не было сил удержаться на руках, пришлось лечь грудью на постель, прогнувшись в позвоночнике и уткнувшись лицом в покрывало. Было хорошо. До дрожи, до слез, до замирания в груди, – слишком невыносимо хорошо! Колени уже дрожали и норовили разъехаться, и лишь крепкие руки твердо удерживали его от того, чтобы окончательно не расслабиться. Ноги все-таки разъехались, будто у новорожденного жеребенка, и Иван бессильно растянулся на кровати, чувствуя, как подрагивают мышцы, и как ноет и пульсирует болезненно напряженная плоть. Сил не было даже на то, чтобы потереться пахом о гладкое покрывало, подстегивая уже совсем близкое облегчение, и Иван тихо захныкал, кляня собственное бессилие. Рывок. Его перевернули одним движением. Кощей нависал над ним, без видимых усилий удерживаясь на одной руке, свободная ладонь легла на щеку, подушечка большого пальца скользнула по губам, надавливая, и нельзя было не коснуться прохладной кожи кончиком языка, точно исследуя границы дозволенного. К удивлению Ивана, высокие скулы Кощея чуть потемнели. Он глухо зарычал, медленно, с нажимом ведя ладонью вниз, по беззащитно открытому горлу, по груди, вздымающейся от частого, сбитого напрочь дыхания, по животу, моментально втянувшемуся, а затем еще ниже, туда, где его желали сильнее всего. Низ живота тянуло, основание позвоночника покалывало предвкушением желанного финала. Иван жмурился, сухо сглатывал, комкал в ладонях покрывало, пытаясь молчать, но тихие стоны все равно рвались с губ. Казалось, достаточно одного прикосновения к напряженной плоти, чтобы в ту же секунду выплеснуться, и лишь усилием воли удалось сдержаться, когда изящные пальцы плотно обхватили основание члена и замерли там, не шевелясь. Так близко, так близко… Пульс бешено бился в висках, в ушах, в горле, заглушая собственное дыхание, Иван дернул было бедрами навстречу обхватившей его руке, но его удержали. С трудом удалось открыть тяжелые веки, встречаясь затуманенным взглядом с хищным взглядом золотистых глаз. Дикий, точно лесной кот, несомненно опасный… и все же рядом, близко, так потрясающе близко! Кощей смотрел на него с жадным ожиданием, и понимание пришло неожиданно, словно навеянное извне. Иван скользнул языком по пересохшим губам. – Пожалуйста, – прошептал он. – Пожалуйста, позволь мне… И выдохнул, увидев, каким восторгом вспыхнули глаза напротив. Сомкнутые в кольцо пальцы начали движение, и утихшее было возбуждение захлестнуло Ивана неукротимой яростью бури. Он заскулил, вновь зажмурился, запрокинул голову, упираясь затылком в постель, выгнулся, толкаясь бедрами навстречу руке, ритмично скользящей вверх-вниз. Вот так. Еще немного. Еще… Внутри все скрутило, сжало, от загривка по позвоночнику будто пламя скользнуло, и, собравшись внизу живота, в следующий миг выплеснулось тугими струями семени. Сладкая дрожь пронзила тело до кончиков пальцев, затихающие, ленивые движения чужой руки казались почти болезненно острыми, и Иван затих, расслабленный, будто все мышцы разом превратились в подрагивающий студень. Остывшее семя чувствовалось прохладой на обнаженной коже – брызги долетели до самой груди. Конечно, надо было подняться, привести себя в порядок, но даже мыслям в голове было лениво, не говоря уж о блаженной неге насытившегося тела… Кровать едва слышно скрипнула, перина промялась в ответ на изменение положения тела. Слегка царапнувшее кожу прикосновение к одному из влажных следов заставило Ивана широко распахнуть глаза в тот момент, когда Кощей поднес блеснувшие влагой пальцы к губам, острый кончик его языка скользнул по подушечкам, собирая все до последней капли, и… Ох! Щеки вновь вспыхнули жаром, а низ живота поджался, заставляя дрогнуть только-только расслабившуюся плоть. – Неплохо, – усмехнулся Кощей. – Протяни руку. Приказ прозвучал тише, и, отчего-то, глубже, точно глухое урчание большого кота. Поколебавшись мгновение, Иван послушно подал ладонь. Длинные пальцы обхватили его запястье, острый ноготь завис над голубоватой жилкой, едва заметно вздрагивающей под светлой кожей в такт биения сердца. Короткое движение – и кровь тонкой струйкой полилась на постель. Иван зашипел от боли. Это – плата за удовольствие? Вторая ладонь накрыла разрез, уже знакомое яркое свечение на миг ослепило, а когда оно исчезло, исчезла и боль. Иван с удивлением смотрел на свою совершенно здоровую руку, недоумевая, для чего Темному понадобилось сначала его ранить, а затем сразу же исцелять. Едва заметная улыбка коснулась угла губ Кощея. – Вот так я могу влиять на тебя, – тихо сказал он. – Только на твое тело. Но я не способен внушить тебе то, что ты не испытываешь на самом деле. И, гибким движением поднявшись с постели, вышел из комнаты, оставив ошеломленного, растерянного Ивана наедине с мыслями.